Повесть о Дросилле и Харикле

ЕДВА лучи владыки светозарного,

Омытого струями океанскими,

Из нижнего блеснули полушария

И озарили кручи гор окрестные

⁵ И все равнины, далеко простертые,

Как бросились парфяне к Барзе-городу,[1]

Не для осады вовсе или приступа,

Не для того, чтоб рушить стену камнями,

Бросая их орудьями осадными,

¹⁰ Иль чтоб тараном с медным наконечником,

Зубцы ломая верхние, по башням бить

(Ведь трудно было взять им город, скалами

Повсюду окруженный неприступными),

Но чтоб людей барзийских захватить врасплох,

¹⁵ Какие попадутся им вне города,

Со всем добром, какое тут случится взять.

И разбрелися всюду, тихо крадучись

От стен подальше городских, разведчики

Парфянского отряда, неожиданно

²⁰ Начав и красть и грабить всё в окрестностях.

Потом к воротам все сбежались варвары

И, как мисийцы,[2] на добычу бросились.

Тех, кто, бедняги, недругам противились,

Всех тотчас же пронзили и прикончили,

²⁵ Других, связав им руки, увели с собой.

Деревья сокрушали все без удержу,

Хоть видели на них плоды обильные;

Тащили тут же коз они с коровами,

Какие скрыты не могли быть в городе;

³⁰ Хватали женщин вместе с их младенцами.

Вопили в голос матери несчастные,

И горько с ними вместе дети плакали

И тщетно грудь сосали материнскую:

Не сок стекал ведь из сосков питательный,

³⁵ А капли крови лишь по груди капали.

Колосья были сжаты там до жарких дней,

Чтобы пойти на корм парфянской коннице;

И виноград обильный весь до времени

Был там истоптан лошадей копытами,

⁴⁰ Пока опустошали все окрестности

Парфян иноязычных орды дикие.

Чего же больше? А вот те, кому вне стен

Пока еще случилось избежать мечей,

Те сами шею под ярмо подставили,

⁴⁵ Покорно отдаваясь в тяжкий плен, увы,

Свою оплакав сами участь горькую,

А те, кто поспешили скрыться в городе

И убежали от меча парфянского,

Взбежав на стен твердыню безопасную,

⁵⁰ Рыдали горько все над злополучными

Своими земляками, в плен попавшими.

— О, что за участь — восклицали — злобная

Родных жестоко так разъединить могла?

Эриния, Аластор,[3] иль Судьба, увы,

⁵⁵ Свободных отдала на рабство варварам?

Кого теперь оплакать надо горестней?

Мечом убитых? Или тех, кто взяты в плен?

Жен овдовевших? Незамужних девушек?

Толпу детей, несчастья не изведавших?

⁶⁰ Иль нас самих? О, беды непомерные!

Вот так страдали все они от бедствия,

И поднимался громкий, тяжкий плач кругом:

Мужи стенали, жены, девы, юноши.

А варвары беспечны вовсе не были

⁶⁵ И собирали всю добычу тщательно.

Ведь враг жестокий, грубый, необузданный

Всегда считает лучшим удовольствием

Напасть внезапно на людей беспомощных.

И лишь оковы наложив на взятых в плен,

⁷⁰ Враги решили пировать и пьянствовать.

Здесь необычных было двое пленников,

Узлом, как и другие, крепко связанных

И жалобно рыдавших вместе с прочими:

Харикл с Дросиллой, всех других красивее.

⁷⁵ А на равнине, где расселись варвары

И принялись за пищу там стоявшую,

Посередине был лужок прелестнейший,

Весь окруженный лаврами цветущими,

Платанами, дубами, кипарисами

⁸⁰ И деревами среди них плодовыми.

Цвели и розы там в траве и лилии,

Служившие лужайке украшением;

А все бутоны этих роз закрытые,

Или, скорее, лишь едва дышавшие,

⁸⁵ Лелеяли цветок, как новобрачную.

Причиною же этого, наверное,

Лучи сочтем мы Светоносца жаркие:

Когда они во время подходящее

Во глубь бутонов, пламенно вторгаются,

⁹⁰ То розы испускают благовоние.

Там по лужайке чистый протекал родник.

Холодный и прозрачный, меда сладостней.

Колонна возвышалась над источником

Внутри искусно сделанная мастером,

⁹⁵ С большой трубой водопроводной схожая;

И била кверху в ней струя высокая

К орлу, который принимал ее в себя

(Орел чудесно изваян из меди был)

И лил из клюва своего он воду вновь.

¹⁰⁰ Стоял там круг и статуй белокаменных

У водомета этого прекрасного,

И статуи работы были Фидия,

А также и Зевксида и Праксителя,

Ваятелей искусных и прославленных.

¹⁰⁵ В другой же, правой части парка этого

За загородкою, из бревен срубленной,

Сооружен был Дионису жертвенник.

Справляли праздник здесь мужи барзийские,

Когда толпою нечестивой варвары

¹¹⁰ Напали неожиданно на жителей,

Вне укреплений городских сошедшихся

С детьми своими вместе и супругами

И Дионису-богу поклонявшихся,

Торжественно пируя всем сообществом

¹¹⁵ Под кровлями палаток там раскинутых.

На этот праздник и Дросилла юная

С ровесницами — девами, невестами,

Немедля стены городка оставивши,

Пошла наладить пляску хороводную.

¹²⁰ Была подобна дева небу звездному

В плаще, сиявшем золотом и пурпуром,

Накинутом на плечи ради праздника;

Статна, изящна и с руками белыми;

Румяна, словно роза, губы алые;

¹²⁵ Глаз очертанье черных совершенное;

Пылают щеки, нос с горбинкой, волосы

Блестят роскошно, тщательно уложены;

С бутона губ, как будто бы из улья, с них

Медвяные сочатся речи милые;

¹³⁰ Земли светило, неба роза яркая.

Пряма и соразмерна шея стройная;

Все восхищает: и дуга бровей ее,

И свет румянца, щеки озаряющий

Огнем, переходящим в отблеск бледности,

¹³⁵ На лике белоснежном этой девушки;

А локоны прекрасных золотых волос,

В прическу ею скромно заплетенные,

Благоухают, словно золотистый мед;

И выя и ланиты блещут прелестью,

¹⁴⁰ Уста же нектар источают сладостный;

Росы на персях девы капли утренней;

Подобен кипарису молодому стан;

Нос выточен изящно; ровный ряд зубов

Сверкает белоснежной нитью жемчуга;

¹⁴⁵ Бровей изгибы, словно лук натянутый,

Грозят стрелой Эрота, полной радости;

И молоком, как будто в смеси с розою,

Подобно живописцу, все раскрасила

Природа это тело совершенное.

¹⁵⁰ На удивленье хора соучастницам

Была она у храма Дионисова.

На пальцах и на кончиках ушей ее

Горели, словно пламенем, карбункулы,

Кругом оправленные чистым золотом;

¹⁵⁵ И золотом сверкали руки белые,

И серебром сияли ноги стройные.

Такой была Дросилла, дева юная,

Во всей красе природной свежей прелести.

Когда ж вином упились все разбойники,

¹⁶⁰ Пируя до заката и до сумерек

И радуясь добыче, им доставшейся

(Ведь варвары привыкли напиваться всласть,

Любезны кутежи им и распущенность,

И особливо коль легко удастся им

¹⁶⁵ Добра награбить вдоволь у чужих людей),

То прекратили наконец они свой пир

Лишь для того, чтоб тут же завалиться спать.

Но вот Кратил, который был вождем парфян,

Немного протрезвев от опьянения,

¹⁷⁰ К сатрапу Лисимаху обратился так:

— Теперь, когда мы досыта наелись все

И допьяна мы вволю напились вина,

Глаза у нас смыкает непробудный сон.

Так вот уже настало время нам, сатрап,

¹⁷⁵ Всем этим насладившись, крепко выспаться;

Но ты, по правде, око недреманное,

Из нас один не должен погружаться в сон:

Ты, взяв с собой из войска лучших воинов,

Верхом объезди наших пленных связанных,

¹⁸⁰ Смотря и наблюдая, обходя кругом,

Чтоб не удрать им как-нибудь тихонечко

И нас не одурачить неожиданно,

Или, пожалуй, даже не напасть на нас,

Пока лежим мы, здесь покоясь сладким сном.

¹⁸⁵ Сатрапа Лисимаха эти строгие

Вождя распоряженья тотчас подняли,

И он, встряхнувшись и о всяком сне забыв,

Немедля стражу учредил над пленными.

Когда же свет из колесницы солнечной

¹⁹⁰ Повсюду землю озарил блестящими

Лучами и веселый, ясный день явил,

То тут же сразу пробудился вождь парфян

И, восхищенный стражей Лисимаховой,

Почтил сатрапа радостным приветствием,

¹⁹⁵ Богато обещаясь одарить его,

И посулил еще и бывшим вместе с ним

Он большую добычи часть, промолвив так:

«Ведь те, кто больше прочих перенес трудов,

Достойны непременно больших почестей».

²⁰⁰ Сказавши это, он, не медля, с ложа встал,

И поднялося с ним все племя варваров,

Спеша скорее в путь обратный двинуться.

И вот они, собравши врозь разбредшихся

Коров и коз и вместе с ними узников,

²⁰⁵ Кратилу повинуясь предводителю,

Погнали прямо их к себе на родину.

А лишь вернулись все домой в шестом часу,

В темницу тотчас заключили пленников,

Смешав их вместе с прежде заключенными —

²¹⁰ Несчастною добычей, раньше взятою.

Они, давно страдая там в узилище,

Колени охватив и павши на землю,

Свою оплакивали участь горькую

И называли только тех счастливыми,

²¹⁵ Кто под меча ударом кончил дни свои,

Лишь смерть одну считая благодетельной:

Душе ведь часто не мила бывает жизнь,

Когда ее безмерно мучат бедствия.

Дросиллу же, свирепо и безжалостно

²²⁰ Судьбой плачевной тут разъединенную

С Хариклом, нареченным ей в супружество,

К жене Кратила, варваров начальника,

Хрисилле взяли в помещенье женское.

Харикл же, в мрачном находясь узилище,

²²⁵ Стенаньями уныло оглашал его:

— О царь Олимпа, Зевс, какой Эринией

Уведена Дросилла и оторвана

Теперь от рук Харикла злополучного?

И снова с громким воплем восклицал Харикл:

²³⁰ — Увы, Дросилла, где ты? Где скитаешься?

Какое рабство терпишь ты насильное?

Какого зверя стала ты добычею?

Иль тенью бледной жизнь влачишь унылую?

Жива? Смеешься? Плачешь? Иль погибла ты?

²³⁵ Томишься? Рада? Или страшен меч тебе?

Побои терпишь? Как ты переносишь их?

Начальника какого ты наложница?

Кто господином стал тебе из недругов?

Кто кубок принимает из руки твоей?

²⁴⁰ Что если, позабывшись в опьянении,

Ударит варвар грубым кулаком тебя,

Коль ты, о горе! как-нибудь толкнешь его?

Иль ты Кратилу, может быть, приглянешься,

И он не стерпит нашего супружества?

²⁴⁵ Но только раньше кубком яда смертного

Тебя Хрисилла изведет из ревности.

О Дионис, сын Зевса, что ж ты мне давно

Дросиллу обещался дать в супружество,

Когда за это жертвоприношеньями

²⁵⁰ Почтил тебя я многими зловещего?

А ты, Дросилла, в сердце сохраняешь ли

Мысль о Харикле, о своем возлюбленном,

Об узнике несчастном, горько плачущем?

Нет, бога Диониса позабыла ты

²⁵⁵ И то, что он с Хариклом обручил тебя,

В своей неволе и тяжелой участи,

В плену претерпевая долю жалкую,

Когда Харикл Дросиллу так оплакивал,

Выдумывая всяческие ужасы,

²⁶⁰ Приблизился тут некий добрый юноша

С лицом открытым и с приятным голосом,

Такой же узник, так же в плен попавшийся,

Который, сев к Хариклу, поспешил его

Скорей утешить в их взаимном бедствии.

²⁶⁵ — Харикл, — сказал он, — прекрати рыдания;

Меня послушай и поговори со мной,

Чтоб нашею беседой дружелюбною

Ты облегчил тяжелый гнет уныния:

От всякой скорби речь лекарство верное.

²⁷⁰ Душе никак ведь не под силу жгучее

Унынья пламя затушить жестокого,

Коль не откроешь ты скорбей и мук своих

Другому, кто утешить может в горестях.

— Ты прав, Клеандр, конечно, — отвечал Харикл, —

²⁷⁵ И может только речь твоя приветная

Мои страданья усыпить тяжелые.

Но, как ты видишь, наступила ночь уже,

И надо, друг мой, ночи нам покорствовать.

Позволь же наконец мне успокоиться,

²⁸⁰ Коль мне удастся, в кратком сне сомкнув глаза,

Забыть, хоть ненадолго, все несчастия.

А завтра рано утром, только ночь пройдет,

Узнаешь о невзгодах ты Харикловых.

Пока Харикл старался позабыться сном,

²⁸⁵ Дросилла, лежа у Хрисиллы в девичьей,

Стонала горько и немолчно плакала.

И девой овладеть не в состоянии

Был сладкий Сон, излившись на глаза ее:

— Харикл, — она взывала, — о душа моя,

²⁹⁰ Харикл, супруг мой милый, нареченный мой,

Ты спишь себе в темнице и, наверное,

Ты о своей Дросилле и не думаешь,

Но позабыл, конечно, в бедах нынешних

И обрученье наше добровольное,

²⁹⁵ И то, что богом я давно дарована

Тебе, Хариклу, пусть лишь в обещании.

А вот Дросилла о своем Харикле здесь,

Не умолкая, слезы льет горючие,

Судьбу кляня все время и тебя за то,

³⁰⁰ Что ты не помнишь о своей возлюбленной.

Ведь так Судьба рукою смертоносною

Тебя, Харикл мой, яростно преследует,

Как и меня, Дросиллу, деву юную,

Чтоб нашу связь с тобою неразрывную

³⁰⁵ Расторгнуть и не дать соединиться нам.

Что ж ты, Судьба злодейка, не насытилась

Хитросплетеньем всяких предыдущих зол

Да и моими нынешними бедами,

И не даешь с Хариклом мне в темнице быть?

³¹⁰ Дороже света был бы мрак темницы мне,

Коль нас вдвоем с Хариклом заключили бы

И я вчера бы вместе с ним в тюрьму вошла.

А коль уж гонит нас Судьба так яростно

И разлучает, злобствуя, с тобой, Харикл,

³¹⁵ Стараясь друг от друга отделить теперь

И разлучить, увы нам, окончательно

Влюбленных и взаимной клятвой связанных,

Не след об этом забывать, отчаявшись,

Но надо, крепким облачася мужеством,

³²⁰ Судьбе навстречу выступать безжалостной.

Но спишь, а по Дросилле и не стонешь ты,

Она ж стенает и богов в свидетели

Зовет, что вечно у нее в душе Харикл.[4]

Смотри, как цепко к дубу привязался плющ;

³²⁵ Его он оплетает с самой юности,

Он воплотился, будто, во единую

С ним плоть и полон силой обоюдною.

Так и Дросилла воедино связана

С Хариклом-мужем плотью, духом, мыслями.

³³⁰ Однако, лишь накрыт был стол вчера, Кратил

Глазами страсти жадной пожирал меня,

Зачаровать желая нагло взглядами.

О мой Харикл, о имя мне желанное!

Когда ж конец настанет нашим бедствиям?

³³⁵ А мне теперь, в разлуке горькой, кажется,

Одной утехой было б хоть взглянуть, как ты

Живешь под стражей в тяжком заключении;

И, право, хоть узнать бы только как-нибудь,

Как ты проводишь время, где сидишь, где спишь!

³⁴⁰ Оставь же сон свой, коль еще ты можешь спал

Дросиллу вспомни: стонет, плачет горестно.

Поплачь же вместе с нею, порыдай, горюй!

Ведь не из дуба же, Харикл, ты твердого:

Я верю, что ты стонешь, да и слезы льешь,

³⁴⁵ И спать глубокой ночью не способен ты,

Все время о Дросилле юной думая.

Приди же, Сон глубокий, обними меня,

Коль я увижу в сладком сновидении

Перед собою вновь Харикла милого!

³⁵⁰ Ведь часто и страдальцы и любовники,

Хотя друг с другом наяву не видятся,

Во сне ведут беседу задушевную.

Когда, печалясь, так Дросилла юная

Вздыхала и рыдала, слезно жалуясь,

³⁵⁵ Забрезжил снова день, проникнув к пленникам,

В темнице заключенным и страдающим.

Но мрак таким глубоким был в узилище,

Что побеждал он даже дня сияние.