Последний год

ГЛАВА СОРОКОВАЯ

За утренним чаем царь сказал жене, что у него будет Бьюкенен. Она сжала пальцами виски и простонала:

— Боже мой… боже мой!.. Они все живут и продолжают терзать тебя, а нашего Друга нет, и это они его погубили.

— Успокойся, дорогая. — Он погладил бело-голубоватую холодную руку жены. — Успокойся, никому не позволено меня терзать.

— Все они торжествуют, что рядом с нами нет отца Григория! — Глаза царицы расширились, задрожали губы.

— Успокойся, успокойся. — Николай видел, что надвигается вспышка истерии, против которой он всегда употреблял одно средство: спокойный, рассудительный разговор. — Ты не права, дорогая, ни один мало-мальски уважающий себя человек не может торжествовать по поводу такого мерзкого убийства. Англичанин тем более. Ты же знаешь англичан. Бьюкенен, я уверен, потрясен этим так же, как и мы.

— Ты сравниваешь с ним меня, себя. Боже мой! Что ты сказал? Что ты сказал? — Ее голос задрожал, она уронила голову и прижала кружевной платок ко рту.

Он встал, приблизился к жене и молча гладил ее вздрагивавшие плечи. Она вдруг выпрямилась и, закинув к нему голову, заговорила по-английски быстро и совершенно спокойно:

— Хочешь, я скажу, с чем к тебе явится Бьюкенен? На Григории они не успокоятся. Он будет требовать новую жертву — Протопопова. Но и это не все. Они хотят, чтобы ты прогнал все свое правительство и создал новое из лиц, которых они давно приготовили. Ты же сам говорил мне, что думские хулиганы то и дело бегают в английское посольство. Зачем они туда бегают? Выкурить сигару с Бьюкененом? О нет, нет!

Николай вернулся на свое место и, отодвинув тарелку, сидел с нахмуренным, недовольным лицом, смотрел на разрисованные морозом окна.

— Ники, пойми, пойми. Григорий только начало заговора против тебя, против нас, против твоей самодержавной власти. И я не удивлюсь, когда станет известно, что Бьюкенен находится во главе заговора, — быстро, со злостью проговорила царица.

— Ах оставь, пожалуйста. — Лицо царя сморщилось, потухшие глаза его смотрели на жену, но точно не видели ее. — Нельзя во всех видеть своих врагов. Тогда лучше не жить и, во всяком случае, не считать себя самодержцем великой России.

— Но, милый, в том-то и счастье наше, что Россия вся с тобой! С тобой! — Теперь царица говорила воодушевленно и смотрела на мужа восторженно блестевшими глазами. — Но ее любовь к тебе должна помочь тебе разглядеть твоих врагов. Они и враги России. Смерть Григория как молния осветила мне все вокруг. И мне стало страшно. Я увидела пустыню, и по ней бегали шакалы. А ты знаешь, что сказала Аня? Что, стреляя в него, они стреляли в меня. Боже, боже! Какая пустыня! Один Протопопов, один он. Никогда не забуду, как он стал вместе со мной на колени и молился за нашего друга Григория. Один человек среди шакалов. Один! А Бьюкенен против Протопопова, против. И когда убедишься з этом сам, вспомни наш разговор. Последнего хотят убрать. Единственного. — Она всплеснула руками и, уронив их на стол, точно окаменела.

— Решаю я, а не Бьюкенен, — мягко начал царь. — Протопопову я тоже верю, и поэтому я принял отставку Трепова, который не хотел с ним работать. Я дал ему отставку, я ему предпочел Протопопова. В общем, прошу тебя, милая, успокойся, я все вижу, и, если Бьюкенен позволит себе хотя бы одно лишнее слово, я дам ему отпор…

Бьюкенен приехал в царскосельский дворец за десять минут до назначенного срока. Ни минутой раньше, ни минутой позже. Старый дипломатический служака, он пристально следил за протоколом своего приема у монарха. Когда прошло пять минут после назначенного часа приема, он стал думать, что бы это значило: случайность? Умышленное пренебрежение? Крайняя занятость монарха?

В обитой высокими дубовыми панелями комнате ожидания никого, кроме него, не было. Бьюкенен подошел к высокому окну. И отшатнулся. Мимо окна проходил царь. Он явно прогуливался — шел медленно, сцепив за спиной руки и подставив лицо морозному солнцу.

Бьюкенен знал, что царь любил иногда между двумя аудиенциями совершать прогулочный моцион, но почему в час, назначенный для приема именно его? Случайно ли, что царь гуляет именно здесь, прекрасно зная, что оп уже в приемной и может увидеть его в окно? Все это промелькнуло в голове посла, пока царь неторопливо направлялся к левому подъезду дворца… Бьюкенен решает: «Сегодня портить из-за этого нервы не следует».

Почти неделю по служебным каналам шла шифрованная телеграфная его переписка с Лондоном по поводу предстоявшей аудиенции у царя. Английское правительство к этому времени уже имело представление о положении в России, составленное по донесениям посла, разведки и военной миссии. Вывод в документе исключал всякую двусмысленность — Россия накануне государственной политической катастрофы, а это повлечет за собой и катастрофу военную. Последнее было главным. Если Россия выйдет из войны, Англии придется резко увеличить свое участие в войне на фронтах Европы и Азии. Особенно в связи с назревающим вмешательством в войну Америки. И сейчас, когда развал Российской империи стал абсолютной реальностью, в Лондоне всполошились не на шутку и, взвесив все, решили, что в настоящий момент в России единственной реальной силой, способной на необходимые для Англии действия, все же остается царь с его правами самодержца. Лондон разрешил Быокенену говорить с царем в открытую и не очень придерживаться дипломатического этикета.

Войдя в кабинет, Бьюкенен увидел царя стоящим посередине с бесстрастным лицом, с опущенными по швам руками. Вся его фигура выражала холодную официальность. Они обменялись положенными приветствиями, и Николай, возвращаясь к столу, не оборачиваясь, показал на кресло у стола. Они сели. В это мгновение у Бьюкенена мелькнула мысль, не отказаться ли от задуманного им разговора, но он не успел принять решения.

— Вы уже знаете, наверно, о смерти графа Бенкендорфа, — тихо сказал Николай.

— О да, это огромное горе и огромное несчастье, — ответил Бьюкенен. — В качестве вашего посла в Англии граф сделал невообразимо много для нашего военного союза. Англия скорбит о его кончине.

Царь грустно покачал головой и некоторое время молчал, не поднимая глаз. И вдруг выпрямился и сказал:

— Я бы не знал, кем его заменить, если бы не было Сазонова…

Бьюкенен молчал, не зная, следует ли ему считать сказанное царем как официальное назначение Сазонова в Лондон на место умершего посла.

— Ну видите, как все складывается в жизни, — продолжал царь мягко, но глаза его смотрели на посла холодно и отчужденно. — У нас с поста министра иностранных дел ушел Сазонов, а у вас с этого поста ушел сэр Грей, и мы, кстати заметить, по этому поводу никаких протестов не делали.

Подбеленные сединой густые брови посла напряженно сдвинуты, глаза обращены внутрь — он вроде пытается сейчас понять сказанное… Но не понять тут нечего, и напоминание царя о его протесте ничего хорошего не сулило. Кроме всего прочего, оно было и предостережением по поводу новых подобных попыток, с которыми он сюда как раз и приехал.

— Меж тем события идут своим ходом, — продолжал Николай, поглаживая свою лежавшую на столе руку. — И союзническая конференция, которая скоро состоится в нашей столице, я почти уверен, будет последней, посвященной войне. А следующая будет уже о победоносном для нас мире.

В эту минуту Бьюкенен все-таки решил, что откладывать то, с чем он приехал, не следует и не царю увести разговор в сторону.

— У меня, к сожалению, нет уверенности, что эта конференция будет последней о войне, — заговорил Бьюкенен с печалью в голосе, чувствуя холодок на спине от собственной смелости. Он смотрит в неуловимые глаза царя… — Более того, я сомневаюсь в ее острой необходимости, требующей, однако, весьма рискованной поездки наших государственных деятелей в Россию. Мы не забыли трагическую гибель по пути в Россию лорда Китченера.

— Почему такой пессимизм? — ободряюще мягко спросил царь, чуть приподняв брови.

— Ваше величество, — чуть повышает голос посол и продолжает торопливо, точно боясь, что его остановят — Меня и других ваших друзей в Лондоне тревожит, если не сказать, удручает политическое положение в России. Русское общество разобщено, правительство не имеет ни авторитета, ни поддержки. На будущей конференции с таким партнером союзные правительства не смогут чувствовать себя уверенными, что решения конференции будут претворены в действие. А речь-то идет о войне, которая нам всем так дорого стоила и которую еще надо завершить. — Закончив, Бьюкенен стиснул пальцы сплетенных на коленях рук.

— Я и мой народ едины в нашем решении выиграть войну, — помолчав, сердито произнес Николай и спросил — Этого союзным правительствам мало? И вообще, разве есть у кого-нибудь основание предъявлять нам претензии по поводу исполнения нами союзнического долга? — Его продолговатые глаза сузились, спрятались…

Бьюкенен прекрасно понимал, что отвечать на это очень опасно. Ведь он сейчас должен подвергнуть сомнению сказанное царем, а это значит оскорбить его. Но Лондон сказал ясно: вы обязаны выяснить решимость царя при нынешних обстоятельствах продолжать активную войну. Решимость он высказал, но понимает ли он обстоятельства, даже знает ли он их?

— Ваше величество, — Бьюкенен упрямо наклонил голову, смотрит на царя исподлобья. — Все дело в том, что вы и ваш народ не едины в оценке способности людей, которым вы вверили ведение войны, — заговорил Бьюкенен не о самом главном, а о том, о чем кричат русские газеты. — В этом смысле между вами и народом стена взаимного непонимания. Народ судит об этих людях с железной логичностью — столько на фронте потеряно жизней, а успеха нет. В стране ощущается жестокий продовольственный кризис… — Заметив, что царь согласно кивнул головой, Бьюкенен умолк.

— Вы забыли еще железнодорожную разруху, — с чуть приметной усмешкой сказал царь и спросил — И что же, по-вашему, следует сделать, чтобы на фронте появились успехи, в магазинах хлеб, а на транспорте порядок?

— Сам я рекомендаций дать не могу, не способен. — Сейчас Бьюкенен тоже следует указанию Лондона: в наиболее резких моментах ссылаться на русское общественное мнение. — Но, если судить по вашей прессе, народ ваш хочет одного — сильного правительства, которое могло бы победно завершить войну.

— Я уже усилил правительство. — Бьюкенен увидел, что царь снова раздражен. Но нужно было доводить разговор до конца.

— Вы, ваше величество, так часто последнее время меняете членов правительства, что их трудно даже запомнить. России необходимо созданное вами твердое правительство. Это сразу вернуло бы вам доверие народа, которое вы имели в начале войны, и тогда впереди у всех нас уверенная победа. — Бьюкенен замер, слыша стук собственного сердца, — сказано почти все…

Николай сделал движение, будто хотел встать, но только выпрямился в кресле, одернул гимнастерку и, чеканя слова, сказал:

— По-вашему, я должен приобрести доверие своего народа? А может быть, он должен приобрести мое доверие?

— И то и другое, ваше величество, — поспешно ответил Бьюкенен и снова замер, ожидая взрыва, который оборвет разговор. Но царь молчал, слепо смотря в сторону. Бьюкенен выждал еще немного и сказал — Поймите меня правильно, ваше величество, стены между вами и народом воздвигают германцы. Это им так же необходимо, как раздоры между нами, союзниками.

— Да, да, ваше величество, у Германии есть в России и возле вас верные ей люди, ее агенты. Они косвенно влияют на ее величество и прямо на других лиц в отношении рекомендации на государственные посты различных бездарностей. Ведь не случайно же в народе говорят, что ее величество работает в интересах Германии.

— Это гнусная инсинуация, — произнес Николай, и глаза его сверкнули гневом.

— Конечно! Конечно! — заторопился Бьюкенен. — И тем же германским агентам нужно, чтобы эту инсинуацию люди повторяли, и основания для правдоподобности инсинуации создали те же немецкие агенты.

— Кандидатов на высокие посты выбираю я сам, — вдруг заявил царь.

— Но вы физически не можете знать всех возникающих кандидатов, — тихо и сочувственно сказал Бьюкенен. — Ну как мог, например, стать министром внутренних дел Протопопов? Пока он министр, разлад между вами и народом, между вами и Думой будет усугубляться. Ну как может питать доверие народ или Дума к министру, который поменял общественную деятельность на карьеру, изменив своей партии, пославшей его в Думу, который тайно встречался с германским агентом в Стокгольме, вся деятельность которого на посту министра пахнет содействием Германии. — Бьюкенен умолк, весь сжался — теперь он сказал все. Поднял взгляд и увидел невероятное — царь смотрел на него с задумчивой улыбкой. Боже, чему он может сейчас улыбаться? А царь просто вспомнил свой утренний разговор с женой, предсказавшей атаку Быокенена на Протопопова. «Какая же она у меня умница», — думал он сейчас. Воспользовавшись тем, что посол замолчал, Николай сказал, резко повысив голос:

— Протопопов не является германофилом. Вы сами, сэр Бьюкенен, подхватили и эту инсинуацию, распространяемую теми самыми немецкими агентами, о которых вы изволили здесь говорить. Стокгольмская история раздута любителями этим заниматься. И вообще, разрешите все-таки мне самому выбирать своих министров.

Бьюкенен покорно склонил голову. Он понял: больше эту тему трогать нельзя и, пока царь не оборвал аудиенцию, следовало перейти к последней теме…

— Ваше величество, разрешите мне сказать все, тем более что мне осталось сказать наиболее важное, — сказал он, не подними головы.

Николай чуть кивнул, смотря на Бьюкенена недобро сузившимися глазами.

— Думаете ли вы, ваше величество, об угрозе революции? — Бьюкенен не отрываясь смотрел в глаза монарха. — Знаете ли вы, что на страшном языке революции говорят уже повсеместно? Но что самое страшное — это проникло и в армию. Страшно подумать, как могут дальше развиваться эти события. Кто защитит вашу семью, если развяжутся инстинкты толпы? Люди, знающие положение лучше меня, говорят, что революцию сейчас может подавить только армия.

— Что-то мне непонятно — то вы говорите, что в армии революция, и в то же время армия должна подавлять революцию. И вообще мне кажется, вы преувеличиваете эту опасность, — совершенно спокойно заключил Николай и встал, одергивая суконную гимнастерку.

Расчет вызвать у царя тревогу перед революцией, а значит, действия, не оправдался. Царь разговаривать на эту тему не стал…

В дневниковой записи Бьюкенена об этой встрече с царем он рисует себя эдаким ангелом-хранителем русской монархии. В ней и следа нет главного направления разговора — разведки царя как единственной оставшейся в России реальной силы, способной снова сделать активным русский фронт против Германии. Это, и только это, волновало тогда английского посла…

Но то, что царь был действительно возмущен Быокененом, можно установить по одному очень серьезному факту. У Бьюкенена в царской семье, как мы знаем, был свой преданный человек — великий князь Николай Михайлович. Через него посол знал все о жизни Романовых. Кроме того, Бьюкенен не раз использовал великого князя для влияния на царя в определенном, нужном Англии направлении. Как раз за неделю до визита к царю Бьюкенен имел встречу с Николаем Михайловичем, и они сговорились, что великий князь до встречи посла с царем тоже произведет соответствующий нажим н монарха, что, очевидно, и было сделано, так как спустя два дня после своей аудиенции у царя Бьюкенен получил следующую записку от великого князя:

«Первое (14.1.1917 г.).

Для вас одного.

Дорогой посол!

Я получил повеление от его величества императора удалиться на два месяца в свое Крушевское имение (близ Херсона).

До свидания и всего хорошего.

Да здравствует Англия и да здравствует Россия!

Сердечно вам преданный Николай М.».

Так Бьюкенен накануне революции лишился своего очень важного помощника. А до полного краха русской монархии оставалось меньше двух месяцев…