Прах к праху

Глава 13

Стоя рядом с «бентли» в Шепердс-Маркете, сержант Хейверс разломила пополам маффин с черникой. Пока Линли звонил в Ярд, она посетила экспресс-кафе и вернулась с двумя дымившимися пластиковыми стаканчиками, которые поставила на капот, и бумажным пакетом, из которого достала свой утренний перекус.

— Рановато для второго завтрака, но и черт с ним, — заметила она, протягивая Линли его порцию.

Он отмахнулся со словами:

— Поберегите, ради бога, машину, сержант. Сам он слушал отчет констебля Нкаты о том, как детективам-констеблям, направленным на Собачий остров, удалось избежать общения с прессой, которая, по выражению Нкаты, «слетелась, как стая ворон на место автокатастрофы». Ни оттуда, ни из Малой Венеции, где другая группа констеблей выявляла передвижения Оливии Уайтлоу и Криса Фарадея в среду ночью, никаких срочных сообщений не поступало.

— Вся семья дома, на Кардейл-стрит, — доложил Нката.

— Мальчик тоже? — уточнил Линли. — Джимми?

— Насколько нам известно, да.

— Хорошо. Если он уйдет, проследите за ним.

— Будет сделано, инспектор, — В трубке слышалось шуршание, пока Нката перелистывал страницы блокнота, потом он сказал: — Звонили из Мейдстоуна. Женщина, просила позвонить, когда вы сможете.

— Инспектор Ардери? Снова шуршание.

— Так точно. Ардери. Скажите, а она такая же соблазнительная, как и ее голос?

— Она слишком стара для вас, Нката.

— Черт. Всегда так.

Линли повесил трубку и, выйдя из машины, присоединился к Хейверс, Попробовал принесенный ею кофе.

— Хейверс, какая гадость.

— Зато жидкая, — ответила с набитым ртом сержант.

Прожевав, Хейверс указала стаканчиком в сторону дома, который они покинули:

— И что вы думаете?

— Вопрос упирается во время, — ответил Линли, размышляя над услышанным от Габриэллы Пэттен.

— Мы можем проверить ее звонок миссис Уайтлоу, — сказала Хейверс. — Если она действительно звонила в Кенсингтон около полуночи в среду, то звонила отсюда, потому что время, когда она забрала ключ, консьерж подтверждает. Что вычеркивает ее из нашего списка подозреваемых. Она не могла находиться одновременно в двух местах — устраивать пожар в Кенте и дружески болтать с миссис Уайтлоу в Лондоне. Полагаю, что такое не под силу даже Габриэлле Пэттен.

Линли снова прокрутил в памяти рассказ Габриэллы о ее разговоре с Мириам Уайтлоу и о том, что ему предшествовало.

— Эта женщина в высшей степени лицемерна, — сказала она. — Когда она видела меня с Кеном, она казалась тише воды, ниже травы. Но она меня ненавидела, не хотела, чтобы он женился на мне, считала, что я недостаточно хороша для него. Послушать Мириам, никто не был достаточно хорош для Кена. В смысле, никто, кроме Мириам.

— Она отрицает, что они были любовниками.

— Разумеется, они не были любовниками, — заявила Габриэлла. — Но не потому, что ей этого не хотелось, поверьте мне.

— Это вам Флеминг сказал?

— Ему и не нужно было мне говорить. Достаточно было понаблюдать. Как она смотрит на него, как с ним обращается, как ловит каждое его слово. Тошнотворное зрелище. А за его спиной она все время перемывала косточки. Мне. Нам. И все ради Кена. И все с эдакой приторной улыбочкой. «Габриэлла, прости меня. Я совсем не хотела тебя смутить…» и так далее.

— Смутить — чем?

— «Я уверена, что когда вы с Кеном поженитесь, ты захочешь, чтобы ваш брак оказался прочным, не правда ли?» — Габриэлла похоже сымитировала мягкий голос миссис Уайтлоу. — «Поэтому не обижайся на мои слова о важности интеллектуального, а не только сексуального соответствия между мужчиной и женщиной. Достаточно ли ты начитана? Ты же знаешь, как Кен любит читать?» — Габриэлла в возбуждении тряхнула головой, снова обнажились синяки на шее. — Она знала, что он меня любит. Знала, что он меня хочет. Ей невыносима была мысль о том, что Кен испытывает какие-то чувства к другой женщине, поэтому она и стремилась принизить их. Все говорила, что я, мол, не захочу совершить ту же ошибку, что и Джин. Поэтому, приехав в Лондон, я ей сразу же позвонила, — сказала Габриэлла. — Она столько времени потратила на то, чтобы нас разлучить, что я подумала — ей приятно будет узнать, что она, наконец, в этом преуспела.

— Сколько времени продолжался разговор?

— Столько, сколько мне потребовалось, чтобы сказать ей, что она — сука и получила по заслугам.

— И когда это было?

— Я уже говорила. Около полуночи. На часы я не смотрела, но поскольку приехала сюда прямо из Кента, вряд ли было больше половины первого.

И это тоже, как знал Линли, можно было уточнить у миссис Уайтлоу. Он сделал еще глоток кофе, скривился, вылил остатки в сток, выбросил стаканчик в урну и вернулся к машине.

— Ну? — поинтересовалась Хейверс. — Теперь, когда Габриэлла сброшена со счетов, кто кажется подходящим кандидатом?

— У инспектора Ардери для нас какие-то новости, — ответил Линли. — Надо поговорить с ней.

Он сел в машину, Хейверс последовала за ним, оставляя, как Гретель, след из крошек. Она захлопнула дверцу и, уравновешивая на коленях стаканчик и недоеденный маффин, пыталась застегнуть ремень безопасности, одновременно продолжая разговор: — Теперь мне хотя бы одно ясно.

— Что же?

— То, о чем я думала с вечера пятницы. Вы тогда, помнится, сказали, что смерть Флеминга может оказаться не самоубийством, не убийством и не несчастным случаем: покушаться могли на Габриэллу Пэттен. Но эта версия отпадает. Вы не согласны?

Линли ответил не сразу. Он обдумывал вопрос, лениво наблюдая за женщиной с красивой прической и в подозрительно облегающем платье, которая прошла мимо «бентли» и непринужденно прислонилась к фонарному столбу недалеко от кафе. Лицо ее приняло выражение, сочетавшее чувственность, скуку и привычное безразличие.

Хейверс проследила взгляд Линли и вздохнула:

— Вот черт, позвонить в отдел по борьбе с проституцией, что ли?

Линли покачал головой и включил зажигание, хотя и не стронул автомобиль с места.

— Рано. Сомневаюсь, что у нее будет много работы.

— Должно быть, дошла до точки.

— Пожалуй, что так. — Он в задумчивости положил руку на рычаг переключения скоростей. — Возможно, подобное положение — ключ и ко всему происшедшему.

— К смерти Флеминга, вы хотите сказать? И расследуем мы гибель Флеминга — предумышленную или нет, не так ли, сэр? Не покушение на Габриэллу. — Сделав глоток кофе, Барбара продолжала, не дав ему возразить. — Значит, так. Было всего три человека, которые могли хотеть ее смерти и которые также знали, где в среду вечером была Габриэлла. Но беда в том, что у всех трех потенциальных убийц железное алиби.

— Хью Пэттен, — задумчиво проговорил Линли.

— Который, судя по всему, находился именно там, где сказал — за игровым столом в клубе «Шербур».

— Мириам Уайтлоу.

— Чье алиби десять минут назад невольно подтвердила нам Габриэлла Пэттен.

— А последний? — спросил Линли.

— Сам Флеминг, терзаемый своими открытиями о ее неприглядном прошлом. Но получилось так, что его алиби — самое надежное, по сравнению с остальными.

— Значит, вы сбрасываете со счетов Джин Купер. И мальчика. Джимми.

— Как желавших смерти Габриэлле? Они не знали, где она находится. Но если Флеминг с самого начала был намеченной жертвой, у нас получается совсем другой крикетный матч, не так ли? Потому что Джимми должен был знать, что его отец наметил развод. И он разговаривал со своим отцом в тот самый день. Он мог знать, куда направляется Флеминг. Мне это так представляется: Флеминг обидел мать мальчика, обидел его самого, обидел его брата и сестру, дал обещания, которые не сдержал…

— Вы что, предполагаете, что Джимми убил отца из-за того, что тот отменил круиз на яхте?

— Отмененный круиз был симптомом, а не заболеванием. Джимми решил, что они достаточно настрадались, и поэтому отправился в среду вечером в Кент и применил единственное лекарство, которое было ему известно. И даже вспомнил прошлое. Совершил поджог.

— Довольно изощренный способ убийства для шестнадцатилетнего подростка, вы не находите?

— Отнюдь. Он уже совершал поджоги…

— Один.

— Один, о котором мы знаем. А тот факт, что поджог в коттедже был таким явным, говорит как раз о неопытности. Сэр, мы должны встретиться с этим ребенком.

— Для начала нам нужен хоть какой-то материал для работы.

— Например?

— Например, хотя бы одна веская улика. Скажем, свидетель, который видел мальчика на месте преступления в среду.

— Инспектор…

— Хейверс, я оценил ваши доводы, но не собираюсь спешить. Ваши рассуждения о Габриэлле обоснованны: люди, которые могли желать ей смерти и знали, где она находилась, имеют алиби, тогда как люди с мотивами, но без алиби, не знали, где она. Я все это признаю.

— Тогда…

— Вы не учли других обстоятельств.

— Каких же?

— Синяки на шее. Чьих рук это дело? Флеминга или же она сама их наставила в подтверждение своей истории?

— Но тот человек, фермер, который гулял, он же слышал ссору. Так что ее рассказ подтверждается. Да и она сама привела самый лучший довод. Чем, по-вашему, занимался Флеминг, пока она совершала свои манипуляция, устраивая в коттедже пожар?

— Кто унес кошек?

— Кошек?

— Котят. Кто унес котят? Флеминг? Зачем? Да и знал ли он об их существовании? А если и знал, то разве вспомнил бы?

— И что вы хотите этим сказать? Что Флеминга убил любящий животных человеконенавистник?

— Над этим стоит поразмыслить, вам не кажется? И, тронувшись с места, Линли направил машину в сторону Пиккадилли.

С палубы баржи, куда, наконец, удалось дотянуться поверх деревьев утреннему солнцу, потоками изливавшему теперь успокаивающее тепло на его болевшие мышцы, Крис Фарадей наблюдал за двумя полицейскими, и внутри у него все холодело. Они были в штатском, поэтому при других обстоятельствах Крис сумел бы убедить себя, что это кто угодно — от случайных туристов до Свидетелей Иеговы, проповедующих свое свидетельство на берегу канала. Но в нынешней ситуации, наблюдая, как они поднимаются на одну за другой баржи, видя, как владельцы поворачивают в его сторону головы и затем, заметив его, быстро их отворачивают, Крис понял, кто эти люди и чем они занимаются. Их задача состояла в том, чтобы опросить соседей и подтвердить или опровергнуть его передвижения в среду вечером, и действовали они профессионально и тщательно. И к тому же демонстративно, желая пощекотать Крису нервы, если он их заметит.

В этом они преуспели, мысленно похвалил их Крис. Его нервы натянулись до предела.

Нужно было предпринять определенные шаги, позвонить по телефону, передать сообщения. Но он не мог собрать волю в кулак и начать что-то делать.

Это не имеет ко мне отношения, продолжал убеждать себя Крис. Но правда заключалась в том, что все это имело самое непосредственное отношение и к нему и к тому, чем он занимался на протяжении последних пяти лет, с того вечера, как подобрал Ливи на улице и сделал ее реабилитацию и возрождение ее личности своей тайной задачей. Дурак, думал он. Гордец, вот, наконец, оно — твой крах.

Он впился пальцами в застывшие мышцы у основания черепа. Они казались узлами перекрученной проволоки. Благодарить за это нужно было отчасти приближавшихся полицейских, отчасти — бессонную ночь.

Страдания и горькая ирония — отвратительные ночные товарищи, решил Крис. Они не только не давали ему заснуть, но и превратили его жизнь в кошмар. Маяча где-то на грани реальности, они вынудили его уставиться на сучки в сосновом потолке и почувствовать себя пуританином, обвиненным в колдовстве, и грудь сдавило, словно на нее поставили наковальню. Должно быть, он проваливался в сон, но сам этого не помнил. И простыни и одеяла, смятые, как белье, только что извлеченное из стиральной машины, тоже безмолвно свидетельствовали о метаниях, заменивших ему сон.

При первом же движении Крис застонал от боли. Шея и плечи одеревенели, и хотя ему настолько хотелось по малой нужде, что его член готов был самовольно ответить на зов природы, спину ломило, а конечности не слушались. Казалось, что из постели ему не выбраться и за месяц.

Подняла его только мысль о Ливи, мысль «а каково же ей», в равной степени наполнившая его энергией и ощущением вины. Застонав, он повернулся на бок и высунул ногу проверить температуру воздуха в комнате. Мягкий язык лизнул его палец. Бинз лежал на полу, терпеливо ожидая завтрака и прогулки.

Крис опустил руку, и бигль с готовностью подполз, подставляя голову под дарующую ласку ладонь. Крис улыбнулся.

— Славный пес, — пробормотал он. — Как насчет чашечки чая? Ты пришел принять заказ на завтрак? Я буду яйца, тост, поджаренный — только не до хруста — бекон и миску клубники на закуску. Понял, Бинз?

Пес глухо стукнул хвостом и ответил удовлетворенно-радостным повизгиванием. Из коридора донесся голос Ливи:

— Крис, ты встал? Ты уже встал, Крис?

— Встаю, — ответил он.

— Ты что-то разоспался.

В голосе ее не было упрека. Она никогда не упрекала. Но он все равно чувствовал себя виноватым.

— Извини, — отозвался он.

— Крис, я не хотела…

— Знаю. Ничего. Просто плохая ночь.

Он свесил ноги, сел на постели, посидел так минуту, уткнувшись лицом в ладони. Он пытался не думать, но это ему не удалось, как не удавалось и ночью.

Вот, должно быть, Парки[8] животики надрывают, подумал он. Ведь сколько лет он жил, не поддаваясь импульсам. Только однажды он нарушил этот принцип. А теперь он должен расплачиваться за один-единственный момент, когда он впервые увидел Ливи, поджидавшую в то воскресенье своего постоянного клиента, увидел эти ее пакеты, полные снаряжения для сексуальных утех, расплачивается за то мгновение, когда он лениво задался вопросом, можно ли, в принципе, как-то сгладить колючки, шипы и острые углы ее существования. Так или иначе, но если он не придумает, куда перенаправить полицию, его ждут непредсказуемые последствия. И какая же чертовская ирония лежит в основе всего этого. Потому что впервые в жизни он ни в чем не виноват… или виноват во всем.

— Черт, — простонал он.

— Ты не заболел, Крис? — окликнула его Ливи. — Крис, тебе не плохо?

Подняв с пола пижамные брюки, он натянул их и пошел в ее комнату. По положению ходунков понял, что она пыталась встать с кровати, и снова ощутил укол вины.

— Ливи, почему ты не позвала меня?

Она слабо улыбнулась. Она сумела надеть все свои украшения, кроме колечка в носу, лежавшего на книжке, которая, кажется, называлась «Голливудские жены». Крис недовольно посмотрел на книгу, не в первый раз дивясь способности Ливи наслаждаться низкопробной и пустой литературой. Словно отвечая, она сказала:

— Я беру оттуда подсказки. Там часами занимаются акробатическим сексом.

— Рад за них, — сказал Крис.

Он сел на кровать и посадил рядом Панду, когда в комнату ворвались собаки. Они беспокойно сновали от кровати к комоду и платяному шкафу, дверца которого распахнулась под напором посыпавшихся на пол, одно за другим, каких-то черных одеяний.

— Они хотят на пробежку, — заметила Ливи.

— Избаловались, попрошайки несчастные. Через минуту выведу. Значит, ты готова?

— Да.

Она ухватилась за его руку, и Крис, откинув одеяло, посадил ее на кровати, поставил перед ней ходунки и помог встать на ноги.

— С остальным я справлюсь, ~ сказала Ливи и начала мучительное продвижение к туалету, перемещаясь буквально по сантиметрам, приподнимая ходунки и подтягивая ноги в той пародии на ходьбу, на какую единственно она теперь была способна. Ей становится все хуже, подумал Крис, прикидывая, когда началось ухудшение. Она уже больше не могла твердо ставить ноги и при ходьбе — если можно было назвать ходьбой это вялое движение — опиралась на то, что оказывалось на полу первым — внутренняя сторона стопы, внешняя, пятка, носок.

Крису по-прежнему самому нужен был туалет. Он бы вполне успел воспользоваться им за то время, что Ливи туда дойдет, но заставил себя ждать, сидя на краю ее кровати. Сравнительно легкое наказание, решил он.

Пока Ливи на кухне вносила свой вклад в приготовление завтрака — насыпала кукурузные хлопья в миски, оставляя при этом четверть пачки на полу, он вывел собак на прогулку и вернулся с «Санди Таймс». Ливи молча опустила ложку в свою миску и углубилась в газету. Начиная с вечера четверга, Крис затаивал дыхание каждый раз, когда она открывала газету. И все думал: она заметит, начнет спрашивать, она не дура. Но до сих пор она ничего не заметила и ни о чем не спросила. Ее настолько увлекало то, что было в газетах, что она все еще не замечала того, чего там не было.

Крис оставил ее за статьей о поисках автомобиля — Ливи читала, водя пальцем по строчкам. Он сказал, что будет наверху, и велел крикнуть, если он понадобится, и Ливи что-то невнятно пробормотала в ответ. Он поднялся по лестнице, разложил выцветший брезентовый стул, уселся, морщась, и попытался одновременно думать и не думать. Думать, что делать. Не думать о том, что наделал.

Он уже час перебирал возможности и грел на солнце усталые мышцы, когда впервые заметил полицейских. Они находились на палубе баржи Скеннелов, ближайшей к Уорик-авеню-бридж. Джон Скеннел стоял перед мольбертом. Его жена позировала ему, опершись на крышу каюты и обнажившись на семь восьмых. Скеннел уже выставил вдоль пешеходной дорожки предыдущие изображения пышных форм своей жены, стремясь залучить к себе возможных коллекционеров, и, без сомнения, лелеял тщетную надежду, что поднявшиеся к нему двое мужчин являются ценителями милого его сердцу кубизма.

Крис наблюдал всего лишь из праздного любопытства. Но когда Скеннел посмотрел в его сторону, а затем доверительно наклонился к своим гостям, интерес Криса обострился. Со своего места он мог видеть передвижение мужчин с одной баржи на другую. Крис смотрел, как разговаривают его соседи, ему казалось, что он слышит их и слышит, как забивают гвозди в крышку его гроба.

К нему полиция не обратится, он это понял. Они передадут отчет своему начальнику, тому типу со стрижкой за двадцать монет и в сшитом на заказ костюме. Затем инспектор, как пить дать, пожалует снова. Только на этот раз его вопросы будут более конкретными. И если Крис не даст на них убедительных ответов, то грянет возмездие, сомнений в этом нет.

Легавые все приближались. И наконец поднялись на соседнюю с Крисом баржу, так близко, что он услышал, как один из них откашлялся, а второй негромко постучал в закрытую дверь каюты. Бидуэллы — пьющий романист и легковерная отставная манекенщица, все еще лелеявшая призрачную надежду, что, стоит ей щелкнуть пальцами, как на обложке «Вога» появится ее портрет, — будут спать еще не меньше часа. И если их грубо разбудит полиция, да и вообще кто угодно, толку от них все равно не добьешься. В этом было хоть какое-то спасение. Возможно, Бидуэллы невольно подарят ему немного времени. Потому что именно время было ему необходимо, если он хочет благополучно выбраться из трясины, в которой барахтается последние четыре дня, и выкрутиться, не увязнув по шею.

Он подождал, пока не услышал за дверью ворчание Генри Бидуэлла:

— Какого черта… В чем дело, черт вас возьми? Он не стал ждать ответа легавых. Взял кружку с чаем, подернувшимся пленкой и давно уже непригодным для питья, и позвал собак, которые, как и он, грелись на солнце. Те поднялись и зацокали когтями по крыше каюты.

— Вниз, — приказал им Крис.

Ливи он нашел на прежнем месте — за кухонным столом. На нем так и остались их миски с хлопьями, банановая кожура, чайник, сахарница и молочник. Воскресная газета раскрыта на той же странице, что и более часа назад. Ливи как будто и сейчас ее изучала: наклонилась над ней, опершись лбом на руку, а унизанные серебряными кольцами пальцы другой руки касаются первого слова в заголовке — «Крикет».

Единственное изменение, которое все же отметил Крис, — это присутствие Панды, вспрыгнувшей на стол, прикончившей молоко и размякшие хлопья в одной миске и теперь поглощавшей остатки в другой. Кошка с довольным видом присела перед миской, глаза блаженно зажмурены, язычок стремительно работает, чтобы успеть до того момента, когда ее наверняка прогонят.

— Эй! — крикнул Крис. — Панда! Пошла прочь! Ливи судорожно дернулась. Руки взметнулись, опрокидывая посуду, и одна миска слетела со стола, а другая перевернулась. Остатки молока с бананом и хлопьями выплеснулись кошке на лапы. Панду это не смутило. Она принялась облизывать лапы.

— Извини, — сказал Крис. Он занялся посудой, а кошка бесшумно спрыгнула на пол и помчалась по коридору, подальше от наказания. — Ты заснула?

Ее лицо сделалось каким-то странным, взгляд не фокусировался, губы побелели.

— Ты что, Панду не видела? — спросил Крис. — Мне не нравится, когда она ходит по столу, Ливи. Она лезет в еду, а это не очень…

— Прости, я не обратила внимания.

Она принялась складывать газету, делая это тщательно, с большим старанием. Наблюдая за ней, Крис увидел, что правая рука Ливи задрожала, и она, уронив ее на колени, продолжила свое занятие левой.

— Я сложу, — предложил он.

— Часть страниц намокла. В молоке. Извини. Ты же еще не читал.

— Ничего, Ливи. Это всего лишь газета. Что за беда. Куплю другую, если понадобится. — Он взял миску. Судя по количеству выплеснувшегося содержимого, Ливи так и не поела. — Так и не проголодалась? — спросил он. — Сварить тебе яйцо? Или хочешь сэндвич? А как насчет тофу? Могу сделать с ним салат.

— Нет.

— Ливи, ты должна поесть. — Я не голодна.

— Это не имеет значения. Ты знаешь, что должна…

— Что? Поддерживать силы?

— Для начала. Да. Неплохая мысль.

— Ты этого не хочешь, Крис.

Он медленно повернулся от мусорного ведра, куда выбрасывал остатки ее завтрака. Вгляделся в исхудалое, бледное лицо и удивился, почему она выбрала для нападения на него именно этот момент. Правда, этим утром он вел себя не самым лучшим образом — залежался в постели, чем причинил Ливи неудобства, — но так на нее непохоже — обвинять, не имея фактов. А фактов у нее не было. Он был достаточно осторожен, чтобы этого не случилось.

— Что происходит? — спросил он.

— Когда из меня уйдут силы, уйду и я.

— И ты думаешь, что я этого и хочу?

— А почему бы и нет?

Он поставил миски в раковину. Вернулся к столу за сахарницей и молочником и перенес их на стойку, потом сел за стол напротив Ливи. Ее левая рука, сжатая в слабый кулачок, лежала на столе, и он накрыл было его ладонью, но Ливи убрала руку. И тогда он увидел. Впервые увидел, что ее правая рука подергивается. Мышцы сокращались от запястья до локтя и дальше — до плеча. Он похолодел. Мысленно чертыхнувшись, он приказал себе говорить деловым тоном.

— И как давно это у тебя? — спросил он.

— Что?

— Ты знаешь.

Она сомкнула пальцы левой руки вокруг локтя, словно этим неадекватным усилием могла справиться со своими мышцами. Она не отрывала взгляда от своей руки, от пальцев и их слабого усилия подчиниться приказам мозга.

— Ливи, — произнес он. — Я хочу знать.

— А какое имеет значение — как давно? Какая разница?

— Меня это касается, Ливи.

— Но так будет недолго.

— Значит, ты солгала, — сказал он. — Баржа тут ни при чем. И размеры дверей. И необходимость иметь инвалидное кресло.

Пальцы ее поглаживали руку.

— Это так? — допытывался он. — Как давно? Давай, Ливи. Как давно у тебя это с рукой?

Она мгновение смотрела на него, настороженно, как спасенное им животное. Взяла правую руку левой, прижали их обе к груди и сказала:

— Я больше не могу работать. Не могу готовить. Убирать. Даже трахаться не могу.

— Как давно? — повторил он.

— Хотя последнее не особо тебя интересовало, верно?

— Скажи мне.

— Думаю, я могла бы хорошо тебя обслужить, если бы ты позволил. Но в последний раз, когда я пыталась, ты не захотел, помнишь? В смысле, со мной.

— Не пори чушь, Ливи. Что с левой рукой? Она тоже поражена? Черт побери, ты не сможешь пользоваться этим дурацким креслом и знаешь это. Так какого черта…

— Я не член группы. Меня заменили. Пора уходить.

— Мы это уже обсуждали. Мне казалось, мы приняли решение.

— Да уж, обсуждений было полно.

— Тогда проведем еще одно, но краткое. Тебе становится хуже. Ты знаешь об этом уже несколько недель. И не доверяешь мне, не желая принимать от меня помощь. В этом дело, да?

Ее левая рука бессмысленно разминала правую, которую она снова опустила на колени. Ливи наклонила голову к правому плечу, словно это движение могло каким-то образом снять боль. Ее лицо исказилось, и наконец она произнесла:

— Крис, — и голос ее дрогнул на его имени. — Мне так страшно.

В одно мгновение весь его гнев испарился. Ей было тридцать два года. И она лицом к лицу стояла с осознанием своей смертности. Она знала, что смерть приближается. И точно знала, каким образом она ее заберет.

Он встал и подошел к ней, остановился позади кресла, положил руки ей на плечи, а потом, наклонившись, сцепил их на ее исхудалой груди.

Как и Ливи, он знал, как это произойдет. Он ходил в библиотеку и отыскал там все книги, все научные журналы, все статьи в газетах и популярных изданиях, которые могли пролить хоть искру света. Поэтому он знал, что процесс деградации начался в конечностях и безжалостно продвигается вверх и внутрь, как армия захватчиков, получившая приказ пленных не брать. Сначала кисти рук и ступни, за ними быстро последуют руки и ноги. Когда болезнь наконец достигнет дыхательных органов, ей станет трудно дышать, как бывает, когда тонешь. И тогда ей останется выбор между немедленным удушьем или жизнью на искусственной вентиляции легких, но в любом случае результат будет один. Так или иначе она умрет. Скоро или очень скоро.

Он прижался щекой к ее остриженным волосам. От них дурно пахло. Он должен был вымыть ей голову вчера, но визит сотрудников Скотленд-Ярда изгнал из его головы все мысли, кроме тех, что непосредственно относились к его насущным, личным и тайным заботам. Подлец, подумал он. Негодяй. Свинья. Ему хотелось сказать: «Не бойся. Я буду с тобой. До самого конца», — но она уже лишила его этой возможности. Поэтому он только прошептал:

— Мне тоже страшно.

— Но не по той же причине.

— Нет. Не по той же.

Он поцеловал ее волосы. Почувствовал, как под его ладонями поднялась со вздохом ее грудь. Тело Ливи содрогнулось.

— Я не знаю, что делать, — сказала она. — Не знаю, как жить.

— Мы придумаем. Мы всегда придумывали.

— Но не в этот раз. Для этого слишком поздно. — Она не добавила то, что он уже знал. Приближающаяся смерть делала все мелким и запоздалым. Вместо этого Ливи плотно прижала подергивающуюся оуку к телу. Расправила плечи и выпрямила спину.

— Мне нужно поехать к матери, — сказала она. — Ты отвезешь меня к ней?

— Сейчас?

— Сейчас.