Последний год

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Рабочую депутацию привезли в Царское Село на поезде рано утром и поместили в просторной комнате казармы, где были убраны койки и поставлен большой стол, окруженный стульями. Но поначалу за стол сел только приставленный к депутации офицер охранного отделения капитан Гримайлов, который был в штатском. О том, кто он такой, знал только управляющий заводом Станков, крупнотелый розовощекий здоровяк лет пятидесяти, в глухом черном сюртуке и надраенных до зеркального блеска сапогах.

Начальник охранки генерал Глобачев, инструктируя капитана Гримайлова, говорил:

— Будьте с рабочими депутатами уважительны и демократичны, от разговора с ними не уклоняйтесь — люди хоть и проверенные, а осторожность не мешает. В случае чего ориентируйтесь на управляющего, это человек вполне надежный и умеющий управлять этой публикой…

Капитан Гримайлов для этой миссии избран не случайно. Это умный работник охранки, человек гибкий, с юмором, контактный. Однажды он этими своими качествами заслужил высочайшую похвалу — во время свидания в норвежских шхерах Николая и Вильгельма он был прикомандирован к свите германского императора и так сумел сдружиться с одним из личных его адъютантов, что сумел получить от него ценную информацию. С тех пор он прикомандирован к двору, обслуживает дворцовые дела…

Однако здесь, среди рабочих, капитан чувствовал себя, что называется, не в своей тарелке и знаменитая его контактность что-то не срабатывала. Он сидел один за столом, управляющий Станков в глубине зала нервно прохаживался от стены к стене. Рабочие толпились возле окон, разглядывали зимний царскосельский сад, строго расчерченный дорожками, посыпанными желтым песком.

Гримайлов встал из-за стола и, подойдя к управляющему, стал вместе с ним прохаживаться.

— Волнуемся? — тихо спросил капитан.

Еще бы, — ответил Станков, не оборачиваясь к собеседнику. — Такое не каждый день случается… Народ, однако, приехал вполне спокойный, так что… — Он недоговорил — в этот момент в группе рабочих раздался дружный смех, мгновенно умолкший. Гримайлов, а за ним и Станков подошли к рабочим.

— Небось Делов что-то выкинул? — весело спросил Станков, обращаясь к смуглолицему рабочему с черными цыганскими глазами.

— Я им, господин управляющий, высказал мнение, — совершенно серьезно ответил он, — что нас привезли сюда блоху подковывать — помните? — как Левшу когда-то…

Рабочие снова посмеялись, но уже тихо. У всех в глазах тревожное любопытство, они, конечно, были возбуждены одним тем, что находятся в Царском Селе, где жил сам государь. Скованно они себя чувствовали и оттого, что были по-парадному одеты, некоторые даже при галстуках.

— Надоели они мне, — продолжал Делов, и его цыганские глаза весело блестели… — Спрашивают, будто я сам царь — зачем мы тут? Ну я, к примеру, Попову отвечаю: ты столяр? Столяр. Значит, тебя ковать железо не заставят, ковать будет Серов из кузнечного… — Видя, что управляющий благосклонно улыбается, он продолжал балагурить дальше. — Лично я одного боюсь, вдруг задумано сделать меня министром по спиртоводочной части… — переждав смех, добавил — Откажусь, братцы, сразу же откажусь, ставить меня на такую должность все равно, что козу пустить в капустный огород. Всю эту промышленность в трубу пущу…

Видя, что управляющий и неизвестный штатский смеются вместе с рабочими, Делов обратился к угрюмому рабочему с обвислыми усами. Это был один из недавних крестьян.

— Ну а ты, Николай Бойков, чего пригорюнился? Боишься, что на войну отправят? Не боись, Николай Бойков. Там, говорят, полегче, чем на заводе, война-то не с утра до вечера, там пострелял малость и дрыхни себе в окопе… пока не убитый, конечно. А если убьют, тебе будет все равно.

— Отвяжись, — пробурчал Бойков и спрятался за спину товарищей.

— А сам-то войны не боишься? — Капитан Гримайлов решил прощупать балагура.

— Это я-то? — весело отозвался Делов, внимательно глядя в глаза незнакомцу. — А чего мне бояться? Я же отсрочку имею, а вообще-то у войны один горький момент — там могут убить ни за что ни про что. Верно я говорю?

Гримайлов усмехнулся:

— Там все же убивают не просто так, а в бою за. отечество.

— А какая разница уже убитому, за что он убит? — мгновенно спросил Делов и по тому, как незнакомый господин с лица озлился, понял, что надо остановиться. Сказал спокойно — Тут наши с завода… — он повел головой на окружавших их депутатов, — они вроде бы боятся, зачем привезли нас сюда. А я эту их боязливость высмеиваю как могу — ну, царь здесь живет, но почему же надо его бояться, если он нам отец родной и всей Руси государь? Разве я не правый в этом?

— В этом ты прав, — подчеркнув «в этом», ответил Гримайлов, но счел за лучшее разговор не продолжать и отошел в сторону. Но с этого момента он все время издали наблюдал за Деловым — что-то ему не нравился этот балагур… Выбрав момент, он спросил управляющего Станкова, что за человек этот Делов? Станков улыбнулся:

— Не беспокойтесь, мы кому попало звание мастера не даем… Из дворца прибыл адъютант царя — офицер в дорогой шинели с бобровым воротником, ему, видно, не понравился воздух в комнате, несколько утяжеленный от парадно смазанных сапог, он повел розовым носиком и, сделав широкий жест, пригласил всех следовать за ним.

Мастеровые шли за ним плотной кучкой, чуть впереди вышагивал важно адъютант, замыкали шествие управляющий Станков и капитан Гримайлов. Дорога до дворца была тщательно разметена от снега и посыпана песком. Сияло холодное солнце, белый снег слепил глаза. Дым из труб Александровского дворца поднимался к блеклому небу синими свечами. Зима здесь была по особому нарядная.

Все ближе было приземистое здание дворца, над которым лениво реял трехцветный стяг романовской России. Поначалу шли прямо к колоннадному подъезду, где были установлены непонятные скульптуры, но потом свернули и обошли дворец сбоку — там, в торце здания, был так называемый фельдъегерский вход.

С солнца войдя в вестибюль, депутация, наткнувшись на слепой сумрак, невольно остановилась, тесно сгрудилась. Скоро, однако, пригляделись. Их пригласили раздеться. Дворцовые слуги, стоявшие у стен вестибюля, рассматривали их почти испуганно, просто им трудно было поверить своим глазам: во дворце — рабочие! А они, меж тем, гости царя, а это значит, надо принимать от них одежду и отвешивать положенные поклоны. И они кланялись, но что-то не очень усердно и будто стесняясь друг друга.

Депутацию провели в небольшой так называемый Угловой зал, стены которого были обиты малиновым шелком. В глубине зала стоял стол на гнутых золоченых ножках, за ним — кресло с высокой спинкой, увенчанной двуглавым орлом. Позади кресла — высоченные белые двери, по бокам которых замерли солдаты-преображенцы.

Депутацию выстроили в середине зала двумя шеренгами, чуть впереди встал управляющий заводом Станков. В это время под потолком вспыхнули яркие люстры — зал будто затопило солнечным светом. Вот когда депутаты оробели всерьез, стояли недвижно, напряженно смотрели, что делалось вокруг. Из боковой двери в зал вошел престарелый чин в расшитом золотом мундире — это был министр двора Фридерикс. Он положил на стол какие-то бумаги, оглядел зал, скользнул невидящим взглядом по шеренге депутатов и ушел, осторожно ступая гнущимися ногами. А когда он только возник в проеме высоченных дверей, депутаты подумали — царь. Даже дыхание задержали, но быстро опомнились — больно староват и непохож вовсе. Через боковые двери в зал вошли министр внутренних дел Хвостов и рослый генерал в голубом мундире — это был начальник охранного отделения Глобачев. Генерал стал у стены, а Хвостов приблизился к депутации.

— Господа депутаты, — сказал он негромко. — Сейчас наш государь-император всея Руси соизволит принять вас. Его величество изъявил монаршее желание поговорить с вами, но вы уж постарайтесь не утомлять государя и поберечь его драгоценное время.

Хвостов вернулся к генералу Глобачеву и стал рядом с ним.

Тотчас снова медленно открылись высоченные двери позади стола, и в них появился царь в скромной полевой форме полковника, без всяких орденов. Он прошел мимо стола и остановился в нескольких шагах перед депутацией.

— Здравствуйте, господа, — еле слышно произнес Николай с растерянной улыбкой и оглянулся на стоявшего позади него генерала — то был начальник его личной охраны жандармский генерал Спиридович.

Управляющий заводом Станков негромко, в тон царю, ответил:

— Здравия желаем, ваше величество. — Он оглянулся на депутацию, и мастеровые нестройно произнесли:

— Зрав… ва… величество…

Станков выпятил грудь и уже громче сказал:

— Многие лета вам, ваше величество!

Царь переминулся с ноги на ногу и повернулся к Хвостову, точно спросил у него — дескать, что же дальше? — и потом заговорил тихим, глуховатым голосом:

— Нелегкие дни переживает теперь наша отчизна. Злой и коварный враг ведет против нас постыдную войну, и доблестные сыны отчизны, ваши братья, с оружием в руках, с тем оружием, которое вы куете, отстаивают честь и величие России, нашей матери-Родины. Я знаю, вы все хорошо работаете, а это значит — вы хорошо сознаете свою братскую ответственность перед нашими славными воинами. Спасибо вам за это… — Царь говорил, не смотря на депутацию, а чуть повернувшись вправо, к окну, за которым медленно падал снег…

Царь вздохнул и продолжал:

— Все истинные россияне понимают, что победа над врагом в общей битве рука об руку с нашими доблестными союзниками есть то главное, ради чего мы все живем и ради чего помирают россияне на фронтах войны, а в тылу утраивают свои усилия, которые… — Царь запнулся, он всегда путался из-за этих «которые» и сейчас не знал, как окончить эту длинную фразу, и вдруг сердито заключил — Без победы нет у нас будущего… — и, решив уточнить, добавил — Грядущая победа не за горами, и все наши усилия даром не пропадут… — Он помолчал и тихо произнес — Спасибо…

Царь отступил на два шага назад. В это время управляющий Станков сделал шаг вперед, прокашлялся и заговорил округлым рокочущим баском:

— Ваше величество, государь наш! Мы пришли к вам выразить великую любовь и веру в вашу отеческую и государственную мудрость, чтобы сказать вам о нашей беспредельной преданности вам и престолу. С этой любовью и верой мы работаем во имя нашей грядущей победы над коварным врагом. Трудовой люд нашей великой державы с величавым спокойствием встречает все испытания времени, и никакие трудности не согнут нашей воли и веры. С этим твердым заверением мы и пришли в ваш дом. Примите же нашу коленопреклоненную любовь и преданность, а в память о нашей встрече соблаговолите принять от нас символический подарок… — Станков оглянулся назад, и кто-то из депутации передал ему вылитую из чугуна фигурку кузнеца с занесенным над наковальней молотом. Тотчас впереди царя возник начальник личной охраны монарха генерал Спиридович, который взял подарок и, бегло показав его царю, унес и поставил на стол.

— Спасибо… спасибо… — поклонился царь и, выпрямляясь, сказал — Ваши слова запали мне в душу. Замечательные слова. Они тем более трогают меня, что именно на вашу среду мне нередко указывают, что там полно неверных и жаждущих смуты. Теперь я вижу, как далеко это от истины. Со своей стороны, я заверяю вас, что как я, так и мое правительство — мы будем неустанно заботиться о ваших интеросах и благодарно наблюдать ваш честный труд во благо отечества. Спасибо…

Царь сделал отрывистый поклон головой и снова подошел к депутации поближе. Приблизились туда и Хвостов с Глобачевым. Царь пожал руку управляющему Стаикову и попросил представить ему депутацию. Станков начал, показывая рукой на отдельных депутатов, называть их фамилии. Царь кивал представленному, уже смотря на следующего. Депутация стояла в два ряда, и тем, кто стоял во втором ряду, при представлении приходилось высовываться между стоявшими впереди — царь даже улыбнулся, когда один малорослый депутат вдруг вынырнул между плечами впереди стоявших. Когда был представлен последний в шеренге Василий Делов, царь спросил у него:

— Как, милейший, настроение?

В мгновенно сгустившейся тишине послышался веселый голос Делова:

— Лучше всех, ваше величество! — Глаза его так бесовски сверкали, что царь задержал на нем несколько удивленный взгляд и ответил тихо:

— Это приятно слышать… — И, видимо, подогретый бодрым ответом Делова, спросил у стоявшего рядом с ним недавнего крестьянина Ивана Рыбака — Нет ли, милейший, просьбы какой?

Рыбак стушевался, словно съежился весь, закинул взгляд к потолку, потом опустил на царя и произнес глухо:

— Как бы войну одолеть… Царь улыбнулся:

— Я тоже думаю об этом денно и нощно…

С этими словами царь по-военному сдвинул каблуки, еле заметно поклонился, развернулся через левое плечо, приставил ногу и ушел из зала вялыми шагами. Высоченные двери закрылись за ним.

Словно из-под земли перед депутацией возник адъютант, который вел ее сюда, во дворец. Он сделал выразительный жест рукой на дверь и первый направился к ней. Депутация, смешавшись в кучку, пошла за ним.

В коридоре каждому депутату был вручен памятный подарок — нечто завернутое в синюю бумагу и перевязанное розовой ленточкой с бантиком…

Свертки эти были развернуты только в вагоне поезда, в котором депутация возвращалась в Петроград. В каждом свертке была небольшая фотография Николая с его автографом и железные, вороненые карманные часы фирмы «Павел Буре». Сунув фотографии в карманы, депутаты любовались часами:

— Эй, Михаил, сколько на твоих? — весело спросил Дедов.

— На моих что-то много — уже седьмой час пошел…

— А на моих ровно два.

— На моих без пяти три…

— Ну, братцы, что же мы так теперь и будем жить — каждый со своим временем? — весело спросил Делов.

Ехавший вместе с депутацией капитан Гримайлов, услышав этот разговор, достал из кармана свои золотые и, отщелкнув крышку, громко объявил:

— Сейчас точно одиннадцать часов пять минут, всем надо часы завести и поставить на это время…

Не все знали, как сие делается, и на это ушло не меньше получаса, и Гримайлову пришлось еще несколько раз объявлять точное время. Делов попросил его показать свои золотые, спросил:

— Тоже царем даренные?

— Подарок от службы, — сухо ответил Гримайлов и спрятал часы, которые действительно дарены были ему царем как раз за те его успехи при сопровождении царя на встрече с Вильгельмом в норвежских шхерах. — Ну что, сильно переволновались? — спросил он у Делова, вглядываясь в его смуглое цыганское лицо.

— Было дело, — усмехнулся Делов. — Аж коленки щелкали… Кто был поближе и слышал их разговор, засмеялся.

— Чего скалитесь? — оглянулся на них Делов. — Волнение вполне понятное — нешуточное дело: царь с тобой разговаривает.

— А ты ответил ему лихо, царь даже заулыбался, — сказал кто-то.

— Ответил по правде — настроение у меня лучше всех…

— А мне что-то царь меньше ростом показался, — включился в разговор Рыбак, который все еще не мог опомниться после разговора с царем, и ему все вспоминались всякие подробности.

— Сила его не в росте — в скипетре, — уважительно пояснил мастер из столярного цеха Попов, все еще рассматривавший свои часы. — А память нам дадена хорошая — как поглядишь, какой там час, так государя вспомнишь.

— А без часов так и из памяти вон? — весело спросил Делов. Попов не ответил, отвернулся и тщательно запрятал часы в карман.

Когда поезд уже приближался к Петрограду, управляющий Станков поднялся со своего места и громко сказал, обращаясь ко всем:

— Расскажите дома и на заводе, как побывали мы у нашего царя-батюшки. Расскажите, как он прост и обходителен, как понимает наши нужды и обещал нам свои заботы… Как верит он в скорую победу над врагом… Часы всем покажите… Договорились?

Все разноголосо выразили свое согласие…

В это время в кабинете монарха тоже разговаривали о прошедшем приеме.

— Я доволен… я доволен… — задумчиво повторял царь. Он все-таки был возбужден этим необычным приемом. Сказал Хвостову — Хорошо подготовили это дело. Спасибо.

Хвостов благодарно склонил голову. Царь спросил у Гло-бачева:

— Ведь достойно похвалы, генерал?

— О да, — негромко ответил Глобачев. Он в эти минуты знал о Хвостове куда больше царя — не дальше как сегодня он читал агентурное донесение о том, что Распутин в кругу близких ему людей говорил, что Хвостов главный его враг, и клялся с целованием креста, что свалит его в самое ближайшее время. Есть у Глобачева информация и о том, что Хвостовым очень недовольна императрица, а это уже более чем серьезно.

— Я дам прессе указание напечатать отчеты о приеме рабочей депутации, — сказал Хвостов.

Царь насторожился:

— Только, ради бога, пусть не расписывают, а то я их знаю — так размалюют, что люди будут смеяться. А все было так мило, душевно и просто. Я бы желал, чтобы о приеме было написано коротко и даже намеренно сухо.

— Совершенно правильно, ваше величество, — вмешался Глобачев. — Об этом следует написать не как о каком-то чрезвычайном происшествии, а как про обычное дело в ряду других дел двора.

— Именно, — кивнул царь. — Мне интересно было бы узнать, каково впечатление у депутации?

— Будем знать еще сегодня, ваше величество, мой человек сейчас поехал с ними в Петроград, — заверил Глобачев. — Если соизволите, завтра же вам доложу.

— Хорошо бы еще узнать, как отнесутся к приему господа социал-демократы?

— Будем знать и это, ваше величество… — Глобачев даже сейчас уже знал, что в социал-демократических кругах еще три дня назад пронюхали о предстоящем приеме и даже пытались выяснить, кто окажется в депутации, а на сходке рабочих в литейном цехе Путиловского завода неизвестный оратор, но явно от социал-демократов назвал этот прием запоздалым и дешевым заигрыванием царя с рабочим классом… Но сейчас Глобачев говорить об этом не будет — зачем расстраивать царя, когда он так доволен приемом?..

В Петрограде меж тем депутаты, выйдя с вокзала, разошлись кто куда, искать свои трамваи, чтобы поскорее добраться до дому.

Василий Делов сел в трамвай вместе с мастером из столярного цеха Поповым. Попытался с ним заговорить:

— Ну что скажешь, столяр?

— А что говорить-то? — вяло отозвался тот, глядя в окно на бежавшую мимо улицу.

— Все ж не в пивной мы с вами были, а у самого царя-батюшки.

Столяр молчал. Разговора не получилось, и скоро Попов, бегло простившись, сошел на своей остановке. На следующей сошел и Делов, хотя ему еще было ехать да ехать… Посмотрел внимательно, не сошел ли за ним кто еще, и остался стоять среди ожидавших трамвай. Все вроде было спокойно и чисто. Теперь ему нужен был седьмой номер, чтобы добраться до Шлиссельбургского проспекта. «Семерка» скоро подошла. На ней он доехал до предпоследней остановки. Здесь он снова внимательно осмотрелся и зашагал к близкому переулку. Шел по нему один-одинешенек — здесь жил рабочий люд, и все в это время на работе. Опять же хорошо — легко обнаружить, если кто за тобой тащится…

Но вот и заветный адрес — старый двухэтажный деревянный дом. Дверь сорвана с петель, висит боком. Порог обледенел. В подъезде темно и тихо. Делов постоял, послушал и стал не спеша подниматься по скрипучей лестнице.

Дверь открыл ему тот человек, к которому он шел, — плечистый парень в студенческой тужурке нараспашку. Это был давно знакомый ему большевик со странной фамилией Воячек, частый гость на их заводе.

Прошли в его комнатушку в самом конце темного и длинного коридора.

— Раздевайся. Чаю хочешь?

— Не откажусь. Там нам чая пожалели, — рассмеялся Делов.

— Экономит батюшка наш, — усмехнулся Воячек, разливая чай в эмалированные кружки.

Они пили горячий чай с сахаром вприкуску. Василий Делов с юмором рассказывал, как прошел прием депутации.

— …и в заключение преподнесли каждому часы. Вот они — царские, — он достал их из кармана, и они вместе их осмотрели… — Я у него спрашиваю: зачем нам, ваше величество, эти часики, а он отвечает — чтобы вы не проспали время, когда мое царствие кончится.

Посмеялись, и Воячек спросил строго:

— А в самом деле, ты там не болтал лишнего? Я ведь тебя знаю.

— Вот как на духу, — сверкал Делов своими цыганскими глазами. — Разговор у меня с ним был. Честное слово. Он спросил у меня: «Как настроение, милейший?», и я ответил как на параде: «Лучше всех, ваше величество!» И он меня похвалил… А больше ни слова, товарищ Воячек, я ж не дурной, чтобы там трепаться. Я даже со своими говорил только по-французски, понимал, что вокруг уши поразвешены.

— Тоже мне свои, — усмехнулся Воячек. — Половина там были мастера, а это народ на корню купленный.

— Не все, товарищ Воячек, не все… — серьезно заметил Делов. — Я наблюдал и видел — не один я понимал, что все это оперетка.

— Не такая уж глупая эта оперетка, — обронил Воячек. — Поглядите-ка, как мы уважаем наш рабочий класс… даже часов не пожалели. Ладно, давай-ка договоримся, что отвечать про прием, если будут спрашивать заводские.

— Это же надо решать по тому, кто у тебя спрашивает. Одному — удостоился, мол, высокой чести, а другому — про оперетку. И вообще, я думаю, если одну только правду рассказывать, самый последний дурак сам поймет, что оперетка. Господи, чего там только не было! Наш управляющий подносит ему чугунную фигурку кузнеца. Я в этот момент не вытерпел, шепнул кузнечному мастеру: гляди, тебя царю дарят, так даже этот бирюк чуть не засмеялся.

— Пожалуй, ты прав, надо серьезно рассказывать, как было, а народ у нас понятливый, сам разберется, что к чему. А теперь — новое дело к весне поближе. Я должен поехать в Москву.

— Насовсем? — встревожился Делов.

— Надо ехать, а на сколько — и бог не знает. Когда уеду, вместо меня к вам на завод будет ходить Соколов, ты его знаешь.

— Это тот рыжий?

— Тот самый. Помогайте ему, как мне.

— Все сделаем, не беспокойся.

— Спасибо. Допивай чай и уходи, ко мне скоро должны прийти…

Они простились. Делов, уже держась за ручку двери, обернулся:

— Терпежу больше нет глядеть всю эту оперетку с танцами.

— Недолго осталось, — помахал ему рукой Воячек…

Выписка из докладной записки капитана Гримайлова в охранное отделение.

«…Безусловно, данный прием, при умелом его распропаган-дировании, покажет демократическое устремление государя быть ближе к своим подданным любого положения. Воздействие подобных приемов на общество было бы большим, если бы они проводились чаще или, во всяком случае, регулярно и не выглядели бы явлением исключительного порядка, ибо последнее вызывает и удивление и, как следствие, кривотолки. Это подтверждают уже имеющиеся на этот счет агентурные данные».

(В этом месте генерал Глобачев написал на полях: «В этом решающим является собственное воззрение государя».)

…«Считаю необходимым обратить внимание на агентурное донесение (лист 4, 2 тетради), где приводится высказывание инженера Путиловского завода Кирьянова при его беседе с рабочими, вернувшимися из поездки на фронт, куда они сопровождали изготовленное их заводом оружие, что они в своей поездке узнали больше, чем рабочие делегаты, ездившие к царю. В этом я усматриваю не лишенное основания суждение по существу приема, носившего все-таки парадный характер, что крайне необходимо учесть в рассуждении на будущее…» (Пометка генерала Глобачева: «Маниловщина. Мы не можем в сие вмешиваться».)

…«Сами участники депутации, непосредственно после приема, не высказывали серьезных взглядов на произошедшее, не стали предметом их разговоров даже обращенные к ним впечатляющие слова Государя о войне и грядущей победе, однако это могло быть предопределено и низким уровнем мышления. Что же касается впечатления в обществе, оно может оказаться поверхностным по вине прессы, которая информировала о приеме более чем кратко…» (Замечание на полях генерала Глобачева: «Таково было повеление Государя».)

…«Опыт приема в целом считаю необходимым подытожить и изучить по получении всех агентурных данных, дабы не впасть в субъективность оценок, чего не лишены и эти мои первые впечатления». (Резолюция генерала Глобачева: «Не позже 15 февраля доложите мне лично итоговый материал…»)