Предположительно

3 глава

Вторник. Двадцать пять дней задержки. И я почти уверена в том, что беременна. У меня никогда прежде такого не было. Мои месячные точны и никогда не опаздывали даже на день. Всегда вовремя. Пунктуальные. Как моя мама.

Я ничего не сказала Теду. Сама скопила денег, чтобы купить тест на беременность. Тринадцать долларов и сорок пять центов за самый дешевый аптечный тест. Но единственное место, где я могу им воспользоваться — это туалет одного из жильцов дома престарелых.

Леди из четыреста восьмой тихо всхлипывает в уголочке снова и снова повторяя одну и ту же фразу. Я закрываю дверь, чтобы никто не услышал ее рыданий и не пришел сменить ее пропитанные мочой простыни уже в третий за неделю раз. Бедняжка еще не готова к пятому этажу.

До Теда я ничего не знала о сексе, только о тех звуках, что его сопровождают. В жизни мамы было достаточно секса. С Реем и кучкой других мужчин. Она издавала эти дикие вопли, будто кто-то ее пытал. Рей кричал ей что-то на испанском, а она вопила на английском. Наш последний сосед — мистер Миддлбери был самым отвратительным из всех. Потный, тучный и пропахший шампунем Head&Shoulders. Как только он зашел к нам, я кинулась в свою комнату и закрыла дверь, в надежде, что этот запах не сможет просочиться ко мне. Он кричал, как девчонка, на всю мамину комнату, а вонь от него днями не выветривалась из дома. Каждый раз, видя его жену, я задавалась вопросом: как она его терпит.

Мы с Тедом много говорили о сексе. Он внушал мне, что я не обязана ничего делать, если не хочу, но я была готова избавиться от своего окоченения. Хотела, чтобы Тед стал моим первым. И если бы не брыкалась как черт, Рей лишил бы меня девственности еще давным-давно. Но я боролась. Из-за этого и стала сумасшедшей, импульсивной и, мой самый любимый из неверно поставленных диагнозов, «гиперакивной». Только подумайте.

Мы решили, что сделаем это во время обеденного перерыва, когда медсестры будут заняты слежкой за тем, чтобы никто из пациентов не подавился. Единственная свободная кровать была в комнате на втором этаже, где обитал старичок, который никогда не обедал в столовой. Мы дождались, пока он уснет, проскользнули внутрь и закрылись занавеской. Тед уже бывал с девушками до меня. Но его большие глаза, блуждающие по моему лицу, плавные движения, то, как он беспокоился обо мне, внушало, что это был и его первый раз. Его мягкие губы, сладкие, как сироп; его кожа, пахнущая шоколадной пастой и мылом; его крепкие руки, в которых я чувствовала себя, как в наручниках. Хотела навечно остаться в его плену. Это было лучше, чем просто «нормально». Не так, как сейчас, в этой ванне.

У меня ушло четыре минуты на то, чтобы подтвердить уже известный мне факт: две голубые полоски. Я заворачиваю тест в простыни четыреста восьмой и выкидываю их в мусорку, чтобы никто не узнал о наших с этой дамой маленьких секретах.

Весь оставшийся день я избегаю Теда, прячась на пятом этаже. У меня из головы не выходит выражение его лица, когда меня стошнило перед школой... Я не знаю, какой реакции от него ожидать. Но это не так, как с Алиссой, я не смогу скрывать это от него вечно. Мне становится дурно только от мысли о том, что придется сознаться ему в этом.

Я же могу избавиться от этой проблемы? Он даже не узнает.

Но, если я сделаю аборт, я стану детоубийцей.

Опять.

Департамент полиции Нью-Йорка

Отчет службы быстрого реагирования

Офицер Рикардо Эрнандес

67 полицейский участок, Бруклин

11 декабря, предположительно в 19:17, я был отправлен к дому 330E на 18-ой улице в связи с жалобами о нарушении общественного порядка. По прибытии на место преступления, я заметил женщину, позднее опознанную как Даун Купер, кричащую во дворе. Когда ее спросили, что произошло, она ответила, что ребенок не дышит.

Запах яиц, обжариваемых в подсолнечном масле, выворачивает мой желудок наизнанку. Я бегу со всех ног в туалет и извергаю свой вчерашний ужин в раковину. Утренняя тошнота. Вот оно. Я действительно беременна.

— Киша, быстрей или опоздаешь, — орет снизу мисс Штейн. — И где там Мэри?

— Она все еще наверху.

— Ленивая шмакодявка! Мэри! Мэри! Риби, сходи за ней.

Дерьмо!

Я зачерпываю слизь и кусочки рвоты руками и выкидываю их в унитаз. Риба стучит в дверь.

— Мэри!

Я заливаюсь краской, вот-вот мой секрет всплывет на поверхность. Я использую половину рулона туалетной бумаги и протираю раковину.

— Давай, Мэри! Выходи! Сейчас же.

Мой лоб покрывается испариной, волосы прилипают к шее. Здесь недостаточно воздуха, чтобы наладить мое дыхание. Я мою руки, надеваю школьную форму и спускаюсь вниз.

— Эй, что с тобой? — кряхтит Мисс Штейн. — Сама на себя не похожа.

Один взгляд на девушек, поедающих яичницу, причмокивающих и чавкающих как коровы, и я кидаюсь к лестнице. ХЛОП!

— Фу, Мэри! Это отвратительно! Что с тобой?

Девочки слетаются на это зрелище, как тараканы. Я опускаюсь на колени и отчаянно пытаюсь убрать остатки ужина тряпкой, будто я могу магическим образом заставить их исчезнуть. Но уже слишком поздно. Они все видели.

— Ты беременна?

Черт.

Мисс Штейн — последний человек, который должен узнать об этом. Я качаю головой.

— Ты мне врешь?

— Нет? — говорю я.

— Иди сюда, быстро!

Я иду за ней в ванну, девушки перешептываются за нашими спинами. Она достает тест на беременность, невероятно профессиональный на первый взгляд, и заставляет меня на него помочиться.

Пятью минутами позже, она подтверждает то, о чем я уже знаю.

— Ага! Я знала, что эту тупая малявка не может держать свои чертовы ноги сомкнутыми. Иди на учебу! Я разберусь с тобой позже.

Продолжение

Отчет службы быстрого реагирования

Офицер Рикардо Эрнандес

Меня провели в спальню. При входе было обнаружено, что одетая в розовые ползунки девочка европеоидной расы лежит на кровати лицом вниз. Я спросил у Купер имя ребенка, и она идентифицировала ее как Алиссу. Купер заявила, что ребенок не ее. Я поднял тревогу, перенес младенца в гостиную и начал проводить сердечно-легочную реанимацию.

Тед моет полы в холле пятого этажа, стоя спиной к пациентам. Наблюдаю за ним из-за двери. Мой шоколадный принц. И я собираюсь разрушить его жизнь? Как я могу быть такой жестокой?

Тед поворачивается, но его не узнать. Под глазом расположился огромный синяк. На губах ссадины, а костяшки пальцев покрыты новыми порезами. Я бегу к нему через всю комнату.

— Что случилось?

— Бл*ть, это длинная история, — выплевывает он, откидывая мою руку.

Я вздрагиваю. Это напоминает мне о тех моментах, когда мама злилась на меня.

Алисса... он узнал? Но откуда?

Кровь приливает к ногам, сердце бьется так, будто выжимает из меня остатки жизни, а Тед едва на меня смотрит. Такого Теда я не знала. Он никогда прежде не срывался на меня. Чувствую, как луна отдаляется от моего солнца, теряется во тьме и замерзает. Он потирает переносицу, со стоном откидывает швабру и заключает меня в свои объятия.

— Прости. Я ничего плохого не имел в виду, — шепчет он. С минуту мы медленно раскачиваемся, и он целует меня в макушку. — Когда ты рядом, мне всегда становится лучше.

— Мне тоже, — бубню я ему в грудь, меня захлестывает чувство облегчения.

Это правда. Он притупляет боль, которую испытываю от недостатка в моей жизни человека, которому не нужна.

Все хорошо. Он не мама. Он не обидит меня.

Сердцебиение постепенно приходит в норму, в то время как я фокусируюсь на его кроссовках. Раньше они были синими, теперь от сильного износа почернели, а шнурки растрепались.

— Я беременна.

Тед задержал дыхание и застыл. Этого я и боялась. Если он больше со мной не заговорит, хочу запомнить каждую клеточку его тела. Прижимаюсь крепче к нему. Он разрывает свои объятия, делает шаг назад, смотря на меня своим пристальным взглядом, и берет мое лицо в свои руки.

— Ничего страшного, детка. Все хорошо, мы... что-нибудь придумаем.

Я расслабляюсь и таю от его прикосновений. Он делает глубокий вздох.

— Не переживай. Ты станешь отличной мамой. Мы не позволим ничему плохому случиться с нашим малышом.

Я снова перевожу взгляд на его кроссовки, на засохшую грязь, прилипшую по краям.

Если бы он только знал настоящую меня.

Продолжение

Отчет службы быстрого реагирования

Офицер Рикардо Эрнандес

Вскоре после того, как младенец был перенесен, на место преступления прибыл офицер Робин Блейк. С заднего входа в гостиную забежала босая маленькая девочка в бело-розовой пижаме, позже идентифицированная как Мэри Эддисон. Дочь Купер. Мной было отмечено, что она сразу же побежала к комнате ребенка. Спереди одежда Эддисон была влажной и измазанной грязью. Она была явно потрясена, увидев нас. Прибыла бруклинская скорая и перехватила сердечно-легочную реанимацию. Время смерти ребенка было объявлено на месте преступления.

Я возвращаюсь в групповой дом, когда в мой автобус запрыгивает несколько детей, примерно моего возраста. Опускаюсь как можно ниже на своем сидении, пытаясь притвориться невидимой. Нормальные подростки. Парни в бейсболках, мешковатых джинсах, с дредами и короткими стрижками. Девушки в дорогих кроссовках, с фиолетовыми рюкзаками, прямыми волосами, длинными косами и розовыми губами. Они громкие, болтают о какой-то футбольной игре, на которой только что были, промежуточных экзаменах и музыке. Едят воздушный рис, пьют газировку, смеются и улыбаются. Едут домой к своим мамам или папам, а может к обоим. Им не надо беспокоиться об одиночных камерах без окон или бояться охранников, которые могут их изнасиловать. Вероятно, у них никогда не было нужды в деньгах или мыле, или дезодоранте. Они никогда не принимали таблетки, из-за которых настолько теряешь чувство реальности, что не можешь распознать крысиное дерьмо в омлете. Им не надо переживать о групповых домах, жирных приемных матерях и совершеннолетии. В их жизни нет социальных работников, ненавидящих их; нет соседей по комнате, покушающихся на их жизнь; нет офицеров по условно-досрочному, ищущих хоть малейший повод, чтобы вернуть их обратно в тюрьму. Они не заимеют ребенка в шестнадцать. Хотела бы я быть ими, но это не так.

У меня будет ребенок.

И мисс Штейн знает об этом, а это означает, что скоро узнают все. От этого у меня сводит живот. Где, черт возьми, мы с ребенком будем жить? В групповом доме? Это слишком опасно. Коляски, подгузники, детское питание... откуда у меня деньги на это?

У меня будет ребенок. Настоящий ребенок...как Алисса.

Он будет расти, а потом влезет из меня. Я стану его мамой и смогу сама устанавливать правила. Смогу сделать все, что не смогла с Алиссой: баюкать, кормить, менять подгузники, читать сказки, играть с ней все время, весь день, когда захочу. Мы с Тедом станем настоящими родителями, как мама и папа Алиссы. Они были идеальными родителями. Мечтала, чтобы они удочерили меня. Если бы все было так, возможно, я бы сейчас здесь не была.

Один из ребят начинает говорить про ЕГЭ, и я навостряю свои уши. Это единственная вещь, что объединяет нас, единственная вещь, из-за которой чувствую себя нормальной, которая отличает меня от животного. Не могу ничего с собой поделать. У меня на лице появляется улыбка.

У меня будет ребенок.

Вернувшись в групповой дом, вижу припаркованные машины социальной службы. Как раз вовремя. Мисс Штейн могла бы удостоиться премии стукач года. Мисс Кармен и Винерс в комнате для посетителей, ждут. Я сажусь и одариваю мисс Штейн пристальным взглядом, она же делает вид, что не замечает.

— Итак, — начинает Винтерс. — Как, черт возьми, это произошло?

Это не тот разговор, во время которого я смогу отмолчаться, но я решаю рискнуть и пожимаю плечами.

— Ха. Конечно. Ты беееееез понятия, — говорит он.

— Ты хотя бы знаешь, кто отец? — спрашивает мисс Кармен, закатывая глаза.

Вопрос с подвохом. Теду восемнадцать. Мне пятнадцать. Я качаю головой. Нет.

— Конечно же, нет, — бормочет мисс Штейн. — Так... что мне с ней делать?

— В смысле? — хмыкает мисс Кармен. — Она останется, пока не родится ребенок! Тебе придется переселить ее на нижнюю койку.

Мисс Штейн сжимает губы. Она надеялась избавиться от меня.

— Необходимо начать процесс по удочерению немедленно, — говорит мисс Кармен Винтерсу. — Чем скорее, тем лучше.

— Удочерению? Кто-то хочет меня удочерить? — вырывается у меня. Я удивлена, насколько быстро во мне вспыхивают эти искорки надежды. В смысле, меня, удочерять, будто действительно нужна кому-то.

Винтерс вглядывается в меня и откидывается на кресло, кажется, у него перехватывает дыхание. Мисс Кармен вздрагивает от звука моего голоса и поворачивается в мою сторону. На ее лице отчетливо читается раздражение вперемешку с отвращением, будто она забыла, что я все еще нахожусь в этой комнате.

— Нет, нет, процесс удочерения твоего ребенка.

На один короткий миг мир вокруг меня останавливается и разлетается на части. Бьются окна, разрушаются здания, кричат люди, тонущие в наступающем море, и каким-то чудом, я все еще слышу Герберта, жужжащего неподалеку.

— Что?

— Мэри, ты все еще на попечении штата, а это означает, что и твой ребенок теперь принадлежит государству. За нами с Винтерсом остается последнее слово, касательно судьбы этого младенца. И принимая во внимание твое преступление... мы не можем с чистой совестью подвергнуть еще чью-то жизнь опасности.

Воздух покидает мои легкие, к лицу приливает жар, по всему телу разбегаются мурашки. Мое дитя, моя Алисса, они хотят отнять ее у меня?

— Ты не можешь держать своего ребенка в заключении, — говорит Винтерс.

В заключении или в групповом доме? Один черт. Но я ничего не сделала. И была прилежна! Поэтому меня и выпустили, так же?

— Но я... я была...

— Итак, мы не можем заставить тебя сделать что-либо против твоей воли, — говорит Мисс Кармен. — Если хочешь прервать беременность, мы это устроим. Но если хочешь оставить ребенка, то нам придется отдать его на усыновление.

Я все еще не могу дышать. Кажется, мои легкие годами не поглощали кислород. У меня кружится голова. Нечто уродливое, скрытое в глубинах моего подсознания грозит вырваться наружу. Я не могу больше держать это в себе. Как мне остановить его, прежде чем станет слишком поздно?

— Ну, Мэри? Твое решение? — спрашивает Мисс Кармен.

Я открываю рот, но не издаю ни звука. Мои легкие вот-вот лопнут, меня трясет.

— Что такое, Мэри? Давай громче.

Мое лицо горит и от этого у меня начинает болеть голова, головокружение усиливается. Моя малышка не может остаться со мной? Все это из-за Алиссы? Но мама говорила... черт, я должна им признаться? Нет, слишком поздно. Ты не можешь этого сделать! Но это МОЙ ребенок. Это наш с Тедом ребенок, НЕ их. Они не имеют права. Это несправедливо. Я невиновна.

Я не хотела бросать ее...

— Я не делала этого.

— Не делала чего? — рявкает Винтерс.

Платину прорывает, и я понимаю, какого это, снова испытывать эмоции. Горячие слезы стекают вниз по моему лицу, точно из протекающего крана. Я плачу. Я никогда не плачу. Все то, что многие годы скрывала в себе, всплывает наружу, и впервые за долгое время произношу вслух ее имя.

— Я не убивала Алиссу.

— Естественно, — усмехается Винтерс.

Никто не двигается с места, все молчат, но на их лицах написано одно: они мне не верят.

— Мэри, не извинишь нас? Я хочу поговорить с мисс Штейн и Винтерсом наедине, — говорит Мисс Кармен.

Я все еще не чувствую ног, но каким-то образом встаю и выхожу из комнаты. Каждый вздох вырывается с хрипом. Останавливаюсь в прихожей и прислушиваюсь.

— Что за гребанный бардак здесь творится? — говорит Винтерс.

— Эта девка с самого начала была проблемной! Я говорила вам, что рано или поздно это животное вырвется из клетки, — огрызается мисс Штейн.

— Ты должна была за ней присматривать! — орет он.

— Не надо учить меня делать мою же работу! Ты не думаешь, что я знаю...

— Угомонитесь, — отрезает мисс Кармен. — Никто тебя не винит!

— И что нам делать? — спрашивает Винтерс. — Очевидно, я должен доложить об этом.

— Ты не можешь заставить ее сделать аборт? — говорит мисс Штейн.

— Она не похожа на остальных, Джуди. Она не тупая, — смеется Винтерс.

— Что на счет ребенка? — спрашивает мисс Штейн.

— Что на счет него? Ты слышала, что я сказала, — усмехается мисс Кармен.

— Но ты же не можешь просто взять и отнять у кого-то ребенка, так же? — спрашивает мисс Шейн.

Мисс Кармен хихикает, как злобная ведьма.

— С ее личным делом и отсутствием родительских прав, она передаст этого ребенка прямиком в руки службы по защите детей. Я об этом позабочусь.

Из показаний Чарльза Миддлбери

Соседа Даун Купер

Мэри... та Мэри... такая чудная девчонка. Они никогда не моргала. Не издавала ни звука, но смотрела на всех своими кровожадными глазами. Ее мать всегда кричала на нее, она вечно попадала в неприятности.

Я смотрел телевизор, как вдруг на заднем дворе загорелись прожекторы. Я встал посмотреть, что там творится, потому что иногда ребятня срезает дорогу на авеню через мой двор. К моему удивлению, увидел там Мэри. Она была снаружи, раскапывала что-то у большого дерева. Говорю вам, она пыталась выкопать могилу для этой малышки. Она рыла землю, как собака, пытающаяся спрятать свою кость.

Бедная мисс Даун. Жаль, что у нее оказалась такая дурная мелочь. Люди всегда обвиняют родителей, но мисс Даун — самый добродушный человек на свете. Она и мухи не обидела бы.

В детской тюрьме была такая девушка, ее звали Ариэль, как Русалочку. Она была самым умным человеком из всех местных обитателей. Очень маленькая, но очень беременная. Как только она стала слишком гигантской для прогулок, ее поселили в мою камеру, для безопасности. Но, как только у нее отошли воды, ее безопасность перестала стоить и ломаного гроша. Она лежала на цементном полу, кричала и часами умоляла о помощи. Я смотрела, как оно раздирало ее на части на полу, покрытом липкой водой и кровью. На всю камеру стоял этот забавный металлический запах. Охранникам не было до нее дела. Они выбрали удачное время, чтобы выпустить ее. Она закончила родами в лазарете, будучи прикованной наручниками к кушетке. Сразу после этого, ребенка у нее забрали, а она вернулась в свою камеру, где рыдала неделями напролет.

— Они не имели права делать этого, — говорила она. — Они не имели права вот так отнимать его у меня. У меня даже не было шанса взять его на руки! — но это было самой жуткой частью. Они МОГЛИ сделать это. Они могли делать все, что им вздумается.

Итак, два часа дня, воскресенье, делаю то, чего не делала никогда прежде. Я жду прихода мамы.

Герберт кругами летает вокруг моей головы, немного медленнее, чем обычно. Может, он стареет. Я без понятия, сколько ему лет, но Герберт все еще жив. С ним все будет хорошо. С нами все будет хорошо.

В 14:35 слышу, как мисс Риба здоровается с мамой при входе. Она проверяет ее сумки на наличие оружия или наркотиков и проводит ее в комнату.

— Малышка! Какой сюрприз!

Мне нужно действовать быстро. У меня всего пятнадцать минут до того, как она испарится.

— Привет, мамочка!

Я несусь в ее объятия, почти сметая ее с ног.

— Божечки! Кто это в тебя вселился?

Она отступает и поправляет свое платье. Сегодня ее церковное одеяние насыщенного голубого цвета с черными оборками и черной шляпкой. Ее уродливая зеленая библия совершенно не подходит сюда, но она никогда не перестанет ее носить. Она досталась ей от матери. Я тяну ее к дивану и усаживаю на него.

— Мам, ты меня любишь?

— Ну, конечно же, люблю, малышка. Ты знаешь об этом.

— Значит, мам, прости, но время пришло. Ты должна рассказать правду.

— Правду о чем, милая?

— Правду о том, что случилось с Алиссой.

Она моргает, улыбка улетучивается с ее лица. Открывает свою крокодиловую сумочку и достает тюбик лосьона для рук. Он такой густой, такой белый, что напоминает глазурь. Кожа ее всегда грубая и сухая. Она может голыми руками достать пирог из печи, не дрогнув.

— Я... я не понимаю, о чем ты.

— Ты понимаешь. Ночь, когда умерла Алисса. Ты должна рассказать им...о своем плане. Я так больше не могу.

— Что ты имеешь в виду?

— Мамочка... я беременна.

Она моргает. Я вижу в ней чистой воды смущение. Это нехорошо. Напряженная, с маской строгости на лице, она встает и направляется к окну, прямиком к солнцу.

— Они отберут у меня ребенка, если ты не расскажешь им правду!

Ничего. Она уже где-то далеко. Она не может уйти. Она нужна мне здесь.

— Мамочка, пожалуйста, скажи что-нибудь.

Ничего. Эта женщина застыла, но мое сердце не может вынести этого мучительного ожидания. Затем, не говоря ни слова, она берет свою сумочку и идет к двери. Будто ничего не произошло.

— Нет, мама, стой!

Я вскакиваю, хватая ее за рукав, и тяну назад. Она разворачивается и молниеносно одаривает меня пощечиной. Жирный лосьон, подобно маслу, оставляет свой след на моей пылающей щеке.

— А теперь, послушай меня, маленькая паршивка, — в бешенстве говорит она, тыча пальцем мне в лицо. — Знаю, что в тебя вселился дьявол и вынудил убить ту малютку, но я не растила шлюху! Ты должна была думать головой, а не раздвигать ноги перед каким-то парнем!

В меня вселился дьявол? Она свихнулась. Окончательно свихнулась.

— А сейчас мне пора. Ты меня очень разочаровала. Мое давление, должно быть, подскочило до небес. Мистер Уортингтон будет волноваться.

Я снова тяну ее за рукав, пытаясь удержать.

— Мамочка, не поступай так со мной! Я сделала для тебя достаточно. Ты должна!

— Не могу ничего поделать! Я не сделала ничего плохого. Тебе придется научиться отвечать за последствия своих действий, дорогуша!

Она взрывается, в глазах ее пылает злоба. Затем, она хватает один из журналов для посетителей, скручивает его и, прежде чем я успеваю остановить ее... ШЛЕП! Герберт превращается в пятно, прилипшее к стене, с едва различимыми ножками и крыльями. Мое сердце уходит в пятки.

— Надоедливая мелочь, — бормочет она, отбрасывая журнал.

С этими словами, она поправляет свою шляпку и вылетает из комнаты. Все, что я могу, это смотреть, отвечать за последствия того, что я дала ей уйти. Опять.