Предположительно

10 глава

Новенькая спит, как и все остальные в этом доме. Это единственное время, когда здесь царит тишина. Бесконечная небесная тьма медленно превращается в темно-синее море. Сейчас где-то около шести. Я знаю это, потому что уже восьмой день подряд наблюдаю за рассветом. Уже восьмую ночь подряд не сплю. Уже восьмой день подряд, в это самое время, мое тело подсказывает мне две вещи: мне нужно сходить по маленькому и попить.

Закончив с туалетом, я на цыпочках спускаюсь вниз по лестнице. Я делаю все, чтобы не нарушать хрупкий утренний мир, все, чтобы не разбудить монстров.

Но низкий голос, эхом раздающийся в гостиной, заставляет меня остановиться на нижней ступени. Я чувствую, как ужас змеится в моем животе, неподалеку от Боба՜.

— Привет, папочка! Алло? Алло, пап? Это я, Келли.

Естественно, у Келли есть отец, но слышать, как она разговаривает с ним, непривычно. Это делает ее живым человеком, а она кажется слишком большим злом, чтобы оказывать ей такую честь.

— Я знаю, что сейчас очень рано, но у меня больше нет времени, чтобы поговорить с тобой. Эти девчонки всегда крутятся рядом. Они всегда суют свой нос в мои дела, пап.

Ее голос такой невинный, такой непохожий на нее. Я спускаюсь еще на несколько ступеней, прижимаюсь к стене и вижу, как она свернулась калачиком в кресле мисс Штейн. Она воспользовалась домашним телефоном, который нам не позволяется брать без разрешения.

— Папочка, я, правда, думаю... О! Ничего, честно. Я просто позвонила, чтобы убедиться, что ты придешь навестить меня в воскресенье. Мне нужно сходить... что? Почему ты не сказал мне? И когда ты вернешься? Четыре недели! А как же Новый год? Нет, ты говорил, что придешь и приведешь с собой Джинджер... ну, может, если ты поговоришь с мисс Штейн, она разрешит... ух, да, я знаю, пап. Но мы не обязаны говорить мистеру... что? Да, ПАП, я их принимаю. Нет, не звони ей! Я принимаю их каждое утро, как и обещала.

Таблетки! Она принимает таблетки? Какие? Они похожи на те, что принимала мама?

— Но ты можешь просто... сколько еще мне нужно оставаться здесь? — умоляющим голосом спрашивает она. — Ты говорил, что это ненадолго. Да, папочка, не надо... ладно... ладно, хорошо! Ладно? Ты можешь хотя бы прийти ко мне перед отъездом?

Я немного наклоняюсь, но моя нога соскальзывает и приземляется на следующую ступеньку с глухим стуком. Черт! Пячусь назад, пытаясь затаиться, но уже слишком поздно. Келли замечает меня и быстро вешает трубку. Меня поймали с поличным, притворяться дурочкой нет смысла. Мы смотрим друг на друга, ее глаза прищурены от ярости, а рука все еще сжимает телефонную трубку. Своим шпионажем я дала ей еще один повод, чтобы убить меня. Мне слишком страшно, чтобы пошевелиться. Я стала слишком неповоротливой, чтобы бежать. Снова в ловушке.

Если я позволю ей убить себя, мои страдания будут окончены. Но Боб...

Она встает в полной боевой готовности, но в этот самый момент из ванны выходит мисс Риба в своих ночных трениках. Она зевает, прежде чем заметить нас обоих.

— Что вы задумали? — рявкает она.

Келли даже не смотрит в ее сторону. Она постукивает костяшками своих пальцев по бедрам, затем пожимает плечами.

— Ничего. Завтрак готовим, — говорит она, возвращая своему голосу привычные интонации, и направляется на кухню. Мисс Риба переводит взгляд на меня, приподняв бровь, и я возвращаюсь в свою комнату. Я спасена, но только на этот раз.

У мисс Коры ушло два дня, чтобы уговорить меня на это. Целых два дня. «Поверь мне, все будет хорошо», — твердила она. Я же отвечала ей, что она сумасшедшая и отказывалась, но на третий день сдалась. На следующее утро мы приехали в полицейский участок.

— Помни, ты должна рассказать ему всю историю, как ты выложила ее мне. Не упускай ничего. Каждая деталь важна. Детектив сделал нам большое одолжение, согласившись переговорить с нами, прежде чем мы направим заявление в прокуратуру. И не забудь о том, что... Мэри?

Как только мы подходим к зданию, мои ноги отказываются идти дальше. Звуки вокруг затихают, и я слышу только стук собственных зубов. Это здание... все эти окна... они наблюдают, ждут... чтобы снова забрать меня.

— Мэри? Пошли.

Мисс Кора тянет меня за руку. Я вырываюсь и прижимаюсь к автобусной остановке. Мне хочется сбежать оттуда.

— Что ты делаешь? — спрашивает она.

Меня начинает трясти. Плохой знак. Я не могу пойти туда. Не могу! Это отправная точка. Оттуда и начался весь кошмар. Барьер, разделивший мою жизнь на тогда и сейчас. Если бы мы не пошли туда, если бы мама не...

— Они снова дадут мне чизбургер и запрут!

Мисс Кора останавливается и расправляет плечи, ее взгляд смягчается.

— Мэри, мне очень жаль. То, что они сделали с тобой — недопустимо. Они допрашивали тебя без присутствия адвоката, и твоя мать разрешила им сделать это. Это была ловушка. Но, на этот раз, я буду с тобой. Не позволю им выливать на тебя это дерьмо. Не позволю им забрать тебя. Никаких бургеров. А теперь, отойди от этой грязной штуковины!

Меня отводят в ту же комнату, что и в прошлый раз. Мои мысли все те же, что и в прошлый раз: «какой же здесь грязный пол». Маме было бы противно находиться здесь. Дверь открывается, и воспоминания накрывают меня с головой.

— Привет, Мэри. Помнишь меня?

Мистер Хосе совсем не постарел. Все еще черноволосый, хоть и с редкими проблесками седины на бороде. Высокий, худой, смуглый и с сильным акцентом как у Марисоль.

Я напрягаюсь, когда он закрывает за собой дверь. В руках у него папка, очень толстая, и маленький диктофон. Он садится напротив нас. Как в прошлый раз.

— Рад снова тебя видеть, — говорит он, улыбаясь, будто это правда.

Ты не Бенсон. Тебе наплевать на меня, ты хреново делаешь свою работу.

— Принести тебе что-нибудь? Воды? Может...

Я вскакиваю со стула. Мисс Кора хватает меня за руку, останавливая.

— Все в порядке! Все хорошо! Никаких бургеров, помнишь? Мы говорили об этом.

Взгляд мистера Хосе мечется между мной и мисс Корой. Он опускает руки на бедра, ближе к пистолету. Я вспоминаю о ноже в моей сумке, но быстро отметаю эту мысль.

— Присядь, — говорит она, но уже не так терпеливо, как прежде.

Проходит целых двадцать секунд, прежде чем я сажусь. Отодвигаю стул поближе к двери. Мисс Кора ухмыляется и качает головой.

— Могу ли я поинтересоваться, строго не для протокола, — говорит она мистеру Хосе. — Почему вы совсем не удивились, услышав, по какому вопросу я позвонила?

Он улыбается, и я кладу сумку себе на колени.

— Знаете, иногда вас изнутри просто съедает какое-то предчувствие. А это дело... У меня всегда было чувство, внутреннее чутье, что в этом пазле не достает какого-то кусочка.

Внутреннее чутье?

— Вы имеете в виду, что недоставало улик? — спрашивает мисс Кора.

Он улыбается.

— О, нет. Их было предостаточно. Но... что-то не складывалось. Показания не соответствовали найденным уликам. Я говорил об этом кучу раз, но все вокруг велели мне забыть об этом. Тем же людям не понравится то, чем я сейчас занимаюсь.

— Ну, люди не склоны мыслить трезво, когда черная девочка подозревается в убийстве белой малютки, — говорит мисс Кора, скрещивая руки на груди.

— Нет. Люди не склоны мыслить трезво, когда убивают малышей. Точка. В конце концов, важно выяснить, что на самом деле произошло с этой маленькой девочкой, и привлечь к ответственности тех, кто в этом повинен.

Мисс Кора кивает в знак согласия, и мистер Хосе смотрит на меня.

— Итак, ты готова все рассказать? — спрашивает он.

У меня сводит живот, и я начинаю считать серые волоски в его бороде. Может, он немного и похож на Бенсон. Но все еще не доверяю ему. Именно он посадил меня за решетку. Дал мне чизбургер и отправил в дом сумасшедших. Я согласилась на чизбургер лишь потому, что в жизни их не ела. Пыталась обхитрить мамочку и тайком съесть его, пока она не знает. Надо было отказаться.

— Мэри, не бойся, — говорит он. — Что бы там ни было, я здесь, чтобы выслушать твою историю. Дай мне шанс докопаться до истины.

Я смотрю на мисс Кору, которая улыбается мне и бережно гладит по спине.

— Давай. Все хорошо. Я с тобой.

Мисс Кора говорит, что не позволит им снова забрать меня. Может, она как Эллиот Стейблер. Напарник Бенсон. Она знает про все это дерьмо. Я верю ей.

Доверяю ей.

Закрываю глаза и рассказываю ему, что на самом деле произошло той ночью.

Расшифровка от 23 ноября.

Допрос Мэри Б. Эддисон, возраст: 16 лет

Детектив: Для протокола, назови свое полное имя и возраст, пожалуйста.

Мэри: Эм... меня зовут Мэри Бет Эддисон. Мне шестнадцать лет.

Детектив: Хорошо, Мэри. Теперь расскажи мне обо всем, что произошло. С самого начала.

Мэри: Ладно. Ух... Алисса плакала с самого того момента, как ее привезли к нам. Мама пыталась убаюкать ее, чтобы та уснула. Не думаю, что ей нравилось то, как она ее качала. Она плакала все громче и громче. Так что я взяла ее, и она тут же уснула на моих руках. Мама сказала: «Хорошо, пусть она тогда спит с тобой», и перетащила ее люльку в мою комнату.

Мы уже спали, когда Алисса снова начала плакать. Мама пришла в мою комнату, проклиная все на свете. У нее тогда был один из тех, особенных, дней. Я спросила, выпила ли она свои таблетки. Тогда она попросила меня сходить за ними. Я вышла из комнаты и вернулась уже с упаковкой. Она сказала мне: «Дура, я велела тебе принести твои таблетки! Я должна успокоить этого ребенка». Алисса орала на весь дом. Я сбегала за своими таблетками и отдала их ей. Затем она попросила меня подогреть ее бутылочку. Я спустилась на кухню и засунула бутылку в микроволновку. Меня не было тридцать пять секунд. Миссис Ричардсон всегда говорила, что именно на это время нужно выставлять микроволновку.

Когда я вернулась, мама запихивала что-то в рот Алиссе. Я думала, что это какие-то волшебные штуки, которыми всегда пользовалась миссис Ричардсон, но это оказались таблетки. Мама попыталась затолкнуть бутылочку Алиссе в горло. Она начала задыхаться. Мама схватила ее, прижала к груди и попыталась спасти. Она начала бить ее по спине. Но она делала это слишком сильно. Ее плач затих, и она перестала дышать. Я побежала звонить в девять один один, потому что это был случай крайней необходимости. То, чему меня учили в школе. Но мама вырвала телефон из моих рук.

Мама приказала мне забыть об этом, потому что если они придут и найдут тело Алиссы, ее отправят в тюрьму. Она сказала, что мы сами должны вернуть Алиссу. Она велела мне принести ее Библию и крестик. Я твердила ей, что мы не сможем этого сделать, но она ударила меня, и я начала плакать. Мама зашла в мою комнату и закрылась там с Алиссой. Я слышала шум. Будто она била ее. Я стучалась, но она не впускала меня. Затем я вломилась в комнату. Мама держала ее за ногу и кружила ее в воздухе, нараспев читая какие-то молитвы. Я попыталась выхватить у нее Алиссу, но она выскользнула из моих рук и влетела в стену... Не хотела бросать ее. Я пыталась ее спасти! Я не хотела... Мне так стыдно.

Детектив: Все в порядке, Мэри. Все хорошо. Не торопись. Может, устроим небольшой перерыв?

Мэри: Нет. Нет, я в порядке. Затем мама... Она снова вытолкнула меня из комнаты. Телефон не прекращал звонить, но мне было слишком страшно поднять трубку, ведь я уронила Алиссу, и я знала, что это плохо.

Детектив: Что случилось потом?

Мэри: Я не знаю, сколько прошло времени, но мама вышла из комнаты. Она усадила меня на диван и сказала, что она не смогла спасти Алиссу, и что та мертва. Я заплакала, и мама обняла меня. После этого, она сказала: «Ты же сильно любишь свою мамочку, малышка? Ты же не хочешь, чтобы с мамочкой случилось что-то плохое, правда?» И она рассказала мне, что ее будут избивать в тюрьме, может даже назначат смертную казнь, а меня отдадут на попечение государства, в приемную семью, где меня будут насиловать мужчины. Но она сказала, что детям все сходит с рук, и меня даже в тюрьму не оправят, что меня освободят настолько быстро, насколько это возможно, и мы заживем дальше, начнем все сначала. Она даже обещала купить мне щенка. «Если тебя спросят, скажи, что это сделала ты, малышка. Ты так пыталась спасти ее. Тебя не накажут за это. Тебя не будут избивать. И ты спасешь свою мамочку», — сказала она. Она заставила меня поклясться, поклясться на Библии.

Затем она дала мне свернутое одеялко и велела закапать его со всем содержимым на заднем дворе. «Чем глубже, тем лучше. Иначе мы покойники». Мне было так страшно. Я не хотела попасть в неприятности, так что я выбежала на улицу и начала раскапывать землю голыми руками. На улице было так холодно, казалось, что я капала целую вечность. День выдался дождливым. Мои ногти... под них забилось так много грязи. Она была повсюду. Мама выскочила на улицу и сказала, что я копаю не там. «Нет, не это дерево, другое!» И я побежала к другому дереву и начала все сначала.

Потом я увидела яркую вспышку. Мистер Миддлбери включил свет на своем заднем дворе. Он кричал на меня. Я не могла разобрать его слов. Не знала, что делать, так что убежала, чтобы рассказать об этом маме. Когда я влетела внутрь, в дом вошла полиция. Я подумала, что это мистер Миддлбери вызвал ее.

И затем я услышала, как мама говорит им: «Я не знаю, что произошло. Она была с ней в комнате одна».

Детектив: Почему ты ничего не рассказала полиции?

Мэри: Мама велела ничего не рассказывать. И она все видела... она бы побила меня, если бы я сказала что-то не то. Она ведь заставила меня поклясться на Библии. Поклясться перед лицом Бога.

Детектив: Ты знаешь, какие таблетки принимала твоя мама?

Мэри: Нет. У них были длинные и сложные названия.

Детектив: И... ты упомянула про крестик, как он выглядел?

Мэри: Маленький и золотой, обычно он весел на цепочке. На нем еще было несколько разноцветных кристалликов.

Детектив: Какого цвета они были? Можешь вспомнить?

Мэри: Уф... синий и желтый. И красный. Красный точно был.

Детектив: Твоя мама часто носила этот крестик?

Мэри: Постоянно. Он принадлежал ее матери. Она никогда не расставалась с ним.

— Ты держалась молодцом, — говорит мисс Кора на обратном пути в групповой дом. — Я очень тобой горжусь.

Я не отвечаю. Не могу перестать думать о том, что сейчас произошло. Это вымотало меня. Я вывалила всю правду после долгих лет тишины. Будто помочилась, после очень долгого ожидания. Истощена, чуток взволнована, и у меня немного кружится голова. По крайней мере, мистер Хосе на этот раз задавал правильные вопросы. Все это время он был близок к истине.

— Итак, какие у тебя планы на День Благодарения?

Черт, он ведь совсем близко. Я напрочь забыла об этом. Мы с Тедом собирались провести этот день вместе. Сначала бы сходили на парад, а потом поели бы в «Бостон-Маркете». Теперь этому не бывать.

— Буду сидеть в групповом доме.

— Не хотела бы отметить его со мной и моей семьей?

— Нет, спасибо.

Она хмурится и мельком смотрит на меня. Я задаюсь вопросом, о чем же она думает.

— Ладно, я не давлю, — говорит она. — Но если у тебя нет планов на Рождество, то приходи ко мне. Мы устраиваем большую вечеринку.

Не хочу пока думать о Рождестве. Это напоминает мне об Алиссе. А я не хочу, чтобы эти мысли всплывали у меня еще чаще, чем обычно.

Мама сейчас готовит.

Вероятно, прямо сейчас она фарширует индейку. Зелень уже помыта, сыр нарезан, а сладкий картофель сварен. Испекла ли она свой сметанник? Сделала ли свой клюквенный соус с цедрой апельсинов? Скорее всего, глазировать ветчину в меде она начнет только вечером. Пока рано. Ей сначала надо разобраться с рисом и горохом.

— Мэри! Прекрати летать в облаках и набери воду в кастрюлю!

Мисс Штейн командует приготовлениями к ужину по случаю Дня Благодарения со своего дивана. Она смотрит праздничный парад. Кухонный уголок уставлен коробками и консервными банками. По итогу, наше застолье будет состоять из замороженной капусты, стручковой фасоли и кукурузы; трех коробок макарон с сыром; двух коробок замороженного мясного гарнира; одной банки клюквенного соуса и одной коробки самого дешевого пирога.

Марисоль и Келли уехали по домам на весь день, а Тара, Киша, Чина, Джой и я остались готовить. Новенькая спустилась вниз. Она нарядилась, вымыла и выпрямила волосы. Сейчас она не похожа на больную серую мышь, как обычно. Сейчас она выглядит красивой.

— Сегодня за мной приедет папа, — сказала она, когда мы сидели в комнате и выбирали, что ей надеть. — Мы поедем в гости к моей тете в Нью-Джерси. Вернуться я должна после девяти, но он сказал, что поговорит с мисс Штейн на счет комендантского часа.

Она накидывает пальто и садится на скамью у двери. Улыбка не сходит с ее лица. Никогда не видела ее такой счастливой. Она не может дождаться встречи с папой. Я бы вела себя так же, знай я своего отца.

Мисс Риба запихивает индейку в духовку. Она приправила ее маслом, солью и перцем: всем необходимым, чтобы она получилась сносной на вкус. Потроха и шею она выкинула в мусорку. От этого зрелища у мамы случился бы сердечный приступ.

— Ты не поедешь к своей мамке? — спрашивает Чина.

Я качаю головой.

— Почему?

Хороший вопрос.

Ставлю на плиту кастрюлю для макарон с сыром. Чина пожимает плечами и принимается за банку зеленой фасоли, пока Тара с трудом пытается прочитать инструкцию по приготовлению мясного гарнира.

Полагаю, это лучше, чем День Благодарения в детской тюрьме. Еда на вкус будет такой же, но в лучших условиях. Охранники ненавидели работать в любые праздники и становились особенно озлобленными. Я проводила большую часть каникул взаперти. Каждый день походил на предыдущий.

— Как закончишь, накрой на стол! И не забудь про чашки! И поставь в духовку булочки, как индейка приготовится, — говорит мисс Штейн.

На индейку уйдет, по меньшей мере, четыре часа, так что у меня есть немного времени. Я крадусь наверх и проверяю голосовую почту. Два новых сообщения от Теда, умоляющего перезвонить и одно от мисс Коры.

— Привет, Мэри! Я хотела позвонить на ваш домашний, но, ты сама понимаешь. В общем, у меня хорошие новости. Вчера мы подали ходатайство об апелляционном обжаловании. Они рассмотрят его, и к началу года состоится первое слушание. Я позвоню тебе на следующей неделе. Нужно начинать подготовку. Ладно, хватит этой юридической болтовни. Надеюсь, ты хорошо проводишь День Благодарения.

Слушание? Суд? Ого, все это взаправду.

Я хватаю вчерашнюю газету, словарь и ложусь на кровать. Я обвожу новое слово: вероломный. Это означает неверный и предательский. Прямо как Тед.

Мама... может, мне стоит снова поговорить с ней, заставить ее понять...

Боб лишает меня всех сил, и мои глаза слипаются.

— Черт возьми, Мэри! Я же просила накрыть на стол!

Я раскрываю свои глаза. Солнце почти село. Вот вам и подремала немного.

Несусь вниз по лестнице, в доме пахнет индейкой. Новенькая сидит на том же месте, где и сидела, когда я уходила. Она постукивает по полу ногами, будто у нее нервный тик. Ее большие слезящиеся глаза смотрят на меня.

— Он... он просто немного опаздывает, — говорит она, ее голос дрожит, хотя она и пытается спрятать это за фальшивой улыбкой. — Пробки. Большие пробки. Он приедет в любую минуту.

Прошло пять часов.

Я молчу. Вместо этого, направляюсь на кухню, где уже стоит индейка. Совершенно не зажаристая, но сухая как бумажный пакет. Даже эта непонятная подлива не помогла этой птице стать хоть чуточку вкуснее. Джой выливает клюквенный соус в бумажную тарелку.

Тара превращает фарш в кашеобразные помои, напоминающие то, что мы обычно ели в детской тюрьме. Чина вносит свой вклад, добавив немного приправы и масла к зеленой фасоли, кукурузе и зелени. Она хотя бы попыталась. Киша размешивает порошок для приготовления сока. Я ставлю булочки в духовку и начинаю накрывать на стол. Мисс Штейн купила на День Благодарения бумажные тарелки и подходящую скатерть.

Новенькая смотрит в пустоту. Ее бледное лицо покрылось испариной. Она слишком долго просидела здесь в теплом пальто. Чина входит в комнату и ставит пакеты с посудой на стол. Она переводит взгляд на Новенькую.

— Не думаю, что за ней приедут, — шепчет она, распаковывая тарелки. — Ей пора бы сдаться.

Наши взгляды встречаются. Мы обе осознаем, как сложно сдаться, когда речь заходит о людях, которых ты любишь всем сердцем. О людях, которые не любят тебя в ответ.

— Ужин подан! — объявляет мисс Риба, ставя на стол сухую индейку. Тара приносит свое творение, прекрасно понимая, что ему место в помойке.

Мисс Штейн заходит в столовую. Она смотрит на Новенькую, но ничего не говорит. Чина оказывается единственным человеком, достаточно добрым, чтобы прервать молчание.

— Эу, Новенькая. Почему бы тебе не присесть с нами? Поешь, пока ждешь своих.

Новенькая уперто трясет головой.

— Нет... нет. Папа скоро приедет. Не хочу портить аппетит.

Мисс Риба и мисс Штейн смотрят друг на друга, обмениваясь виноватыми взглядами.

— Бедное дитя, — бормочет мисс Штейн, занимая место во главе стола. Тара садится рядом с ней. Поближе к еде, как всегда.

— Кто хочет произнести молитву? — спрашивает Киша.

— Молитву? — ворчит мисс Штейн, в то время как мисс Риба затачивает нож.

— Да, — говорит Чина, смотря на меня. — У нас у всех есть то, за что следует поблагодарить Бога.

Она права. Господь не оставил меня. Я жива. Вышла из детской тюрьмы и нашла адвоката, который поможет мне оставить Боба՜ и обелить свое личное дело. Я собираюсь в колледж. И Тед... Не знаю. Поглаживаю живот и бросаю взгляд на Новенькую, которая из всех сил старается не расплакаться.

Она притворяется, что не видит, как я подхожу. Сажусь рядом с ней.

— Я знаю, о чем ты думаешь, — шепчет она, опустив голову. — Что я глупая, да? Просто сидеть здесь... но он бы никогда... он бы так не сделал. Он просто... опаздывает. Сегодня на дорогах много пробок. Парад же.

Я кладу руку на колено Новенькой. Не говорю о том, что мы обе и без того понимаем. Потому что я была на ее месте и знаю, что она чувствует. Родители не имеют права так разочаровывать своих детей. Это самое жестокое наказание из всех. Постукиваю по ее колену и встаю. Она кивает, снимает свое пальто и идет за мной. К столу.

— Я ненадолго. Съем совсем чуть-чуть. Не хочу перебивать аппетит.

Мисс Вероника опаздывает. Снова.

Но мисс Штейн наплевать. Она усаживает нас всех кругом в подвале и заставляет ждать. Без надзора. Никто не помешает им напасть на меня. Это может произойти в любой момент. Я сажусь у задней двери. Максимально далеко от Келли.

— Вашу мать... это чертовски тупо, — скулит Джой. — Где эта с*чка? Я должна успеть позвонить Марккуанну до отбоя. Он должен был повести меня сегодня по магазинам, но не объявился. Я переживаю за своего пупсика.

Марисоль смеется.

— Ты все еще думаешь, что встречаешься с этим кабелем? Estúpido.

Джой закатывает глаза.

— Как скажешь, с*ка. Занимайся своими делами.

— Я устала от этого дерьма. Мне не нужен доктор, в отличие от вас, стервы. Я нормальная, — говорит Марисоль, откидывая назад свои волосы.

Келли смеется и скрещивает руки на груди.

— Уверена?

Марисоль бросает на нее взгляд, способный разжечь войну. В любой другой день так бы и произошло, но сегодня вмешалась Чина.

— Не, слушайте, я могу ее заменить. Я хороша в этом. Умею вывести человека на эмоции и прочее, — говорит Чина и хрустит костяшками пальцев. — Итак, Тара, расскажи мне, что ты сейчас чувствуешь?

— Голод, — говорит Тара, и по комнате разлетается смешок.

— Интересно. Давай попробуем по-другому. Чем ты займешься, когда выберешься отсюда?

Тара пожимает плечами.

— Не знаю.

— Разве тебе не должно исполниться восемнадцать, типа, скоро? — спрашивает Джой.

Тара кивает.

— Через четыре месяца.

Вся комната вздыхает. Она может ничего больше не говорить. Все и без того знают, что это означает. Я вспоминаю о Теде и потираю свой живот.

— Иди в армию, — предлагает Чина. — Ты чертовски сильная. Ты им понравишься.

— С чего бы мне сражаться на войне, которую затеяли какие-то белые мужики?

Мы смеемся. Тара хохочет себе под нос. В этот момент она похожа на обычную девчонку. Жизнерадостна, несмотря на все то, чему ей приходится противостоять. На ее месте я бы не смеялась.

— Так папа обычно говорил, — продолжает Тара. — Он был очень умным. Когда мама забила на меня, он взял заботу обо мне на себя. Из всех его детей, я единственная жила с ним. Вот как сильно он меня любил. Папа говорил: «Никогда не сражайся за белых, потому что им нет до нас дела». И был прав. Он умер, когда мне было тринадцать. СПИД добрался до него. Меня отправили в приемную семью, школу, тюрьму и теперь я в подвале, говорю с вами. Все это сделали они.

По комнате проносится волна шепота, и мы слышим громкое эхо шаркающих шагов. Мисс Вероника несется вниз по лестнице, почти спотыкаясь на последней ступеньке.

— Девочки, простите, ради Бога.

— Мисс Вероника, вы опоздали. Снова! — кричит Джой, топоча ногами по полу.

— Я знаю, знаю, но пробки... просто ужасные пробки. Фух! Ладно, хорошо, с кого начнем? Ох, нет, погодите, давайте сначала достанем наши журналы чувств. Ну же?

— Не, мисс Ви. Сегодня психолог у нас я, — говорит Чина.

Мисс Вероника приходит в замешательство, но кивает.

— Эм, ладно! Знаете, смена ролей может пойти нам всем на пользу.

Чина ухмыляется и откидывается на своем стуле, притворяясь, что делает какие-то записи.

— Итак, мисс Ви, чем вы планируете заняться, когда выберетесь отсюда?

— Она уже отсюда выбралась, дубина, — стонет Джой. — Ее здесь никто не держит.

— Ты же ничего не знаешь о ней! Но ладно! Я перефразирую. Мисс Ви, вы избавились от этой работенки. Мои поздравления! Чем займетесь?

Мисс Вероника ерзает на месте, но фальшивая улыбка не покидает ее лица.

— Ну, мне часто говорят, что я хорошо умею слушать. Я могу помогать людям раскрыться.

Келли пробирает на хохот.

— Этим, по-вашему, вы тут занимаетесь? Помогаете нам «раскрыться»? Не хочу вас разочаровывать, но вы отвратительно справляетесь со своей работой.

Мисс Вероника тяжело вздыхает.

— Мне жаль слышать это от тебя, Келли, — говорит она дрожащим, но полным решимости голосом. — Но я делаю все, чтобы... дать вам инструменты... чтобы помочь вам преуспеть.

— Как? Заставляя нас чирикать что-то в этих дурацких блокнотах?

Келли бросает свой журнал в центр круга. Лицо мисс Вероники неподвижно.

— Знаете, несмотря на то, что никогда не была на вашем месте, я испытывала нечто подобное, — говорит она, защищаясь. — Я... я потеряла парня. Он был моей первой любовью, и я долгое время провела во тьме. Мне даже пришлось снова переехать к родителям. Но я вышла из той депрессии, вернулась в университет и нашла профессию, которую люблю. Видите, дамы. Я здесь, чтобы стать вашим вдохновением. Примером того, что вы тоже сможете преодолеть, что угодно.

На целую минуту воцарятся тишина. Наконец, Келли разражается смехом.

— Что смешного? — требует мисс Вероника, очевидно, оскорбленная.

— Эй, мисс Ви, — медленно начинает Чина. — Без обид, но вы серьезно сейчас пытаетесь доказать нам, что мертвый парень и пребывание в групповом доме — одно и то же?

Мисс Вероника краснеет. Она хочет сказать что-то, но быстро останавливает себя.

— Наверно, это круто, иметь возможность приезжать куда-то и уезжать потом по своему желанию, даже если речь об учебе, — едко говорит Киша. — Не иметь никаких записей в личном деле и получить любую работу, которую захочется.

— И, наверно, круто иметь дом, в который можно вернуться, — добавляет Джой. — С настоящими родителями, которые заботятся о тебе. Вы потеряли парня? Похоже, вы смогли очень быстро его заменить. Я потеряла отца, а мать с таким же успехом может быть мертва. Я не знаю, где она. Меня раскидывают по групповым домам с двенадцати лет! Как вы предлагаете мне заменить их?

Комната наполняется напряжением. Боб шевелится, и я задаюсь вопросом, может ли он чувствовать годы гнева, рвущиеся наружу из этой неглубокой могилы.

— Да, ты права, Чина, — говорит Джой, разминая шею. — Я ничего не знаю о ней!

Мисс Вероника сглатывает, избегая зрительного контакта.

— Знаете, — выдавливает из себя она, — думаю, сегодня мы закончим пораньше.

— Имеете в виду вовремя? — фыркает Джой.

В Бруклине два отдела МФЦ. Один в центре, второй на Кони-Айленд.

— Езжай на Кони-Айленд, — сказал мне один из поваров. — Там очереди короче.

Он соврал. Мне пришлось ждать сорок пять минут просто, чтобы получить талон. Именно тогда вошел Тед.

— Что ты...

— Я подслушал ваш разговор, — сказал он с виноватым видом.

Черт возьми, я скучала по его голосу.

В комнате остаемся лишь мы вдвоем. Или мне так только кажется. Будто в этом мире существуем только мы одни. Хочу стоять здесь вечно. Смотреть на него. Ненавидеть его. Но все же любить. На его руке все еще виднеются отметины, оставленные после моего укуса. Я ухожу, и он следует за мной.

— Мэри, брось, поговори со мной. Ты не сможешь игнорировать меня вечно!

Я вижу свободное место между бабушкой и женщиной с кучкой резвящихся вокруг нее детей. Плюхаюсь на сидение, и он встает передо мной. Розовый талончик гласит: Д097. Монитор отвечает: Д013. Ожидание обещает быть очень долгим.

— Пожалуйста, детка, — умоляет он. — Дай мне объяснить. Давай поговорим о том, что ты увидела.

Его кроссовки выглядят новенькими и дорогими. Ничего общего с обувью бедных детишек из группового дома. Таких как я. Он опускается на колени, чтобы поймать мой взгляд.

— Детка? Прошу, — шепчет он и кладет руку мне на бедро.

— Не смей прикасаться ко мне, — говорю я.

— Эй, прекрати отталкивать меня.

— Не смей ко мне прикасаться.

— Мэри. То, что ты видела. Все не так, как ты думаешь!

Женщина с детьми, по соседству со мной, ловит каждое слово нашего разговора. Напротив нас сидит пожилой мужчина в строительном комбинезоне. Он смотрит на Теда так, будто хочет сказать что-то, но молчит.

— Новые, — говорю я с укором и киваю на пол.

Тед опускает глаза и смотрит на свои кроссовки так, словно забыл, что они вообще на нем.

— Это подарок.

Всегда ли Тед был таким лжецом? Да. Знала это с самого начала. Он не мог полюбить такую как я. Не после всего того, что я сделала.

Старушка, сидящая рядом, настолько увлеклась происходящим, что пропустила свою очередь. Она подскочила на ноги, и Тед занял ее место.

— Я понимаю, что у тебя сейчас на уме и просто хочу объяснить. Мне не следовало тебе врать. Но, детка, это было ради нас с тобой.

Д027. Время в этой очереди текло просто невыносимо медленно.

— Девушка, которую ты видела... она не моя девушка, — шепчет Тед. — Она... я просто живу с ней. Ладно. Вот. Ты теперь знаешь обо всем.

От Теда пахнет одеколоном или чем-то вроде того. Он никогда прежде не пах так. Теперь все, что касается его, кажется неизведанным. Он совершенно новый Тед для меня. Либо же я никогда по-настоящему не знала его.

— Ты живешь с ней? Бесплатно?

— Не совсем, но... вроде того.

Мне больно смотреть ему в глаза. Мне больно сидеть так близко к нему. Больно нуждаться в нем и хотеть оттолкнуть в одно и то же время. Чувствую, как по обе стороны от меня начинают спадать мои доспехи.

— Ты спишь с ней?

Он вздыхает и отводит от меня взгляд.

— Детка, я бы оказался на улице.

Меня будто разрезают ножом. От сердца до пупка. Я истекаю кровью до смерти, и никто этого не видит.

— С тобой все по-другому, — добавляет он.

Я отворачиваюсь и смотрю в пустоту. Он, должно быть, принимает меня за идиотку.

— Ты мне не веришь? Да?

Он тянется к моей руке, но я отдергиваю ее так быстро, что почти врезаюсь в женщину рядом со мной.

— Детка, я делаю это ради нас. Чтобы мы смогли получить документы для Боба՜!

Я не отвечаю, а он не вынуждает меня. Мы сидим тихо, неподвижно, упрямо, как два огромных валуна.

Д038.

— Порой я забываю, какая ты еще маленькая, — говорит он, откидываясь на своем стуле. — Ты просто не понимаешь.

— Ты не можешь винить мой возраст в своей лжи.

Тед приподнимает бровь. Он хочет ответить, но он достаточно умен, чтобы промолчать. Его уже ничто не спасет.

Следующие тридцать минут мы ждем в тишине. Тед только растягивается на своем сидении.

Д072.

— Мы с Летицией просто коллеги. Она умна и понимает, как там все работает. И мы подумали, знаешь, что можно продавать ее траву некоторым чувакам из дома и парням с района. Они дают ей деньги, покупают одежду и прочее дерьмо, а она дает мне объедки. Мы решили, что заработаем больше, если привлечем больше ее друзей, которые занимаются тем же. Я свожу их, типа, делаю одолжение, а они дают мне больше контактов. Но я не трачу эти деньги направо и налево. Коплю их для нас. Для Боба՜.

Я снова опускаю взгляд на его кроссовки. Ярко-зеленые дорогие шнурки. Он пинает воздух.

— Сказал же тебе, это подарок! Их подарила мне Летиция. Но я не люблю ее, детка, я люблю тебя. У нас с тобой все по-другому. Ты же знаешь.

Замолчи, Тед. Просто замолчи.

Д080.

— Я не рассказывал тебе об этом, потому что знал, что ты не поймешь. Собирался накопить денег на квартиру и завязать с этим. Малыш родился бы, и нам было бы, куда пойти. Я клянусь, детка.

— Сколько их было?

— Что?

— Девушек, Тед. Летиция была не единственной. Ты оставался не только у нее. Сколько их было?

Тед вздрагивает и отворачивается. Должно быть, очень много. Как долго он притворялся нищим? Как часто мы совмещали наши бюджеты, будто у него нет денег?

— Почему ты не рассказывал мне об этом? — спрашиваю я.

— По той же причине, по которой ты не рассказывала мне.

На какое-то мгновение забываю, что рассказала ему об Алиссе. Теперь я понимаю. Это был не стыд, это был страх. Это он удерживал его от того, чтобы все мне рассказать. Страх того, что человек, который значит для тебя больше всего на свете, не так отреагирует.

До нас доносится номер моего талончика, и я сползаю с сидения. Тед следует за мной к окошку, засунув руки в карманы и нахмурившись. Женщина, которую мы там встречаем, выглядит так, будто работает в МФЦ больше тысячи лет. Кожа ее обвисла до подбородка, а волосы окрашены черной краской, из-за которой проглядывают белые корни.

— Мне нужно получить удостоверение личности, — говорю я.

— Где документы? — спрашивает она, причмокнув губами.

Я раскрываю сумку и протягиваю ей свидетельство о рождении. Она сдвигает свои очки на кончик носа и смотрит поверх моего плеча.

— Это ваш опекун?

— Нет. Он... мой кузен.

Она снова смотрит на него.

— Тогда, кто ваш опекун?

— Я... я не знаю.

— Вы сирота?

Я пожимаю плечами.

— Вроде того.

— Возвращайтесь с опекуном.

— Но... у меня есть все документы.

— Форма МВ45б есть? — спрашивает она, теряя терпение.

— Что это?

Она вздыхает.

— Мне нужно ваше свидетельство о рождении, номер социального страхования и форма МВ45б. Также, необходимо присутствие вашего законного представителя с действующим удостоверением личности штата, чтобы поручиться за вас. Без этого мы не можем вас оформить.

Она пихает документы обратно мне в руки и щелкает переключателем, приглашая следующего.

Очередной тупик. Это никогда не закончится.

Я разворачиваюсь и ухожу, засовывая свидетельство о рождении обратно в сумку. Почему мисс Штейн или Винтерс не рассказали мне об этом? Разве не они мои опекуны? Разве они не знали? Должны были знать. Они специально подстроили это. Это наказание. Они знали, что мне придется рассказать им, зачем мне нужно удостоверение.

Тед бежит за мной и обнимает меня за плечи.

— Все в порядке, детка. Можно получить фальшивое удостоверение. Я знаю одного чувака, который...

Я выворачиваюсь из объятий и отхожу в сторону. Он вскидывает вверх свои руки.

— Брось, Мэри, довольно! Хватит так себя вести! Я извинился. Я, твою мать, сейчас здесь, а не с ними. Разве нет? Что, ты бы предпочла, чтобы я спал на чертовом тротуаре? Хочешь, чтобы стал каким-то уличным бомжем?

Его голос громкий и требовательный, но глаза молят о прощении. Я отвожу взгляд, чтобы не пасть их жертвой.

— Я не просила тебя о помощи.

Эти слова напоминают скорее шипение, вырвавшиеся из уст гремучей змеи. Ядовитое и смертоносное. Он отступает от меня и испускает вздох. Его битва проиграна. Я разворачиваюсь и быстро несусь к поезду, прежде чем смогу передумать.

— О, нет! О, нет! О, нет! Мистер Гигглс! Нееет!

Крик мисс Рибы поднимает на уши весь дом. Обычно я не обращаю внимания на подобное, но услышав, как раскрываются все двери на этаже и шепот девочек, спускаюсь вниз, следуя за голосами. Мисс Риба плачет у дверного проема, нависая над тем, что раньше, судя по всему, было ее котом.

— О, нет! Нееет. Прошу, только не это!

Я никогда особо не замечала этого кота. Вам бы он вряд ли попался на глаза, но проблем от него было как от геморроя. Его белая шерсть покрывала каждый сантиметр дома, подобно пищевой пленке, а кошачий лоток он вообще не признавал. Он предпочитал гадить на диван.

— Твою ж мать, — выдыхает Джой. — Вы видели это?

Кот превратился в сплошное месиво. Его глаза вырезаны, все тело покрывают порезы, будто на него напали в душе детской тюрьмы, хвост отрезан и засунут в пасть. В прихожей несет любимым отбеливателем мисс Штейн. Должно быть, его окунули в него. Мы стоим полукругом, уставившись друг на друга.

Зачем кому-то убивать мистера Гигглса?

— Неееет... за что! Нет, нет, нет, нет, нет...

До чего же знакомая картина. Мисс Риба падает на колени перед своим ребенком, оплакивая его. Это напоминает мне о миссис Ричардсон и Алиссе...

Я почти чувствую, как грязь пропитывает мою пижаму.

Я не хотела бросать ее...

Мне становится холодно, и меня пронимает дрожь, сильная как приступ эпилепсии. Я пячусь назад и врезаюсь в Новенькую. Она смотрит на мисс Рибу абсолютно безучастным взглядом.

Мисс Риба встает. Ее руки в крови, по лицу стекают сопли и слезы, глаза полны ненависти. Вся комната замирает.

— ВЫ! Вы... вы, мелкие с*ки! Вы, мелкие с*ки, убили моего малыша!

Мое сердце останавливается от звука ее охрипшего голоса, который почти в точности повторяет слова, сказанные миссис Ричардсон в ту ночь. От этих обвинений меня пронзает волной боли. Все эти годы именно от этого было больнее всего.

Но я не хотела бросать ее...

Мисс Риба кидается на нас, вытянув руки перед собой. Девочки визжат и разбегаются. Я настолько застряла в своем прошлом, что не могу сдвинуться с места, и мисс Риба несется прямо на меня, готовая к убийству. Вот оно. Я умру, потому что снова заалиссилась. Зияющая пропасть в моей груди сжимается. Мисс Риба с криком делает рывок, и я уже готова к смерти, представляя, как ее ногти впиваются в меня и разрывают на мелкие кусочки.

Но она хватает Кишу за хвостик и прижимает к стене, удерживая за горло.

— Кто это сделал! Тебе, бл*ть, лучше рассказать мне!

— Это... это... это не я, клянусь, — кричит Киша.

— Рассказывай! Рассказывай, с*ка, сейчас же! Рассказывай, НЕМЕДЛЕННО!

— Риба, эй, успокойся, блин, — орет Чина, пытаясь их разнять. — Киша не стала бы творить такой херни!

Мисс Риба разворачивается и дает Чине такую пощечину, что та падает на пол.

Киша кашляет и бьет мисс Рибу по руке, сражаясь за каждый вдох. Тара пытается спасти ее, пока Марисоль помогает Чине подняться на ноги. Все остальные стоят, парализованные страхом.

Новенькая спокойно берет меня за руку и уводит вверх по лестнице. В это время мисс Штейн выскакивает из своей спальни.

— Риби! Риби! НЕТ! Остановись! Ты ее убьешь!

— Я не могу! Нет, этим должен заняться кто-то другой, — Джой откашливается, ее вчерашний ужин оказывается у ее ног. — Я не могу дышать. Это них*ра не правильно!

Мы ввосьмером сидим на полу, убирая останки мистера Гигглса. Мисс Штейн дала нам одну голубую губку, разрезав ее на восемь частей, тазик с водой, чистящее средство и мусорный мешок, сказав приступать к работе.

Новенькая и Джой должны были избавится от мистера Гигглса, пока остальные из нас ползали по полу на коленях и оттирали лужицы крови, успевшие впитаться в деревянный пол. Но, черт возьми... Стоило бросить всего один взгляд на этого изуродованного кота. Джой вывернуло дважды, несмотря на то, что ее работа заключалась только в том, чтобы держать пакет для Новенькой.

— Нет, я не шучу! Я не могу больше этого делать, — проворчала Джой, вытирая рот рукавом. — Это отвратительно. Я не убивала этого дурацкого кота. Это сделала одна из вас!

— Завались, Джой, — рявкает Чина, теряя терпение. — Мисс Штейн сказала, что если мы не уберем это, нас всех посадят под домашний арест, Бог знает насколько!

— Мне наср...

Чина вскакивает на ноги и прижимает Джой к двери, схватив за горло.

— Я не собираюсь садиться под чертов арест из-за твоей тупой задницы! Мы застряли в этом все вместе, так что тебе бы лучше убрать это дерьмо, иначе я окуну тебя в него лицом!

— Ого, — бормочет Киша. Чина никогда настолько не выходила из себя.

Никто из нас не знает, что с этим сделать, поэтому мы не шевелимся. Джой задыхается, слезящиеся глаза смотрят на Келли. Удивительно, но на этот раз она не встает на ее защиту. Она разделяет мысли всех в этой комнате: никто не хочет под домашний арест. Никто не хочет снова возвращаться в клетку.

Чина, наконец, отпускает ее, и Джой падает на колени. Келли смотрит на меня, прищурив глаза. Она без макияжа, и мне прекрасно видно, что ее лицо все еще покрыто маленькими шрамами с красными пятнышками, напоминающими разные континенты. Я быстро отвожу взгляд.

— Эй, у тебя же есть парень, Джой? — спрашивает Киша, посмеиваясь, когда Чина возвращается к уборке. — Если хочешь снова с ним увидеться, то придется тебе прибраться.

Джой широко распахивает глаза, ее губы дрожат, но она делает глубокий вдох и берет мусорный мешок. Новенькая вздыхает, хватает кота голыми руками и закидывает в пакет.

— Блин, — говорит Киша, прикусывая губу. — Я себе все ногти испортила.

У меня болит спина от позы, в которой нахожусь уже, кажется, долгие часы. И я умираю с голоду! Мы не завтракали. Мы даже еще не успели снять пижамы. Боб шевелится, отпихивая все на своем пути. Я пытаюсь сдерживать стоны, но от запаха кошки, пропитанной отбеливателем, у меня возникают рвотные позывы. Чина смотрит на меня с другого конца комнаты. Она хмурится, будто хочет что-то сказать, но затем качает головой и опускает глаза в пол.

— Ты когда-нибудь была беременна? — спрашивает Чина у Киши, драя пол рядом с ней.

— Ага, — отвечает она, будто в этом нет ничего необычного. — Дважды.

— Серьезно? Почему ты не оставила ребенка?

— Потому что я не хочу раскабанеть, как психичка! Мне нравится моя жопа такая, какая она есть, — говорит она с ухмылкой, шлепая себя по заднице. — Хотя, я извлекла из этого выгоду. Говорила этим тупым мужикам, что аборт стоит четыреста пятьдесят, когда он реально стоил двести. Купила себе милую маленькую сумочку в торговом центре.

Киша хихикает, явно гордясь собой. Чина же качает головой, продолжая отмывать пятно перед собой.

— В любом случае, мама не разрешила бы мне оставить малышей, — говорит Киша, все веселье мгновенно испарилось из ее голоса. — Честно говоря, она и меня не очень хотела. В отличие от моей сестры. Красивой светлокожей малютки с волосами как у психички. Спорим, она прямо сейчас копошится в волосах девочки. Она просто не может оставить их в покое, — она делает паузу, ее лицо мрачнеет. — Но мне, правда, не нужны дети. Разве я похожа на мамашу?

Чина останавливается, чтобы взглянуть на нее. Киша смотрит в одну точку и начинает натирать пол с еще большей силой. Ногти давно забыты. Даже Тара теперь смотрит, как та пытается докопаться до подвала.

— Ты хочешь детей? — спрашивает Киша у Чины. Она выбилась из сил, но все еще не сбавляет темпа.

— Они у меня уже есть, — фыркает Чина. — Маленький братик и сестренка.

— Где они сейчас?

— Не знаю. В какой-то приемной семье. Я пыталась убедить тетю оставить их, но у нее и так достаточно ртов. Говорит, что больше не прокормит. Я заберу их, как только мне исполнится восемнадцать.

— Думаешь, тебе их отдадут?

— Почему нет? Они моя кровь.

На лице Киши читается сомнение, но она не спорит с ней. Есть в этом что-то, не так ли? Все вокруг уверяют, что я глупа, раз хочу оставить Боба՜, а эта девушка думает, что сможет вернуть себе детей, которые, на самом деле, даже не ее.

— У меня еще есть пару месяцев. Получу лицензию, найду работу и свалю отсюда! — отрезает Чина и смотрит на нас. — И не пытаетесь испортить мне все, убив какого-то дурацкого кота!

Комнату накрывает молчание. Слышно только, как наши губки соприкасаются с полом. Наши руки покрывает кровь и хлорка. Новенькая завязывает пакет с тем, что осталось от Мистера Гигглса и относит его на задний двор. Мисс Риба, вероятно, захочет похоронить его, устроить поминки или что-то вроде того.

Ведь именно это мы делаем с людьми, которых любили, но потерли. Я задумываюсь о том, где же похоронили Алиссу. Какими были ее похороны? Укутали ли ее одеялом, которое она так любила? Что написано на ее надгробии? Разрешат ли мне когда-нибудь навестить ее?

Черт возьми... Я заалисилась, перемазавшись в кошачьей крови.

— Я как-то была беременна, — говорит Тара, и мы все останавливаемся. Сама мысль о том, что Тара была беременна... Я думаю, пришло время для другого заумного словечка: ошеломительно. Это означает нечто ужасающее, поразительное, отвратительное, способное озадачить. Это в точности описывает эмоции каждой из нас.

— Почему ты избавилась от... него? — осторожно спрашивает Киша, присаживаясь на корточки.

Тара пожимает плечами и выжимает пропитанный кровью кусочек губки.

— Папа сказал, что белые никогда не поймут.

Воскресенье. День для посещений. Прошло две недели с тех пор, как я в последний раз видела маму. Мы сидим под домашним арестом со времен происшествия с мистером Гигглсом, так что я, честно говоря, не против увидеть ее. Принимаю холодный душ, завтракаю и жду ее в комнате для посещений. Нам нужно поговорить. Теперь все серьезно. Мисс Кора подала ходатайство, и у нас назначено слушания. Это означает, что будет еще один суд. Больше юристов, докторов и людей, которые засунут свой нос в наши дела. Мне нужно убедить маму в том, что ей лучше во всем признаться самой.

Стрелка часов преодолевает отметку в два тридцать. Я очень устала и хочу спать. Из-за Боба՜ постоянно чувствую себя без сил. Сижу в одном из кресел и стараюсь не слишком уж в нем устраиваться. Мама зайдет в эту дверь в любой момент. День Благодарения был неделю назад, но может она принесет мне кусочек своего картофельного пирога. В прошлом году, когда еще была в детской тюрьме, она его приносила. Вкуснее я ничего в жизни не пробовала.

Два тридцать пять. Выглядываю в окошко, ожидая увидеть, как она паркуется, но улица пуста. Я барабаню пальцами по подоконнику, смотря на птенцов на дереве у дороги. Их семеро, они хлопают своими крылышками и щебечут.

Где же ваша мамочка, маленькие пташки? Здесь опасно.

Я снова смотрю на часы. 14:45. Минутку, где мама?! Она никогда не опаздывает. Никогда.

Я хожу кругами по комнате, потирая живот, будто таким образом могу погладить Боба՜ по головке. Что-то случилось. Это на нее не похоже. Что, если она попала в аварию? Что, если она заболела? Кто бы сообщил мне об этом? Трой?

Что, если ее сбила машина? Мама никогда не смотрит по сторонам, переходя улицу. И она не принимает свои таблетки! И всегда теряется, когда перестает их принимать. Я даже не знаю, где мама живет! Она мне об этом никогда не рассказывала. Стоит ли мне позвонить в полицию? Может, мистеру Хосе. Нет, мисс Коре. Может, у мисс Штейн есть ее номер...

И тут меня осеняет. Это сладкое и противоречивое облегчение окутывает меня, подобно одеялу, но мне все еще холодно. Она просто не собирается приходить.

Она просто не собирается приходить.