Последний бой Йони

Послесловие

Мы сидим в самолете «Эйр Кения», летящем в полдень на запад над озером Виктория, к аэродрому Энтеббе. Внизу под собой различаю множество небольших островов, которые тринадцать лет назад в ночной темноте нельзя было увидеть изнутри «геркулесов». Большинство островов необитаемы, покрыты тропической зеленью. Только на некоторых из них можно обнаружить круглые соломенные хижины, разбросанные на большом расстоянии друг от друга вдоль берега или на лесных полянах.

Африка.

Я отвожу глаза от окна, и все тот же стародавний вопрос снова пробуждается в сердце — почему я не поехал в Часть в ту неделю, в начале которой мне позвонили и сказали быть наготове? Может, и в самом деле я попал бы в один из «геркулесов»? Бесполезные мысли: окажись я в Части, Йони все равно не взял бы меня. К тому же я усмехнулся, когда мне сообщили по телефону новость. А, опять болтовня, мелькнуло тогда в голове.

Биби сидит в левой части самолета, немного впереди, а Ноа, его одиннадцатилетняя дочь, с другой стороны прохода, параллельно со мной. Каждый погружен в свои мысли. Скоро — через несколько минут — посадка, и я прилипаю к окну справа, каждую минуту ожидая увидеть аэродром. «Вот он!» — кричит вдруг Биби, и я спешу на его сторону и сажусь сзади. Самолет кружит над городком Энтеббе, но снижается не с юга на север, как снижались «геркулесы» и, как я ожидал, будем садиться мы, а в противоположном направлении, с севера на юг. Вот он — новый терминал на продолговатом холме, а вон, немного восточнее, старый терминал, под городком. Хотя мне это известно, но на минуту поражает близость домов городка к старому терминалу. Мы узнаем местность почти автоматически, вне связи с охватившим нас волнением. Прямая посадочная полоса к нам все ближе. Слева от нас — диагональная полоса, ведущая к военной базе. Все там на месте, как было тринадцать лет назад.

Самолет касается полосы, и старый терминал исчезает из моих глаз. Здание нового терминала и рядом с ним, на зеленом склоне, большие белые буквы: ENTEBBE мелькают мимо нас. Вот самолет замедляет бег, поворачивает назад и едет на север, по подъездной полосе. Мимо склона, на который затруднялись влезть солдаты из парашютной части. Теперь мне понятно, почему именно там, по Дороге к новой контрольной башне, им пришлось взбираться на крутой склон — башня построена на самом высоком месте этой части аэродрома. Наконец самолет останавливается на стоянке, рядом с колодцами с горючим.

Мы спускаемся по трапу. Биби прибыл сюда как гость нового президента Уганды, но встречающих внизу не видно. Подойдя к огромному входу в зал для прибывающих, обращаю внимание Биби на угандийского солдата в пятнистой форме, держащего в поднятых руках белый лист бумаги. На листе большими буквами написано от руки: YONI. Так нас принимают.

Солдат ведет нас в маленькую комнату, на одной из стен которой красуется большой портрет президента в военной форме. За несколько минут пребывания в Уганде это третий или четвертый его портрет, так что не приходится сомневаться в природе царящего здесь режима. Мы долго ждем в душной конторе, чтобы помощник президента пришел сюда нас вызволить. Пока два надзирающих за нами солдата на минуту отлучились, Биби успел взять со стола лист бумаги, с которым нас встретили.

Приходит помощник президента, после угощения нас ведут в зал для приема важных персон. Имя «Йони» знакомо здесь, в Уганде, всем — отвечает помощник на наш вопрос относительно имени, написанного на листе, и я не знаю, понимать ли его слова буквально. Я смотрю через окно и говорю Биби: «Вон лестница Сурина…» Хочу выйти сфотографировать ее, но воздерживаюсь — момент для этого неподходящий. Сделаю это потом, говорю я себе, не зная, что назавтра, когда я попрошу об этом, мне откажут. Сопровождающие нас угандийцы видят, куда направлены наши взгляды: «Да, здесь, на этих ступенях, был ранен ваш солдат», — бросают они. Тринадцать лет прошло с тех пор, а такой факт им известен. Они отмечают это как бы между прочим — еще одна деталь среди многих. Что ж, неудивительно. Ведь Сурин — чужой им, откуда им знать о его ужасных страданиях, о том, сколь прекрасен этот человек?

Я сижу в открытой палатке, где президент принимает своих гостей. Зеленый склон с цветами смотрит сверху на озеро Виктория. С одной стороны сидит помощник президента, симпатичный и интеллигентный малый, свободно говорящий по-английски, с другой — Ноа и я. Биби — во дворце, расположенном на вершине холма, занят пространной беседой с президентом. Наступают сумерки, и я пытаюсь мысленно переварить то, что увидел за считанные часы, прошедшие с момента нашего прибытия, и главное — посещение старого терминала: пытаюсь воссоздать, беседуя с помощником президента и попивая чай, свежие картины, увиденные мною: оставшийся полуразрушенным терминал с выбитыми стеклами и треснувшим потолком, грязь и запустение повсюду, изрешеченные пулями стены. Трудно сказать, какие из этих пуль — наши, а какие остались от боев, которые происходили в этой стране за прошедшие с операции «Йонатан» годы. От низкой кирпичной ограды, за которой положили Йони после ранения, не осталось и следа.

«Не представлял себе, что такое большое это здание, — заметил Биби. Мы стояли на улице и рассматривали терминал. — Чтобы за считанные минуты овладеть таким зданием, с отдаленными помещениями, тридцать солдат это очень мало», — добавил он.

«Вот это место», — сказал я Биби, показывая предполагаемую точку, где был ранен Йони. Биби не ответил, только опустил взгляд, словно хотел запечатлеть в памяти рисунок асфальта. Я попросил его остаться там, на месте, где был ранен Йони, а сам постоял в большом зале, возле второго выхода.

Да, очередь отсюда могла легко попасть в него.

Но, поднявшись на контрольную башню и отметив, что у стрелка, стоявшего там, был полный контроль над площадкой, мы сказали друг другу: «А может, и в самом деле в него попало отсюда?» Хотя нет, такое невозможно, ведь сразившая Йони пуля была направлена спереди.

«Как это может быть, что вы не верите в Иисуса, в его вознесение на небо?» — спросил вдруг меня помощник президента. Я поставил чашку с чаем на поднос. Красное заходящее солнце придавало окружающей нас красоте особый оттенок. Беседа перешла на Израиль и тамошние археологические находки, но мои мысли только частично были заняты ею. «Вы, которые живете на земле, где Иисус ходил, дышал и умер, — именно вы в него не верите?»

Как ему объяснить, что такое еврейский народ? — спрашиваю я себя. Нет никакой возможности. Здесь, в Африке, как в любом другом месте в мире, мы — загадка, всем чужие; то, что и здесь я слышу личные имена, взятые из языка нашего прошлого, не меняет дела. Сионизм — непостижимое еврейское явление, с которым имя «Уганда» связано почти с самого начала, чисто случайно нашел свое концентрированное выражение в акции, состоявшейся именно в этой стране.

Операция «Йонатан» получила здесь широчайшую известность, превратилась в своего рода аттракцион. По пути в аэропорт сопровождавшие нас пытались рассказать нам об Энтеббе, о ходе операции, словно мы были обычными туристами. В их «мерседесе», по дороге к старому терминалу, мне пришлось подсказать сопровождавшим, как проехать с площадки нового терминала на взлетно-посадочные полосы: как-никак я специалист по снимкам.

«Вы знаете эту историю?» — с симпатией спросил нас минуты через две один из сопровождавших, сидевший впереди в «мерседесе». В этот момент машина свернула влево с диагональной полосы. «Мы поедем отсюда, — добавил он, везя нас на восток, прямо к старой контрольной башне, — но израильтяне появились оттуда, с юга». Бесполезно было объяснять ему, что они ехали тем же путем, каким едет он. Вот так всегда — верят тому, что рассказано сначала, независимо от реальных фактов.

Вместе с нами на вокзал прибыл угандийский летчик, бывший во время операции в армии Иди Амина. «Что означает, когда часовой подымает ружье и целится в тебя?» — спросили мы его и стоявшего рядом помощника президента.

— Стой, стрелять буду, — ответили оба в один голос.

«Вы знаете, русские были очень недовольны нами после вашего нападения», — рассказал по этому случаю летчик, — их посол нас сердито спросил: «Зачем было держать заложников на аэродроме? Их надо было отправить в Кампалу!»

Мы летим назад в Кению в единственном пассажирском самолете Уганды. Как по дороге туда, так и обратно каждый погружен в себя. Я думаю о красивой стране, которую только что покинул, в какой она разрухе — и по причине заброшенности, разумеется, но в основном из-за злых дел. Зло человеческое в самом деле непрестанно подымает голову, и наш народ, как никто другой, чувствует это на себе. Противодействовать злу так важно, так нужно! И акция спасения в Энтеббе — это акция гуманизма и справедливости, направленная против враждебного, тупого, губительного мира. «В каком безумном мире мы живем?!» — взывал Йони на бумаге, когда писал о Биафре, о проявленных тогда миром бездействии и безразличии. Но здесь, в Энтеббе, было совершено активное действие, и Йони, как всегда, а, может, на этот раз и больше, чем всегда, отстаивал цель своей жизни, не ограничиваясь узкопрофессиональной сферой. Я думаю о том, почему в последний период своей жизни Йони так часто предавался грусти. Несомненно, грусть эта была связана с происходившим в Части и с тем, что он видел вокруг себя за пределами Части. Вероятно, такова судьба всякого подобного ему человека, ибо столкновение исключительной личности с окружающей средой, с тем, что противостоит, противоречит ей в человеческом обществе, неизбежно.

Мои мысли несутся к последней минуте его жизни. Понимал ли он, что операция вот-вот завершится полным успехом, что евреи-заложники будут спасены? Успел ли убедиться в своей правоте, ведь он сказал о своих бойцах: в момент боя они поймут, что происходит, и поведут себя как следует — так оно и случилось. А может, увидел, что дело осложняется, и подумал, что возможен провал? Потому что, конечно же, успел увидеть за секунду до ранения, что звено, которому положено ворваться внутрь через первую дверь большого зала, не делает этого, а пробегает мимо; и тут, возможно, повернулся на миг — реакция на этот сбой — и за эту секунду получил пулю террориста? Но конечно, заметил он и то, что Амир и Амнон бегут прямо ко второму входу в зал. Понял ли, что через две-три секунды они будут внутри?

На эти мучительные вопросы у меня никогда не будет ответа. Если бы его ранило хотя бы спустя десять секунд, когда уже уничтожили всех террористов в зале, где были заложники, когда дело всей его молодой жизни достигло высшего воплощения! Но случилось иначе.

Единственное, что утешает, когда думаешь о мгновении его смерти, это факт, что угнетенное состояние, мучившее Йони последние месяцы жизни, будто смыло мощной волной при подготовке к операции, возглавляя которую Йони получил возможность во всей полноте проявить свое величие лидера и бойца.

«Я видел, как Йони поднимает эту операцию обеими руками, — сказал мне кто-то из Части. — И видеть потом, после его смерти, как…», — его голос задрожал, и он не кончил фразы.

Я грустно улыбаюсь, когда кто-то говорит: в Энтеббе Йони достиг своего предела. Кто больше меня знает, чего бы еще он смог достичь и совершить? Подвиг в Энтеббе — это лишь один пример того, на что способен был Йони, а вовсе не его предел.

И если есть еще одно утешение в его смерти — оно в сфере идеи, которая тоже является неким компонентом в смягчении боли. Ты спрашиваешь себя: что запомнится из всего этого? И не можешь ответить, но тут вспоминаешь слова чернокожего американского вождя Баярда Рестина при посещении Израиля. «Я убежден, — сказал Рестин, — что и через много лет, возможно даже лет через тысячу, когда людям случится быть в растерянности, в испуге, потерять человеческий образ, почувствовав, что не осталось ничего, кроме смерти и разрушения, — один из них вспомнит рассказ о подвиге Йонатана в Энтеббе. И этот рассказ ободрит тех отчаявшихся людей, и в ту минуту начнется их освобождение».

Немногие народы способны вырастить таких людей, как Йони, размышляю я сейчас, когда Уганда уже позади и самолет готовится к посадке в Найроби. Такого, как Иди Амин, — да, каждый народ производит их в изобилии. Но подобных Йони — нет. Лишь немногие народы и лишь некоторые из народа. И среди всех народов мира нет такого народа, по крайней мере в нашем поколении, кто бы совершил то, что мы совершили в Энтеббе. Я говорю: «мы», потому что это операция всего народа — правительства, которое вышло из народа и им выбрано и осмелилось принять решение; Армии обороны Израиля — подлинно народной армии, которая собрала в единый кулак свои лучшие силы для нанесения удара; это операция иерусалимского парня Амира и ему подобных; для спасения попавших в западню невинных людей он без колебаний бросился на стрелявшего немца и убил его.

Я думаю об операции «Йонатан» и о еврейском народе, который своим духом, своими делами питает этот мир уже тысячи лет, и я знаю — силы и возможности этого народа неиссякаемы.