Повтор

Глава 4 То ли поезд тронулся, то ли я

«Нетелефонный разговор», — сказала Юлька. Понятия не имел, что она и слова-то такие знает.

— Короче, такое дело, Сань, — Юлька нервно заплетает в косички бахрому пледа, покрывающего наш диван. — Мама съезжаться решила с этим Валерой. Ну, с автомехаником. Которого на свадьбе тетки из твоей фирмы подцепила.

Ого, вот это скорость развития отношений! С другой стороны… а чего тянуть-то? Люди они оба взрослые, даже чересчур. Натаха говорить об этом не любит, но вообще-то она уже пятый десяток разменяла.

Но сперва надо выяснить главное:

— Юль, а как он вообще, Валера этот? Не бухает? Не обижает тебя или маму?

— Да не, он добрый так-то. Тюфяк такой даже. Не пьет, не курит, не буянит. На маму смотрит, как ребенок на мороженое. Гринфлаг, в общем. Мне, прикинь, детскую энциклопедию подарил, двенадцать томов.

— Ну а что, нормальный подарок… Знаешь, сколько я взрослых людей встречал, которым хотелось этой детской энциклопедией по башке настучать — раз в свое время не прочитали, может, хоть так что-то отложится. Нет, блин, то они простуду лечат антибиотиками, то на полном серьезе говорят, что в Гражданку большевики с царем воевали… А мама точно решила переезжать? Ты как, с ними жить будешь?

— Как захочу. Могу с ними, там две комнаты. Могу одна в нашей квартире. Мама сказала, три раза в неделю приезжать будет, суп мне варить, ну и вообще… быть родной матерью.

Одна… сомнительно это. Юльке восемнадцать стукнет через полгода только.

— А сама ты чего хочешь?

— Да не знаю… Вроде он норм, Валера. Я рада за маму вообще, раз ей с ним хорошо и все такое. Вот только… ну блин, не знаю, быстро все как-то.

В голосе Юльки сквозит сомнение. Уже половина пледа в косичках. Кто только расплетать потом будет…

— Ну да, быстро все случилось, конечно. Сам в шоке. Но ты же взрослая уже, Юль. У мамы своя жизнь, у тебя — своя. Пойдем на кухню, чайку заварю…

К чаю у нас Олино слоеное печенье с сыром — ни в одном магазине ничего подобного не купишь. Запоздало вспоминаю о Юлькиных проблемах с перееданием — но теперь, когда мы сидим за столом, вазочку незаметно не убрать.

— Надумала что-нибудь с поступлением? Можем прямо сейчас факультет выбрать…

— Нет, не хочу на платку, — решительно отвечает Юлька. — Подготовлюсь и пересдам ЕГЭ в следующем году. А пока работать пойду. Для начала — официанткой, хоть вес лишний сброшу.

Пожимаю плечами. Для нашего бюджета это, конечно, лучше, чем платить за пять лет обучения, которое еще далеко не факт, что пойдет впрок, раз базы нет. Вот только хватит ли у Юли силы воли на годовую самоподготовку? Запихать ее сейчас в ВУЗ и как-нибудь дотянуть до диплома — оно надежнее.

Юлька, только что дожевавшее печенье, снова тянется к вазочке, но в последний момент отдергивает руку:

— Решила же не переедать…

Похвально, вот только надолго ли ее хватит? Впрочем, своим скепсисом я ей лучше не сделаю.

— Давай репетиторов тебе наймем.

— Да я уже подобрала троих. Валера обещал их оплатить, прикинь. Он неплохо так зарабатывает в автосервисе.

— Ну, Валеру мы знаем без году неделя, посмотрим, как там пойдет. А мы с тобой друг от друга уже никуда не денемся, — улыбаюсь. — Даже не надейся.

Юлька слабо улыбается в ответ, отводит глаза и бессмысленно вертит в руках чайную ложечку. Ногти под черным лаком странно короткие… похоже, обгрызенные. Что-то племяшку сильно беспокоит.

— Юль, ты можешь рассказать мне обо всем. Даже если тебе кажется, что я ничего не смогу сделать, что никто ничего не сможет сделать… Я не буду душнить и читать мораль, честное слово. Знаешь, я же сам наломал дров в жизни, так что не стану в белом пальто стоять. Выкладывай, что стряслось?

— Да так, ничего… — лепечет Юлька, потом поднимает глаза на меня: — Мама странная какая-то стала, понимаешь? Как будто… под кайфом. Я уж думала, этот Валера ей в еду подмешивает чего-нибудь — но вряд ли, он все-таки простой, как валенок. Она раньше все время мне мозг выносила, а сейчас ей вообще пофиг стало. И ладно бы только на меня… Ее ничего не бесит, понимаешь? Раньше только и знала, что жаловаться и ныть.

Взгляд у Юльки какой-то затравленный. Пожалуй, это первый встреченный мной за неделю человек, который определенно не выглядит довольным и счастливым.

— Юль, такое вообще бывает с людьми, когда они влюбляются… А ты больше ни за кем не замечала… чего-то странного?

Юлька вскидывается:

— Почему ты спрашиваешь?

Нельзя отвечать ей снисходительным взрослым «просто расскажи». Надо что-то объяснить. А что объяснять, если я сам не понимаю ни черта? Может, у меня просто крыша подтекает — обсессивно-компульсивное расстройство или еще какая новомодная дрянь. Ничего, я справлюсь и не с таким дерьмом справлялся; вот только не втяну ли я сейчас ребенка в систему своего бреда?

Но Юля не ребенок, и что-то тревожит ее по-настоящему — сильнее, чем несданный ЕГЭ или бурный роман матери.

Говорю, тщательно подбирая слова:

— У многих в последнее время настроение такое… благостное, что ли.

На лице Юльки вспыхивает улыбка:

— Господи, ты тоже это заметил? Я уж думала, у меня кукуха отлетает… Как будто в воздухе что-то такое распылили, а меня не торкает… тебя, по ходу, тоже. Знаешь, девки мои дурные совсем стали. Мультики тупые смотрят, попсу какую-то слушают и ржут… я их не узнаю прям.

— Девки? Ты о ком?

— Ну, Танька с Каринкой. Прикинь, сегодня у Таньки на даче тусич и они меня не позвали. Чат запилили, назвали «тусим на позитиве»… и меня туда не добавили.

Юля потирает виски. Читал где-то, что у подростков чувство отверженности возбуждает тот отдел мозга, который отвечает за физическую боль. В ее годы друзья нередко ссорятся, обычное дело. Но все-таки… чем эти девушки отличаются от Юли?

— Таня, Карина… они ведь обе одаренные, так?

— Ну да, у Карины летом днюха, у Таньки — осенью, им к Одарению по шестнадцать стукнуло.

Юлька пошла в школу в шесть лет, потому большинство ее одноклассников и друзей немного старше. Юля — одна из немногих в своем классе детей без Дара.

Дети… а ведь не только Юлька — все дети вроде бы ведут себя как обычно… что теперь выглядит необычно. Федька королеву драмы разыгрывал — нервничал перед отъездом в лагерь, и это естественно, он же никогда не расставался с мамой так надолго. И вроде бы вчера я видел на улице орущего тоддлера — то ли не хотел идти куда-то, то ли что-то ему не купили; я запомнил эту сцену потому, что мамаша не орала на ребенка в ответ, не угрожала, что бросит его прямо на тротуаре, а утешала малыша терпеливо и ласково.

— Юля, у тебя есть знакомые без Дара? Твоего возраста или младше?

— Ну, типа, есть… Андрюха из нашего класса, мы нормально общаемся. Он младше меня на месяц. Тоже бездарь.

— Не надо так о себе говорить… Можешь позвонить этому мальчику? Сейчас? Узнать, как у него дела, как настроение?

— Да легко…

Юля вызывает контакт и ставит телефон на громкую связь:

— Андрюха, привет! Как дела, как настроение?

— Да ничего, норм… — в голосе пацана нет особой печали, скорее что-то вроде скуки.

— Решил уже, куда документы подашь?

— Прикинь, не могу решить до сих пор. Предки почему-то ничего не советуют. Недавно еще суетились, как будто это им поступать, а не мне. Пока ЕГЭ шел, весь мозг мне сожрали. А теперь такие — «твоя жизнь, ты и выбирай». Вот как раз когда могли бы и посоветовать чего-нибудь…

— Ясно-понятно… — надо же, Юля подцепила у меня любимую фразу! — Чего-как сам-то?

— Ну так, знаешь… казалось, после ЕГЭ наконец заживу, а что-то грустяшка такая, ни с чего вроде… Устал, наверное. А ты как? Просто так звонишь или движуха намечается?

— Просто так. Потом объясню, бывай.

Юлька нажимает отбой и вопросительно смотрит на меня. Вздыхаю:

— Как-то все запутанно, Юляш. Так сразу и не скажу, что происходит. Но я разберусь, обещаю тебе. И не в таком разбирался. Давай мы тебе такси вызовем…

Юля уходит, а я пытаюсь преодолеть сумбур в мыслях и систематизировать то, что мне известно. Предположим, есть некое воздействие… Дар? Это какой же он должен быть мощи, чтобы столько времени поражать людей, живущих в разных концах немаленького города? Работает группа одаренных маньяков, решившихся осчастливить если не все человечество, то хотя бы наш отдельно взятый областной центр? Или, упаси бог, сверходаренный? Ну, примем как гипотезу. Тогда понятно, почему это не действует на меня; но почему не стали счастливыми Юлька, Федька, пацан из телефона, тоддлер с улицы? Все они были младше шестнадцати в Одарение и не получили Дара, но это не делает их устойчивыми к Дарам других. Дети и подростки не свободны от Дара в том смысле, как я и Олег. Однажды Юлька стукнулась пальцем о диван, и Оля Даром сняла ей боль — это было при мне, я сам это видел. Однако неизвестный благодетель, навевающий счастье, до Юльки не дотянулся. Впрочем, я же не знаю, сколько на самом деле людей затронуто и на какой территории.

С другой стороны… подросткам кажется, что все вокруг какие-то неправильные, и они от этого глубоко несчастливы. Да блин, это же и есть самая суть бытия подростком.

Когда сидишь в поезде и смотришь на соседний поезд, сначала непонятно, твой тронулся или соседний. Вот и с кукухой то же самое…

Набираю Дениса — это мой приятель, несколько лет назад перебравшийся в Москву. Отрываю его от катки в сетевой игре. Денис спрашивает, что случилось, почему я звоню без договоренности. Говорю — просто поболтать и узнать, как настроение. Денис интеллигентно матерится одними губами и сворачивает разговор. Вроде нормальная реакция, естественная… не облагороженная.

Звоню еще паре знакомых в разных концах страны. Один бодр и полон энтузиазма — работает над интересным проектом. Другой тоже в приподнятом настроении — накатил с друзьями водочки, уже почти готов шашлык, все, некогда лясы точить, бывай, Саня…

Похоже, таким способом я ничего не разузнаю. Люди бывают довольны и счастливы безо всяких трансцендентных воздействий, это нормально… Башка начинает раскалываться от этого всего.

А потом приходит Оля — свежая, радостная, красивая… Помогаю ей снять плащ и как-то само собой выходит, что на плаще не останавливаюсь. Мы отправляемся в постель сразу с порога, а потом заказываем огромный набор роллов и обжираемся под сериал.

Зарываюсь лицом в ее волосы, пахнущие ванилью и мятой. Сейчас любые сомнения в том, что все происходит единственно правильным образом, кажутся не просто глупыми, а прямо-таки преступными. Чего я навыдумывал, зачем себя накручиваю? Юльке еще голову заморочил… Оля счастлива, я счастлив — и хочу, чтобы так было всегда.

Ксения смотрит на свой график выездов и картинно стонет:

— Сань, ты чего, с дуба рухнул? Я ж сдохну как та коровка…

Каменею лицом. Вообще я придерживаюсь демократического стиля руководства — сотрудники могут свободно говорить со мной обо всех проблемах. Подхалимство и лесть не поощряю, песню «Все хорошо, прекрасная маркиза» не люблю. Однако некоторые границы все же держу, и Ксения сейчас их определенно переступила.

Кто бы спорил, приятно работать в дружеском коллективе, безо всякого «я начальник — ты дурак». Но прямое хамство спускать нельзя.

— Ксения, давай посмотрим, что написано в твоем трудовом договоре. Даша, будь добра, найди его, пожалуйста, и принеси нам.

Можно было бы и электронку глянуть, но бумага с подписями выглядит солиднее. Зачем-то же мы храним всю эту макулатуру.

Даша встает, чтобы подойти к стеллажу с папками — и тут же сгибается пополам, схватившись за край стола. Черт, да она совсем бледная! Вскакиваю, чтобы подхватить девушку:

— Что с тобой такое?

— Не знаю… Ничего. Живот что-то болит. Не как если отравиться, а… просто. Утром еще терпимо было, а теперь капец, как ежа проглотила.

— Дашуленька, выпей нурофенчику — и все пройдет! — подает голос Нина Львовна.

У меня челюсть отваливается. Я Нину Львовну всю жизнь знаю, и всегда она была разумной теткой, а тут такое… Почти ору:

— Ни в коем случае! Нельзя при болях в животе обезбол пить. Так и загнуться недолго! Даша, где именно болит?

— Да как будто… — Даша касается живота рукой и тут же морщится от боли, — то по центру, то справа.

— Ясно-понятно… Аппендикс вырезали тебе?

— Нет…

Набираю 112. Минут десять слушаю голос робота напополам с противной мелодией, а потом оператор сообщает, что свободных машин нет, приехать смогут через три часа или как получится.

Даша совсем спала с лица, почти лежит в кресле и шипит от боли. Так, похоже, надо везти ее в больницу… Обвожу глазами притихших сотрудников, и интуиция буквально кричит, что никому из них этого поручить нельзя. В самом деле они под каким-то воздействием, или это я себя накрутил — но если кто-то из них облажается и с Дашей что-то случится, я себе этого не прощу. Черт с ним, с рабочим днем — тут вопрос жизни и смерти, похоже.

— Даша, паспорт с собой? Телефон? Зарядка? Едем в больницу.

Каждый шаг дается Даше с трудом. Подхватываю ее на руки и несу к машине — жест мог бы быть пошлым, но только не в этом контексте. На Герцена, как назло, адова пробка… опять авария? Да сколько можно, всю неделю город стоит! Даша стонет на заднем сиденье. Вот же дуреха, зачем было столько терпеть⁈ А если б я к вечеру в офис пришел, она бы так и померла на рабочем месте? Давлю на гудок и объезжаю пробку по тротуару. Плевать, сейчас я — экстренная служба.

— Даша, у тебя родственники есть?

— Мама. Но она за городом живет… Автобусом… долго.

— Все равно звони ей, пусть срочно приезжает.

Наконец паркуемся возле больницы, и я малодушно надеюсь, что худшее позади. Но настоящие проблемы только начинаются. Тетки в регистратуре едва шевелятся, как сонные мухи. Когда мне удается привлечь внимание одной из них, она вяло тычет двумя пальцами в клавиатуру древнего компьютера, потом неторопливо куда-то уходит… и не возвращается. Хватаю за пуговицу другую; она говорит, что нужно сделать УЗИ, начинает куда-то звонить, потом равнодушно смотрит на меня и сообщает, что аппарат не работает, но она уже вызвала ремонтника… Даша сидит на банкетке, бледная и безучастная к собственной судьбе. Все это напоминает кафкианский кошмар. Я был морально готов сражаться за человеческую жизнь где-нибудь в глуши, с оружием, против превосходящих сил противника — но не ожидал, что придется делать это в скучных казенных коридорах среди равнодушно бредущих мимо медиков.

По счастью, у меня есть секретное оружие… Звоню Оле:

— Слушай, я в седьмой больнице, и у меня тут человек в коридоре помирает, а они не чешутся. Сильные боли в животе… Да, наверно, аппендицит, и хорошо если не перитонит уже. Ты ведь наверняка кого-нибудь тут знаешь? Дерни за ниточки, а?

— Да-да, без проблем, — спокойно отвечает Оля. — Не волнуйся, тут отличное отделение хирургии, а аппендицит сейчас совсем просто оперируют. Сейчас вас примут.

Минут через десять в приемное отделение спускается круглолицый молодой мужчина; он слегка улыбается:

— Вы от Ольги Сергеевны? Поедемте в отделение, проведем осмотр… Вот, сажайте пациентку на кресло-каталку…

Только благодаря курсам по управлению гневом я удерживаюсь от того, чтобы не схватить этого самодовольного утырка за лацканы белого халата и не встряхнуть как следует. Слишком уж бесит его улыбочка…

Наконец что-то начинает происходить, Дашу возят по коридорам из кабинета в кабинет, а потом хирург подходит ко мне и доброжелательно сообщает:

— Острый катаральный аппендицит. Прямо сейчас прооперируем. Вы не волнуйтесь, операция типовая, прогноз благоприятный. Зачем тянули столько времени? Чуть не довели до перитонита…

Открываю рот, чтоб ответить — и тут же закрываю. Не дошло до перитонита — и ладно. Хотя заслуги этого богоспасаемого заведения в этом нет.

Обессиленно приваливаюсь к стене. Тупо наблюдаю за неторопливо идущей по коридору техничкой — она тащит за собой швабру, оставляя на потертом линолеуме неровный мокрый след.

Ко мне робко подходит какая-то женщина:

— Извините, а вы не знаете?..

— Извините, не знаю.

Только сейчас осознаю, что мы с Дашей тут не единственные неприкаянные пациенты. Люди бродят туда-сюда по коридорам, пытаясь добиться внимания медиков — как правило, безуспешно. У стен стоит несколько каталок с пациентами, к которым никто не подходит… Да что, черт возьми, здесь творится? Эту больницу я знаю — мама в ней дважды лежала и как-то я сам с воспалением легких загремел. Всегда это была нормальная больница. Не сияющий хай-тек из буржуйских сериалов, конечно — кафель кое-где на честном слове держался и санитарки могли нахамить на ровном месте. Но персонал работал, людей лечили, никто в коридорах не загибался…

Спящую Дашу вывозят на каталке, и тут в отделение врывается полная дама, подобная цунами. Дама орет:

— Что с моей дочерью? От чего ее лечили? Как прошла операция? Куда ее теперь отвезут? Что с ней будет? Чего ей нужно?

Врач пытается ответить, но энергичная дама не слушает его, хватает за рукав, орет свои вопросы прямо ему в лицо. Потом бросается к дочке:

— Дашенька, господи, я так испугалась! Ну все, все, зайчонок, мама здесь, мама о тебе позаботится… Чего встали столбом⁈ Моя дочь у вас так и будет в коридоре лежать? Быстро везите ее в палату или куда там! Или я жалобу в Минздрав подам!

Смотрю на потную взъерошенную женщину, и что-то медленно щелкает у меня в башке. Она орет, суетится, нервничает — то есть ведет себя ненормально. Но именно такое поведение нормально для родителя, чей ребенок только что едва не умер. И при этом… ненормально для этого места. Для этого коридора, для этой больницы, для этого города.

Да, она же только что приехала.

Дашу отвозят в палату, перекладывают на койку. Сумасшедшая — или, наоборот, нормальная? — мамаша чуть успокаивается. Оставляю ей свой номер и прошу сообщить, как только будут новости.

Дашина мама звонит часа через три:

— Алё, Александр? Ну, у нас все хорошо, все в порядочке. Дашуля проснулась, водички попила. Доктор сказал, нормально прошла операция, простая совсем. Послезавтра Дашулю выпишут уже. Шрамы крохотные, быстро заживут. Александр, спасибо большое вам, не знаю, что бы мы без вас делали…

Моя рука, держащая телефонную трубку, чуть заметно дрожит. Голос у Дашиной мамы… счастливый.