Предположительно

16 глава

Проснувшись в своей прекрасной мягкой больничной койке, чувствую, что мое горло все еще саднит от крика. Последние два дня прихожу в себя лишь ненадолго, после чего снова погружаюсь в сон, но эту боль я всегда чувствую первым делом. Жжение, будто поужинала острыми перцами. После о себе дает знать все остальное: вывихнутая лодыжка, раздробленная коленная чашечка, сломанное запястье, шов над бровью и синяк размером с Юпитер на затылке.

Боб в порядке.

Как я пережила падение? Что ж, это хороший вопрос. Отправившись в полет, я мгновенно сообразила, что мне необходимо защитить Боба՜, поэтому падала навзничь, а рюкзак не дал размозжить мой позвоночник на части. Хотя это не отменяет того, что я летела вниз по лестнице как пружинка.

К тому времени, как достигла подножья, сознание уже покинуло меня. Придя в себя, ощутила удушающую волну боли. Вокруг меня роились руки, мигалки скорой помощи слепили глаза, Мисс Штейн орала, а я умоляла добить меня. Потому что если бы Боб умер, умерла бы и я. Не смогла бы пережить вину за убийство еще одного ребенка.

Но Боб все еще во мне. Боб в порядке. Пока что.

Моя палата ослепительно-белая и стерильная. В больницах убираются тщательнее, чем это делает мама, так что здесь мне спокойно. Это место напоминает мне то, в котором я оставалась до того, как отправиться в детскую тюрьму. Тогда, когда еще не говорила.

Медсестра привозит мне обед, и Винтерс просыпается. Он похрапывает в уголочке уже два дня.

— Проснулась. Хорошо, — ворчит он.

Он подходит к моей койке и оценивающе оглядывает меня, будто машину. Должно быть, я выгляжу ужасно, поскольку, каждый раз, когда его взгляд падает на меня, он морщится, словно порезался об бумагу.

— Они сказали, что у тебя будет мальчик. Мои поздравления.

Мне хочется улыбнуться, но это слишком больно.

— У меня пять девочек. От пятнадцати до двадцати четырех лет, — говорит он, усаживаясь в кресло поближе к кровати.

— Латойе, самой младшей, на следующей неделе стукнет шестнадцать. Мы устраиваем ей большую вечеринку по этому поводу. Шестнадцать, как-никак. Это чертовски дорого. Моя жена, как всегда, слишком уж увлеклась. Зал, украшения... восемьсот долларов за одного треклятого диджея, можешь себе представить? — Он качает головой. — Тебе же тоже где-то шестнадцать, да?

Я киваю.

— У меня не было вечеринки, — произношу я голосом заядлого курильщика, осипшего под долгим воздействием никотина.

Он снова морщится, скручивая газету в руках.

— Точно, точно, — бормочет он. — Ну, я всегда хотел мальчишку, но после пяти девчонок мы решили, что не судьба. Даже спустя столько лет, я все еще не понимаю вас, женщин, и ваш образ мышления. Вы все время что-то замышляете и невозможно предсказать, что у вас на уме.

Он кладет свои документы на мою кровать и пододвигает ко мне обеденный поднос. Бульон с булочкой и красное желе. Взяв мой стакан с соком, он вставляет в него трубочку.

— Вы ожидаете, что мы, мужчины, прочтем ваши мысли, — он ворчит как жалкий старикашка, коим он и является. — Знаешь, вчера моя жена разозлилась на меня, Бог знает, за что. Когда я спросил ее, чего она от меня хочет, она ответила: «Сам знаешь». Однажды я сопьюсь из-за этой женщины.

Быть может из-за того, что я не смеюсь его шутке или из-за того, что валяюсь, как мертвый слизняк, он прекращает болтать и встречается со мной взглядом.

— Но... Я должен был услышать тебя, Эддисон. Даже сохраняя молчание, ты пыталась донести это до меня, а я не слышал.

Он говорит это с такой мягкостью, что кажется виноватым. Но я не виню Винтерса в произошедшем. Кто бы мог подумать, что Новенькая действительно окажется тем монстром, которого боялись ее родители.

— Я связался с твоим адвокатом. И... вух... это что-то с чем-то. Мне не стыдно признаться, что она разорвала меня, как грелку. Она приедет утром. Хочешь, чтобы я еще кому-нибудь позвонил?

Тед. Мама. Сначала я думаю о них вместе, затем по отдельности. Если Тед придет сюда, его могут поймать. Но придет ли мама?

Мне больно, мамочка. Пожалуйста, приди и поухаживай за мной!

— Мисс Клэр из Учебного Центра.

Он смотрит на меня озадаченным взглядом, но кивает.

— Ладно, пойду возьму себе кофе. А тебе нужно поесть. Давай, восстанавливай силы.

Он встает и потягивается.

— Скоро приедут люди из соцзащиты, чтобы расспросить тебя... о доме... и о мисс Штейн. Я так понимаю, ты выложишь все начистоту?

Он с трудом произносит последнее предложение и направляется к выходу.

— И не переживай о Саре или Келли. О них уже позаботились.

— Винтерс?

Он останавливается у двери.

— Ага.

— У тебя есть ручка?

Он хмурится, но вытаскивает ее из кармана куртки. Я хватаю газету, лежащую рядом со мной, и открываю первую станицу. Винтерс смотрит на меня так, будто хочет остановить, но он этого не делает. Я обвожу слово «щепетильный».

— В мае будет еще один экзамен, — говорю я, но он все еще выглядит озадаченным. Для меня же все ясно как день. — Это мой ребенок. Мой.

Его лицо немного проясняется, и он, кажется, наконец-то понимает. До него впервые доходит со всей полнотой, чему мне приходится противостоять.

— Да. Я знаю.

Мисс Кора была самим синем пламенем. Вот, насколько она была зла. Самая горячая часть любого огня. Синяя аура окружала ее от волнистых волос на макушке до кончиков пальцев. Она ворвалась в больницу, взглянула на меня и сказала: «Рассказывай».

И тогда я рассказала ей обо всем. О доме. О Келли. О Новенькой, убившей свою маму. О мисс Кармен и мисс Штейн. Обо всем, кроме задуманного мной побега с моим взрослым парнем. Я решала, что могу оставить это при себе. Она уже достаточно загорелась. И когда мисс Кору объяло пламя, весь остальной мир затих.

Она проклинала Винтерса на чем свет стоит. Он даже слова вставлять не успевал. Никогда в своей жизни не слышала, чтобы кто-то говорил так быстро. И мужчина просто стоял в коридоре, выслушивал ее и молчал. Потом она устроила взбучку мисс Кармен, и это была моя самая любимая часть. Мисс Кармен пыталась с ней спорить, но как только мисс Кора сказала что-то об увольнении, та сразу же заткнулась.

Потом она долго болтала по телефону с друзьями, прося одолжений и требуя уплаты долгов у всех, у кого только возможно. Пару раз прозвучало имя мисс Штейн. Через пару часов ко мне в палату пришли два полицейских, чтобы взять показания. В придачу ко всему, когда пришла мисс Клэр, она отчитала медсестер за то, что те не сменили мой больничный халат, когда я в него помочилась, и потребовала настоящей еды. Вся больница округа Кингс находилась под контролем мисс Клэр и мисс Коры.

—Деточка, что это? Зачем ты обвела это слово? Щепетильный? Ты его знаешь!

— Знаю?

— Господи, и сильно же тебя приложили головой. Не можешь вспомнить такие простые слова. Цыц!

Мисс Клэр сидит в углу, на месте Винтерса, и цокает языком. Она переворачивает страницу, в поисках следующего слова в своем карманном словарике.

— Боже, вот, что я тебе скажу. В этой стране самая ужасная система образования в мире! Не пополняют базовый словарный запас, не учат основам, ничему не учат! Неудивительно, что все вокруг такие непростительные невежды. Ты знаешь, что я в твоем возрасте уже закончила школу и поступила в университет? Приехала в эту страну, край возможностей, будучи на три года младше остальных. Мне приходилось учить взрослых дядек и тетек тому, что я изучала в еще в средней школе. Господь благословил мою душу терпением достаточным, чтобы стать педагогом, потому что эта страна определенно нуждалась в мозгах. Цыц!

Поверить не могу, что она остается со мной ни смотря не на что...

— Что вы знаете обо мне?

Мгновение она молчит, затем откладывает ручку и смотрит на меня.

— Только то, что ты рассказывала мне, — откровенно отвечает она, лицо ее спокойное и расслабленное.

— Вы знаете, кто я? Что я... сделала?

Она глубоко вздыхает и смотрит вдаль.

— То, что могла сделать или не сделать, не определяет тебя.

Этих слов, произнесенных ей, оказывается достаточно, чтобы успокоить мою душу, облегчить мою боль. Медленно вытаскиваю ноги из-под одеяла и впервые за несколько дней чувствую своими босыми ногами пол. Я устала от этой утки. Каждый раз, когда хочу пописать, забрызгиваю все вокруг. Мисс Клэр подпрыгивает со своего кресла.

— Эй, что ты делаешь? Тебе нужно в туалет? Дай-ка помогу тебе, пока ты не простудилась.

Она наклоняется и натягивает мне на ноги голубые носки, подошва которых усеяна маленькими резиновыми следочками.

— О, Боже, вот это мальчишка! — она поднимает руку и улыбается, когда ее ладонь касается моего живота. — Кто у нас тут пинается!

Я морщусь от внезапной улыбки и не отстраняюсь, ради разнообразия. Разрешаю кому-то, кроме Теда, дотронуться до Боба՜, потому что знаю, что мисс Клэр не обидит его. Защитит его так же, как защитила бы я. Она помогает мне встать с кровати, и я шаркаю в ванну, волоча за собой капельницу. Прислоняюсь к дверному проему, когда она включает свет.

— Там кто-то есть, — бормочу я, оглядываясь.

Должно быть, это моя соседка. Черт возьми, она ужасно выглядит. Разбитая щека, потрескавшиеся губы, фингалы под глазами. Она выглядит, как мама в день, после смерти Джуниора. Рей тогда знатно постарался.

— Что? О чем ты?

— Там кто-то...

У меня подкашиваются колени. ВУУУУХ. Капельница летит на пол. Я падаю вперед, хватаясь за раковину. Кончик моего носа врезается в зеркало. От резкого вздоха стекло запотевает. Я застываю, как вкопанная. Девушка не сводит с меня взгляда.

— Мэри?

В этой комнатушке нет никого, кроме меня. У меня нет соседки. Это лицо — мое. Эта избитая девушка — я. И мой глаз... Мой чертов глаз, налитый кровью. От карего оттенка не осталось ничего, кроме густой красной крови.

— Мэри? Все хорошо? Мэри, что... МЭРИ!

Моча покидает мое тело, и носки впитывают ее как губка.

Мне снилось, что прошлой ночью ко мне в комнату прилетел Герберт. У него были больше сверкающие зеленые крылья, размером с уши слона, и его окружало сияние, будто светлячка. Он рассказал мне, что навещает меня с небес. Я спросила его, какого там. Он ответил, что все именно так, как и представляла. Я поинтересовалась, не видел ли он там Алиссу. Он сказал, что видел. Спросила, злиться ли она на меня. На это он не ответил ничего.

— Цыц! Она всего неделю провела в больнице, а они уже готовы выдворить ее. За это я плачу налоги? — Мисс Клэр кричит и прицокивает языком. — В этом доме безопасно?

Они обсуждают меня в коридоре, пока я доедаю свой ужин. Кусочки индейки в подливке, картофельное пюре, фасоль, куриный бульон с лапшой и чашечка пудинга. В доме престарелых кормят тем же. Это наталкивает меня на мысли о Теде. Я потеряла свой телефон где-то между падением и больницей. Он понятия не имеет, что случилось. Наверно, думает, что я передумала.

— Келли отправили в «Распутье», а Сару — в «Беллвью», — говорит Винтерс. — Для психиатрической экспертизы.

— Но безопасно ли там для Мэри? —спрашивает мисс Кора. — Ее мучили не только эти двое.

— К концу месяца ее переведут в другое место, — отвечает моя временная социальная работница. Она выглядит так, будто только вчера окончила школу. — В учреждение, специализирующееся на раннем материнстве. Если она все-таки решит оставить малыша.

— Если? Что значит «если»? — говорит мисс Кора, повышая тон.

— Это все непросто, — добавляет Винтерс.

— Вы все еще думаете, что она не способна вырастить собственного ребенка?

— Не мне судить об этом, но я думаю, что мы еще многого о ней не знаем. Никто из нас.

— Мы всегда будем исходить из лучших побуждений для малютки, — вставляет Социальная Работница.

— Не верю я вам, долбанные идиоты, — говорит мисс Кора.

— Эй! Поаккуратнее, — предупреждает Винтерс. — Знаете, у вас нет никаких полномочий, чтобы принимать здесь какие-то решения. Вы даже не член ее семьи!

— Я говорю от лица своего клиента, который прямо сейчас пытается получить эмансипацию от вас, придурков. У меня достаточно чертовых полномочий, чтобы превратить ваши жизни в сущий ад...

— Слушайте, я все понял, ясно! — говорит Винтерс. — Я говорю о том, что... она сейчас может быть не в лучшем состоянии, чтобы растить ребенка. Конкретно сейчас! Это может измениться. Для начала ей нужно подтянуть свое здоровье и крепко встать на ноги. Подумайте об этом. У нее нет никого, кто бы мог ее поддержать, нет денег, едва ли есть, где жить. И только пару недель назад нам говорили о том, что она слышит голоса и...

— Знаете что, — перекрикивает их Социальная Работница. — Давайте сконцентрируемся на нашей сегодняшней ситуации?

Мисс Кора и Винтерс бормочут что-то себе под нос.

— Честно говоря, это самое лучшее место для нее. Все прочие дома забиты под завязку. В ее ситуации никто не сможет ее принять в уже без того переполненное учреждение. Доктора говорят, что ей следует соблюдать постельный режим, чтобы исключить вероятность преждевременных родов. Так что я не думаю, что перевод в другое, незнакомое ей место — хорошая идея. Нужно повременить с этим, пока она ни сможет передвигаться самостоятельно. Штейн сейчас находится под следствием, а это означает, что вести она себя будет лучше некуда. У Мэри будет своя комната, и мы организуем ежедневные приходы медсестры.

Над ними повисла тишина. Мисс Штейн под следствием. Интересно, что это значит. Ее уволят? Надеюсь, что да.

— Ладно, хорошо! — выпаливает мисс Кора. — Но если хоть один волосок упадет с ее головы, клянусь, я...

— Знаю-знаю! — фыркает Винтерс. — Боже, женщина! Где она тебя только откопала?

Кровать Новенькой пуста. Даже простыни или подушки нет. Только голый зеленый матрас. Будто здесь никто никогда и не жил. Но я никогда ее не забуду. Не забуду выражение ее глаз в тот момент, как полетела вниз с лестницы. Она улыбалась. Эта широкая противная ухмылка. Интересно, что с ней будет?

— Поверить не могу, что они скинули ее с лестницы, а эта психованная с*чка выжила!

— Эй, заткнись, Киша, — говорит Чина. — Это уже слишком. Она могла умереть. Она почти потеряла ребенка.

— Ну, что-то же она натворила, раз вынудила их пойти на такое? — спрашивает Киша. — Она всегда первая начинает!

— Не правда, — рявкает Чина. — Она не делала ничего плохого! Вы все это знаете.

— Не, эта с*чка ненормальная, — говорит Марисоль.

— Чина, ты сама рассказывала, что как-то раз застала ее гуляющей голой по дому, — добавляет Киша.

— Но, эй, вы видели ее глаз? Просто гадство какое-то! — хохочет Джой.

Мое взаимодействие с девочками ограничено по максимуму. Я не выхожу из своей комнаты. Изгой среди изгоев. Не вижусь ни с кем, кроме медсестры, которая заскакивает, чтобы проведать меня, и мисс Рибы, которая приносит мне поесть. Мисс Штейн достаточно умна, чтобы держаться от меня подальше.

Доктора не шутили о постельном режиме. Одно неловкое движение, и Боб может умереть. Так что мои ноги не касаются пола. Я либо сплю, либо лежу, уставившись в потолок, и думаю об Алиссе.

Недавно меня навещала мисс Клэр. Она принесла мне карточки для подготовки к ЕГЭ и новую книгу о том, как поступить в коллеж.

— Пригодится, как встанешь на ноги.

Я не уверена, понадобится ли это мне к тому времени, как встану на ноги. Не знаю, стоило ли оно того. Винтерс прав. Я не смогу сама растить ребенка. Без денег. Без работы. Без жилья. Учитывая то, как медленно продвигается мое дело, к моменту вынесения решения, мне будет по меньшей мере семнадцать. Боб уже родится. Они отберут его. Отправят в какой-то дом к незнакомцам. Таким, как мисс Штейн. Это пугает меня больше всего. В мире тысячи таких мисс Штейн, тысячи мам, тысячи Реев. Все они ждут момента, чтобы вцепиться в Боба՜, и тогда история повторится. Ему никто не поверит. Он будет звать меня, его настоящую маму, а я не смогу ему помочь. Не буду знать, где он, чтобы отыскать его. Он может пострадать тысячей различных способов. И как только покинет мой живот, я не смогу его защитить. Поэтому и не двигаюсь. Не хочу, чтобы он слишком скоро явился в этот мир.

Но есть еще и Алисса. Не появись я в ее жизни, она была бы жива. Я не виню их за желание забрать Боба՜. Может, ему будет лучше без меня. Может, самым лучшим подарком для него, единственным способом его защитить, будет мое отсутствие в его жизни.

И тогда я останусь одна. Навсегда.

Мое колено все еще саднит, но лодыжке уже намного лучше. Даже согнуть получается. Это больше, чем я могла сделать две недели назад. Лопнувший сосуд в моем глазе тоже заживает, но я избегаю зеркал, чтобы не пугать саму себя. Снаружи все заживает медленно, но внутри имеет значение только Боб. Все остальное уже давно мертво.

Раздается звонок в дверь. Одно из двух: либо медсестра, либо Винтерс. Теперь он заходит каждый день, чтобы проведать меня. Однажды принес мне кусочек именинного торта с вечеринки его дочери. Вкуса я не почувствовала.

— Где она? — до меня доносятся крики с первого этажа. Боб подскакивает, услышав его голос.

Тед?

— Потише, молодой человек, — говорит мисс Риба. — Ты к кому?

Я слышу, как в прихожую заходит Чина.

— О, я знаю тебя. Ты парень Киши, да? Она наверху.

— Что? — фыркает Тед. — Киша? Нет. Где Мэри?

— Мэри? — в один голос говорят мисс Риба и Чина.

— Эй, Мэри! — кричит он.

— Эй! Притормози! Кажется, тебе пора.

— Мэри! Мэри, ты где!

Мое сердце взывает к нему, руки трясутся, с губ готово сорваться его имя, но я крепко сжимаю их. Спустится ли к нему? Нет, я не могу.

— Я сейчас полицию вызову!

— Да подожди ты, Риба, давай сначала узнаем, чего он хочет.

— Я хочу увидеть Мэри! Где она?

Хотела бы я, чтобы пол поглотил меня и мягко перенес вниз, прямо в подвал. Ему не следовало приходить. Они обо всем узнают.

— Эй! Что происходит? — говорит Киша, сбегая вниз с лестницы. — Меня кто-то звал?

— Мне нужна Мэри. Где она? Она жива?

Никто не отвечает. От недоумения все они лишись дара речи.

— Какая с*ка это сделала? А? Кто из вас ее убил? — голос Теда срывается, и мне хочется ринуться к нему, чтобы успокоить. Но я не могу. Ему не следовало приходить.

— Угомонись, ладно! Зачем тебе нужна Мэри? — спрашивает Мисс Риба.

— Мэри — моя...

Нет, Тед. Нет! Они все поймут.

Джой врывается в мою комнату.

— Там к тебе парень пришел! — ухмыляется она. — Это отец малыша? Симпатичный!

Я не двигаюсь, не говорю ни слова. Мисс Риба поднимается по лестнице.

— Мэри? Эмммм... какой-то мальчишка хочет тебя видеть. Он внизу. Говорит, что знает тебя. Ты же знаешь, что тебе нельзя приводить сюда никого мужского пола. Никого, кроме Винтерса.

Я откатываюсь подальше от них. Что за глупость. Тед так рискует, обнажая наши отношения перед людьми, которым я доверяю меньше всего.

— Я не знаю его, — бормочу я.

— Мэри! — орет он снизу. — Клянусь, я тут все к чертям спалю, если не дадите мне ее увидеть!

Мисс Риба прочищает горло.

— Эмммм, Мэри?

Тед никуда не уйдет, не увидев меня. Я знаю его. Он разорвет этот дом на куски.

— Я не могу спуститься вниз.

Мисс Риба смотрит на Джой, затем — на меня.

— Ну, подняться сюда он не сможет. Ты знаешь, что тебе нельзя водить в свою комнату мальчиков!

— Дай мне пять минут, — говорю я.

— Ни за что! Нет!

— Пожалуйста, — умоляю я. Тед — единственная причина, по которой я стала бы о чем-либо умолять Мисс Рибу.

— Где она? — кричит Тед, его голос стал громче из-за открытой двери. — Я, бл*ть, не шучу!

Мисс Риба в смятении почесывает свои седеющие сухие волосы.

— Брось, Риба! — говорит Джой, ухмыляясь. — Мисс Штейн даже дома нет. Кто узнает? Жизнь так коротка!

Какое-то время мисс Риба колеблется, после чего вздыхает.

— Ладно, хорошо. Пять минут, не больше.

Как только они уходят, я вытягиваюсь на кровати, расправляя футболку. Приглаживаю свои волосы, облизнув руку, чтобы спрятать торчащие волосинки. Как жаль, что у меня нет маминой косметики, чтобы выглядеть покрасивее.

Тед врывается в комнату. Одного взгляда на него оказывается достаточно, чтобы все мое тело расслабилось. Каждая моя мышца расплывается лужицей. Как давно я этого не чувствовала. Увидев меня, его рот распахивается. На мои глаза наворачиваются слезы. Не думала, что все так плохо. Он наклоняется ко мне и приподнимает мой подбородок, глядя прямо в окровавленный глаз. Я чувствую, как гнев исходит из его тела, как тепло от обогревателя. Долгое время он молчит. Он просто стоит там с трясущимися руками, пока те ни сжимаются в кулак. Затем он оборачивается к толпе девочек, стоящих в дверном проеме.

— Что за с*ка это сделала?

— Кого ты с*кой назвал! — бросает Киша.

— Это была новенькая, — говорит Джой. — Она столкнула ее с лестницы. Но ее больше здесь нет.

Тед грозно подходит к ним и хлопает дверью прямо перед их лицами, закрывая ее. Он садится на край моей кровати, не отводя от меня взгляда. Снова и снова осматривает мои увечья.

— Я думал, что ты... передумала.

Столько слов вертятся на языке, я столько всего хочу ему рассказать. Но ломаюсь, и все эмоции, которые сдерживала последние пару месяцев водопадом вырываются из моих глаз.

— Черт, детка, — говорит он, сгребая меня в свои объятия. Я растворяюсь в нем, прогоняя прочь боль в колене. Он самое сильное обезболивающее из всех мне известных. Рука моя больше не болит и с лодыжкой, кажется, все нормально.

Мы сидим так еще долгое время, пока я плачусь в его грудь. Плачу так, как не плакала никогда в жизни. Наконец, прихожу в чувства.

— Ты не можешь остаться, — шмыгаю я носом. — Ты не должен был приходить.

Он зарывается носом в мои волосы и глубоко вдыхает.

— Нам давным-давно следовало уехать, — говорит он голосом, полным сожаления.

— Не вини себя.

— Они могли убить тебя. И Боба՜.

Он прижимает меня крепче к себе, целуя мои веки своими мягкими губами.

— Вчера в дом престарелых позвонили социальные работники, — говорит он. —Услышал, что они разговаривают о тебе. Я не знал, что произошло! Ждал тебя на станции до последнего.

Он кладет свои больше руки на мой живот. Я кладу свои маленькие поверх его. Мы будто день и ночь, черное и белое, моя кожа такая светлая по сравнению с его.

— Тед, тебе нельзя быть здесь. Они...

— Я знаю-знаю. Не переживай на этот счет. Как мы вытащим тебя отсюда, детка? Ты сейчас даже ходить не можешь.

Он все еще думает, что мы сбежим. Все еще думает, что у нас есть шанс.

— Тед, я... уезжаю.

Он поднимает голову и смотрит на меня.

— В смысле? — спрашивает он.

— Когда мне станет легче, меня переведут в одно место на севере штата. Для таких девушек, как я.

— На севере? — он говорит это так, будто это в другой стране. Он немного обдумывает эту мысль, поглаживая мои руки. — Ладно, думаю, я смогу тебя навещать там. По выходным точно должно получиться. По крайней мере, до рождения малыша.

Для Теда все так просто. Он человек действий. Делает то, что должно, не задавая вопросов, не требуя объяснений, не задумываясь о последствиях. К сожалению, эта задача отведена мне.

— Нет. Не сможешь. Они начнут задавать вопросы. И затем выяснят все про тебя. Про нас.

Тед хмурится, его тело напрягается, но руки все еще окутывают меня как мягкое одеяло.

— О чем ты?

— О том, что... мы не сможем видеться... какое-то время.

Он плохо это воспринимает. Он подскакивает, и из меня вырывается глубокий вздох, от боли перед глазами танцуют звезды. Затем он начинает спорить со мной, приводя все возможные аргументы. Он кричит и матерится. Я даю ему время выговориться, но мое решение остается неизменным. Теду теперь девятнадцать, мне — шестнадцать. Мы оба на УДО, и у нас обоих не осталось права на ошибку.

Я долго об этом размышляла, лежа на спине и таращась в потолок. Правда в том, что нам не победить. Вся та тяжелая работа, которую проделала мисс Кора может быть напрасной, потому что мы все равно можем проиграть. В той или иной степени. Они заберут Боба՜, а меня закинут в детскую тюрьму за то, что я сумасшедшая. А если они узнают о Теде, то потеряю не только Боба՜, но и единственного человека, который когда-либо меня любил. Дерьмовая ситуация, но я должна позаботиться об обоих моих мальчиках.

— Ты уже натворил достаточно, просто придя сюда, — говорю я. — Теперь они знают, как ты выглядишь.

Он снова матерится и садится на кровать Новенькой. От переживаний на его лбу появляются глубокие морщинки.

— И когда?

— Когда что? — говорю я.

— Когда мы снова увидимся? — фыркает он.

Я не могу врать этим большим карим глазам, поэтому говорю правду.

— Я не знаю.

Тед смотрит на меня так, будто хочет разозлиться. Он знает, что я права, и он хочет возненавидеть меня за это. Но Тед не может этого сделать, для него это невозможно. Это ранит его больше всего. Он не может ненавидеть меня, но и не может удержать. Он проводит рукой по лицу и падает передо мной на колени. Он зарывается лицом в мой живот и покрывает Боба՜ поцелуями, будто его жизнь окончена. В каком-то смысле так и есть.

Раздается легкий стук в дверь. Мы игнорируем его, пока он ни переходит в барабанную дробь.

— Мэри! Время вышло, — орет мисс Риба. — Он должен уйти! Сейчас же!

Тед поднимает взгляд на меня. Его глаза. По ним я буду скучать больше всего. Может, Боб унаследует их. Но пройдут годы, прежде чем я узнаю об этом.

— Это мальчик, — говорю я, стараясь смягчить удар улыбкой. Тед прикусывает нижнюю губу, его глаза слезятся. Од делает прерывистый вдох и целует меня. Его губы. По ним я тоже буду скучать.

— Эй, пообещай мне, что ты будешь сражаться за него, — говорит он. — Пообещай, что не сдашься. И если его заберут, ты расскажешь мне об этом.

— Обещаю, — лгу я и обнимаю его в самый последний раз.

Выдержка из «Одержимой: История Мэри Б. Эддисон»

Автор: Джуд Митчелл (стр. 223)

Если говорить о Мэри как о ребенке, Даун Купер однажды сказала: «Многие думают, что я назвала ее Мэри в честь матери Иисуса, но это не так. Я назвала ее Мэри Бет, подобно Марии из Вифании²³. Мария сидела у ног Иисуса и слушала каждое его слово, вместо того, чтобы помогать своей сестре готовить ужин. Она знала, что нет ничего важнее Господа!

А еще Иисус воскресил ее брата.

Но, на самом деле, я назвала ее Мэри Бет в честь своей матери, Мириам. Это значит «желанный ребенок».»

Мое колено и лодыжка почти пришли в норму. Теперь я могу ходить в туалет без костылей. Вчера приходила медсестра и сказала, что у меня наблюдается существенное улучшение. А это означает, что ей не нужно больше приходить. Я совершенно не против. У меня есть большие поводы для беспокойства. По крайней мере, мне снова можно вставать с кровати.

Я сажусь на автобус до желтой ветки метро, прохожу пешком еще три квартала до ее дома, поднимаюсь вверх на сияющем лифте с большими зеркалами. Помню, как мы ездили на нем с мамой: она поправляла ленточки в моих косичках, а я подходила к зеркалу так близко, чтобы от моего дыхания из носа оно запотевало. Когда достигаю шестого этажа, раздается звонок. Стучусь в крайнюю дверь справа. Она даже не удивлена моему приходу. Просто впускает меня внутрь.

Это та же квартира, но теперь она кажется мне меньше и темнее. Все вокруг покрывает толстый слой пыли. В смысле, если хорошенько чихнуть, все это наполнит воздух, который здесь тоже спертый, затхлый. Такое ощущение, что окошко не открывали годами, если не дольше. Каждую достигаемую поверхность заполняют стопки газет и журналов. Переполненные пепельницы покоятся на подлокотниках. И рождественская ель — та самая, с белыми огоньками и красными с золотыми шариками — все еще здесь, в углу около окна. Она поставила ее туда, чтобы каждый мог увидеть, как прекрасна ее елка. Но теперь от нее осталась лишь голая палка, засохшие еловые иголки вокруг и заржавевшие украшения. Подарки лежат у ее подножья, завернутые в блестящую зеленую бумагу, выцветшую почти до желтого цвета.

Интересно, мой подарок все еще там?

Раньше все было по-другому. Прежде здесь было уютно и светло. Всегда пахло свежим бельем и корицей от яблочных пирогов, которые она любила печь.

— Хочешь ее увидеть? — спрашивает миссис Ричардсон, шмыгая носом. На ней домашние штаны, выпачканные отбеливателем, и помятая футболка. Никаких нарядных платьев.

Я киваю, и она открывает ближайшую слева дверь. Комната Алиссы.

Она точно такая, какой я ее запомнила. Розовые стены с желтыми слонами и жирафами, кроватка из темного дерева с розовыми простынями и пеленальный столик. Детские книжки. Игрушки. Над кроваткой висит фотография Алиссы, ей там не больше дня отроду. На комоде стоит еще одна фотография. Та, где она в красной кофточке, та фотография с обложки книги про нас.

— Почему вы оставили здесь все, как было?

Она смыкает свои руки в замок. Ее глаза слезятся, а лицо выглядит невероятно усталым. Она не в силах переступить порог этой комнаты.

— А ты хотела бы, чтобы люди забыли о тебе?

Полагаю, это имеет смысл. Я снова оглядываюсь на этот мемориал, комнату, застывшую в одном дне, и делаю глубокий вдох.

— Здесь все еще пахнет ей.

Миссис Ричардсон распадается на осколки. Ее верхняя губа дергается, и она бросается прочь. Следую за ней, прикрыв за собой комнату.

В гостиной не хватает воздуха, диван весь продавлен. Она на кухне. Я жду, слушая ее прерывистое дыхание, сопровождаемое рыданиями. Стаканы звенят, дверцы кухонных шкафчиков громко захлопываются. В ту ночь, когда она добралась до нашего дома, она плакала по-другому. Из нее вырвался самый протяженный вопль из всех, рот застыл в крике, который даже некоторых полицейских пробил на слезы. Я никогда не забуду этот крик.

Она возвращается с двумя стаканами холодного чая. Ее выглядит намного светлее моего. Я перевожу взгляд на коврик у двери. Его туфель там нет.

— Где мистер Ричардсон?

Она протягивает мне стакан и смеется.

— Он ушел давным-давно.

— Из-за Алиссы?

— Нет, из-за тебя, — фыркает она.

Я не понимаю. Что я такого сделала?

— Мы с ним... разошлись во мнениях, касательно тебя, — говорит она. — Он так и не простил меня за ту сделку со следствием. Он думал, что ты должна гнить в тюрьме до конца своих дней.

— А вы так не думали?

Она встряхивает лед в своем стакане и делает небольшой глоток.

— О, поверь мне, у меня в голове было немало темных мыслей, касательно тебя. Я хотела твоей смерти.

Она смотрит на меня так пристально, с такой злобой. Дай ей возможность, и она убила бы меня прямо сейчас. Может, совершила ошибку, придя сюда. Я держу свой стакан с холодным чаем обеими руками.

— Но, — вздыхает она, — в этом не было никакого смысла. Я не хотела, чтобы еще один ребенок лишился жизни.

Она опрокидывает свой стакан и залпом осушает его, будто это вода.

— После этого они заявили, что не будут выстраивать дело против твоей матери, и это окончательно добило его. «Она должна была присматривать за моей малюткой!» — кричал он на всю окружную прокуратуру. С тех пор он на меня даже взглянуть не мог. Он винил меня в том, что я оставила Алиссу с тобой и твоей мамой. Он никогда не произносил этого вслух, но я знаю, что это так.

Поверить не могу, что мистер Ричардсон бросил ее. Они были идеальной парой. Я думала, он любил ее. Он никогда не позволял себе того, что Рей проделывал с мамой. И он был хорошим отцом.

— Твоя мать приходила сюда после... случившегося. Без предупреждения, как обычно. Она вела себя так, будто ничего не произошло. Даже принесла мясную запеканку и без остановки трещала об очередях в магазине. Мы тогда только похоронили Алиссу. Еще даже недели не прошло. Полагаю, я была слишком шокирована, увидев ее... лишилась рассудка. Она зашла на кухню, как обычно, а я просто стояла рядом, не в силах пошевелиться. Затем домой пришел Грег... он так разозлился.

Мой мочевой пузырь вот-вот взорвется. В меня не влезет больше ни единая капля этого чая.

— Можно воспользоваться вашим туалетом?

— Вперед. Дорогу знаешь.

Я направилась вперед по коридору, минуя ее спальню. Кровать не убрана, простынь свисает по сторонам, на полу валяются газеты, прикроватная тумбочка заполнена пустыми стаканами и бутылками с водкой. Кажется, что здесь живет не одна женщина, а десять бездомных.

Черная плесень въелась в плитку, окаймляющую ванну. Я заканчиваю свои дела, мою руки и насухо вытираю их грязным полотенцем. В шкафчике я вижу кучу баночек с длинными названиями. Одну из них я узнаю, потому что мама принимала такие же таблетки. Но для чего бы они ни были, не похоже, что они ей помогают.

Вернувшись в гостиную, я вижу, как мисс Ричардсон стоит у елки, выпуская табачный дым в окно. Сейчас она выглядит намного старше своих лет. Взгляд ее где-то далеко, как у мамы, а нога нервно постукивает по полу, как у Новенькой. Она разворачивается и молча смотрит вниз, на мой живот. Я кладу на него свои руки, защищая Боба՜.

— Это мальчик, — говорю я, чувствуя собственное волнение.

Она ухмыляется и достает еще одну сигарету.

— Как я и говорила.

Она бросает пачку на кофейный столик, рядом с ее новой выпивкой. На этот раз она не потрудилась добавить туда холодный чай. Она предлагает мне сигарету, и я трясу головой.

— Что с тобой случилось? — спрашивает она.

Я прикасаюсь к своей гипсовой повязке и пожимаю плечами.

— Несчастный случай.

Она приподнимает одну бровь и заливается смехом, после чего достает один из пожелтевших подарков из-под елки.

— Этот твой. Я купила тебе несколько книг Джуди Блум. Помнишь, я рассказывала тебе про нее?

— «Фадж»?

— Верно. Те рассказы Мэри Хиггинс Кларк, что ты читала, были слишком взрослыми и мрачными для тебя.

Одна старушка, в доме которой мама убиралась, подарила ей на Рождество коробку из-под обуви со старыми книгами. Мама была вне себя от злости («Эта старая с*ка могла бы просто дать мне чаевых!»), но мне они понравились.

На книжной полке неподалеку от елки стоят три рамки с фотографиями Алиссы. На них она выглядит такой крохотной. Я запомнила ее больше, куда больше и тяжелее.

Я не хотела бросать ее...

— Знаешь, о чем я жалею больше всего? О том, что сделала слишком мало фотографий, — она в отчаянии делает глоток. — Нужно было чаще ее фотографировать.

Она откидывается в своем кресле, вращая зажигалку между пальцев.

— Я просто скучаю по ней, — говорит она с надрывом в голосе. — Она была со мной какое-то мгновение, но я так сильно скучаю по ней. Как можно скучать по человеку, которого едва знал?

Она не рыдает. Она не плачет. Может, она как я. Может, она уже все выплакала.

Под фотографиями находится длинный ряд черных корешков с золотыми надписями. Ее коллекция энциклопедий всегда казалась мне такой дорогой и величественной. Помню, как я боялась даже прикоснуться к ней. В детской тюрьме была такая же, только обложки книг были изношенными, побитыми временем, а страницы разорваны. Более того, в коллекции недоставало целых книг. Но я все равно читала их, снова и снова, вспоминая голос миссис Ричардсон. Всякий раз, когда я чего-то не знала, она заставляла меня найти это и прочесть ей вслух. «Мэри, ты знаешь, откуда берутся бриллианты?» Я трясла головой, а она улыбалась. «Ну, давай посмотрим. Расскажи-ка мне про них.»

Мое колено начинает пульсировать. Дыхание становится прерывистым, а дым от сигарет только все усугубляет. Может, мне не следовало так себя нагружать.

— Почему вы снова не завели ребенка? — спрашиваю я, садясь обратно на свое место.

Она вздыхает и делает еще один глоток.

— Грегу всегда казалось, что хорошего отца из него не получится. Он пошел на это только потому, что знал, как отчаянно я хочу ребенка. Затем родилась Алисса и, Боже... я никогда не видела, чтобы кто-то настолько сильно полюбил другого человека так быстро. Он сразу же заговорил о том, чтобы завести еще детей. Он хотел два мальчика и еще одну девочку. Поэтому он... хотел, чтобы мы тогда пошли на ту вечеринку. Хотел побыть со мной наедине, застать в хорошем расположении духа и заделать еще одного ребенка.

Она смеется.

— Мужики — идиоты, — она икает. — Думают, что немного алкоголя и сперма — кратчайший путь к источнику жизни.

Я просто таращусь на нее, потому что не совсем понимаю, о чем она говорит.

— Знаешь, я никогда не рассказывала об этом полиции, но той ночью я знала, что что-то не так. Чувствовала это. Твердила Грегу, что хочу проверить, как там Алисса, но он говорил, что я просто себя накручиваю, и просил прекратить переживать.

Она переводит взгляд на комнату Алиссы, будто та вот-вот выйдет из нее. Этого не происходит, и я глубоко вздыхаю.

— После... случившегося... Грега будто подменили. Он не смог пережить это. А кто бы смог?

Думаю, никто. Никто не смог бы пережить смерть малышки. Ни мистер Ричардсон, ни толпа у здания суда, ни мистер Козлиная Морда, ни охранники, ни социальные работники, ни мисс Штейн, ни мама, ни она, ни я. Я сглатываю и, наконец, понимаю, чем отдает этот спертый, затхлый и удушающий запах, поселившийся в квартире. Это шесть лет боли, пропитанной в бензине и объятой пламенем. Этот дым наполняет мои легкие, отчего просить ее об одолжении становиться еще сложнее.

— Миссис Ричардсон... Мне жаль, что все так вышло.

Она кивает головой.

— Я знаю.

— И я знаю... я не имею права просить вас об этом... но... вы можете усыновить моего ребенка?

Нога миссис Ричардсон перестает постукивать по полу. Ее лицо мрачнеет. Я не знаю, что думать, поэтому продолжаю.

— Они собираются отобрать у меня ребенка. И если у них получится, я бы хотела, чтобы его взяли вы. Я бы хотела, чтобы он рос в хорошем доме. С такой хорошей мамой как вы. Вы хорошая мама.

Она фыркает. Если она сожмет стакан еще сильнее, то он попросту лопнет.

— Я больше не мама, Мэри.

Я ерзаю в своем кресле.

— Я буду свободна... думаю... к восемнадцати годам, — не сдаюсь я. — И тогда приду за ним. Я обещаю. Он не доставит вам хлопот. Он будет хорошо себя вести.

Миссис Ричардсон вздыхает и смотрит в окно, солнце близится к закату.

— Знаешь, что еще произошло, когда сюда пришла твоя мама? Она говорила о тебе. Все говорила и говорила о своей доченьке. О том, как она собирается отдать тебя на танцы, когда ты выйдешь из «больницы». О детских конкурсах красоты или о чем-то в этом роде. Все говорила и говорила, а затем сказала: «Девочек растить непросто». Еще и трех недель не прошло с момента смерти Алиссы.

Это похоже на маму. Она никогда не умела держать язык за зубами.

— Пожалуйста, — шепчу я. — Вы моя последняя надежда.

— Я ходячее недоразумение, Мэри. Просто недоразумение...

— Но вы можете исправиться. Я знаю, что можете. Вы можете научить его всякому, и он вырастет очень умным. Пожалуйста.

Она вздыхает, не встречаясь со мной взглядом.

— Мэри... я не могу. И мне даже не стыдно за это.