Правда понимания не требует

Глава 5

Eine Stimme aus dem Licht

Fällt dem Himmel vom Gesicht,

Reisst den Horizont entzwei:

Wohin gehst du?

Hier ist nichts mehr frei.

(Некий голос из света

Нисходит с небесного лика,

Разрывая горизонт напополам:

Куда ты идешь?

Здесь уже ничто не свободно).

Mein Land — Rammstein

— Мне кажется, это плохая идея, Шпатц, — Флинк тревожно ерзал, постоянно оглядываясь на входную дверь. — На места Лангермана я бы послал нас обоих куда подальше.

— Вот и проверим, похож ты на Лангермана по образу мыслей или нет, — Шпатц вообще не волновался, скорее чувствовал что-то вроде азарта. Редактор «Фамилиенцайтунг» обрадовался его звонку и сообщил, что готов встретиться через час в кондитерской на Югендштрассе, рядом с конной статуей кайзера Зогга.

— Если он узнает, что это я писал те послания Дагмар, то...

— Флинк, тебя ведь не это беспокоит? — Шпатц отложил красочное меню с множеством штруделей, панкухенов и зюсеркуссов в сторону. — Лангерман стрелял в меня совсем не потому что он ревнивый болван, ему просто хотелось показать Дагмар, что он злится. Дагмар здесь нет.

— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, — Флинк снова бросил взгляд на входную дверь.

— Флинк, ничего особенного не произойдет. Мы просто скажем ему правду чуть раньше, чем успеем утонуть в мусорном ручье.

— Да, ты говорил, — Флинк вздохнул и замолчал. Шпатц снова глянул в меню. Названия были аппетитные, но сладостей не хотелось совершенно. Странный человек этот Лангерман. Назначил встречу в кондитерской, будто им по десять лет, и они мечтают набить животы приторной выпечкой, слизывая с пальцев липкую сахарную пудру.

Кондитерская называлась «Зибилле». Так звали одну вейсландскую деву, которая любила стряпать. По легенде, ее дом был аккурат между двух враждующих племен, что очень мешало мирному бизнесу фройляйн. Племена регулярно совершали набеги, но в полноценную войну не вступали. А вождь одного из племен был влюблен в Зибилле и частенько возлегал на ее ложе в свободное от разбойных набегов время. Девушка пыталась убедить его начать уже войну и завоевать соседей, но вождь все время находил какие-то отговорки. Тогда фройляйн решила взять дело в свои нежные руки. Когда вождь в очередной раз пришел к ней, она подсыпала ему в пирог сонное зелье и принялась за дело — замесила тесто, наварила крема и, поглядывая на безмятежно посапывающего возлюбленного, испекла торт, который невозможно было отличить от его головы. Положила его в коробку, написала двусмысленную записку, из которой следовало, что голову сию прислало соседнее племя, и отправила гонца с гостинцем. Племя ее вождя полностью оправдало ожидания — они похватали оружие и ринулись в атаку. К тому моменту, когда вождь проснулся, война уже была выиграна — соседнее племя порабощено, их воины перебиты, а женщины и дети взяты в плен.

Утверждается, что так появился на свет первый Вальтерсгаузен — сын вождя и той самой кондитерши Зибелле. И торты в форме головы кайзера по сей день украшают праздничные столы Вейсланда. Как символ своевременной решительности или чего-то подобного.

— Герр Макс, рад, что вы согласились встретиться, — разглядывая пышные формы нарисованной на стене кондитерской Зибелле, Шпацт не заметил, как Лангерман подошел к их столу. — Герр Роблинген? Вы знакомы?

— Герр Лангерман, рад вас видеть, — Шпатц встал и протянул руку. Редактор «Фамилиенцайтунг» принял рукопожатие и устроился на свободном стуле.

— Рекомендую яблочный штрудель, герр Макс...

— Я хочу сразу перейти к делу, вы не против? — Шпатц посмотрел на напрягшегося Флинка. — Во-первых, меня зовут Шпатц Грессель, а не Макс Вангенхайм...

Лангерман сидел, сцепив руки, и смотрел вниз. На безымянном пальце левой руки тускло поблескивала печатка с выгравированным геометрическим рисунком в форме нескольких треугольников, вписанных друг в друга. Шпатцу символ показался смутно знакомым, но ничего конкретного про него не вспомнилось.

— Герр Лангерман, извините, если я расстроил вас этой историей, — снова заговорил Шпатц.

— О нет, герр Грессель, вы ни в чем не виноваты, — Лангерман наконец поднял взгляд от стола. — Я очень рад, что вы мне это все рассказали. Герр Роблинген, так это вы, получается, автор тех полных романтики и поэзии писем?

Флинк кивнул.

— Ваш эпистолярный талант много превосходит художественный, вы не думали о карьере журналиста?

— Что вы имеете в виду, герр Лангерман, — щеки Флинка покрылись румянцем. — Вы хотите, чтобы я писал для «Фамилиенцайтунг»?

— Нет-нет, герр Роблинген, но у меня к вам есть предложение другого рода... — Лангерман положил на колени портфель. — Молодые люди, у вас есть планы на эти выходные?

Шпатц посмотрел на Флинка. Его взгляд наконец отлип от носков собственных ботинок, и глаза его заблестели.

— Раз в две недели я устраиваю небольшие приемы для своих друзей. И чтобы общество не закостенело, иногда приглашаю на них новых людей. Свежая кровь, — редактор «Фамилиенцайтунг» извлек из портфеля две карточки. Одну протянул Флинку, другую — Шпатцу.

— Если на приеме будет ваша супруга, будет несколько... неловко, — Шпатц покрутил в руках карточку пансиона Унгебунден. Черный картон, золотое тиснение. Никаких пометок про приглашение, только название и адрес, судя по которому заведение находилось где-то в северной части города.

— Она считает мои приемы недостаточно светскими для себя, герр Грессель,- Лангерман рассмеялся. — Не переживайте. Жду вас в субботу по этому адресу. После заката. Кроме того, мое предложение остается в силе. Вы же понимаете, о чем я?

Шпатц промолчал. Он понимал. Как и понимал то, что Флинк Ларгермана заинтересовал больше, Шпатца он пригласил скорее за компанию. Никаких особенных талантов, кроме отчаянного желания рассказать правду, он не проявил.

— И еще кое-что, прежде чем мы расстанемся, молодые люди, — Лангерман щелкнул замком портфеля и поставил его на пол. — Я очень ценю вашу откровенность, вы проявили недюжинную смелость и благородство, рассказав мне всю историю. Но мне бы не хотелось, чтобы и содержание разговоров на моем приеме, и сам факт этого мероприятия вы сохранили в тайне. Мы договорились?

— Разумеется, герр Лангерман, — Шпатц посмотрел на Флинка. Тот с готовностью кивнул.

— Вот и отлично, — Лангерман поднялся, пожал обоим руки и направился к выходу, задержавшись на минуту перед стойкой раздачи, чтобы забрать фирменную коробку «Зибелле». По всей видимости, сладости для супруги. Или для себя самого.

Шпатц потянулся к своему портфелю и достал блокнот. Пролистал страницы, мельком глянул на свои записи. Открыл чистый лист. «Прием у Лангермана, суббота, после заката», — записал он.

— Ты хоть понимаешь, что значит это приглашение? — Флинк бережно спрятал карточку пансиона во внутренний карман пиджака.

— Признаться, не особенно, — Шпатц захлопнул блокнот. — Герр Крамм сказал, что это какие-то важные сборища, и что он безуспешно пытался туда пробиться, но не объяснил, чем они так важны.

— Ах да, ты же не работаешь в газете... — Флинк поерзал на стуле, заглянул в меню, потом посмотрел на Шпатца.

— Флинк, я понимаю, что Лангерман именно тебя хотел пригласить в первую очередь, мне он вручил карточку скорее за компанию, чтобы ты, такой талантливый, не испугался и не сбежал. А меня он до сих пор желает видеть в виде игрушки своей капризной супруги.

— Не думаю, что все так просто, Шпатц, — Флинк наклонил чайник, выливая в свою чашку остатки фруктового чая. — Видишь ли, здесь в Шварцланде пресса делится на несколько уровней. На первом плане — массовые газеты. Они проходят жесткую цензуру, чтобы не смущать и не расстраивать людей плохими новостями. А на другой уровень информации цензура не вмешивается. Там печатают все как есть. Но и газеты этого уровня до обычных читателей не доходят. Лангерман — это один из столпов второго уровня. Попасть в этот поток — это отличная карьера и для журналиста, и для художника.

— Ты говоришь про газеты, вроде «Блитц»?

— Нет-нет, «Блитц» — скандальная подпольная бумажка. Ее издают какие-то обиженные жизнью люди.

— Но они уверены, что несут народу свет истины, как я понял из их тона.

— Ерунда. В таких листках тоже существует цензура, только наоборот. Если официальная пресса чем-то восхищается, значит надо это подвергнуть критике и обсмеять, а если ругает — значит время восторгаться и петь дифирамбы.

— Но занимается этим тот же Лангерман?

— И да, и нет, — после беседы с Лангерманом Флинк повеселел. Он снова активно жестикулировал и улыбался, хотя большую часть разговора и до него сидел, тревожно сжавшись. — Лангерман издает газету для семейного чтения и газету брачных объявлений. И для окружающих выглядит человеком аполитичным. Нейтральным. И старательно это свое реноме поддерживает. А учредителям пасквильной прессы всегда требуется покровитель. Чьими печатными станками можно будет воспользоваться, чтобы размножить свое творение и донести его до читателей.

— Кажется, понимаю. Они выходят на Лангермана, тот всячески их оберегает, и вместе с тем может держать руку на пульсе.

— Все так! Они же все равно будут печататься. А если не найдут станок, от руки будут свои газетенки переписывать. Так что...

— И пока «Блитц» не зарвался и не опубликовал чего-нибудь вовсе уж запредельного, Лангерман будет продолжать ее печатать, — Шпатц задумчиво перекатывал остатки темно-красного чая в своей кружке. — И почему же ты думаешь, что у него на меня есть какие-то планы?

— Может, потому что ты Фогельзанг?

— Флинк, не слишком ли много домыслов? — Шпатц поморщился. — Пока я не назвал свое имя, он считал, что встречается с неким Максом. Если тебе случайно стало известно, что по рождению я Фогельзанг, то это вовсе не значит, что каждый встречный тоже в курсе этого обстоятельства.

— Возможно, ты прав, — Флинк снова уставился на пол. Шпатц опустил глаза и поводил ботинком по мозаичному полу кондитерской. Фогельзанг. Кажется, эта фамилия как-то по особому влияет на людей. Шпатц почувствовал досаду.

— Вот и проверим в субботу осведомленность твоего Лангермана о родословной некоего Шпатца Гресселя.

Лейзе впустила Шпатца и вернулась за стол. Перед ней лежала большая тетрадь и стопка книг.

— Я тебе помешал? — Шпатц остановился на пороге.

— Я почти закончила, — Лейзе поджала под себя ногу и склонилась над тетрадью. — Почитаешь пока газету, там где-то валялась свежая «Билегебен-цайтунг»?

— Чем ты занимаешься?

— Готовлюсь к экзамену по анатомии на медицинском курсе Стадшуле.

Шпатц взял с тумбочки газету и устроился в кресле, изредка поглядывая на сосредоточенную Лейзе. Что он вообще о ней знает? Она приехала из какого-то маленького городка. У нее много братьев и сестер, и она периодически отправляет им деньги. Зарабатывает она всеми доступными способами, включая нелегальные. Шпатц вспомнил, как они когда-то обсуждали, почему она не хочет устроиться в легальный публичный дом. Она пустилась в серьезные объяснения, что штраф за нелегальную проституцию это гораздо лучше для будущей карьеры, чем официальная запись об этом в арбайтсбух. Руководство Стадшуле с пониманием относится к девушкам, изредка прибегающим к этому способу заработка, но если девушка переводит проституцию в разряд настоящей профессии, то ей никогда не получить другую специальность. А Лейзе планировала стать врачом. «Женщин, мечтающих получить мужские специальности, вообще мало кто принимает всерьез, но это ничего. Я упорная. Пусть даже мне придется идти очень длинным путем», — сказала она.

Шпатц открыл газету. На развороте опять красовался портрет Адлера штамм Фогельзанга. Никакой новой информации об экспедиции в статье не было, просто сообщалось, что в настоящий момент связи с люфтшиффом нет, но это нормально, ее и не должно быть. Подробно разбиралась конструкция «Кальесхерца» и приводились выдержки из интервью с Крессенштейном, который подробно расписывал, что почему полярные полеты в летнее время не несут в себе почти никакой опасности.

На следующей странице был подробный репортаж о полевом лагере фолкскриг. Добровольные отряды были организованы по принципу «пикник выходного дня». Записавшиеся не обязаны были проводить там все свое время, часть из них приходило на спортивные занятия и боевые тренировки в свободное время. Актуальное расписание тренировок публиковалось в утреннем номере «Билегебен-цайтунг», также можно было провести в лагере выходные вместе с семьей и детьми. Для тех женщин, которые не желали заниматься спортивной и военной подготовкой наравне с мужчинами, устраивали медицинские и водительские курсы. А из детей формировали отряды кригюгенд и занимали военно-партизанской игрой. По вечерам субботы в клубном тенте устраивались танцы. Судя по репортажу, добровольцам было весело, никто не скучал. Разглядывая фотографии, Шпатц задумался, что на самом деле это неплохая идея — провести вот так свободные выходные. Свежий воздух, физические упражнения, хорошая компания...

— Все, я закончила, — Лейзе захлопнула тетрадь. — Анатомия — это моя головная боль. Я уже один раз провалилась, если второй раз не сдам, придется искать деньги, чтобы мне позволили третью попытку. А, читаешь про фолкскриг? Это весело, мы с Клод были на прошлой неделе.

— Никогда бы не подумал, что вам это может быть интересно!

— Клод незачем, она просто за компанию пошла, а вот мне... Понимаешь, для женщины стать доктором очень непросто. Обычный потолок — это фельдшер или акушерка. Зато война — это мой шанс. Просто так меня в армию не возьмут, но если я успею получить лицензию медсестры, то пробиться через фолкскриг к офицерскому званию будет вполне реально.

— Ты тоже уверена, что война неизбежна?

— В Стадшуле уверены, что да, — Лейзе дернула плечом. — В моих интересах, чтобы война была.

— А Клод?

— А Клод богата и без всякой учебы...

— Вот как? А зачем она тогда работает в театре? И живет здесь?

— Я неправильно выразилась. Она может стать богатой в любой момент. У нее богатый отец, только она отказывается брать у него деньги. Ее мать родила от женатого и долго скрывала ее от отца. А сейчас его жена умерла, ее мать тоже умерла. Отец ее нашел и пытается наладить отношения. А Клод не хочет.

— И кто же ее отец?

— Она не говорит, но не удивлюсь, если кто-то из вервантов. Ты же знаешь, как она выглядит, — Лейзе грустно улыбнулась.

Шпатцу на мгновение стало стыдно, что он так мало интересуется жизнью своих подруг.

— Лейзе, я вдруг понял, что очень мало знаю о тебе. Откуда ты?

— Из Стейнуфера, это бывшее государство Таари.

— Как ты оказалась в Билегебене?

— Сбежала из дома, когда мне было шестнадцать. Не хотелось всю жизнь заниматься потрошением рыбы. Я родилась в Кальтерлахти, небольшом поселке, где все заняты или ловлей рыбы, или ее заготовкой. А мне хотелось чего-то другого. Родители сначала сердились, но потом перестали, все равно от меня там не было никакой пользы. А сейчас, когда отец болеет, моя помощь деньгами им очень кстати.

— Болеет?

— У него парализованы ноги. В нашей семье это с каждым третьим происходит после пятидесяти лет.

— А у вас на побережье тоже считается опасным подбирать предметы после шторма?

— Что? Ничего подобного, в первый раз слышу. Откуда ты взял это странное суеверие?

— Один знакомый рассказал, он родом с севера Сеймсвилля.

— А, ну так там другое настоящее море, а Таари, то есть Стейнуфер — на берегу длинного залива, дельте Блауэрфлюсс. Там очень узкий пролив, даже рыболовецкие траулеры не проходят.

Щелкнул замок входной двери. Клод поставила сумку на длинном ремне у порога и скинула плащ. Она была одета в длинное струящееся платье, волосы уложены в высокую прическу.

— А, привет, Шпатц, — не снимая туфель, Клод подошла к шкафу, достала бутылку шерри и бокал. Потом добавила на стол еще два.

— Что-то случилось? — Лейзе нахмурилась.

— Ничего, — Клод разлила по бокалам темно-янтарную жидкость. — Можно сказать, даже праздную. — И отец прислал письмо.

— Лейзе сказала, что твой отец богат, — Шпатц пригубил напиток.

— Не то, чтобы очень. Из вервантов, возможно, вообще самый бедный.

— О, я не знал, что ты аристократка, — Шпатц приобнял девушку за талию.

— Нет. Я не хочу даже думать об этом. Ничего, кроме головной боли и сплошных проблем. Кроме того, у него есть наследник.

— Даже самый бедный из вервантов способен обеспечить безбедное существование, — Лейзе встала и начала убирать со стола свои учебники. — Я ей все время об этом твержу, а она...

— Лейзе, ты просто не понимаешь, о чем говоришь. Я не привыкла и не хочу привыкать к такой жизни.

— Самый бедный из вервантов... Постой, так твой отец — Гейнц штамм Крессенштейн? Конструктор люфтшиффов?

Клод не ответила.

— Почему ты ничего не рассказывала об этом?

— Ты тоже не все о себе рассказываешь, верно?

— Справедливо. Извини.

— Да ничего, я понимаю. Ты так много и увлеченно говоришь про эту полярную экспедицию, а тут я признаюсь, что мой отец - гауптман «Кальтесхерца». Держи, тебе наверняка будет интересно, — Клод протянула Шпатцу лист бумаги, исписанный мелким ровным почерком. Шпатц взял протянутое письмо и мельком пробежался глазами по тексту. — Да ты читай, там ничего личного. Он слишком увлеченный человек, чтобы писать интимные вещи. Его мало что интересует, кроме ходовых качеств и технических характеристик.

«Здравствуй, Клод!

Я был несказанно рад получить от тебя письмо. И также хочу рассказать, как у нас обстоят дела. Мы закончили тренировочные полеты и мелкий ремонт. Один баллонет прохудился, но его удалось заклеить, турбовентиляторные двигатели показали себя с наилучшей стороны. Расход топлива увеличился незначительно, а вот мощность и управляемость возросли многократно. Тебе наверняка доводилось слышать критику комбинированного каркаса — я совместил в конструкции дюралюминий и сталь, чем утяжелил мертвый вес люфтшиффа на три тонны. Я не вступал в полемику, критиковали меня знающие инженеры, и я представляю себе, в чем опасность переутяжеления. Возможно, «Кальтесхерц» не годится для обычных транспортных перелетов, но нашу экспедицию сложно назвать обычной. В полярных областях запас прочности играет огромную роль...

Прости, Клод, я опять вдаюсь в подробности, которые тебе вряд ли будут интересны.

Ты просила рассказать о местах, где мы находимся и куда направляемся. Сегодня у нас последняя ночь на твердой земле — на полярной станции Кальтерланц, которая находится на мысе с одноименным названием. Начальник станции — Розан Гартенссан. Человек суровый, неразговорчивый, но крайне полезный. Он уговорил меня взять его на борт в один из тренировочных полетов и предложил техническое усовершенствование обработки внешней оболочки люфтшиффа от влаги. О, дорогая, ты даже не представляешь, какое проклятье в полярном климате эта растворенная в воздухе вода. Над морем постоянно стелется пелена тумана, который пропитывает своей промозглой влажностью все на свете. Человеку в такой атмосфере все время холодно, а что касается люфтшиффа, то, когда на его поверхности оседает множество невесомых капель, он становится намного тяжелее, что вынуждает нас сбрасывать балласт, чего не хотелось бы делать раньше времени. А если подняться выше, то температура падает, и капли воды превращаются в ледяную корку. Так вот, герр Гартенссан сказал, что возможно самым простым будет решение, которое они здесь применяют для верхней одежды. Они используют тюлений жир, смешанный с солью. Что спасает их, например, от такого явления, как ледяной дождь. Нет, это не град, когда с неба падают кусочки льда. Выглядит это как обычный дождь — с неба вода падает жидкой. Но температура ее настолько низкая, что попадая на любую поверхность, она тут же замерзает. В общем, предложение жирового покрытия для оболочки люфтшиффа не лишено здравого зерна, когда вернусь, обязательно посчитаю его эффективность и стоимость.

Розан некоторое время провел в моей рубке, я даже позволил ему некоторое время постоять у штурвала. Кажется, что именно в этот момент он был наиболее готов к общению. Проклятье, если бы эти отшельники были хоть немного более общительными, как много они могли бы привнести новых идей! Герр Розан был женат, у него трое детей, но полгода назад его жена поставила ему ультиматум — или семья, или полярная станция. Раз он здесь, думаю, ясно, какой выбор он сделал.

Как я уже писал, завтра на рассвете... Вот проклятье! Здесь ведь нет никакого рассвета, солнце в это время совсем не садится. Оно скатывается к краю неба и продолжает катиться по горизонту, словно мяч, а потом отрывается и карабкается по небу вверх. Небо здесь тусклое, совсем не такое как у нас. Ярких цветов вообще немного — сплошные полутона. Но я понимаю того же герра Гартенссана, который прикипел к этим местам душой и не готов променять их ни на что другое.

Как ни странно, легче всего местный климат принимает фройляйн Лисбет. Я был с самого начала против ее участия в экспедиции, но Ледебур устроил форменную истерику и настоял, что его вертлявая и во все сующая свой длинный нос ассистентка поедет с нами. Сейчас я готов взять свои слова обратно. Эта фройляйн сделана из стали, не иначе. У Адлера и Зеппа очень тяжелая акклиматизация, они все время мерзнут, стучат зубами и стараются закутаться во все одеяла и пледы сразу. Так вот эта Лисбет, продолжая носить длинные юбки и делать прическу, занята тем, что бегает от одного к другому, поит их горячим бульоном и чаем и шутит, чтобы поднять боевой дух. Я даже не посчитал зазорным извиниться за свои несправедливые мысли на ее счет. Так знаешь, что мне сказала эта замечательная фройляйн? «Герр гауптман, кто же будет заботиться о них, если не я? Принести вам бульона? Я знаю замечательный рецепт, прогревает до костей!» Рад, что мы подружились, хотя она бывает язвительной и злоязыкой.

Что еще тебе рассказать? Волнуюсь ли я? Вне всяких сомнений. Да, наш метеоролог выдает очень благоприятный прогноз на ближайшее время, и герр Дальф, сеймсвилльский метеоролог с «Кальтерланца» с ним полностью согласен. Но дело же, как ты понимаешь, не только в погодных условиях.

Долгое время с нами не будет никакой связи. Мы пройдем над морем до архипелага Мювенинзель, потом вдоль Стейнкрона — гряды рифов в форме длинной дуги — до следующей группы островов, которым так и не дали названия. А потом вернемся к побережью и будем двигаться дальше на восток, пока не достигнем полуострова Шарфеншнабель. Если все пойдет по плану, иногда мы будем выходить на связь, только вот отправлять письма, увы, я не смогу. Так что надолго замолкаю.

Г.К.

P.S. Я знаю, что ты просила меня не делать этого, но все же... Если вдруг мы не вернемся, то знай, что я завел депозит на твое имя. Ты отказываешься брать от меня деньги, пока я жив, но тебе придется это сделать в случае моей кончины. Как только гибель нашего люфтшиффа будет доказана или пройдет год с момента начала экспедиции, а мы не вернемся, то к тебе на порог явится мой анвальт и сообщит данные. Можешь делать с этими деньгами все, что хочешь«.

Шпатц вошел в аудиторию и огляделся. Большая часть мест в амфитеатре была свободна, заняты только первые и последние ряды. На «галерке» устроилась кучка молодых людей, которые вряд ли планировали внимательно слушать лектора. Первые же ряды оккупированы людьми постарше, многие из которых были совершенно не похожи на студентов. Никакой записи на выступление лектора Рапотонена не велось, приходить мог кто угодно. Шпатц почти забыл это имя, после разговора с Мозером и Нойхоффом много всего произошло, но на выходе с занятия с лектором Виттельсбахом наткнулся на анонс, вспомнил, и решил заглянуть из любопытства.

Шпатц устроился в третьем ряду, удобно вытянул ноги и принялся ждать начала лекции. Никаких подробностей в объявлении не было, так что о чем пойдет речь, Шпатц не знал. Единственной женщиной в аудитории была строгая седая фрау в массивных очках, остальная публика состояла целиком из мужчин. В общем-то, это было неудивительно — девушки если и ходили на занятия в Стадшуле, то, в основном из практичных соображений: или получить специальность, или познакомиться с будущим мужем. Лекция Рапотонена не входила ни в один из профессиональных курсов, так что аудиторию составляли люди двух типов — либо любопытствующие и увлеченные, либо те, кому просто негде было скоротать время между другими занятиями.

— О, все уже собрались? Отлично! Отлично! — сутулый сухонький Рапотонен встал за кафедру и, прищурившись, осмотрел собравшихся. — Нас сегодня немного, но это даже хорошо, значит здесь только свои, и можно быть сколь угодно смелым в высказываниях. Верно я говорю?

С дальнего ряда раздался характерный звон, потом что-то стеклянное покатилось по полу.

— Желаю дальним рядам приятно провести время, — лектор помахал рукой. — Вы же помните, что на выходе нужно будет бросить билетик с отзывом в урну с моим именем?

В задних рядах засмеялись.

— Оставьте возмущение, герр Куртиц, вы же сами были молодым! Они будут веселиться в своем кругу и нисколько нам не помешают. А количество билетиков, которое они дают вашему покорному слуге, позволяет нам с вами собираться в удобной аудитории, где светло и сухо. А не ютиться на скамейках в парках или на частных квартирах, как делают многие мои коллеги. Так что наш симбиоз всем выгоден. Ваше здоровье, герры студенты! Ну-с, давайте начнем! Сегодня мы с вами будем говорить о трех теориях происхождения виссенов. О нет, на самом деле их гораздо больше! Но ни одну из них не удалось убедительно доказать. Что? Ах да... Я обещал про экспедицию... Давайте так, я быстренько расскажу основной материал, а потом, если не будет вопросов и останется время, мы с вами пообщаемся в вольной форме. Итак, думаю, что всем вам известна базовая теория доктрины о чистоте крови — генетическая концентрация порока. Работа герра пакт Готтесанбитерсдорфа изобилует сложной терминологией, так что объясню простыми словами. Человечество в целом можно воспринимать как единый организм, и каждая его частичка занимает определенную роль и играет определенную функцию. Но, как и в человеческом теле, в нашей с вами популяции появляются вредные вещества. Больной и слабый организм будет страдать, пытаясь приспособиться сосуществовать с этой отравой. Организм здоровый и сильный начнет отвергать и извергать негодные субстанции. Рассмотрим на примере фурункула. Наверняка все сталкивались с этими болезненными нарывами, верно? Итак, если гнойник начать холить и лелеять, смазывать и смягчать кожу вокруг, то гнойная отрава расползется по тканям вокруг и породит множество других заражений. Человек начнет страдать еще больше, у него начнется горячка, а может и заражение крови. Если же данный фурункул немедленно вскрыть и прижечь ранку, то воспаление быстро закочится, и человек забудет о том, что оно вообще было. Теперь перейдем к социуму. В старые времена, когда уровень цивилизованности и образованности был неизмеримо ниже, чем сейчас, человеческие пороки — агрессия, алчность, зависть и прочие — были как бы растворены в общем народном котле. Насилие и жестокость, похоть и развращенность сопутствовали человеку с рождения и до смерти. Прошли годы. Мы приручили электричество, поднялись в небеса, покрыли страны сетью железных дорог, а главное — выработали морально-этический кодекс цивилизованного человека, — пороки никуда не делись. Они так и остались с нами, как естественные симбионты наших личностей. Только теперь они не растворены в каждом человеке по малой капле, они находят наиболее слабые точки и атакуют их. И на теле человечества, словно фурункулы, появляются виссены. Получается, что мы сами, встав на путь технического и морально-этического прогресса, спровоцировали их появление. Чтобы выжить, пороку пришлось освоить новые силы и наградить своих носителей новыми возможностями. Вы все знаете, какой вывод герр доктор делает дальше — раз виссены и есть наше порождение, то наш долг своевременно уничтожать эти отравленные ростки. Промедление или так называемое милосердие может привести к плачевным последствиям — тело нашего с вами человечества покроется язвами новых пороков, что, несомненно, отбросит нас в темные века, когда яд насилия и жестокости был нормой жизни, а не случайным нарывом. Не буду приводить множество исследований в пользу этой теории, мы с вами все с ними знакомы. Давайте пойдем дальше.

Лектор Рапотонен ненадолго замолчал, оглядел аудиторию, набулькал в стакан воды из стеклянного графина, сделал глоток и продолжил:

— Вторая теория менее известна, как и имя ее автора. Корни этой теории прослеживаются во всей философской мысли Чандора. Для начала, краткий экскурс в историю. Как известно, Чандон возник на руинах погибшей некогда страны, чье название давно кануло в небытие. Варварские племена, заселив древние развалины, остепенились, цивлилзовались, ступили на путь технического прогресса, и, как некоторые из них ошибочно утверждают, впитали древнюю мудрость тех мест. Но, как мы с вами понимаем, что ценность мудрости саморазрушившейся цивилизации крайне мала, так что не буду на этом останавливаться. И тем не менее, у чандорских философов родилась теория происхождения виссенов, не лишенная оригинальности. Философы Чандора всегда ставили духовное развитие выше физического. Их путь к величию — это умерщвление плоти, и многие из вас, должно быть, видели портреты истощенных чандорских мудрецов, я прав? Да, вижу вы киваете... Не будем сейчас подвергать порицанию и сомнению их путь, наша с вами цель — познание. А в процессе его не стоит отвергать и отрицать что бы то ни было. Хоть мы с вами и далеко ушли от мира зверей, кое-что нам иногда напоминает наше родство с животным началом. Например, рождаются младенцы с хвостами. Или с третьим веком. Или с заячьей губой. Это физические уродства, они видны невооруженным взглядом. Но есть и невидимая часть — уродства моральные. Вещь более грозная, потому что обнаружить ее при рождении практически невозможно. И если животные уродства роднят нас с неразумными тварями, то происхождение моральных определить сложнее. По утверждению чандорцев, руины цивилизации, на которых они поселились, принадлежали не человеческим существам, но родственным. Тем, кто предшествовал человеку. Нашим с вами предкам. Их времена давно прошли. Они выполнили свою функцию, породив нас с вами. Виссены же — это те, в ком дремлют ветхие останки предшественников. Осколки прошлого. При всей чуждости философии чандорцев, они пришли к тем же выводам, что и герр Готтесанбитерсдорф — от виссенов нужно избавляться. Как от гирь на ногах бегуна. Потому что сам факт наличия подобного явления тормозит духовное развитие. Резюмирую. Чандорская теория предыдущего звена бесконечной цепи утверждает, что человек находится на пути к следующему, более высокому этапу. И чтобы на него перейти, нужно избавиться от мешающих естественному ходу событий следов прошлого.

— То есть, вы считаете, что все эти древние развалины, которыми так любят кичиться чандорцы — это останки цивилизации виссенов? — фрау поправила очки, посмотрела сначала на лектора, потом на остальных слушателей.

— И да, и нет, фрау Гиршиц, — Рапотонен спустился с кафедры и начал ходить взад-вперед. — Давайте я сначала изложу точку зрения самих чандорцев, а потом прокомментирую со своей стороны, хорошо? Существа, населявшие башни и зиккураты мертвых чандорских городов виссенами в настоящем смысле не были. Это был иной биологический вид, схожий с нашим лишь отчасти. Люди, такие как мы с вами, появились позже, когда та цивилизация уже пришла в упадок, оставив после себя лишь крохотное число представителей. Причем возможностью скрещиваться с человеческой расой почти никто из них не обладал. Почти. Среди предшественников оказались те, кто способен был оплодотворить человеческих женщин. Малая горстка, они были уродами среди своих соплеменников. И вот именно это наследие и породило виссенов.

— Герр лектор, но получается, что чандорская теория ничуть не противоречит доктрине грязной крови! Герр Готтесанбитерсдорф практически не вдается в подробности, откуда именно взялась в человечестве грязная кровь, но и чандорцы, и вейсландцы сходятся в одном — виссенов надо уничтожать, — сказал лысеющий полноватый мужчина со второго ряда.

— Да, все верно, — Рапотонен остановился напротив собеседника и кивнул. — Я уверен, что герр Готтесанбитерсдорф подробнейшим образом изучил все имеющиеся на этот счет точки зрения.

— У меня есть вот какой вопрос, герр лектор, — высказавшийся поднялся. — Может ли виссен родиться в семье обычных людей?

— Такое возможно только в том случае, если кто-то один из этой пары избежал проверки на грязную кровь. Или фальсифицировал результаты, герр Хейзенхофф, — Рапотонен снова встал за кафедру. На верхних рядах послышались смешки, упало и покатилось что-то стеклянное.

— А еще виссен может родиться, если один из пары рогатенький! — сказал молодой человек в щегольской кепке и клетчатом костюме, сидевший в самом центре компании на галерке. Лысеющий мужчина, затеявший этот разговор, нахмурился, бросил быстрый взгляд назад и сел.

— Давайте перейдем к третьей теории, — быстро произнес Рапотонен, чтобы прервать неловкую ситуацию. Создавалось впечатление, что случайных людей на лекциях Рапотонена попросту не бывает. Что это скорее сложившийся кружок по интересам, где все уже давно знают друг друга по именам, а на случайных людей обращают внимание далеко не с первого раза. — Направленная мутация. Эта теория допускает существование рядом с нами и параллельно нам высокоразвитых и высокоразумных существ, которые и инициировали этот социально-биологический эксперимент. В определенный момент времени часть людей подвергли облучению, повлекшему необратимые изменения. Мутанты-виссены были помещены в среду людей, с целью порабощения человечества. Несмотря на то, что у этой теории множество допущений, в том числе и источник мутации, сторонников внешнего вмешательства существует немало...

— Герр лектор, а есть ли какие-то свидетельства о том, что сами виссены думают о своем происхождении? — неожиданно для себя спросил Шпатц.

— Интересный вопрос, молодой человек, — Рапотонен вновь спустился к кафедры и подошел к окну. — И опасный вопрос. Кстати, я вижу вас в первый раз, как ваше имя?

— Шпатц Грессель, герр лектор.

— Очень приятно, герр Грессель, — Рапотонен сцепил руки в замок сделал несколько шагов в сторону кафедры и остановился. — Я встречал немало текстов так называемого виссенского фольклора. Кстати, в нем встречается и рождение виссена в семье обычных людей, как некое знамение грядущих перемен... Однако правдивость этих текстов всегда ставится под сомнение.

— А как же виссенские города? — Шпатц внимательно смотрел, как на лице Рапотонена сменяются самые противоречивые эмоции.

— Так называемые виссенские города, герр Грессель, — поправил Рапотонен. — Никаких доказательств того, что существовали государства виссенов не существует. Что же касается этих загадочных городов, о которых вы спрашиваете... Вы же имеете в виду гипотетический город, который отправился искать наследник Фогельзангов на своем люфтшиффе, верно? Так вот. Сами по себе звездчатые города — это не тайна. На настоящий момент их обнаружено четыре. Главная их загадка в том, что они довольно причудливо разбросаны по миру, но покинуты они были примерно в одно время — около пяти веков назад. Но построили ли их виссены, мы сказать не можем.

— А не могли это быть те же самые, кто подверг человечество направленной мутации? — вступил в разговор седой благообразный старик из первого ряда.

— Возможно... Возможно...

— Простите, я немного запуталась, — вновь заговорила фрау Гиршиц. — Чандорские развалины и звездчатые города — это одно и то же?

— Нет-нет, ни в коем случае! — Рапотонен замахал руками. — Звездчатые города мало изучены ввиду их труднодоступности. И некоторых... гм... неизвестных опасностей. Все шесть экспедиций потерпели либо полную, либо частичную неудачу, поэтому расположение развалин было засекречено, во всяком случае на территории Шварцланда. Чтобы не провоцировать молодежь совершать ненужные подвиги, так сказать.

— Но исследования продолжаются? — спросил Шпатц.

— В рамках разумной необходимости, герр Грессель, — Рапотонен усмехнулся. — Ваш покорный слуга неоднократно пытался доказать необходимость более вдумчивого изучения этого феномена, но, как видите, пока безуспешно. У нашего с вами государства сейчас есть более важные дела, требующие финансовых, человеческих и научных ресурсов. Впрочем, давайте не будем о моей головной боли. Я здесь для того, чтобы те знания и сведения, которые мне удалось собрать, достигли всех заинтересованных ушей. Кто знает, может среди вас найдутся те, кому это интересно не менее, чем мне. Да-да, я с нетерпением жду возвращения полярной экспедиции Фогельзанга, хотя почти уверен, что звездчатый город его интересует в меньшей степени, чем некоторые... другие вещи. У нас с вами еще час, я могу рассказать вам о третьей горной экспедиции, которая была частично успешной. Готовы? Или может быть продолжим тему теорий происхождения виссенов и докторов, развивающих эту тему?