Хлеб с анисовыми каплями

Зима в этом году выдалась бесснежная, но морозная. Вместе с мальчишками целыми днями Лешка пропадал на реке. Ко дню рождения мать купила Лешке «ножи» с ослепительными лезвиями. С шипением резали они лед, и Лешка, коренастый, ловкий, к общей зависти приятелей, быстро научился крутиться на месте, совсем как фигуристы, которых они видели по телевизору.

Около Марьина омута лед был особенно прозрачным. Сделав несколько незамысловатых фигур, Лешка внезапно остановился: под толщей льда он заметил какое-то движение. Смел рукавицей снежную крупу — плотвицы. Одни из них медленно шевелили хвостами, чтобы удержаться на месте, другие уже перевернулись белым брюхом кверху или бессмысленно тыкались носом в лед, словно хотели его пробить.

— Задыхаются! — вскочил Лешка.

Еще не зная в чем дело, мальчишки шумной гурьбой подлетели к Лешке, увидели плотвиц и тревожно затихли.

— Я сейчас!

Неловко ковыляя, Лешка побежал на коньках к деревне и вскоре вернулся с топором и в валенках. Мальчишки стали рубить квадратное оконце в толстом льду. Они голыми руками вытаскивали скользкие куски льда. До ломоты стыли пальцы, мальчишки дышали на них, а когда не хватало дыхания, засовывали в рот, чтобы хоть немного согреть.

Лешка наломал веток, сделал веник и расчистил прорубь от ледяной кашицы. Мальчишки окружили прорубь и замерли, напряженно вглядываясь в темную йоду. Откуда-то из глубины, с самого дна, бесконечной цепочкой бежали серебряные пузырьки.

Наконец, рыба, напуганная шумом, снова стала подниматься на поверхность. Она ни капельки не боялась ребят и скоро в проруби стало тесно. Крупные плотвицы высовывали головы из воды, жадно хватали воздух и, немного отдышавшись, отплывали в сторону, уступая место другим.

— Может, они голодные? — встревожился кто-то.

— А чего они едят? — озабоченно спросил Лешка.

И тут мальчишки, все лето и зиму пропадавшие на реке, стали в тупик. Одни говорили, что рыбы питаются только червяками, другие — мухами. Но ни червяков, ни мух зимой, как известно, не водится. Третьи же уверяли, что рыбы, как и медведи, летом жир на зиму запасают.

Целый вечер просидел Лешка в библиотеке, просмотрел кучу журналов, исписал полную тетрадку. Библиотекарша, глуховатая Настасья Филипповна, не на шутку встревожилась: не собирается ли он бежать куда, раз интересуется журналами «Турист», «Вокруг света», и на всякий случай решила предупредить родителей.

Утром Лешка прибежал к проруби с теплым свертком за пазухой. В нем лежал свежий хлеб, обильно смоченный нашатырно-анисовыми каплями. В одном из журналов Лешка вычитал, что для аромата в хлеб нужно добавлять анисовых зерен. Только где их возьмешь? И он решил использовать нашатырно-анисовые капли.

Лешка пробил молодой ледок и стал бросать хлеб кусочками. Что тут началось! За каждой крошкой плотвицы гонялись стаями.

— Ишь, как проголодались! Так дело не пойдет! — шутливо пригрозил им Лешка, присел на корточки, расправил газету, раскрошил на нее весь хлеб и разом высыпал в прорубь.

— Теперь всем без драки достанется.

Плотвицы ловко хватали крошки, словно играли в увлекательную, давно знакомую игру. Несколько маленьких рыбешек, как волейбольный мячик, толкали снизу кусочек хлеба, не давая ему опуститься на дно. А те, что уже насытились, спокойно плавали у самой поверхности.

Теперь каждый день прибегал Лешка к проруби: то овса пареного принесет, то хлеба, и ко всему обязательно добавлял анисовых капель. Для аромата.

В деревне над Лешкой сначала посмеивались, а потом привыкли и полушутя-полусерьезно спрашивали: «Ну, как там твой аквариум? Акула еще не появилась?»

— Нормально, — отвечал Лешка, а сам беспокоился, как бы не воспользовался кто доверчивостью рыб. Они же совсем ручные стали: едва спустится Лешка на лед, они к проруби сплываются и рты раскрывают, словно глупые птенцы в гнездышке.

Как-то подошел он к проруби, покормил плотвиц, и они, сытые, лениво пошевеливая хвостами, плавали у самой поверхности воды. Внезапно одна из них ударила хвостом так, что брызги полетели. Плотвицы стремительно ушли на глубину.

«Чего это они?» — не понял Лешка и увидел на снегу синюю угловатую тень. Обернулся — шагах в десяти стоял Сережка Данилин.

— Ну, где твои, ручные? — он подошел ближе, заглянул в пустую прорубь. — Ты знак им что ли какой подал, чего они разбежались?

— Чужого почуяли, — повеселел Лешка.

— Это у собак хорошее чутье. А рыбы, я читал, ничего не чуют. — Сережка подозрительно прищурился. — Топнул, небось?

— Зачем? Они чужих и так чуют.

— Проверим. — Сережка зашел с другой стороны проруби, чтобы его тень не падала на воду.

Они, не двигаясь, простояли с полчаса. Подошвы валенок стали промерзать.

— А ну их! — махнул рукой Сережка и ушел.

Едва затихли его шаги, как плотвицы, сверкая красными плавниками, выплыли из глубины.

…Пришла весна. От белой шапки на крыше остались маленькие островки, ее мокрые бока дымились, как у загнанной лошади.

Словно танцуя под частыми каплями, покачивалась пушистая веточка вербы у школьного окна. Прыгающим мячиком прокатился по коридорам веселый звонок.

Вместе с мальчишками Лешка выскочил из дверей. Кто-то сказал на перемене, что лед тронулся, и теперь все напрямую неслись к реке, перепрыгивая через канавы и вдребезги разбивая голубые стекляшки луж.

Река открылась внезапно, широкая, запруженная льдом. Ему было тесно: с треском дыбились толстые льдины и с грохотом рассыпались на куски. Некоторые, словно плуг, глубоко вспахивали землю, с корнем вырывая кусты, и несли их дальше на широких блестящих спинах.

— Ура!.. Лед пошел! — бросаясь портфелями, толкая друг друга, возбужденно кричали мальчишки, пораженные величественным шествием ледового каравана.

Мимо проплывала льдина с квадратной прорубью, очень похожая на ту, в которой кормил рыб Лешка.

— Лешка, твой аквариум поплыл!

Помрачнел Лешка, сгреб портфель в охапку и пошел рядом со льдиной, на которой синела прорубь.

Льдину прижало к самому берегу — впереди образовался небольшой затор. Смотрел Лешка на прорубь и видел, как, хватая хлебные крошки, плавают в ней плотвицы. Не раздумывая долго, прыгнул он на льдину и, широко расставляя ноги, чтобы не поскользнуться, пошел к проруби.

Раздался сильный скрежет — клинообразная глыба развернулась острием вперед и пошла, набирая скорость и приводя в движение застопорившийся лед.

От неожиданности Лешка растерялся, поскользнулся и, балансируя, чтобы не упасть, еле успел соскочить на землю, как льдина встала на ребро и рассыпалась на куски.

У Лешки защипало в горле, он часто-часто захлопал ресницами, бросил портфель на землю, сел на него и опустил голову.

Кругом дыбились, скрежетали льдины. По берегу важно прогуливались белоносые грачи. Среди молодого, словно специально побеленного березняка, мальчишки весело играли в пятнашки. И только Лешка был один, маленький, нахохлившийся, словно затерявшийся среди общего ликования.

Едва река очистилась, прибежал Лешка на свое место и стал бросать хлеб — плотвицы подплыли к самому берегу. Время было голодное, травы никакой, полая вода все берега омыла. Рыбы с жадностью накинулись на хлеб.

Вместе с радостью появилась у Лешки и большая тревога: вдруг кто с удочкой придет. Тех мальчишек, что поменьше, он припугнул. А вот со старшими не знал, что делать. И они пришли, отогнали его от берега, но сколько ни закидывали удочки, наживляя крючки хлебом, плотва не клевала.

Вечером сходил Лешка к аптекарше тете Марусе и рассказал ей обо всем. Поохала она, повздыхала и обещала хранить в тайне, что Лешка, экономя на школьных завтраках, покупал анисовые капли, запах которых очень любит плотва. Она даже ему целых три пузырька дала, сославшись на то, что ей со склада лишние выписали.

В июне Лешкины родители половину дома сдавали дачникам. Обычно ее две семьи снимали. Но лето в этом году выпало дождливое — дачников было мало. И когда в палисадник заглянул мужчина в клетчатой рубашке и назвался Иваном Ивановичем, Лешкины родители тут же предложили ему все три комнаты. Он согласился, пошутив, что «в каждой будет жить по очереди».

Как уж водится, Лешкин отец распил с новым дачником бутылку. Захмелев, стал хвалить своего сына. У него прямо болезнь такая была. Обо всем расскажет: о при мерном поведении, об отличных оценках и об аквариуме — тоже.

— Это как же? В шутку или всерьез? — улыбнулся Иван Иванович. Был он уже в годах и лицом неприметен. С таким встретишься, поговоришь и тут же забудешь.

— В самый серьез. Он только к берегу подойдет, рыба к нему косяками валит. — Отец три раза ткнул вилкой в кружочек огурца, три раза промахнулся и, отложив вилку, взялся за ложку.

Иван Иванович недоверчиво — не разыгрывают ли его? — посмотрел на Лешкину мать.

— Правда, сущая правда, — подтвердила та. — А уж слез-то через это, а уж слез-то! Ребята, они у нас знаете какие, с удочками понабежали! Но она только у него хлебушек берет. Рыба, как и любой зверь, добро долго помнит.

— Вот чудеса! Прямо как в передаче «Жизнь животных», — негромко рассмеялся Иван Иванович, откинулся на спинку стула и шутливо подмигнул Лешке. — Но я-то рыбак старый. Я всю твою ученую рыбу враз переловлю!

Лешка недовольно стрельнул глазами в отца, в мать и отложил колбасу. Но через два дня сдружился с Иваном Ивановичем. Веселый тот был, с ним не соскучишься. Вместе за грибами ходили. Как-то утром Иван Иванович обронил походя:

— Пойду твоих рыб ловить!

И пошел. Полторы недели по утрам ходил. Даже похудел немного, а может, просто от загара кожа на лице натянулась. Лешка посмеиваться над ним стал: то удочку надо через левое плечо забрасывать, то на хлеб три раза поплевать. Иван Иванович тоже отшучивался:

— Ты прямо как старичок-лесовичок, заговариваешь ее что ли? Я все перепробовал: и червяков, и кузнечиков, и мух, и хлеб. Ни в какую!.. Просвети меня, Леонид, в чем тут дело.

— В рыбьем слове! — смеялся Лешка.

— Скажи мне его по дружбе. В долгу не останусь. Ножик мой нравится? — Иван Иванович достал перочинный ножик со множеством лезвий, с вилкой и ложкой.

— Дарю как другу! — протянул ему.

Сглотнул Лешка набежавшую слюну — очень уж нравился ему ножик! — и отвернулся.

— Чудак-человек! — засмеялся Иван Иванович, а потом серьезно добавил:

— Понимаешь, Леонид, не рыба мне нужна. Другое тут… Я же не как ты — в голоде, в холоде рос. Но заставил себя школу кончить. Потом в институте учился, а ночью сторожем работал. Я привык в жизни добиваться своего. Из рядовых инженеров в директоры вышел… Вырастешь, поймешь — непростая это штука!

— Когда я вырасту, буду рыбу разводить. Сейчас целые совхозы такие есть.

— Тоже хорошо, — согласился Иван Иванович. — Но я не об этом. Для человека важно уметь добиваться своего. Вот сам я в какой-нибудь камень упрусь, пока с места не сдвину, не успокоюсь…

Еще долго и серьезно рассуждал Иван Иванович о смысле жизни, о своей трудной работе, о планах на будущее. Он был один в этом селе, мыслей и чувств у него накопилось столько, что обязательно нужно было кому-то их излить. Лешкин отец для этого не годился. Трезвый он был несловоохотлив и слушать не умел, а навеселе требовал, чтобы слушали только его и во всем с ним соглашались. А иначе кричал, стучал кулаком по столу и отборно матерился.

Мало что понимал Лешка в рассуждениях Ивана Ивановича, поэтому разговор ему быстро наскучил. Он щурился от солнца и, когда считал необходимым, то вежливо вздыхал. А только наступила пауза, торопливо вставил:

— Стрижам хорошо. Наберут высоту и часами планируют. У них крылья большие…

— Да, хорошо, если крылья большие, — с непонятной грустью согласился Иван Иванович. — А если они маленькие, а летать хочется так же, как стрижам? Тогда что?

— Не знаю, — простодушно ответил Лешка.

Потом разговор снова вернулся к рыбам и приманкам. Иван Иванович предлагал Лешке даже свой лучший спиннинг, но тот отказался.

Летом Лешка не кормил рыб — травы и мошкары разной в реке достаточно. Разжиревшие плотвицы плавают, грузно переваливаясь с боку на бок. Но чтобы они не забыли его, мальчишка все же раз в неделю их прикармливал.

В среду Лешка еще с вечера намял хлеба, за ночь он обычно настаивался на анисовых каплях и становился особенно душистым. А утром заметил, что у куска кто-то самый краешек отщипнул. Выглянул во двор и замер: ни удочек, ни дачника не было. Лешка стремглав вылетел со двора и пустился напрямую к реке. Не заметил на пути ямы, обжигаясь крапивой, кубарем скатился на самое дно. Вскочил — перед ним зеленела густая стена крапивы и над ней плыло облачко, похожее на корабль.

Закрыл Лешка лицо локтями и медленно, словно в холодную воду, вошел в гущу крапивы. Он не кричал, только сквозь плотно сжатые побелевшие губы вырывались звуки, похожие на гудение огромной мухи.



Вот и луг. Пузырем надувалась на спине незаправленная рубашка. Кувыркаясь, скатился Лешка с крутого берега.

Увлеченный хорошим ловом, ничего не заметил Иван Иванович. Ловко отщипнул кусочек хлеба, насадил на крючок, плюнул для верности и легко забросил удочку.

Тяжело дыша, Лешка подошел к ведерку. В нем было черно от рыбы. Пуская пузыри, высовывались вверх рыбьи головы и жадно хватали ртом воздух, совсем как тогда, в проруби. Лешке казалось, что они говорили: «Предатель ты, Лешка!»

Дачник ловко подсек — дугой изогнулось удилище, и, ослепительно блестя чешуей, выскочила из воды крупная плотвица и забилась в его руках.

— Вы что!.. — еле переведя дыхание, выкрикнул Лешка.

Увидев его, смутился Иван Иванович, но попытался скрыть это и с неестественной непринужденностью сказал:

— Я же обещал, что всю твою ученую рыбу…

Трепыхнулась в его руках плотвица и выскользнула, подпрыгивая, заплясала по берегу. Еще не остывший от азарта, Иван Иванович, боясь упустить добычу, упал на плотвицу, не жалея белой рубашки, обеими руками сгреб ее вместе с травой.

— Ишь какая шустрая!.. Мы тебя немного успокоим! — и надавил большим пальцем на жабры.

Беспомощно задергался хвост плотвицы, широко раскрыла она рот, словно беззвучно кричала или хотела проглотить что-то большое.

— Гад! — не помня себя от боли и гнева, Лешка схватил ведро и с ходу швырнул его в реку.

Ослепительным веером брызнула из него рыба.

Радостно вздохнул Лешка и не сразу почувствовал, как цепкие руки схватили его уши. Крича от боли, вывернулся он и сильно толкнул Ивана Ивановича головой в живот. Нелепо взмахнув руками, тот плюхнулся в воду.

Лешка испуганно прижал ладонь ко рту — он и сам не ожидал такого, и бегом припустился к деревне.

…Лешкины уши горели. Он уже не плакал, а только вздрагивал всем телом. На левой руке вздулся багровый рубец — один раз отец промахнулся и ремень со свистом опустился на нее.

Изловчившись, Лешка укусил отца за ногу. От неожиданности тот опустил руку, и Лешка кубарем выкатился из дома, едва не сбив мать. Вытирая руки о фартук, она шла из сарая.

В темном проеме загремели кирзовые сапоги отца, со звоном упало и покатилось пустое ведро.

Раскинув руки, Лешкина мать загородила дорогу.

— Не пущу!

Выбежал Лешка на улицу и затравленно осмотрелся. Неподалеку стояли мальчишки. Встречаться с ними сейчас не хотелось, и Лешка попятился к изгороди, боком нырнул за угол и перелез через забор. Под прикрытием лопухов он пробрался к сараю и по лестнице забрался на чердак, где лежало свежее шуршащее сено.

Шмыгнув носом, Лешка опустился на опрокинутый ящик. И тут же тысячи иголок впились в тело. Вскрикнув от боли, он мгновенно распрямился. Смахнул набежавшие слезы, осторожно лег животом на сено и раздвинул доски — через образовавшуюся щель хорошо просматривался весь двор.

Возле чугунка с водой стайкой собрались цыплята. Молодой петушок сидел на его кромке и пил, смешно запрокидывая голову.

Из дверей терраски вышел Иван Иванович. Положив колбасу на кусок хлеба, прошелся по двору. Голодные цыплята с писком побежали за ним. Кусочками отламывал он хлеб и кидал, с улыбкой наблюдая, как цыплята бросались в драку за каждый кусочек, мгновенно расщипывая его на крошки.

Лешкина мать высыпала из фартука желтое зерно, и цыплята вперегонки устремились к ней.

— Анна Васильевна, красный закат к похолоданию? — как ни в чем не бывало спросил Иван Иванович, дожевывая колбасу. По его лицу было видно, что настроение у него отличное и он склонен поболтать.

— К перемене погоды, — не очень-то дружелюбно ответила Лешкина мать.

— А какая же завтра погода будет?

— Какая будет, завтра и увидим. — Анна Васильевна встряхнула фартук, высыпая застрявшие в складках зернышки, и быстро ушла в дом.

До самого позднего вечера пролежал Лешка на чердаке. А когда стемнело, заскрипела лестница под чьими-то шагами. В квадратном проеме показалась голова матери.

— Леш! — тихо позвала мать. — Спустись, парного молочка попей.

— Не хочу, — тихо, но твердо отказался Лешка.

— Спустись, Леш. Отец, поди, тебя ждет. Сидит за столом, молчит… — голос матери дрогнул. — Сама не знаю, чего с ним. К дачнику ходил, а вроде трезвый пришел. К ужину не притронулся. Сидит. Молчит… Спустился бы, Леша, а?

— Ладно уж. Сейчас, — примирительно ответил Лешка.

Стоило ему подняться, как боль снова сопровождала каждое его движение. И он невесело подумал, что парное молоко ему придется пить стоя.

Боком скользнул он в дверь. Отец даже не повернулся на Лешкины шаги, и тот на цыпочках прошел к столу. Потянулся за коричневой кринкой, отполированные бока которой поблескивали в свете неяркой лампочки, но отец опередил его. Взяв кринку двумя пальцами за горлышко, он налил в кружку так полно, что, как ни осторожничал Лешка, все же на столе остался белый ручеек.

Отец так и не притронулся к еде. Несколько раз пытался заговорить с Лешкой, но то ли нужных слов не находил, то ли не решался. Вертел в нескладных руках алюминиевую кружку и старался не смотреть на сына, потому что при каждом взгляде Лешка замирал, его рука с хлебом останавливалась на полпути. От этого отцу было еще тяжелее.

Утром отец разбудил Лешку в шесть часов и негромко сказал:

— Ты это, Леш, на полке буханку хлеба возьми. Надо, возьми еще… Дачник-то съезжать грозится. А я не держу. Шут с ними, с деньгами-то!

Не успел Лешка проморгаться — слипшиеся ресницы, словно смазанные клеем, цеплялись друг за друга, как отец уже вышел, задел головой о притолоку и весело чертыхнулся. Лешка слышал, как зашуршали по песку шины велосипеда, на неглубокой канавке возле ворот палисадника мелодично тренькнул звонок.

Весь сон как рукой сняло. Радостный, Лешка очистил буханку от корок, полил анисовыми каплями, смял хлеб — получился увесистый шар. Словно мяч, перебросил его Лешка из одной руки в другую.

«То-то обрадуются!.. То-то праздник будет!» — ликовал Лешка.

Холодная роса обжигала ноги, и на лугу оставались черные, словно пробоины в тонком льду, следы. Прибежал Лешка к своему месту. Красноперые плотвицы кругами плавали в тростнике, заглатывали тонкие молодые травинки, словно нанизывались на них. Если какая-нибудь муха или мошка падала в воду, плотвицы поднимались вверх и, тяжело всплеснув хвостом, высовывали жадно раскрытые рты. «Сейчас, сейчас…» Дрожащими от волнения руками отломил Лешка кусочек хлеба и бросил в середину прогалины.

Крупная плотвица кинулась к нему и, едва коснувшись, метнулась в сторону, словно укололась или обожглась. Возле самого дна к кусочку подскочило еще несколько плотвиц поменьше и тоже не притронулись. Наскоро отломил Лешка еще кусочек, бросил — опять плотвицы не притронулись к нему.

Еще ничего не понимая, Лешка стал лихорадочно щипать хлебный комок и беспорядочно бросать куски в прогалину. Минут через пять дно ее было густо усеяно хлебными крошками, а плотвицы ушли. В отчаянии размахнулся Лешка и швырнул оставшийся хлеб на середину реки. С громким всплеском упал он в воду, подняв маленький столбик брызг. Нехотя покатились по сонной еще воде круги и угасли.

До самого вечера просидел на берегу Лешка. Но плотвицы в прогалине так и не появились.


Загрузка...