Преданность

СЕСИЛЬ

Плюс разговоров с самой собой — возможность хохмить. Я знаю отличные хохмы — брат научил, когда мы были маленькие. Просто катались со смеху.

Тут я недавно ради смеха стала говорить сама с собой с английским акцентом, это было очень весело — надо сказать, я его здорово изображаю. С ума сойти, как это снижает трагизм ситуации. Ну почти как если бы меня подбадривала Джейн Бир-кин. Но это была, конечно, я, и никто другой, и говорила я сама с собой, да-да, вслух, сидя дома в гостиной. И кстати, обсудила почти все насущные темы. Я рассказала об этом доктору Фельсенбергу. Он захотел узнать, кого именно или что именно я от себя отодвигаю или отстраняю с помощью английского акцента.

Отец давно умер, Тьерри в конце концов ушел из дому. С тех пор мать живет одна в маленькой квартирке на первом этаже корпуса В. Мэрия выделила ей двухкомнатную взамен четырехкомнатной, в которой мы все когда-то жили, так что теперь квартплата меньше и мама может жить нормально. Она не из тех, кто жалуется.

Я тут недавно ей звонила — без какой-либо задней мысли, просто взяла телефон и набрала номер. Она удивилась: я звоню нечасто. Я сказала, что хотела ее услышать, вообще узнать, как она поживает, тут настала небольшая пауза, и потом она спросила, все ли у меня в порядке. Я сказала, что да, и повисла новая пауза. Мать никогда не задает мне прямых или конкретных вопросов, я живу в мире, который кажется ей слишком далеким от нее. Я знаю, что Соня время от времени ее навещает. Мать подает чай с печеньками, разложив их веером по тарелке. А потом складывает в коробочку, чтобы дочь могла забрать домой. Я сказала, что в следующий раз приду с Матисом. После новой паузы мать сказала: «Ладно, буду ждать», словно в жизни и нет ничего между минутой, когда дают обещание, и минутой, когда его выполняют.

Мадам Дестре не ответила на мою просьбу о встрече. По-моему, это вообще уже ни в какие ворота. Вроде бы классный руководитель пятого В — и не отвечает, когда надо просто поговорить с родителем индивидуально, вне этих их бесконечных родительских собраний, которые они проводят два раза в год. Я несколько раз заходила на сайт коллежа, снова и снова отправляла ей запрос и потом в конце концов позвонила. Мне сообщили, что она болеет, но долго ли будет отсутствовать, не сказали. Надеюсь все же встретиться с ней, когда выйдет.

Внешне ничто не изменилось. Уильям никогда не поминал тот ужин у его друзей. Для него все это наверняка выглядит незначительным инцидентом. Ну, вспылила под настроение. Наверное, он как-то отшутился и налил себе еще вина. Не уверена, что Уильям заметил, что я его сторонюсь. Мы уже много недель не спим вместе, но такое у нас бывало. Он, верно, думает, что я сейчас переживаю одну из тех непонятных фаз, которыми размечена жизнь женщины. Гормон взыграл, а что еще? Он вообще рассматривает женщин под этим углом, судя по текстам Вилмора.

На самом деле я перестала ломать голову.

Я перестала включать компьютер после того, как обнаружила, что у мужа есть еще и аккаунт в «Твиттере», который позволяет ему гораздо жестче, но по-прежнему скрытно комментировать все что вздумается и никогда не расплачиваться за свои слова. Забавный мир, где можно анонимно извергать ушатами непристойности и экстремистские призывы и никто тебя не поймает за руку.

В тот вечер после ужина Уильям присел ко мне на диван. Он обнял меня за плечи, и я почувствовала, что вся напряглась, его ладонь жгла мне кожу сквозь трикотаж кофточки. Он сказал, что ему еще надо поработать — к сожалению, важный отчет к завтрашнему дню, для руководителя департамента.

Я несколько секунд смотрела на него, сначала молча, а после спросила:

— Ты точно ничего не хочешь мне сказать?

Он так хмыкнул, как делает обычно, чтобы скрыть смущение, он чувствовал, что вопрос не случаен, что он выходит за рамки привычного обмена репликами, к которым теперь сводится наше общение, — Уильям совсем не глуп. Он смерил меня вопросительным взглядом, он ждал продолжения. Я снова спросила:

— Ты действительно не хочешь мне ничего сказать… о себе, о том, что ты делаешь?

Дальше я двинуться не смогла. Не хватило духу. Но я уверена, что в этот момент он понял.

Он заколебался.

На десятую долю секунды.

Я увидела это, потому что хоть и не знакома с Вилмором, зато Уильяма знаю прекрасно: чуть дрогнуло веко, пальцы сомкнулись, легкий смешочек — так он обычно уходит от разговора.

Потом он коснулся моей щеки, быстро, украдкой — жест из нашей прежней, давней-давней жизни, до детей, до компьютеров, до мобильных телефонов, до Всемирной паутины.

Он встал. И, уже повернувшись ко мне спиной, обронил:

— Надумала неизвестно что.

Уильям закрылся в своем кабинете. По телевизору шел документальный фильм о производстве пиццы, рассказывали про пищевые добавки и модификаторы вкуса, которыми маскировали посредственное качество ингредиентов начинки, и такое мошенничество вскрылось только после долгого расследования, которое велось в полной тайне, со страшным риском и под тревожную музыку. Настоящий детектив. На самом деле мне было вообще плевать на сюжет, но я досмотрела до конца. В предыдущее воскресенье показывали расследование про кокосовые орехи. С каких это пор в прайм-тайм показывают по телевизору документальные фильмы про котиков или рубленые бифштексы?

Я несколько минут разговаривала сама с собой — хотелось это обсудить. Мой голос теперь не просто подбадривает меня — он высказывает мнения!

Из-за двери сообщила Уильяму, что иду спать. Убрала пару вещей, которые остались в кухне, и задернула шторы в гостиной.

Затем я проделала все, что предшествует отходу ко сну (снятие косметики, цветочный лосьон, ночной крем, крем для рук), — нечто вроде ритуала, который выполняют все женщины определенного возраста.

Я легла на кровать, вытянулась. Погасила свет. И тут в уме возникла фраза, так ясно, словно я произнесла ее вслух: «Выпустите меня отсюда».