Преданность

ЭЛЕН

Тут у нас в коллеже вчера случилась целая история: похоже, кто-то из учеников повадился лазить за шкаф, которым перегорожен проем под спуском в столовую; вроде бы уборщица нашла там какие-то бумажки или еще что-то, чего неделю назад не было, и со ступенек лестницы оно туда попасть никак не могло. По ее словам, такое случается не в первый раз. Директор тут же отреагировал и распорядился полностью перекрыть доступ. Под шкаф запихали два мешка с цементом. Во-первых, ученики должны быть все время у нас под контролем и, значит, на виду, без всяких тайных закоулков, а во-вторых, вдруг бы кто-то застрял под шкафом, это же опасное дело. Когда мне показали место преступления, проникнуть туда было уже невозможно. Я подумала, каким надо быть тонким и ловким, чтобы пролезть под шкаф, и еще — это как надо было хотеть спрятаться. Во что бы то ни стало.

События такого рода обычно будоражат наш маленький мирок несколько дней подряд, и каждый тут же выступает со своим анализом или гипотезами, кто во что горазд. Надо же чем-то развлекаться.

В тот день Фредерик ждал меня после уроков. Он хотел со мной поговорить. По вторникам у нас занятия заканчиваются одновременно. Он сказал, что я кажусь ему напряженной, усталой. Он не знает, то ли вся эта история так на меня подействовала, то ли что-то другое, связанное с моими навязчивыми мыслями или запустившее их. Он так и сказал: навязчивые мысли. А я достаточно хорошо его знаю: если он употребляет какой-то термин, то полностью осознает его значение.

Несколько лет назад Фредерик обнял меня. Все только что вышли с жуткого, бесконечного педсовета, где мы с ним схлестнулись с остальными преподавателями третьего Е сразу по нескольким вопросам[1]. Я была совершенно измочалена. Надоело смотреть, как при определении профориентации учеников зачастую направляют по заведомо тупиковому пути просто потому, что соответствующий класс еще не заполнен, потому что так проще, потому что ребенок пристроен и нет риска, что родители заявятся в коллеж скандалить. Во время совета я несколько раз брала слово. Я удивлялась, возмущалась, оспаривала решения, я шла в бой, и Фредерик поддерживал меня. По трем ученикам победа осталась за нами, и мы избавили их от решения по остаточному принципу, по лени или от бессилия, которое они сами ни в коем случае не приняли бы. На выходе Фредерик предложил мне выпить вина. Я согласилась. Он давно мне нравился, но я знала, что он женат. Жена страдает какой-то тяжелой болезнью после рождения их второго ребенка. По крайней мере, так несколько завуалированно говорят в учительской, когда его там нет. А он не из тех, кто бросит больную жену.

Мы выпили по несколько бокалов, обмыли свои микроскопические победы. Сначала вспоминали недавнее собрание и передразнивали коллег, потом заговорили о себе.

Поздно вечером на улице, ведущей к метро, Фредерик вдруг прижал меня к себе. И так мы стояли, обнявшись, долго-долго. Я помню, как он гладил мне бедра, ягодицы, волосы. Сквозь тонкую ткань цветастой юбки я чувствовала, как твердеет его плоть — у самого моего живота. Но он не поцеловал меня.

Это могло бы стать началом романа. Слишком рискованного для нас обоих. Так он мне и сказал несколько дней спустя. У него нет права влюбляться.

Подруги, которым я рассказала, все только усмехались. Типичная мужская отговорка. Трусливое бегство женатого мужчины. Наверное, они были бы правы, если бы мы до этого переспали. Но мы не стали любовниками.

Мы остались коллегами: соратниками, единомышленниками. У нас общие взгляды и убеждения, мы отстаиваем одни и те же позиции. Мы едины в борьбе — за неимением лучшего. Ну, хоть что-то.

Фредерик действительно хорошо меня знает, пусть мы и не целовались взасос. Но тут он ошибся. Волноваться надо не из-за меня.