Предположительно

1 глава

Выдержка из «Дети убивают детей: Портреты убийц подросткового и предподросткового возраста»

Автор: Джейн Э. Вудс (стр.10)

Некоторые дети рождаются заведомо плохими людьми. Просто и незатейливо. Эти дети не поддаются статистике. Ни воспитание, ни окружение не может быть в ответе за их поступки. Это не доказанная научно-наследуемая черта характера. Такие дети являются социологическим феноменом.

Такой тип ребенка прекрасно изображен в фильме 1950-х годов «Дурная кровь», основанном на романе Ульяма Марча. Это история о восьмилетней милой и, казалось бы, безвинной девочке, венце творения этой идеальной семьи, которую мать подозревает в убийстве. Очаровательная Рода — голубоглазая блондинистая принцесса, одетая на протяжении всего фильма в кукольные платьица, убивала всех, кто становился на ее пути.

Для того времени фильм стал настоящим потрясением: в качестве злодея выступала маленькая девочка, не менее невинная, чем все остальные. Люди не могли поверить, что ребенок способен на убийство. Даже сейчас мы находим это непостижимым.

Именно поэтому имя Мэри Б. Эддисон стало нарицательным. Мэри олицетворяет историю Роды и ставит перед нами вопрос: что-то побудило ее к этому или зло дремало в ней все это время?

В понедельник в дом залетела муха. На дворе было воскресенье, но она все еще была в доме, перелетая из комнаты в комнату, будто бы она стала нашим домашним питомцем. У меня никогда прежде не было питомцев. Осужденным за убийство не позволяет держать в групповом доме животных.

Я назвала его Гербертом. Он совсем малыш, не такой как другие огромные жужжащие мухи, так что до тех пор, пока он ни подлетит к вашему лицу или ни сядет рядом со стаканом апельсинового сока, вы его даже не заметите. Я удивлена тем, что он умудрился выжить в доме, полном преступников. Думаю, у него есть соответствующие навыки выживания, как и у меня. Быть незаметным, не привлекать к себе ненужного внимания. Точно так же, как я, он хочет тихую и спокойную жизнь, довольствоваться малым, и чтобы его не трогали. Но, подобно моей жизни, кто-то вечно подкрадывался к нему со спины, пытаясь прихлопнуть. Я сочувствую Герберту. Быть априори нежеланным гостем паршиво.

По ночам Герберт спит на вершине изогнутой арки, украшающей мой шкаф, который стал хранилищем для тех немногих вещей, которые у меня есть. Три пары джинсов, черные брюки, пять летних футболок и пять зимних, один свитер и водолазка. Никаких украшений. За исключением браслета на моей лодыжке: подарок от государства, чтобы они смогли следить за мной, подобно солнцу.

— Мэри! Мэри! Чем ты там, к чертям, занимаешься? Спускайся сейчас же!

Это Мисс Штейн, моя... честно говоря, не знаю, как вам ее называть, и к счастью, вам никогда не придется этого делать. Слезаю с верхней койки и направляюсь в ванну, в сопровождении проснувшегося Герберта. Я тут самая маленькая, поэтому, естественно, верхняя койка остается за мной. Таковы правила игры. Через месяц мне исполнится шестнадцать. Интересно, будут ли они праздновать? Ведь, дни рождения полагается отмечать, ведь так? Особенно такие знаменательные даты, как шестнадцатилетние. На последний свой юбилей — тринадцатилетие¹ — я все еще находилась в тюрьме. Вечеринку мне тогда никто не устроил. Моим подарком стал синяк под глазом и ушибленное ребро от Шантэль в местной столовой за то, что я просто дышала в ее сторону. Эта дама была сумасшедшей, но пометка «внезапные вспышки агрессии» поставлена вдоль всего моего личного дела.

В любом случае, я живу в этом доме вместе с еще семью девушками уже три месяца, но ни о каких днях рождения не шло и речи.

Полагаю, в детском доме такого понятия не существует в принципе. В этом есть определенный смысл. Нелегко праздновать день твоего рождения, когда все вокруг желают, чтобы ты никогда не приходил в этот мир. Особенно, если ты вылез и испортил все к хр*нам собачьим.

Я могу назвать парочку людей, которые хотели бы, чтобы я никогда не появлялась на свет.

Было бы здорово иметь шоколадный торт и мороженное, а может быть, даже воздушные шарики. Но этого хочу не я, а та маленькая глупая девчонка. Я не устаю напоминать себе, что она мертва. Прямо как Алисса.

— Мэри! Мэри! Где ты, черт возьми?

Насадка для душа напоминала мне моросящий дождь. Ненавижу душ. В детской тюрьме я принимала его по пять минут каждый божий день, вода лилась оттуда, как из пожарного шланга, оставляя на коже ощущения, будто меня избивали влажным полотенцем. До этого никогда не принимала душ, а плескалась в белой фарфоровой ванне, играя с пузырьками из лимонного мыла.

— Мэри! Черт побери!

Я клянусь, эта женщина может перекричать воду. Герберт жужжал над моими темными и курчавыми волосами, богато сдобренными гелем, пока я пыталась убрать их в конский хвост. Хотела бы я стать мухой. Настоящей мухой, сидящей на стене и наблюдающей калейдоскопом своих глаз за почти невидимыми крупицами, плывущими в воздушном пространстве, за мусором, сдуваемым ветром, падающими снежинками и капельками дождя. Этим я сейчас и занималась. Могу часами развлекать себя всеми прелестями небытия. Этому трюку научилась в доме сумасшедших. Я притворялась, что мертва для окружающего мира, чтобы они перестали задавать мне эти чертовы вопросы.

Но я не могла стать мухой. Не сегодня. Я должна подготовиться. Сфокусироваться. Быть в боевой готовности. Потому что через пару часов мне предстоит столкнуться с самой опасной, самой жестокой, самой коварной женщиной из всех ныне живущих: со своей матерью.

Расшифровка от 12 декабря. Допрос Мэри Б. Эддисон, возраст: 9 лет

Детектив: Привет, Мэри. Меня зовут Хосе. Я детектив.

Мэри: Здравствуйте.

Детектив: Не бойся. Твоя мама разрешила нам с тобой пообщаться. Принести тебе что-нибудь? Есть хочешь? Может, чего-нибудь съестного? Как на счет чизбургера?

Мэри: Ууух... чизбургер.

Детектив: Отлично! Я тоже люблю чизбургеры. А теперь не переживай. Я просто хочу задать тебе пару вопросов о вчерашнем вечере. Твои слова могут очень нам помочь.

Мэри: Хорошо.

Детектив: Потрясающе! Итак, Мэри, сколько тебе лет?

Мэри: Девять.

Детектив: Девять! Надо же, такая взрослая. Знаешь, сколько было Алиссе?

Мэри: Мама сказала, что ей было три месяца.

Детектив: Правильно. Она была совсем малышкой. Ты помогала своей маме заботится о ней, что именно ты делала?

Мэри: Эмм... я кормила ее и помогала ей срыгнуть... и всякое.

Детектив: Хорошо, а теперь, Мэри, расскажи мне, что случилось вчера?

Мэри: Я не знаю.

Детектив: Твоя мама говорит, что ты осталась в комнате одна. С Алиссой. Что вы спали в одной комнате.

Мэри: Уммм... Я не знаю.

Детектив: Уверена? Твоя мама говорит, что она плакала.

Мэри: Она не переставала плакать... Я не могла уснуть.

Детектив: Ты пыталась заставить ее прекратить плакать?

Мэри: Я не помню.

Сегодня я дежурная по кухне. Это означает, что я должна отскрести и отмыть каждый котелок и кастрюлю, пока Мисс Штейн будет засовывать туда свое белое толстое лицо. Она не знает ничего об уборке, но критика ей удается отлично.

— Мэри, по-твоему, это — чисто, тупица? Помой еще раз!

Государству потребовалось долгих шесть лет, чтобы понять, что я не несу угрозы для общества, после чего они вырвали меня из детской тюрьмы и направили к Мисс Штейн. По сути, меня перевели из одной тюрьмы в другую.

Понимаю, есть большая разница между тюрьмой и колонией для несовершеннолетних, откуда сюда попали другие девушки. Колонии созданы для беспризорников, которые ограбили винный погребок, угнали машину или по глупости попытались убить кого-то. А тюрьмы — для тех, кто совершил более значимые преступления, для таких как я.

Как бы то ни было, какой-то социальный работник закинул меня сюда со словами: «Это Мисс Штейн» и умчался прочь, прежде чем я успела по-настоящему познакомиться с этой женщиной. Большую часть моей жизни никто не считал нужным объяснять мне что-либо. За одним «потому что я так сказал» следовало другое. За эти шесть лет ни один взрослый не удосужился пояснить мне, почему со мной происходят те или иные вещи. Полагаю, убийцы не заслуживают уважения, поэтому я перестала на это надеяться.

Мисс Штейн захромала по кухне своими кривыми, толстыми и опухшими ногами. Вы, возможно, думаете, что, когда вес человека превышает центнер, он пытается как-то исправить это, сесть на диету. Но только не Мисс Штейн. Она по-прежнему съедает по целой коробке пончиков ежедневно.

— Мэри! Ты медленнее текучей патоки! Неужели так сложно помыть эти долбанные тарелки?

Не понимаю, за что Господь послал мне Мисс Штейн. Не понимаю многих Его поступков. Но мама всегда говорила мне не задавать вопросы, а просто молиться. Даже, когда дело касается толстых, противных белых теток, коей являлась Мисс Штейн.

— Я вижу жирное пятно в уголке! Как ты могла его не заметить, если заметила я?

Это был единственный совет, который мама дала мне. Просто молись. Бог со всем разберется. Ей никогда не приходило в голову, что иногда надо попытаться что-то сделать самой. Иногда мне хотелось закричать: «Бог немного занят, мам! Он не может все время находить твои ключи!» Она всегда была лентяйкой, ожидающей, что окружающие сделают все за нее.

Можно сказать, у нас с Богом была одна общая проблема.

Тара, одна из моих соседок, кидает тарелку из-под завтрака в раковину. Она крупная и черная, как смола, называю ее «Смоляная Тара». Но только у себя в голове, потому что я ни с кем не разговариваю. Разговоры влекут за собой проблемы, а эти девушки только и ждут, когда дам им повод. Это касается всех: я нема как рыба.

— Мой-мой, психичка, — ворчит она и со всей силы врезается в меня своим массивным плечом. Тара покушалась на жизнь своего парня, нанеся ему одиннадцать ударов ручкой, примотанной к линейке. Когда ее спросили, почему она не использовала нож, она ответила: «Потому что ножи слишком опасны.» Ей было семнадцать, но, казалось, что ее развитие остановилось на уровне пятилетки. Она, без шуток, все еще рисует в раскрасках и считает по пальцам, используя суставы, в случае, если число больше десяти.

На кухне показалась Киша, шлепая тапками по полу. В одной руке у нее была пилочка для ногтей, а в волосах все еще красовались бигуди.

— Боже мой, это место такая лажа! Мне безумно скучно! Здесь нет ни чего крутого! Знаешь, почему нас закинули сюда? Чтобы держать в этом дерьме, как в ловушке.

Она разговаривает не со мной. Просто выплескивает мысли на свою воображаемую аудиторию. Киша из бедного квартала на востоке Нью-Йорка. Я там никогда не бывала. Да даже в Бруклине не очень ориентировалась. Мама всегда говорила, что за пределами дома слишком опасно. Забавно, что, в конце концов, и внутри дома стало не безопаснее.

— Эти тупые сучки не понимают меня, — бурчит Киша, смотрясь в свое отражение в микроволновой печи.

Эта девушка опрокинула парту на учительницу по математике, тем самым приковав ее к инвалидному креслу. Она сделала это лишь потому, что неправильно ответила на вопрос. Большинство преступлений остальных девушек мало чем отличались от этих. Преступления на почве страсти, нервные срывы и, старое доброе, в неправильном месте в неправильное время. Мой грех был более психопатическим. Я была девятилеткой, которая убила младенца.

Предположительно. Они всегда используют это слово.

Все в этом доме знали, что я сделала. Или думали, что знали. Никто не спрашивал меня об этом, потому что, на самом деле, никто не хочет слушать историю о том, как я убила ребенка. Им даже не интересно, зачем я это сделала. Им просто нравится притворяться, что они и так обо всем знают.

Выдержка из Журнала «People»

Статья: «Девятилетняя девочка обвиняется в непредумышленном убийстве ребенка»

Девятилетняя девочка, чье имя останется неизвестным, обвиняется в смерти Алиссы Ричардсон. Это дело вызывает серьезные вопросы и порождает волну дискуссий. Кто должен выносить приговор: уголовный суд или комиссия по вопросам психического здоровья? Сможет ли столь молодой ответчик предстать перед судом?

Девочка, являющаяся дочерью няни, на которую была возложена опека над Алиссой, в настоящее время находится под стражей и должна будет явиться на суд в марте. В случае, если ее признают виновной, ей может быть назначен максимально допустимый, одиннадцатилетний, срок в колонии до достижения ей двадцатиоднолетнего возраста. Или же, она отправится в тюрьму для несовершеннолетних, до тех пор, пока девочке ни исполниться двадцать один год, чтобы потом быть переведенной на максимальный срок во взрослую колонию.

Воздух в групповом доме всегда спертый, будто мы живем в огромном старом ботинке, пахнущим кукурузными чипсами вперемешку со средством от насекомых. Я никогда не зову это место домом. Это не мой дом. Место, в котором ты опасаешься за свою жизнь нельзя считать таковым. Это «Флатландия»², основанная на личной выгоде. Со стороны, это обычное двухэтажное здание. Здесь четыре спальни, две ванны, гостиная/столовая, кухня, офис и почти достроенный подвал. Коридор напоминал приемную врача. Все это было для посетителей: членов семьи, социальных работников и офицеров по условно-досрочному освобождению.

— Мэри! Перестань летать в своих проклятых облаках и хватайся за швабру! Чтобы полы сияли!

Швабра. Волокнистый черный парик, прикрепленный к куску выцветшего желтого пластика. Она выливает на потертый пол смесь из отбеливателя и средства для чистки мебели. Это зловоние медленно прокрадывается по моему горлу, вынуждая зажать рот рукой, а глаза заслезиться.

— Что с тобой! Ты что, беременна? Не дай Бог, ты беременна!

Желтый линолеум становится еще чернее, когда на пол попадает слой грязи, накапливавшийся годами на этой швабре. Интересно, сколько девушек до меня пытались отмыть ей пол. Все это — мартышкин труд. Как бы сильно она не стремилась вылизать тут все до блеска, это не останавливает ни мышей, ни тараканов от их привычных ночных посещений. Пыль, тонким слоем покрывающая наши легкие, въелась в пропитанную кошачьей мочой мебель и в темные панельные стены, погружая весь дом в вечный мрак. Давайте скажем так, я жила и в лучших условиях. Хотя, опять же, видела и нечто похуже.

В дверной звонок позвонили. Это был не дружелюбный звонок, он больше напоминал гудение стиральной машины, завершающей свою работу.

— Риба! Открой дверь! — орет Мисс Штейн прямо у меня над ухом.

Мисс Риба — это наша система безопасности, а Мисс Штейн — заместитель командира, так же известная, как ее сестра. Она была более высокой и стройной версией Мисс Штейн. У нее были седые сальные волосы и огромные груди, которые она обматывала плотной тканью, чтобы притворяться, что у нее их нет.

— Хорошо. Хорошо, — кричит она из гостиной, восседая на диване. На ней надеты черные напульсники, а прямо под животом пояс для похудения, но я никогда не видела, чтобы она тренировалась или поднимала тяжести, помимо еды, которую она тут же направляла в свой рот.

На входной двери было семь задвижных замков, один запирался на ключ и один на щеколду, чтобы открыть их все требовалось не меньше пяти минут. Они говорят, что это для безопасности. Но, на самом деле, они просто хотят быть уверенными, что никто из нас не сбежит посреди ночи. Не то, чтобы я когда-нибудь думала об этом.

Ее хныканье слышно еще до того, как открывается дверь. Новенькая.

Я подбегаю к кухонному дверному проему, чтобы увидеть ее. Похожая на мышку белая девчонка с темно-розовыми губами и длинными запутанными каштановыми волосами. В руках у нее до боли знакомый мешок с выданной новой одеждой. Винтерс. Ее сопровождает мой офицер по условно-досрочному.

— Доброе утро, Джуди, Риба. Познакомьтесь со своим новым гостем, Сарой Янг.

Он передает им ее личное дело и похлопывает ее по плечу, желая удачи. Новенькая плачет. По-настоящему рыдает, задыхаясь в слезах. Я завидовала ей: я не плакала вот уже шесть лет. Мои слезы заледенели вместе с остальными эмоциями. Вероятно, она считает, что не сделала ничего плохого. Когда-то я тоже была такой.

— Спасибо, босс! Еще кто-то будет? — спрашивает Мисс Риба, выясняя, приведут ли им еще миньонов, которыми можно будет править. Мисс Штейн подписывает документы на его планшете, будто бы ей пришла очередная почтовая доставка.

— Не уверен. Не могу сказать точно.

— Ну, пошли, дитя. Покажу тебе твою комнату, — говорит Мисс Штейн и ковыляет по коридору. Мышка следует за ней.

— Спасибо, босс. Мы не подведем, — говорит Мисс Риба.

Он кивает и поправляет свой пояс. Я слышала, что он служил в армии, но потом получил ранение, именно поэтому он тоже ходил с хромотой.

— Есть какие-то проблемы?

— Я такого не наблюдала. Нет, сэр, — она зацепляется большими пальцами за карманы и становится в стойку Супермена, улыбаясь во все тридцать два зуба. Они были такими же желтыми, как кукуруза, и настолько острыми, что ими можно было бы прокусить камень.

Винтерс улыбается, затем кидает взгляд вдоль коридора и кивает мне.

— Эддисон.

Я киваю в ответ. С самого момента нашей встречи Винтерс не проявил по отношению ко мне ни грамма терпения.

— Ты доставишь мне уйму неприятностей, Эддисон. Точно тебе говорю, — сказал он тогда. Мне хотелось спросить, почему, но он не производил впечатление разговорчивого человека. Особенно, если дело касалось подростков.

— Держишься подальше от неприятностей? — спрашивает он.

Кивок.

— Проблем нет? — его глаза перемещаются к мисс Рибе, а затем возвращаются ко мне. Мисс Риба развернулась, всем своим видом давая понять: один неверный шаг, и мне целый месяц придется драить туалеты. Я пожимаю плечами.

— Эх. Ладно, тогда не буду вас беспокоить. Социальный работник приедет завтра, так?

— Ага-ага! Я провожу вас, босс!

Возвращаюсь на кухню, чтобы закончить уборку, а затем направляюсь в свою комнату. Мои простыни валяются на полу в коридоре со следами кроссовок, напоминающими отпечатки шин. Ничего нового. Я поднимаю их, перестилаю кровать и хватаю с полки томик «Гарри Поттера». У этого посмешища, названного книжной полкой, репертуар все тот же, что и в детской тюрьме. Я успела перечитать все это по три раза и убила бы за что-нибудь — что угодно — новенькое. Но никогда не признаюсь в этом вслух. В конце концов, я же преступница.

Скорее всего, они подумают, что я всерьез. Речевые обороты — роскошь непозволительная для осужденного убийцы.

Сижу и читаю о магических заклятиях, ожидая появления демона, который породил меня на этот свет.

Выдержка из «Одержимой: История Мэри Б. Эддисон»

Автор: Джуд Митчелл (стр. 21)

Даун Мэри Купер родилась в Ричмонде, штат Вирджиния, в 1952 году. Старшая из пятерых детей, она была вынуждена бросить школу в возрасте пятнадцати лет, чтобы взять на себя заботу о своих братьях и сестрах.

— Я всегда присматривала за детьми. Всю свою жизнь.

Ее младший брат, Энтони, умер в младенчестве. Причиной гибели коронер назвал синдром внезапной детской смерти³. Уход из жизни брата вдохновил Даун стать дипломированной медсестрой. Где она приходила обучение неизвестно, но многие годы она работала исключительно в отделении по уходу за новорожденными.

Даун переехала в Бруклин, штат Нью-Йорк, со своей младшей сестрой, Маргарет Купер. Маргарет мечтала о большой карьере в фэшн-индустрии, а Даун не хотела отпускать ее одну в такой большой город. Она устроилась сиделкой. Со своим первым мужем, Марком Эддисоном, она познакомилась на остановке Флатбуш-Авеню. Несмотря на то, что Марк был на двадцать лет младше нее, они полюбили друг друга и через три месяца сыграли свадьбу. Но, возвращаясь с работы, он был сбит пьяным водителем. Вскоре, от острого приступа ВИЧ-инфекции скончалась и Маргарет. После всех этих событий убитая горем Даун ушла в подполье.

Мэри Бет Эддисон появилась на свет в октябре. Даун настояла на домашних родах и явилась в больницу только лишь за свидетельством о рождении. На тот момент ей был сорок один год.

Описывая события того дня, она заявила:

— Эти роды были болезненными и мучительными. Я знала, что с ней что-то не так с самого первого дня.

— Фу. Это такое говно. Здесь нет метро, нет «Белого замка»⁴, нет маленьких магазинчиков на углу. Какая-то херня!

Киша целыми днями ныла по поводу группового дома. Она могла бы покинуть эти стены, но ей больше нравилось сидеть здесь и причесывать свои волосы каждые десять минут, будто бы она собиралась на встречу с каким-нибудь незнакомцем. Мама была такой же. У нее всегда была идеальная укладка. Она надевала свои лучшие платья и каблуки, чтобы просто выкинуть мусор и никогда не покидала дом без своей клюквенно-алой помады, пахнущей мелками.

— И здесь охр*неть как воняет. — говорит она, пытаясь открыть окно, чтобы выпустить завсегдашний запах протухшей еды. Мисс Риба заглядывает в нашу комнату.

— Мэри, пришла твоя мама.

Точно швейцарские часы, мама навещала меня каждое воскресенье в 14:35, сразу после церкви. С тех пор, как меня посадили под замок, это стало ее обязанностью. Я никогда не забуду те слова, которые она произнесла в зале суда.

«Я буду навещать ее каждую неделю. Или... по крайней мере, раз в две недели. Еженедельные посещения могут стать слишком тяжкой ношей для меня.»

И, конечно же, каждое последующее воскресенье, она обязательно была в числе посетителей детской тюрьмы. Сияющая и жизнерадостная, как сахарная вата. Как-то раз один из охранников сказал, что она заслуживает звания матери года за всю ту любовь и поддержку, которую она оказывает маленькой сумасшедшей убийце.

Матерь года? Как смешно.

— Малышка! — закричала она, широко раскинув руки для объятий. Ее ярко-розовый костюм с юбкой, гармонирующий с подобной сумочкой и туфлями, мог бы с легкостью вас ослепить. На голове у нее красовалась кремовая шляпка, напоминающая корону. Внешний вид для моей мамочки — это святое.

Я падаю в ее объятия, в ответ на что она сжимает меня так крепко, как только может и расцеловывает все мое лицо. Как всегда. Отстранившись, я стираю следы ее помады со своих щек. Она пахнет точно так же, как в детстве: перцем, помадой и моющим средством вперемешку с фиолетовым лосьоном от «Victoria’s Secret», который однажды подарил ей один из ее мужчин.

— Как поживает моя малышка?

Надо отдать этой женщине должное. Раз за разом она великолепно справляется со своей ролью. Даже, когда поблизости никого нет.

— Нормально, — выдаю я своим хриплым голосом. Мне нелегко возвращаться к речи после такого длительного молчания. К сожалению, с мамой поддерживать свою молчаливую забастовку не могу. Она будет прочищать мне мозги до тех пор, пока не скажу, по меньшей мере, слов пять.

— Ну же, малышка, пошли присядем. Поговори немного со своей мамочкой.

Мы садимся на старый голубой диван. Все в этой комнате — б/у, купленное с третьих рук. Похоже на нашу с мамой первую квартиру, за исключением того, что тут теплее. Мама обнимает меня за плечи, улыбаясь от уха до уха. Она всегда выглядит такой счастливой. За всю свою жизнь не встречала более жизнерадостного человека. Она будто жила в пузыре, в который не пропускала ничего и никого, способного испортить ей настроение. Она улыбалась, когда нас выселяли, улыбалась, когда Рей избивал ее до полусмерти, и даже во время вынесения мне приговора («Смотри, малышка, все не так плохо. По крайней мере, это не смертная казнь!»). Самый оптимистичный человек на планете Земля. Даже, навещая свою дочь в детском доме.

— Малышка, у тебя отросли волосы, — говорит она, наматывая на палец мои кудрявые завитки. — Тебе надо подстричься.

— Мне и так хорошо, — отрезаю я, вытаскивая ее пальцы из своих волос.

Улыбаясь, она скрещивает руки на коленях и оглядывается в комнате, подпрыгивая в такт загадочной музыке, играющей у нее голове. Она ждет, когда начну расспрашивать ее. Я здесь не главный объект внимания, она приходит только для того, чтобы почувствовать себя лучше.

— Как... у тебя дела, мам?

Ее глаза загораются и сияют светом тысячи звезд, словно она всю свою жизнь ждала, пока кто-нибудь задаст ей этот вопрос.

— Ох, я чувствую себя такой благословленной, малышка. Такой благословленной! Жаль, что тебя не было сегодня в церкви. Сегодняшняя служба была просто изумительной. О, а на прошлой неделе мы...

Я перестаю слушать ее и начинаю пересчитывать веснушки на ее лице, стараясь найти в этой женщине отражение себя самой. У нее темная кожа, маленькие карие глаза, большие губы, широкий нос и заостренный подбородок. Ее короткие черные волосы никогда не достигали даже линии подбородка. У меня кожа более светлая, большие глаза, цвета лесного ореха, узкий нос и круглое лицо. Мои темно-коричневые волосы были длинными и курчавыми, они всегда сияли на солнце. Она говорит, что я точная копия своего отца, но я не видела ни одной его фотографии, доказывающей это. И, когда улыбаюсь, что случается довольно редко, то вижу ее улыбку. Это всегда пугало меня.

— ...И молодежная паства на следующей неделе ставит пьесу по случаю пятидесятилетия церкви. Ох, малышка, они так волнуются! Попросили меня приготовить легкий фуршет, но я сказала им, что сделаю это, только если они будут хорошо себя вести. Потому что они почти поссорились из-за моего бананового пудинга...

На следующий день после моего ареста, мама кинулась в омут баптисткой церкви и заново обрела себя. «Дьявол пытался добраться до меня через мою дочь, но я противостояла ему!» Церковь, конечно же, прониклась к ней сочувствием. Такая хорошая и добропорядочная женщина не может быть ответственна за то, что вырастила монстра. «Должно быть, свою дьявольскую сторону она унаследовала от отца.»

— Итак, юная леди? Ты не хочешь спросить меня о мистере Уортингтоне?

Мистер Трой Уортингтон, мой новый отчим, владелец ресторана и квартиры в Бруклине. Они познакомились в церкви, естественно. Он один из диаконов⁵. Она вышла за него замуж спустя шесть месяцев после вынесения мне приговора. За этим последовал медовый месяц на Гавайях. Она привезла мне ракушку. Я никогда не встречалась с ним, да и не хотела этого.

— Как...

— Не горбись, малышка. Ты такая красавица, когда сидишь прямо.

— МАМА, как Трой?

— Мистер Уортингтон. И да, малышка, у него все прекрасно. Позавчера мы ходили в одно потрясающее...

Мама достигла своей цели. Наконец-то, она вышла замуж за богатого, так что теперь она могла стать тем, кем претворялась долгие годы. У мистера Уортингтона были деньги. Об этом кричали мамины наряды. Они никогда не повторялись, в ушах всегда были серьги с огромными алмазами, а на ногах туфли всех цветов радуги. Никогда не сидела в ее машине, но я видела у нее ключи от БМВ. Между тем, я прозябала в детской тюрьме на протяжении четырех лет, семи месяцев, шестнадцати дней и сорока трех минут, прежде чем меня закинули в групповой дом на последние три месяца. И она никогда ничего мне не покупала. Ни разу.

— А потом он сказал: «Ну, мы же не можем допустить, чтобы такое хорошее вино пропало зря.» Ха! Боже, этот мужчина слишком идеален. Он такой забавный и умный...

Она продолжает болтать о Трое, но, к счастью, я знаю волшебное слово, способное заставить ее замолчать.

— Это восхитительно, мам! — я улыбаюсь и пристраиваюсь поближе к ней. — Хей, может, ты как-нибудь возьмешь меня с собой в церковь?

Ее лицо бледнеет, а улыбка дрожит.

— Так, детка... Давай не будет бежать впереди паровоза. Для этого тебе потребуется разрешение и...

— Мы его попросим, и Трой может...

— Ох, малышка, я совсем забыла, — говорит она, смотря на наручные часы, которых на ней сегодня нет. — Я должна забрать вещи мистера Уортингтона из химчистки. Понимаешь, ему нужен его костюм, потому что сегодня он собирается... ну, химчистка закрывается через час.

Она вскакивает, поправляет юбку и достает из сумки «Библию» с тысячью закладок.

— А еще мне надо разослать приглашения на церковный пикник. Он будет в следующие выходные. Но прежде чем я уйду, хочу прочитать тебе пару строчек. Готова? Это послание Петра 5:8, оно гласит: «Будьте бдительны и бодрствуйте. Ваш враг, дьявол, бродит вокруг, как рычащий лев, в поисках жертвы. Будьте тверды в вере и противостаньте дьяволу, помня, что по всему миру ваши братья терпят такие же страдания.»

Все еще пытается изгнать из меня дьявола. Понятно.

Она улыбается и прячет свою «Библию».

— Все. Увидимся через две недели. В то же время, ладно?

Она целует меня в обе щеки, снова оставляя боевой раскрас на моей коже, и вылетает из дома. Вот и все. Наши стандартные пятнадцать минут. Как по часам.

— Кто, к чертям, разрешал тебе брать мой дезодорант, тупая с*ка?

— Я его не брала, потаскуха!

Марисоль и Келли снова устраивали свои бои без правил в коридоре. Хотя бы раз в неделю Келли с кем-нибудь дралась. Она самый настоящий монстр с самыми голубыми глазами и самыми блондинистыми волосами. Если поставить ее прямо и заклеить рот, то можно принять за Барби. Я слышала, что она была капитаном группы поддержки в своей школе, пока не переехала двух других девушек на школьной парковке Рэндж Ровером из-за того, что они пропускали тренировки.

— Ay, coño! Quítate de encima ⁶, тупица! Я не трогала твое дерьмо!

Драчливая блондинка и черный комок волос влетают в стену, подняв слой пыли. Еще одна дырка в перегородке, еще один проход для мышей. Уже пятнадцатый на втором этаже. Приплюсуйте к этому еще десяток на первом.

— Еще как трогала! Вдарь ей, Келли! — это Джой, тень Келли. Она сплетница, которая знает все и обо всех. Худая как щепка, а ее курчавые волосы, длинной не больше дюйма, чередуются с залысинами, выжженными завивкой. Джой толкнула девушку под поезд за то, что та разговаривала с ее парнем. Вот только сам парень не знал, что она его девушка.

— Я его не трогала, — сказала Марисоль с сильным доминиканским акцентом. — Это Новенькая!

Ой-ой. Бедная девчонка. Она в доме меньше шести часов, а ее уже в чем-то обвиняют. Келли отпускает волосы Марисоль и бросается в спальню в поисках своей жертвы.

— Где эта маленькая с*чка?

Келли скидывает Новенькую с верхней койки и тащит ее в коридор, пока та орет. Я наблюдаю за этим зрелищем со своей кровати.

— Нет, пожалуйста! НЕТ!

— Заткнись, мелкая дрянь!

— Вмажь ей, Келли!

Она тащит ее по коридору за волосы под возгласы ликующей толпы, будто мы на футбольном матче. Я возвращаюсь к своей книге. Не суй свой нос в чужие дела, и тебе не попадет. Всегда придерживаюсь этого принципа.

— Чем вы там занимаетесь? — кричит мисс Риба, стоя у подножия лестницы.

Вот таким шикарным «защитником» она была. Она всегда на добрых десять минут опаздывала к началу представления. Прямо как охранники в детской тюрьме, их никогда не было рядом, когда я отчаянно в них нуждалась.

Мисс Риба прерывает эту драку (или жестокое избиение, выберете, что вам больше нравится) и уводит Новенькую с собой на кухню, чтобы немного ее подлатать. Приложить лед к синяку под глазом, заклеить пластырем ушиб на лбу и дать обезболивающее.

Через час она возвращает Новенькую обратно в свою комнату, которая находится по соседству с моей. Я слышу ее рыдания сквозь дырки в стенах. Она напоминает мне меня в мой первый день в этом доме.

За исключением того факта, что я не рыдала. Никогда.