Повесть о Дросилле и Харикле

НО ВЛАСТНЫЙ и могучий вождь арабов Хаг,

Быть может даже состраданьем движимый,

Всех пленниц с небольшою их поклажею

В особые повозки посадить велел,

⁵ А пленникам он, отделив от женщин их,

Повелевает порознь всем идти пешком.

Потом и сам уж поспешил на родину.

И вот, когда по кручам проходили все

Прибрежным лесом, пробираясь в зарослях,

¹⁰ Дросиллу ветка зацепила за руку

И, сбив ее с повозки, сразу сбросила

Через сиденье прямо головою вниз;

А там ее прибоем море бурное

Сейчас же на скалистый берег кинуло.

¹⁵ Ведь взморье у подошвы гор обрывистых

Отнюдь не мягкий покрывал морской песок.

А из глубин торчали камни черные.

Но новой ей волною вскоре послан был

Кусок коры дубовой, длинный, высохший;

²⁰ На нем она спокойно подплыла к земле

Пустынной, выйдя на нее уж под вечер.

Но ничего об этом и не знал Харикл:

В дремучей чаще ведь заметить он не мог,

Как вышибло Дросиллу из повозки вниз.

²⁵ Иначе б он, конечно, сразу бросился

И кинулся бы с ней в пучину волн морских.

Но вот какой-то добрый мальчик маленький,

Вдвоем с Дросиллой на повозке ехавший

И спутницей ей бывший, горько плакать стал,

³⁰ Увидя, что упала в море девушка.

И от него-то под вечер узнал Харикл

О том, что сталось на пути с Дросиллою,

И, ударяя грудь себе в отчаянье,

— О горе, — закричал он, — сердце рвущее,

³⁵ О злополучный, злополучнейший Харикл!

Зачем же после всех скитаний наших ты,

Судьба, злодейка роковая, страшная,

Еще и после плена, заключения,

И после стольких наших бедствий на море,

⁴⁰ И после слез потоков нескончаемых,

И после жуткой ярости разбойничьей,

И после битвы, после ига рабского

Беду такую навалила тяжкую,

Какую силы нет Хариклу вынести?

⁴⁵ Зачем же целью ты себе поставила

Расторгнуть нашу связь нерасторжимую

И наше друг ко другу устремление?

Огонь огнем сожгла ты, пламя пламенем,

Во глубь морской пучины ввергнув девушку,

⁵⁰ Меня ж, Харикла, сохранив среди живых.

Без страха, без раздумья, без сомнения

Я счел бы счастьем смерть с моей Дросиллою.

Ты, верно, в гневе, коль не уделила ты

Такого блага мне, Хариклу бедному?

⁵⁵ О, пусть же буду я с живой Дросиллою,

А нет ее, так вовсе мне и жизнь не в жизнь.

Желанная моя ты, ненаглядная,

Мой светоч жизни, сердце ты, душа моя,

Ушла, угасла, скрылась, охладела вдруг!

⁶⁰ Как счастлив был недавно, как утешен был,

Когда с тобой страдал я вместе, милая!

Ведь, точно путник из-под солнца пламени,

В тени твоих объятий укрывался я,

Платан прекрасный, золотой мой! Жгучий зной

⁶⁵ Унынья умерял я, тягость горести.

Как стройный ствол ты молодого дерева,

Уже совсем засохший и безжизненный,

Лежишь на горе всем, тебя увидевшим,

Коль яростной волною ты подхвачена

⁷⁰ И брошена на берег. Предо мною ты,

И ливнем льются слезы из очей моих.

Но я в сомненье; чудо здесь какое-то:

Возможно ль среди моря сохнуть дереву?

Могла ль увянуть роза благовонная?

⁷⁵ О, если б до тебя я кончил жизнь свою

И вновь бы ожил, хоть и жить мне не к чему!

Невыносима, нестерпима будет мне

Разлука с нею, о! с душой души моей!

И ты уходишь? Нет: и я с тобой иду.

⁸⁰ Была жестоко у меня ты вырвана,

Как ветка, крепко ко стволу приросшая,

Моя родная, милая, душа моя!

Одно с тобой мы составляли целое,

Единой мыслью жили мы и чувствами,

⁸⁵ И в нас обоих билось сердце общее.

Чья пасть тебя схватила в глубине морской,

Тебя какое поглотило чудище?

Иль ненасытных стала рыб добычей ты?

Итак, на море обрела ты свой конец,

⁹⁰ Иль на утесе свет твоих очей угас,

И ты лежишь на скалах бездыханная

И пропитаньем служишь диким хищникам?

О, где теперь ты? Но ведь мне нельзя бежать

В оковах крепких, чтобы отыскать тебя.

⁹⁵ Когда же Хаг услышал эти жалобы

(А сон ему еще ведь не смежил очей),

То он велел Хариклу подойти к себе,

Смягченный скорбью и сердечно тронутый.

Послушно подошел тот, опечаленный.

¹⁰⁰ — Ты что рыдаешь? Кто ты? — Хаг спросил его.

— Кратила пленник, — отвечал ему Харикл, —

Твой раб теперь я, а отчизна — Фтия мне.

И плачу о сестре я, потеряв ее,

Когда она упала в море. Горе мне!

¹⁰⁵ И жизнь мне ненавистна. Свет дневной не мил.

— Ты не парфянин, вижу, раз из Фтии ты,

Так как же ты Кратилов пленник? — Хаг спросил.

— Меня с Дросиллой, — отвечал ему Харикл, —

К себе родные пригласили в К арию;

¹¹⁰ Когда ж мы к ним поплыли, то в пути, увы,

Морских мы судно встретили разбойников —

Я и Клеандр, по рабству сотоварищ мой,

Да и Дросилла, как сказал, сестра моя.

Корабль у нас захвачен был пиратами,

¹¹⁵ Но нам, по счастью, удалось бежать от них

И привелось укрыться в Барзе-городе,

Где были все мы после там захвачены

Парфянским войском как военнопленные.

И мы влачили иго рабства тяжкого,

¹²⁰ Неисчислимых бремя вынося трудов,

Пока, на наше счастье, не явился ты.

Но мы не так уж были угнетаемы

Своей бедою злою и насилием,

Как сокрушались участью жестокою

¹²⁵ Дросиллы, юной и невинной девушки.

Из-за нее теперь нам свет дневной не мил,

О ней мы оба и рыдаем горестно.

— Теперь все ясно, — так ему ответил Хаг, —

Но где, скажи, Клеандр твой? Пусть он явится.

¹³⁰ И тотчас появился весь в слезах Клеандр,

Переживавший так же, как свою беду,

Беду Харикла и его мучения.

Душа, своим страданьем угнетенная,

Всегда готова горьким сострадать слезам

¹³⁵ Другого, кто страдает и печалится

Своей печалью о судьбе враждебнейшей.

Смотря на них обоих, поражен был Хаг

Их красотой и сходством удивительным

И, пожалев убитых горем юношей,

¹⁴⁰ Он так свое им выразил сочувствие:

— Раз претерпели рабство у Кратила вы,

Едва избегнув гибели в морском бою,

Раз вы и до того, как в мой попали плен,

Уже томились в тяжком заключении,

¹⁴⁵ Всегда друг другу оставаясь верными,

Идите оба, вы свободны, в добрый час!

Ведь состраданью чуждым Хаг не должен быть

Настолько, чтобы вовсе стать безжалостным

К тем, кто, не виноватый, в плен попал к нему

¹⁵⁰ И кто арабов власти не противился;

А чужестранцев он не станет бедственных

Держать в оковах дольше, чем положено

Законами природы нерушимыми.

Напротив, дам я вам довольно золота,

¹⁵⁵ Дросиллы ради, о какой вы плачете,

И, если боги сохранят в живых ее,

Для Хага это будет счастьем истинным.

И пусть удастся вам вернуть свободу ей,

Коль боги из пучины извлекли ее.

¹⁶⁰ И тут Харикл с Клеандром другом тотчас же

Склонились перед Хагом и, упавши ниц,

Всю землю оросили слез потоками.

И вот ответил наконец ему Клеандр

(Харикл же все не в силах плача был унять).

¹⁶⁵ — Тебе награду да воздаст всевышний Зевс,

О Хаг великий, всех арабов мощный вождь,

И да исполнит все твои намеренья.

Да процветает жизнь твоя на много лет,

Да ниспровергнешь козни ты врагов своих!

¹⁷⁰ Тут и Харикл воскликнул, вставши вслед за ним:

— Будь счастлив ты, арабов повелитель Хаг,

Да не коснется сердца твоего печаль!

Несчастных, угнетенных, жалких братьев ты

Сердечно принял, даровал свободу им.

¹⁷⁵ Итак, освободившись, из Аравии

Они пустились сразу же в обратный путь,

Надеясь и стараясь всеми силами

Вдвоем на след Дросиллы как-нибудь напасть.

Хоть полагали, что уж нет в живых ее.

¹⁸⁰ Но, спасшись после своего падения

На третий только день, она еще шесть дней

Была не в силах из пустыни двинуться.

Невмочь ей было вовсе новый путь начать:

И кости ныли, да и тело нежное,

¹⁸⁵ Каменьями обрыва все избитое;

А пищей ей служила лишь трава одна,

Или плоды деревьев неухоженных.

Но через силу наконец пришла она

К поселку, где в довольстве полном жил народ:

¹⁹⁰ В полях там зрели злаки всевозможные

И всевозможных стад там было множество,

Мужи там были, жены, дети, краше звезд,

И тароватым был трактирщик тамошний.

Она поселок издали увидела,

¹⁹⁵ Но не решалась все ж входить в него одна.

Однако, к самой подойдя околице,

Дрожа от страха и с большой опаскою,

Она вошла в какой-то дом заброшенный:

Лишь плач и горе ей служили пищею,

²⁰⁰ И слезы только утоляли жажду ей.

Ведь без Харикла, и судьбы Харикловой

Не ведая, рыдала без конца она,

Предполагая, что настал ей смерти час:

— Вот я, несчастная трижды от самого дня зарожденья,

²⁰⁵ Вот я в мученьях несчетных страдаю и плачу всечасно,

Здесь, изнывая, лежу я и чахну от тяжкого горя:

Парка меня роковая опутала черною сетью

И передышки ни ночью, ни днем нс дает она гневу.

Тот. на кого я недавно взирала несчастная, кто мне

²¹⁰ Был постоянной утехой при муках от страсти любовной,

Тот, кого я беззаветно любила, Харикл, роковою

Мрачною тенью окутан, лежит ниспроверженный смертью.

Мертвый лежит он, и взор мой уж больше его не увидит:

Света дневного лишила его непреклонная, злая,

²¹⁵ Черная Мойра, стрелою жестоко пронзив аравийской.

Губы, что я целовала, которых я жаждала страстно,

Испепелило навеки всесильное жгучее пламя,

Очи, блиставшие ярко, угасли и тьмою покрыты,

Кудри, что пышно вилися, кровавая грязь осквернила.

²²⁰ О я злосчастная! горем я лютым терзаюсь, Дросилла.

Я, от родителя втайне, решилась на дерзкое бегство,

Я поплыла по пучине валов многошумного моря,

Я, от пиратов скрываясь, блуждала по горным высотам,

Ради Харикла, о горе, лила непрестанные слезы,

²²⁵ В рабстве я жизнь проводила и мучилась я непрерывно,

В ковы тяжелые шею мою кузнецы заковали,

И, наконец, я с повозки упала стремглав по обрыву,

Волны меня подхватили и били о скалы морские,

Мучая сильным прибоем, по брегу бесплодного моря.

²³⁰ Лишь на коре уплыла я, случайно свалившейся с дуба.

О, как я горько рыдаю, Харикл мой, тебя вспоминая,

О, как отрадно мне было с тобою, о мой ненаглядный!

Ну а теперь одиноко я мучаюсь денно и нощно

И светоносного солнца я видеть уж больше не в силах.

²³⁵ Вот так она рыдала, и услышала

Ее одна старушка добросердная,

Нашла, взглянула на нее и ахнула.

Любезно, подойдя к ней, поздоровалась,

К себе сейчас же повела ее домой

²⁴⁰ И пообедать пригласила ласково.

Поев немного, задремала девушка

(Уже темнело и спускался мрак ночной)

И, легши со старушкой на подстилочку,

Она заснула сладко, сном целительным

²⁴⁵ И безмятежным наконец насытившись.

Настало утро, мрак ночной рассеялся,

Она проснулась и сказала: — Бабушка,

Как благодарна я тебе за твой приют

И за твою постельку эту скромную!

²⁵⁰ На ней такой мне сладкий сон привиделся,

И так утешил он меня, страдалицу!

Но не живет ли здесь, скажи, пожалуйста,

Трактирщик добрый, Ксенократ по имени?

— Да! — молвила старушка. — Он тебе зачем?

²⁵⁵ — К нему, прошу тебя я, проводи меня, —

Ответила Дросилла.— Я хочу узнать,

Мое правдиво ль было сновидение.

Старушка согласилась, и отправились

Вдвоем они к жилищу Ксенократову,

²⁶⁰ И там остановились перед входом в дом,

Взойти в который не решалась девушка.

Старушка тут же Каллидема стала звать

К себе, родного сына Ксенократова,

И подойти к ним поманила юношу.

²⁶⁵ А тот сейчас же обратился к девушке:

— Ты кто такая? Из каких ты стран пришла?

При первом взгляде сразу же он был сражен

Ее красой, по правде, поразительной.

Дросилла ж в нетерпенье так ответила:

²⁷⁰ — Не в том тут дело, Каллидем, ты мне скажи,

Пришельца молодого нет ли здесь у вас,

По имени Харикла, благородного?

Но тот, влюбившись в девушку прелестную,

Ее красой увлекшись несравненною,

²⁷⁵ Во гневе на Харикла и вопрос о нем,

Привел Дросиллу в мрачное отчаянье,

Сказав, что о таком он и не слыхивал,

Да и не знает, существует ли Харикл.

— Зачем же не пронзишь ты, Каллидем, меня

²⁸⁰ Кинжалом насмерть? Что не бросишь в море ты?

Зачем боишься стать моим убийцею? —

Она со стоном и в слезах воскликнула:

— О, как мне горьки эти все слова твои,

Какой тоскою ты наполнил сердце мне!

²⁸⁵ — Коль потеряла ты Харикла, девушка,

Не огорчайся, не тоскуй, приди в себя, —

Дросилле так на это Каллидем сказал, —

И, право, лучше жить, чем умирать тебе.

Красивей, чем Харикл, здесь много юношей,

²⁹⁰ Которых беззаветно любят девушки.

Вот так он и сказал ей, ну а девушка

Дросилла, усмехнувшись, так ответила

(Ведь часто даже горем удрученные,

Бывает, усмехнутся неожиданно,

²⁹⁵ Своим слезам как будто в утешение):

— Как можешь, Каллидем, ты, Ксенократа сын,

Подумать, что в деревне вашей юноши

Красивее рожденных в нашем городе?

Но у меня сегодня голова болит,

³⁰⁰ И я не в силах, Каллидем, болтать с тобой.

Харикл меж тем в трактире Ксенократовом

Вздремнул немного, ни о чем не ведая,

Но изнуренный горем и заботами.

Дросилла же вздыхала потихонечку,

³⁰⁵ Прочь отойдя от дома Ксенократова,

И говорила так со стоном: — Зевса сын,

Когда ж ты перестанешь заставлять меня

Искать Харикла тщетно? Здесь ведь нет его.

К чему со мной ты шутишь снами лживыми?

³¹⁰ Пора бы помощь мне подать, страдалице,

Пора б моим невзгодам положить конец

И бедам тяжким и моим стенаниям;

Пора бы благосклонно мне сопутствовать,

А не валить на муки муки новые,

³¹⁵ Да и сбивать с дороги сновиденьями.

Но, коль и сам ты бог, отпрыск Зевса ты,

Поведай мне еще раз, жив ли мой Харикл.

Ведь, появившись мне вчерашним вечером,

Ты объявил мне, что он жив, что Хагом он,

³²⁰ Как и Клеандр, отпущен на свободу был,

И что у Ксенократа он трактирщика.

Но ложным было первое вещание.

А коль Харикла моего там вовсе нет,

То, видно, он иль умер, иль в неволе он;

³²⁵ Но или от меча он кончил жизнь свою

Иль давят ему шею ковы тесные,

И нестерпимо тяжко жить ему в плену.

Услышал эти жалобы унылые

Невдалеке стоявший юный Каллидем

³³⁰ И произнес он вне себя такую речь:

— Твоей красою покорен я, девушка,

И тем, что раньше презирал, сражен теперь.

А я-то, неразумный, все считал себя

Неуязвимым красотой и прелестью!

³³⁵ Не знал я женщин, страсти не отведывал,

Противны муки были мне любовные,

И не стремился, жалкий, я к объятиям!

А вот теперь в неволе у Эрота я,

Несчастный, и закован в узы рабские,

³⁴⁰ И на щеках уж прежнего румянца нет,

Густым покрылся мраком яркий блеск очей,

Угашенный потоком горьких слез моих.

Всю эту муку я не в силах вынести!

С Гомера Каллиопой несогласен я,

³⁴⁵ Что будто все на свете приедается:

Любовь, по мне, влеченье ненасытное.

И, если б даже я достиг желанного,

Не верю я, что может надоесть любовь.

Так брошу, по старинной я пословице,

³⁵⁰ Последний якорь при таких опасностях

И снова выйду в море (что бояться мне?),

И так скажу тебе я, о любимая,

(Я знаю, что молчанье умножает боль):

«О ты, краса и прелесть воплощенная,

³⁵⁵ Всю грудь и сердце поражаешь ранами.

Нежнее роз румяных губы нежные,

Медовых сотов слаще сладость уст твоих,

А поцелуй твой — пчелки жало острое:

Он смертоносен, ядовит, мучителен.

³⁶⁰ В устах твоих отрава скрыта горькая,

Хотя снаружи виден только мед на них!

Нам кажется, в них скрыто наслаждение,

Но нет, увы, таится горе горькое.

Мое трепещет сердце, изнывает грудь,

³⁶⁵ Душа и тело — все полно смятения!

Не избежит никто ведь, пусть и хвалится,

Властителя Эрота стрелоносного,

Доколь не сгинут на земле краса и свет,

Что вечно привлекают взоры смертного.

³⁷⁰ Эрот ведь дерзкий лучник, бог, которого

Прекрасным, юным создают сказания,

Всегда у нас с колчаном, полным стрелами;

И потому-то любит он средь юношей

За красотой гоняться и сжигать дотла

³⁷⁵ Огнем любовной страсти им сердца и грудь.

И одолеть Эрота средством служат нам

Одни объятья или связи брачные.

Я понял сразу, что ты лютый бог, Эрот,

Исчадье леса ты, отродье зверское,

³⁸⁰ Свиреп ты, и коварен смех твой ласковый.

Так слушай же, подумай ты, пришелица,

С жемчужно-белоснежной грудью девушка,

С власами от природы золотистыми,

Об этом вихре, буре, смерче бешеном;

³⁸⁵ Припомни, умоляю тех, кто в древности

В любви одной душою жили общею,

И, кроме этих древних полюбовников,

Арсаки к Феагену вспомни ты любовь,

К прекрасной Хариклее Архемана страсть.[42]

³⁹⁰ А если нечестивых отвергаешь ты,

Взгляни на тех, кто чистую питал любовь,

И кто взаимным клятвам верен был всегда

И, к непристойным не склоняясь действиям,

В законном браке достигал желанного.

³⁹⁵ Хоть и похожа страсть на опьянение,

Но мне Дросилла — камень отрезвляющий.

Ведь страсть рождает пламя ураганное,

Но ты — индийский камень, пламя гасящий,[43]

И не сгорю в огне я, будь лишь ты со мной.

⁴⁰⁰ Недуг меня терзает изнуряющий,

Покоя не давая мне несчастному:

Твоею увлеченный, дева, прелестью,

Тебя лишь вижу, не могу в себя прийти.

О, лучше б и не видеть вовсе мне тебя:

⁴⁰⁵ Тогда б не разгорелась эта страсть во мне,

Какая лишь при взгляде на тебя зажглась.

Вот до чего запутан в сети страсти я,

Которые бросаешь ты из глаз своих!

Полны одним притворством ведь уста твои,

⁴¹⁰ И не спешишь подать ты руку помощи

Тому, кто сетью оплетен невиданной;

Висит, как в петле, тот, кого словила ты:

Его не хочешь ты ни бросить на берег,

Ни уберечь и сохранить его.

⁴¹⁵ Какую бы мне хитрость выдумать, и где

Найду, несчастный, чары приворотные,

И как тебя заставить полюбить меня

Так, чтоб взаимной страстью запылали мы?

Ты — женщина, но знаешь, что за женщина?

⁴²⁰ Всех женщин превосходишь красотою ты,

Сияешь как луна ты средь других светил,

Природы чудо необыкновенное

И несравненный образ женской прелести,

Ни в чем не откажи мне: мало слов одних.

⁴²⁵ И ты, наверно, только чтобы чувство скрыть,

Со мной так говорила неприветливо;

Ведь ты мне, в самом деле, даже ласково

Сказала, что устала и замучена

И что болит головка горемычная,

⁴³⁰ Твоя головка, мною так любимая.

Но тут, Дросилла, ничего нет странного:

Когда пришла в поселок незнакомый ты,

То привлекла ведь общее внимание,

И может статься, тут тебя и сглазили.

⁴³⁵ А потому, о ты, моя болезная,

Тебя желаю от болезни вызволить.

Тогда, наверно, и моя болезнь пройдет,

И мы с тобой не будем больше мучиться.

Вот Дафнис, мальчик всем известный, с юною

⁴⁴⁰ Был осчастливлен Хлоей браком радостным.

И этот Дафнис милый, скромный был пастух,

С Эрота вовсе незнакомый стрелами,

Любимый и взаимно страстно любящий,

Любовных дел, однако, и не ведавший,

⁴⁴⁵ С пеленок был он с Хлоей, вместе с ней он пас

Стада и с детства связан был любовью с ней.

Давно влюблен был в Хлою он прекрасную,

И Хлои этой, скромной, чистой девушки,

Глаза являлись пламенем для юноши.

⁴⁵⁰ Объятья были луком, речи — стрелами.

Для чар любовных золотым был прежний век:

Любовь любимых ведь тогда сильней была![44]

Но не таков наш этот медный век теперь:

Любить нас больше не хотят любимые.

⁴⁵⁵ И что за притча, почему, в чем дело тут,

Что нас терзают девушки влюбленные,

Взаимною любовью к нам горящие,

Коль раньше нас любовью загораются?

И, даже полюбив нас, все жеманятся,

⁴⁶⁰ Влюбились сами, а любимых мучают,

В сомненье держат сердце у возлюбленных,

Доводят тело до изнеможения

И душу всю терзают злополучную,

А под конец доводят и до петли тех,

⁴⁶⁵ Кто изведен любовью безнадежною.

О горе! Ведь прошло уж столько времени,

А сердце не сдается непреклонное.

И как я ни стараюсь всеми силами,

Но остается дева твердокаменной.

⁴⁷⁰ Погибну я, несчастный, изведусь вконец,

Коль не смягчу тебя я, бессердечную.

Леандр когда-то бедный был в Герб влюблен

И потонул, увы мне, в глубине морской,

Когда светильник был потушен ветрами!

⁴⁷⁵ Все это Сесту с Абидосом ведомо.

Но в моря волнах не один погиб Леандр:

В могиле той же скрылась и любимая,

Во глубину пучины с башни бросившись.

Тех, кто взаимной страстью были связаны,

⁴⁸⁰ Соединила и могила общая.

Пусть и печально жизнь они окончили,

Но смертью все же были осчастливлены:

В могиле общей оказались их тела,

Душой, любовью, мыслью общей жившие.

⁴⁸⁵ О ветер, загасивший сразу два луча!

Потух светильник, и угасла с ним любовь.

О ветер, два светила ниспровергнувший,

Герб с Леандром погрузивший в мрак ночной!

Об этом вспомнить не могу без ужаса

⁴⁹⁰ И вне себя я от огня любовного.

Вот так погиб он.[45] Ну а мне, несчастному,

Грозят не волны бури и не мрак ночной,

Но захлебнуться я боюсь, любимая,

От страсти, что готова задушить меня,

⁴⁹⁵ Коль не протянешь ты мне руку помощи.

Смотри, что сталось, и пойми ты страсть мою,

Доводит страсть, ты знаешь, до отчаянья.

Ты отвори мне сердца своего врата,

Уйми ты бурю страсти необузданной

⁵⁰⁰ И ураганом по морю носимого

Прими, как в пристань, ты в свои объятия.

Тебе известно, пресловутый некогда

Влюблен был в Галатею Полифем-киклоп

И девушку старался заманить к себе.

⁵⁰⁵ Хоть отвратителен был этот ей космач

И гнусен, как любовник, было любо ей

Побрасывать в громаду эту яблочки.

Его ж посулы были удивительны:

Охвачен страстью, опалить он ей сулил

⁵¹⁰ Себе все руки, ноги, да и брюхо все,

Чтобы повыжечь волосы косматые

И сердце даже, если б было мыслимо,

Коль так его желанной полюбилось бы,

И даже светоч свой один-единственный —

⁵¹⁵ Свой глаз ширококруглый у себя на лбу.

Так он сулил, влюбленный, и настойчиво

К себе в пещеру Галатею звал Киклоп.

Там, говорил он, оленята кормятся,

Телята и ягнята, словом, всякий скот;

⁵²⁰ Щенят там волкодавов злобных множество;

Еще там лозы винограда сладкого,

И сыр зимой и летом в изобилии,

Полны стоят там молока подойники,

Пчелиных ульев там десятки многие,

⁵²⁵ Резная там посуда деревянная,

Да и газельих много у него там шкур.

Всем этим Галатею соблазнял Киклоп

И распевал он сладко, глядя па море,

А на свирели звонкой все подыгрывал.

⁵³⁰ Так привлекал ее он и упрашивал

В его пещеру перебраться и свою

Навек оставить жизнь в морской обители.[46]

А ты молчишь и даже не киваешь мне,

На шутки не ответишь ты мне шутками,

⁵³⁵ И яблок не бросаешь мне с улыбкою,

Как встарь все это Нереида делала,

По-твоему усмешкой на слова мои

Ты оказала милость мне великую.

Но как мила мне эта милость, девушка!

⁵⁴⁰ Ведь вот и ворон в побасёнке с голоду,

Когда ему сводило брюхо бедному,

Зловонной должен был питаться падалью.

Последуй моему ты приглашению,

Входи! Увидишь ты, что Каллидем еще

⁵⁴⁵ Богаче и Киклопа пресловутого.

В поселке нашем Ксенократ знатнее всех,

А Каллидем уж вовсе недурен собой,

И родовит он, и богатством славится.

Вступив с ним в брак, ты, право, не раскаешься,

⁵⁵⁰ Дросилла, женщина всех превосходящая.

Желаешь, я открою Ксенократу все,

Чтоб свадьбу Каллидема и Дросиллы он

Великолепным пиршеством отпраздновал.

Что, усмехаясь, в землю ты уставилась,

⁵⁵⁵ Почтенная старушка умудренная?

Уговори-ка деву непреклонную,

И я тогда богато одарю тебя.

Всем этим похвалялся Ксенократа сын,

И тут старушка, перебив тихонечко

⁵⁶⁰ Все Каллидема излиянья девушке,

— Коль у Дросиллы есть глаза, — ответила, —

То никого не сыщет на земле она

Красивей Каллидема Ксенократова.

Но снова стал он обращаться к девушке:

⁵⁶⁵ — Когда тебя я вижу, то в восторге я,

А коль ты скрылась, погружен в уныние.

Ты — словно луг роскошный, полный прелести,

Но за стенами скрытый неприступными.

Но ведь желанна ты мне так же, девушка,

⁵⁷⁰ Как плод лозы, обвившей крепко дерево.

Так отвори калитку ты садочка мне

И дай тобой упиться и насытиться.

Какой такой нашелся средь земных людей

Ковач искусный, что огнем невиданным

⁵⁷⁵ В Гефестовом горниле новом выковал

Тебе, зажав клещами, сердце медное

На угольях, горящих жаром пламенным?

Кто скованное сердце закалил тебе,

Несокрушимым и жестоким сделавши?

⁵⁸⁰ Проклятье вам, о пальцы окаянные!

Будь проклято искусство ваше мерзкое!

Будь проклята десница, мне зловредная,

И грудь, и сердце девы сделав медными!

Был дерзок, словно новоявленный Киклоп,

⁵⁸⁵ Свирепый, кровожадный и прожорливый,

Кто так жестоко, из людей единственный,

Тебя из меди изваял на горе мне.

Кто за живого может выдать мертвого?

Кто выпившего чашу яда смертного

⁵⁹⁰ Зовет послушать пенье сладкогласное?

Живой перед тобою труп. Чего же ждать?

Вот до чего ты довела влюбленного!

Из камня сердце у тебя жестокое!

Эрот, Эрот несчастный, огнедышащий,

⁵⁹⁵ Меня, твои, как угли, стрелы жгучие

Палят, увы! Ужели лук твой бьет огнем?

Огнем, конечно. Но о чем ты думаешь?

Двоих ведь и Гераклу одолеть нельзя,[47]

А уж с тремя-то цепкими Харитами[48]

⁶⁰⁰ Куда тебе, мальчишке, было справиться:

Ведь, как ни ускользал ты, но попался им

И, словно подневольный, им покорствуешь;

А пролетая и порхая над землей,

На красоту повсюду ты работаешь:

⁶⁰⁵ Хариты напрягают тетиву тебе,

Вооружая, как слугу послушного,

И, хоть беглец ты, служишь им как верный раб,

И никуда не в силах убежать от них.

С улыбкой, даже сладкой, как ты лют, Эрот!

⁶¹⁰ Куешь ты ковы, вижу, неизбежные.

Как будто шутишь, ну а сам свирепствуешь!

Могучими руками бьешь без промаха

И ранишь беспощадно. Даже матери

Твоей не пощадили жала стрел твоих.

⁶¹⁵ Ниобы слезы видя, селянин сказал:

О, как же может камень этот слезы лить?[49]

Но вот одушевленный, дева, камень твой

Никак не хочет даже пожалеть меня.

Меня из лука бьешь ты, словно цель свою.

⁶²⁰ Всех дев в селеньях здесь превосходящая.

И коль назначить суд о красоте твоей,

Киприде б снова не досталось первенство,

Хотя судьею здесь бы и назначили

Любовника Париса златокудрого.

⁶²⁵ Как нежен поцелуй твой, кудри локонов,

Какою негой все в тебе исполнено,

Но вот душой подобна адаманту ты.

И меж Палладой мучусь я и Пафией!

Кто ж эту жажду вытерпит Танталову?

⁶³⁰ Я Зевса выступаю обвинителем:

С любовью не знаком он, раз не ринулся

На землю к нам за девой, что прекрасней, чем

Даная, Леда, Ганимед с Европою.

Да и твои морщинки ведь, по-моему,

⁶³⁵ Милее будут соков свежей юности;

И осень будет краше у тебя, поверь,

Любой весны цветущей, а зима твоя

Теплее, чем любое лето жаркое.

Но скинь свои одежды, обнажи себя,

⁶⁴⁰ Чтоб слиться нам телами оголенными:

Ведь на тебе и легкий плащ мне кажется

Стеной Семирамиды. Услади меня![50]

Сказавши это, возвратился он домой,

Мигнув старушке, приютившей девушку,

⁶⁴⁵ Чтоб та просила быть к нему поласковей.

Старушка же Дросиллу увела к себе,

Сказав, что ночь проходит и пора уйти.

Харикл меж тем в трактире Ксенократовом

Так на рассвете обращался к ласточкам:

⁶⁵⁰ — Все ночи провожу я, не смыкая глаз,

А стоит мне под утро задремать слегка,

Поспать мешает щебетанье ласточек.

Да замолчите, птицы вы проклятые!

Не я у Филомелы вырезал язык,

⁶⁵⁵ Чтоб пе открыла связь она нечистую.

Так улетайте ж вы в пустыню мрачную

И там о злополучном плачьте Итисе.

А я сосну немного; сновидение

Придет, быть может, и свою любимую

⁶⁶⁰ Увижу я в объятьях у любимого.[51]

Тифон-старик супругу, Зорю милую,

Со своего уж гонит ложа брачного.

И вот, когда он погрузился в сон, опять

К нему прекрасный Дионис приблизился

⁶⁶⁵ И молвил, что Дросилла у Мариллиды

Старушки здесь в поселке, и немедленно

Велел ему он встать и отыскать ее.