Преданная (СИ)

Глава 15

Юля

— Располагайтесь, Юлия Александровна. Впереди у нас с вами шикарная ночь, — я прекрасно считываю иронию в голосе Тарнавского. Не верю ни галантности, ни улыбке. Он открывает для меня дверь в свой кабинет. Я мажу взглядом по лицу мужчины и захожу, не ответив.

Раздражение и злость почти поровну распределены между Смолиным, которому присралось явиться к Лизе, и Тарнавским, которому присралось вызвать меня… Чтобы что?

Привычным уже жестом вожу по голым плечам, окидывая взглядом творящийся в кабинете хаос.

Материалы везде. Ими завален стол. Кресло посетителя. Частично диван и маленький журнальный столик.

Несколько папок раскрытыми лежат на окне.

Видимо, до меня здесь происходил живой творческий процесс.

Звук мужских шагов за спиной пробегается по позвоночнику мурашками. Оглядываюсь. Ловлю взгляд на себе.

Такой же, как на крыльце. Тарнавский не слепой. И сегодня даже вид не делает. Ползет по ногам. Ягодицам и пояснице. Выше…

Добирается до глаз, как и Смолин, и тоже смотрит в них прямо.

— Со свиданки дернул?

Спрашивает без намека на сожаление или угрызения совести.

Не могу понять, мой мозг работает чертовски быстро или наоборот — медленно, как улитка. Пока я молчу — Тарнавский успевает вскинуть бровь.

Развернувшись к нему лицом, вру:

— Да.

Усмехается и опускает голову ненадолго.

Сказала бы, что на Дне рождении подруги, разговор мог бы развиться. А так… Я помню, что мои парни его не интересуют. Им я могу изменять.

Слегка качнув головой из стороны в сторону, Тарнавский снова поднимает подбородок и смотрит мне в лицо.

— Сожалею.

Ни капельки не верю. Мне кажется, он даже рад. Может быть сам очень устал и ему приятно, что вечер испорчен не только у него.

Не знаю. И разбираться не хочу.

Только помочь и смыться.

А еще протрезветь.

В такси я старательно рассасывала ментоловый леденец. Теперь во рту до боли холодно, но в голове все еще туманится.

Первой отвожу взгляд на папки. Счет про себя помогает не концентрироваться на давящей атмосфере вокруг.

Тарнавский — уставший и как будто злой. Я тоже зла и напугана.

Лучше бы Лену свою позвал. Или она как юрист — не очень?

От собственных мыслей самой же смешно. Типа ты прям охуеть какой юрист, Березина. Когда успела?

Облачаю в цивилизованную форму «вы меня пригласили, чтобы я как елка в новый год посреди комнаты стояла?» и осторожно спрашиваю:

— Что я должна сделать?

Незаметно выдыхаю и несколько раз быстро смаргиваю, когда вслед за мной Вячеслав тоже переключается.

Обводит взглядом свой же кабинет. Подходит к столику и берет в руки увесистую папку.

Я даже не знаю, из-за чего больше волнуюсь: своего внешнего вида, состояния, задания или из-за того, что мы с ним ночью вдвоем в абсолютно пустом суде.

Мужчина в несколько шагов приближается. Между нами — папка. Ноздри щекочет знакомый уже запах, на который реагирует тело.

Я вслушиваюсь в глубокое ровное дыхание и стараюсь сдержать свое. Желание казаться для него лучше, чем являюсь, и саму смешит, но…

— На следующей недели заседание. Я сел разбираться. Дело и так сложное; а стороны еще и нахуевертила. Расчёты задолженности не сходятся. Надо пересчитать. Актов целый том. Где-то суммы сходятся, где-то нет. Номера не всегда. Упоминается два договора, а приложен один. Может быть ошиблись. Может быть наебывают. Мы должны разобраться, кто.

В кабинете становится тихо. Я перевариваю.

Это… Не выглядит слишком личным. Не кажется опасным. Не думаю, что будет так уж сложно…

— А вы мне скажете, как…

Спрашиваю, выставляя вперед руки. Судья передает мне тот самый том. Тяжелый, зараза. Я даже чуть приседаю.

Реакцией получаю коротко вздернутые уголки губ, но забрать назад Тарнавский не предлагает. Что ж…

— Обещал же, что научу, Юля…

Не знаю, почему, но на эти слова реагирую бурно. Сбившееся дыхание выходит слишком явным выдохом. Взгляд слетает в сторону. Прокашливаюсь и сжимаю губы.

А я обещала, что буду преданной. И что?

— Я у себя тогда, — хочу обойти Тарнавского, но он придерживает за локоть. Кивает на диванчик.

— Вдвоем давай. Не хочу туда-сюда мотаться. Орать.

Киваю, хотя в реальности я не в восторге. Мне и так сконцентрироваться будет сложно, а под его пристальным наблюдением еще труднее, но не протестую.

— Хорошо.

Кладу папку обратно на столик и начинаю переставлять те, которые лежат на диванчике, чтобы освободить себе место.

Была бы благодарна Тарнавскому за сниженный градус внимания, но он с интересом следит.

А я ругаюсь с собой же из-за дурацкого платья. Наклоняюсь — подскакивает. Тяну вниз — стыдливой идиоткой себя чувствую.

Не оглядываюсь, не хочу знать, что там у него за выражение на лице.

Слетает бретелька. Надвигаю обратно.

Слышу, как Тарнавский прочищает горло. Не сдержавшись, смотрю украдкой. Он отмирает наконец-то, обходит стол, воротник рубашки поправляет, а я, покраснев, плюхаюсь на диван.

— Я начал делать так, Юль…

Сначала мне кажется, что я не разберусь и за неделю. Потом втягиваюсь. Монотонная механическая работа — это именно то, что нужно моему слегка пьяному мозгу. На пятнадцатом акте я уже на автомате выцепляю взглядом дату, номер, суммы. Сравниваю их с открытым на ноутбуке моего судьи балансом. Немного меняю табличку. Как самой хочется верить — усовершенствую. Помечаю цветом расхождения.

Тарнавский в свою очередь берет в руки другую папку, устраивается более чем вальяжно (закинув ноги на угол стола) и начинает читать.

Минут сорок в кабинете не звучит ни единое слово: только наши дыхания и шуршание бумаги, нажимы на тачпад. Потом Тарнавский выходит. Передо мной не отчитывается, но ясное дело — в уборную, покурить, по телефону поговорить… А я остаюсь наедине с его распароленным компьютером.

Если Смолин узнает, сколько возможностей я просрала, убьет. Я бы убила. Но, свернув разом все окна, пялюсь на чистый экран. С него на меня — бойцовская собака. Почему ты мне постоянно угрожаешь? И почему я почти тебя не боюсь?

Прислушиваюсь к себе и понимаю, что нет. Не могу. Даже пьяная. Возвращаю на место документы и продолжаю сверять данные.

Когда Тарнавский возвращается — дергаюсь. Ловлю на себе взгляд. Ерзаю и прокашливаюсь.

— Не холодно? — Мотаю головой в ответ на вопрос. — Вот и отлично. — А потом сверлю недружелюбным взглядом широкую спину, когда судья берет со стола пульт и включается кондиционер.

Мне и жарко-то не было, но об этом уже не спрашивают. Температура понижается на несколько градусов. Мой условный комфорт стремительно летит к чертям.

Я стараюсь игнорировать тот факт, что прохлада вытрезвителя ни черта не трезвит, а вот сжавшиеся в тугие горошинки соски отлично проявляет. Черт.

Смотрю только в папку. На экран. Листаю. Листаю. Листаю.

Вздрагиваю, слыша, как судейский телефон вибрирует. Хочу я того или нет, фокус внимания смещается. Я корю себя, но прислушиваюсь.

Как самой хочется верить, наблюдаю незаметно. Сейчас он выглядит менее собранным, чем обычно. Явно устал. Подносит телефон к уху и ведет по волосам от затылка до лба. Забавно ерошит. Сердце как-то странно сжимается. Потом назад. Улыбается.

— Приветствую, Константин Игоревич, — испытываю облегчение из-за того, что не Лена. И не другая какая-то женщина.

Стараюсь сосредоточиться на работе, но как же сложно! Все равно прислушиваюсь и присматриваюсь. Даже вопреки не самому приятному знанию Тарнавский меня манит. Очаровывает и пугает.

Улыбается кому-то другому, а оторваться не могу я.

Играет с ручкой. Смотрит на нее же. А меня разрывает между его пальцами и улыбкой. Мысли не туда. Облизываю губы. Получаю быстрый адресный взгляд.

Господи, вот дура! Представь, что у тебя беруши в ушах. И пожар внутри погаси.

Приказы ничего не дают. Сильнее злюсь. Лучше прислушиваюсь.

— Этого я делать не буду, Константин Игоревич. В апелляции собьют. Вам не поможет. Мне — дисциплинарка. Зачем?

Действительно, зачем?

Не знаю, о чем речь, но с Тарнавским полностью согласна. Вношу еще одну цифру в табличку и обозначаю желтым.

Сначала хвалю его про себя за то, что отказал, а потом сердце обрывается. Губы Тарнавского расплываются в безумно довольной улыбке. Он оставляет в покое ручку и смотрит в потолок.

— А здесь давайте подумаем, сколько это может вам стоить…

От двузначности сказанного стонать хочется.

Слишком шумно фыркаю. Снова получаю внимание. Тарнавский приподнимает бровь, я мотаю головой.

— Не сходится ни черта.

Вру, а в реальности мне сложно бесконечно разочаровываться. Как и верить без оснований.

Дальнейший разговор сливается в набор непонятных мне фраз и легких подколок. Скинув, Тарнавский ненадолго откладывает мобильный.

Смотрит на меня, но мне кажется, не видит. Думает о чем-то своем. Со вздохом берет только отложенную трубку. Судя по звукам, открывает какую-то игру.

Встречаемся взглядами, объясняет:

— Перегрузиться надо. Башка кипит уже.

Я киваю, хотя мое одобрение и явно никому не нужно, и неприкрыто наблюдаю, как судья мочит птичек. Прокашливаюсь, поднимает взгляд.

— О вас сплетничают. Вы знаете?

Улавливаю в судейской мимике удивление.

— Обо всех сплетничают, Юля. — Но Тарнавский почти сразу парирует.

Снова откидывается на спинку кресла. Смотрит в экран. Кривится. Потом триумфует, сжав кулак. Столько счастья на ровном месте…

Напоминает мне сейчас не чиновника-взяточника, а парня-ровесника. Пропасть между нами вдруг перестает казаться такой непреодолимой. Или это потому, что я — все еще пьяная?

Мне казалось, разговор закончен, не заинтересовала, но проходит минута и судья уточняет:

— Что хоть рассказывают?

— О вас с Еленой… Много…

— Пусть.

Тарнавский хмыкает. Легкомысленное «разрешение» возмущает.

Остывшая под кондиционером кровь начинает разгоняться. Мне никто не разрешал делать паузу в работе, но тоже откладываю папку.

— Вы не боитесь так открыто… — Хмурюсь и задаю вопрос, который мучает давно. Тарнавский ловит мой взгляд. Я киваю на телефон.

Улавливаю напряжение. Комната становится ощутимо уже. Расстояние между нами — не таким уж и безопасным.

— Что? — Убеждаюсь, что и газлайтит он так же превосходно, как очаровывает. Я и сама теряюсь, ведь действительно: что? На меня смотрят абсолютно честные, чистые глаза. Не подкопаешься.

И если раньше это расшибло бы меня в лепешку, то сегодня я почему-то усмехаюсь.

Опускаю голову. Смотрю в экран ноутбука. Мне еще ебаться и ебаться, если честно.

— А ты что, боишься? — Отрываюсь от строчек и столбиков. Читаю во взгляде работодателя искреннюю заинтересованность. Или не искреннюю. Я уже не знаю.

Колеблюсь. Думаю о собственной безопасности.

Тарнавский тем временем откладывает телефон. Птички, до свидания.

— Немного.

— Жалеешь, что связалась со мной?

Конечно, да. Но вслух умничаю:

— Невозможно добиться успеха, убегая от ответственности. Я учусь.

Становится тихо. Не знаю, о чем думает Тарнавский, но я перевариваю свои же слова.

Они хоть и на пьяную голову, но вполне трезвы.

Взгляд судьи тоже внимательный. Исследует. Перемещается. Во мне как по щелчку выключается стеснение. Я позволяю.

Он тянется за пультом и выключает наконец-то дурацкий обдув.

На мою философию не реагирует. Глаза с меня перемещаются на ноутбук:

— Покажи, что сделала.

Прим. автора:

Газлайтинг — это форма психологической манипуляции, при которой манипулятор отрицает произошедшие факты, пытаясь заставить собеседника сомневаться в собственных воспоминаниях и изменяя его восприятие реальности.