Престолы, Господства

9

— Полагаю, вполне возможна ситуация, — сказал лорд Питер жене за завтраком, — что некто убит в тот момент, когда занят чем-то, что ему обычно не свойственно. Но всё равно, это оскорбляет лучшие чувства криминолога.

— Ты имеешь в виду, это всё равно, как будто молния дважды попала в одно место?

— Именно. Я предпочитаю, когда каждое мелкое событие в прошлом в некотором роде связано с преступлением. И поэтому может служить подсказкой достаточно умному человеку.

— Ну, если бы дело касалось беллетристики, то можно было бы не сомневаться, что именно так всё и есть, — сказала Харриет. — Но разве в реальной жизни, Питер, люди не совершают необычных поступков? Разве они никогда не приезжают куда-нибудь в первый раз, не удивляют своих друзей небольшими изменениями в поведении, не начинают внезапно скучать или жаловаться на головную боль и не сбегают с вечеринок, или не уходят рано спать, или не покупают красное платье вместо синего, или не женятся внезапно в возрасте сорока пяти лет на весьма неподходящей особе?

— Ты подразумеваешь, что непредсказуемое поведение может просто выявлять тайное внутреннее «я» человека?

— В романе, конечно, так всё и было бы. Факты должны быть связаны, иначе читатель им не поверит.

— Это странно, ты не находишь? — сказал Питер. — Если в реальном мире происходят несвязанные вещи и импровизации, почему им не место в романах? Разве не должна наиболее вероятная картина жизни быть портретом действительности во всём её причудливом и несвязном беспорядке?

— Я думаю, что роман имеет дело с другим видом правды, — сказала Харриет. — Например, если бы смерть бедной Розамунды описывалась в романе, то читатели сразу бы поняли, что преступник из Санбери, который так встревожил Лоуренса Харвелла, не может оказаться её убийцей. Если бы совершенно случайный незнакомец вошёл в роман как раз вовремя, чтобы совершить преступление и исчезнуть, не было бы никакого сюжета.

— Но в действительности подобные вещи происходят, и не может существовать никакого сюжета в этом значении слова, — глубокомысленно сказал Уимзи. — И всё равно, Харриет, я чувствовал бы себя гораздо спокойнее, если бы случайный преступник обнаружил Розамунду за обычными делами, которыми она занималась самым обыденным образом.

— Только определённая доза случайности и не больше?

— Точно. Принимая во внимание, что в этом деле имеются многочисленные отклонения от обычного распорядка, начиная с того, что она уехала в бунгало одна. Она никогда так не поступала прежде, да, кажется, и Харвелл не имеет понятия, почему она вдруг поступила так сейчас. Тебе нехорошо, Харриет? Ты очень побледнела.

— До меня только что дошло: Питер, это я посоветовала ей поехать! Может быть, это моя вина…

— Ты посоветовала ей поехать?

— Я дала ей несколько советов. Она жаловалась на излишек свободного времени, и я подумала, что это нехорошо для неё — сидеть без дела, всё время ожидая мужа. Она упомянула это местечко в Хэмптоне и сказала, что у них всё никак не доходят руки привести его в порядок. О, Питер, ты не думаешь…?

— Нет. Я смотрю на это глазами писателя. Это не случайность, речь не идёт о некоем незнакомце, который воспользовался её случайным пребыванием в бунгало. Думаю, она привезла опасность с собой: эта опасность, так или иначе, уже вошла в её жизнь, и каждое мельчайшее отклонение в её поведении — улика.

— Надеюсь, ты говоришь это не для того, чтобы пощадить мои чувства, — неуверенно сказала Харриет.

— И в мыслях не было, — сказал Питер. — Дорогая, не хочешь чего-нибудь съесть?

— Я не чувствую голода, и, конечно, два cafés au lait [127] позволят продержаться до ланча.

— Будешь работать этим утром?

— Подумываю об этом.

— Тут должен прийти Чарльз, чтобы обсудить это дело, и я спрашивал себя…

— Не думаю, что полицейские, даже Чарльз, достаточно уважают авторов детективной беллетристики, — засмеялась Харриет. — Это совершенно выбило бы его из колеи. Расскажешь мне всё потом.

— Ну и как успехи? — поинтересовался Питер у Чарльза. Они с удобством расположились в библиотеке — хотя Чарльз и был полицейским, а у Питера имелся специальный кабинет для бесед, в том числе и с полицейскими, Чарльза принимали на Одли-Сквер как родственника.

— Боюсь, что это одно из тех дел, которое дьявольски трудно раскрыть, — уныло сказал Чарльз. — Никакого конкретного мотива — ну хорошо, сексуальный мотив, если тебе это нравится, но никакого мотива к конкретной жертве: то есть, я имею в виду, никакой причины, чтобы напасть на неё, а не на кого-то ещё.

— Не бери в голову «почему», Чарльз. Думай о «как».

— На первом месте стоит «кто», — заметил Чарльз достаточно обоснованно.

— Ну, а что у нас есть? — спросил Питер. — Получен отчёт патологоанатома?

— Предварительный. Причина смерти: механическая асфиксия. Причина механической асфиксии: сдавливание горла. Точки давления имеются на каждой стороне горла и совместимы с нападением лицом к лицу. Обширные внутренние травмы с переломом подъязычной кости и перстневидного хряща. Лёгкие следы побоев. Небольшой гипостатический застой крови, особенно в нижних конечностях. Частичное окоченение в момент, когда труп осмотрен впервые, что даёт приблизительное время смерти между одиннадцатью вечера и двумя утра. Температура тела этому не противоречит, учитывая, что огонь горел в спальне большую часть ночи. Незадолго до смерти имела место физическая близость, небольшие синяки на бёдрах и плечах предполагают возможность некоторого сопротивления со стороны жертвы.

— И какие у тебя предположения, Чарльз?

— Всё это довольно банально, не так ли? Слишком банальное мерзкое преступление.

— В нём есть некоторые аспекты, которые мне не нравятся, — заметил Уимзи. — Что заявляет, например швейцар в многоквартирном доме Харвелла?

— Харвелл прибыл чуть позже двенадцати и была ссора. Швейцар был наверху в одной из квартир, помогая пожилому жильцу, который поскользнулся в ванной. Поэтому швейцар ничего не мог слышать из вестибюля. К тому времени, когда он возвратился за свой стол, Харвелл, должно быть, барабанил в дверь некоторое время, потому что уже вышел из себя. Он грозил уволить парня и не желал слушать никаких объяснений. Они препирались, возможно, ещё десять минут, а затем Харвелл отправился спать.

— А сколько времени в действительности требуется, чтобы вернуться из Хэмптона, если предположить, что он туда ездил?

— Конечно, не меньше сорока пяти минут. Я заставлю одного из своих ребят попробовать проехать там в середине ночи — днём-то требуется намного больше времени.

— Что относительно поездов?

— Последний поезд на Лондон отходит в одиннадцать десять.

— Итак, алиби Харвелла…

— Выглядит неплохо. Не абсолютно водонепроницаемое — он не может доказать, что бродил по Лондону между отъездом из клуба и возвращением домой, и у нас нет точного времени смерти.

— Я так понимаю, что швейцар в клубе подтверждает заявленное Харвеллом время отъезда?

— Четверть десятого. Там запомнили, потому что над ним всё время подшучивали, что теперь, после женитьбы, он уезжает рано, а девять пятнадцать — это позже, чем обычно.

— С другой стороны, Чарльз, мне больше нравится именно такое, не совсем железное алиби — я всегда с подозрением отношусь к безупречным. Это просто неестественно: точно знать, где ты был в точности тогда-то, и иметь свидетеля на каждый шаг и каждый вдох, разве не так?

— Тогда давай считать алиби Харвелла вполне нормальным, — сказал Чарльз. — И в любом случае, Питер, у него нет и намёка на мотив. Он обожал её, и все деньги были его, так или иначе. У неё не было ни пенса.

— Я хочу, чтобы ты не был так одержим мотивами, Чарльз. В мотивах недостатка не будет: всегда есть мотив для любого действия любого человека. Только узнай, у кого была возможность, и тут же обнаружишь мотив.

— Я не совсем согласен с тобой, — сказал Чарльз. — Присяжные любят мотивы, ты же знаешь.

— Итак, каковы направления расследования? — спросил Уимзи.

— Мы интенсивно ищем мужчину, описание которого соответствует налётчику в Санбери. Мы и так его, конечно, искали. Не знаю, что ещё тут можно сделать. И мы расспрашиваем о любых подозрительных мужчинах, которых видели преследующими молодых женщин в дни перед убийством. Мы возьмём у начальника станции в Хэмптоне список всех неизвестных ему лиц, кто прибыл на станцию в тот день или вечер. Обычная рутина. Мы побеседуем с миссис Чантер, а также её дочерью, которая, кажется, была последней, кто видел жертву живой. И мы ищем мистера Клода Эймери, который, возможно, посетил покойную в Хэмптоне.

— Ну, его будет нетрудно найти, — сказал Уимзи. — Думаю, у Харриет есть его адрес.

— Его нет дома. Ушёл несколько дней назад, как мы узнали от его соседки. Она не знает куда. Ты хотел бы присутствовать на беседе, когда мы его найдём?

— Если он не будет против, — сказал Уимзи. — Думаю, он найдётся, когда увидит всю историю в газетах. Я так понимаю, в газеты это попало?

— На первую полосу, — сказал Чарльз, доставая из портфеля «Ежедневный Вопль» [128] и показывая его Уимзи. «Жена ангела обнаружена мёртвой», — гласил заголовок. «Жена мистера Лоуренса Харвелла, известного театрального «ангела», была найдена мёртвой в загородном доме супругов вчера утром… не избежала скандалов… дочь осуждённого мошенника…» Уимзи пробежал текст с отвращением.

— Можешь посоветовать, что ещё нам следует сделать? — спросил Чарльз.

— О, да, — сказал Уимзи. — Узнайте, что произошло с собакой.

— Некий мистер Уоррен желает вас видеть, миледи, — возвестил Мередит.

— Мистер Уоррен? Что такое…? — Харриет подняла глаза от рукописи. — Он спросил меня или его светлость?

— Вас, миледи. Его светлость вышел приблизительно час назад. Вы дома? Джентльмен выглядит очень несчастным, миледи.

— Тогда я должна быть дома, — вздохнула Харриет. — Проводите его в гостиную.

Было вполне естественно испытывать страх перед встречей с мистером Уорреном в сложившейся ситуации, но Харриет, направляясь в гостиную, упрекнула себя за трусость. Она и не задумывалась, как эта трагедия отразится на мистере Уоррене — бедном глупом старике. Но безусловно он, как и любой другой в подобной ситуации — вправе рассчитывать хоть на небольшое участие. Харриет решила быть доброй.

Мистер Уоррен находился в ужасном состоянии. Небритый, с красными от слёз глазами и растрёпанный, как если бы оделся впопыхах и не посмотрелся в зеркало перед выходом. Бедняга — в конце концов, было нетрудно быть к нему доброй. Он встал, когда она вошла, но, казалось, нетвёрдо стоял на ногах, и она поспешила его усадить.

— Леди Питер, я не знал, к кому обратиться…

— Могу я предложить вам кофе, мистер Уоррен? Или чего-нибудь из крепких напитков? Вы выглядите абсолютно потерянным.

— Нет, я…

— Я так расстроилась, услышав о вашей трагедии, — сказала Харриет, предлагая сигарету. Когда мистер Уоррен зажигал её, руки его дрожали.

— Это худшее, что могло произойти, — сказал он. — Хуже тюрьмы. Когда я думал, что тюрьма — это самая плохая вещь на свете, я был совершенно неправ, абсолютно неправ. Если бы я мог вернуться в тюрьму, но она осталась жить… — Он зарыдал.

«Что я могу ему сказать? — подумала Харриет. — Потерять ребёнка, вероятно, действительно худшее, что может случиться с любым родителем, — ужасное нарушение нормального хода вещей. Но потеря невинного ребёнка в результате насилия делала ситуацию ещё отвратительнее и невыносимее. Как я могу его успокоить и почему он приехал ко мне? Я едва его знаю».

— Лорд Питер так ловко раскрывает преступления, — говорил между тем мистер Уоррен, — и вы были так добры ко мне, когда мы были здесь на днях, вот я и подумал, что вы должны знать, что мне делать, посоветуете мне…

— Я окажу вам любую помощь, какую смогу, — сказала Харриет мягко.

— Понимаете, это моя вина, — сказал он. Он заговорил печально, но неожиданно спокойно, глядя на неё ввалившимися глазами.

На мгновение она почувствовала себя загнанной в тупик.

— Когда кто-нибудь умирает, окружающие часто считают себя в той или иной степени виновными, — сказала она.

— Нет, это правда. Это именно моя вина, и я знаю, кто это сделал. Но не знаю, что мне делать теперь.

— Мистер Уоррен, если вы что-нибудь знаете о смерти дочери, вы должны сразу пойти в полицию и всё им рассказать, — сказала Харриет.

— Полиция, — сказал он, вдруг задрожав. — Леди Питер, я не могу разговаривать с полицией один. Без друга… Я уверен, что вы, как никто другой, способны меня понять.

— С вами бы пошёл адвокат, — сказала Харриет, — и проследил, чтобы всё было по-честному.

— Леди Питер, я стыжусь это говорить, но я, который привык к самому лучшему во всём и мог пользоваться услугами любого, кого хотел, не могу позволить себе адвоката. У меня нет ни пенса сверх денег на обратный билет в Бичингтон в третьем классе.

Харриет вздрогнула при мысли, что, возможно, этот старый пройдоха пришёл, чтобы занять денег. Если да, то их, конечно, придётся дать, но…

— Конечно, мистер Харвелл помог бы вам…

— Я не могу попросить у него ни пенса, — сказал мистер Уоррен. — Я просил у него деньги в течение года — довольно крупные суммы, леди Питер, и почти ежедневно, пока не надоел ему, пока даже его великодушие не оказалось исчерпанным, и он начал спрашивать, зачем мне деньги. Я был вынужден врать и рассказывать о проигрышах на скачках, в карты и даже сказать, что у меня вытащили кошелёк на улице. А теперь, когда Розамунда мертва, зачем это ему? Когда она была жива, я мог успокоить свою совесть, леди Питер, потому что всё это было ради неё. Это не моя вина, что я потерял всё и не мог защитить её сам. И Лоуренс никогда не попрекнул бы меня деньгами, знай он, что они идут на её защиту.

— Её защиту? — переспросила Харриет. — От чего?

— Жестокости, — сказал он. — Смерти. Они угрожали изуродовать или убить её.

— Вы утверждаете, что кто-то вас шантажировал?

— О, леди Питер. Я так боялся! А теперь худшее уже случилось, и я не знаю, что делать!

— Вы обязательно должны пойти в полицию, — твёрдо сказала Харриет.

Он замолчал. Он просто тихо сидел перед ней, погасив сигарету и наклонив голову. Харриет быстро взвесила ситуацию. Что же такого могло с ним случиться, пойди он в полицию, чтобы он наотрез отказывался это делать в сложившихся обстоятельствах? Отделение полиции, как она слишком хорошо помнила, является весьма неприятным местом, если вас в чём-то обвиняют, но в этой стране быть жертвой шантажа — это ещё не преступление.

— Они сказали, что убьют меня, если я пойду в полицию. Они сказали, что меня увидят в полиции и дадут им знать…

Вот так.

— Мистер Уоррен, я думаю, лучшее, что мы можем сделать, это попросить старшего инспектора Паркера приехать сюда, — сказала она. — Ваши мучители не могут следить за этим домом.

— Как скажете, — пробормотал он.

Харриет вышла из комнаты, направляясь к телефону, и столкнулась на лестнице с Питером.

— Питер! Никогда не была так рада видеть тебя, как сейчас! — воскликнула она.

— Что случилось?

Харриет быстро рассказала ему.

— Гмм! — сказал он. — Вот и ещё одна спящая собака. Что ж, ты совершенно права, нужно заполучить сюда Чарльза как можно скорее. Надеюсь, он не вернулся назад в Хэмптон сразу же после нашей встречи. Пойди и посиди ещё пару минут со старым Уорреном, а я позвоню в Скотланд-Ярд и присоединюсь к вам. Выдержишь?

— Это самое малое, что я могу сделать, — сказала она. — Но не задерживайся.

Выяснилось, что мистер Уоррен голоден и не выспался, поэтому ему подали ланч и отправили в спальню, чтобы он отдохнул перед прибытием Чарльза, который действительно уехал в Хэмптон. Бантера привлекли, чтобы побрить старика и немного привести его в порядок, и, когда он присоединился к старшему инспектору и Питеру в небольшом кабинете Питера, он выглядел более уравновешенным и спокойным.

— Я так понимаю, что вы хотели сделать заявление, сэр, — сказал Чарльз.

— Да, — сказал мистер Уоррен. — То есть, я сделаю его, если будет присутствовать лорд Питер. На своей шкуре я узнал, как легко исказить невинные слова признания. Действительно, если бы мои слова не исказил недобросовестный полицейский, моя дочь была бы сейчас жива. — Его голос задрожал.

— Постарайтесь держать себя в руках, мистер Уоррен, — сказал Питер. — Старший инспектор Паркер — превосходный человек, и, конечно, не извратит ваших слов. Можете мне поверить.

— Но вы останетесь? Вы не оставите меня с ним одного?

— Если вы хотите, я останусь.

— Начните с самого начала, — сказал Паркер.

— Эта ужасная тюрьма, — сказал Уоррен. — Там были ужасные люди. Я знаю, что заслужил какое-то наказание, но не быть помещённым среди таких людей! Я очень боялся почти всё время. Это жестокие люди, лорд Питер. Способные на всё.

— И кто-то конкретный?

— Я виню себя, потому что сам заговорил о дочери в подобной компании, но тянулись долгие часы, которые нужно было чем-то заполнить, и обитатели камеры действительно рассказывали другим, за что сюда попали, о своих семьях и прошлой жизни. У меня была фотография Розамунды, которую я показывал всем. Я так ею гордился. Она была такой красивой…

— Таким образом, довольно многие из ваших сокамерников знали, что Розамунда — ваша дочь?

— Понимаете, в то время я об этом не думал. Затем, когда она вышла замуж, она, конечно была во всех газетах. Её фотография оказалась на первой полосе «Ежедневного Вопля», «Таймс», и… Я думал, что с нашими проблемами покончено. И мой зять так хорошо ко мне относился. Он — настоящий джентльмен. Щедр к падшему.

— Что произошло затем?

— Появился ужасный человек. Некто, с кем я познакомился в тюрьме. Он следил за моим домом в Бичингтоне и подошел ко мне. И он сказал… он сказал… — Мистер Уоррен сделал паузу, чтобы взять себя в руки. — Он потребовал денег. Пятьсот фунтов. Иначе они добрались бы до бедняжки Розамунды.

— Что вы сделали? — спросил Питер.

— Конечно, заплатил ему. Я слишком хорошо знал, на что способны подобные люди. Я снял все свои небольшие сбережения. Я сказал ему, что это всё, что у меня есть.

— Но это его, конечно, не остановило, — с отвращением сказал Питер.

— Нет, не остановило. Когда он вернулся, я сказал, что больше не могу заплатить ни пенса, а он заявил, что я, конечно, могу найти деньги при таком-то богатом зяте. А если я не найду… Таким образом, я стал просить деньги у Лоуренса.

— Сколько вы у него брали, сэр? — спросил Чарльз.

— Пятьдесят фунтов. Иногда сто. Это продолжалось и продолжалось. Мне приходилось придумывать причины. Я притворился, что потерял деньги на лошадях, потому что для Лоуренса, казалось, это было понятно. Я продал все свои небольшие сувениры из прошлой жизни. Я продал обручальное кольцо своей бедной умершей жены, но это было ради Розамунды, и она простит меня. Становилось всё труднее. Я продолжал приезжать в Лондон, хотя был уверен, что Розамунде хотелось побыть наедине с мужем — это ведь так естественно, правда? — конечно, она никогда об этом не говорила. Просто в Лондоне я чувствовал себя в безопасности. Они не могли пробраться в квартиру на Парк-Лейн со всеми этими швейцарами в вестибюле. Конечно, в квартире Розамунда также была в безопасности, но она так много гуляла, ходила по магазинам, в театр и…

— Вы только что сказали «они», — заметил Уимзи. — Значит, был не один?

— У него был здоровый высокий друг, — печально сказал Уоррен.

— Вы не говорили мистеру Харвеллу о том, что происходило? — спросил Чарльз.

— Я боялся, что он перестанет давать мне деньги, если узнает. Он пойдёт прямо в полицию.

— И они угрожали вам ужасными последствиями, если кто-нибудь пойдёт в полицию, — вздохнул Чарльз. — Ваша дочь знала об этом?

— Нет! — воскликнул Уоррен. — Как я мог сказать ей подобные вещи? Она думала, что с прошлым покончено, и сейчас она в безопасности, в богатстве и комфорте. Ей очень неприятно было иметь отца-арестанта, хотя она всегда поддерживала меня. Как я мог сказать ей, что мои прошлые грехи не отпускают?

— Хорошо, сэр. Таким образом, никто не знал, кроме вас?

— Никто. И самое ужасное, что, когда они приходили в последний раз, я ничего им не дал. У меня просто ничего не было. В последний раз, когда я попросил у Лоуренса денег, он сказал: «Постарайтесь растянуть их, папаша, потому что я буду немного стеснён некоторое время». Поэтому я оказался в безвыходном положении. А они очень рассердились.

— Поэтому, когда вы услышали, что Розамунда подверглась нападению… — сказал Чарльз.

— Я знал, что это они. Да.

— Мы должны знать, кто они.

— Но в этом-то и проблема! Я не знаю! Вы же не думаете, что они назвали мне свои настоящие имена и адреса?

— Хорошо, сэр, не волнуйтесь, — сказал Чарльз. — Просто расскажите нам всё, что вы о них знаете. Что-нибудь, что поможет нам их найти. Они угрожали вам в письмах? Вы сохранили какую-нибудь записку?

— Они только приходили и разговаривали со мной, — сказал Уоррен. — Всё устно.

— Но кто конкретно приходил? — спросил Питер.

— Двое мужчин. Маленький как хорёк, тощий, неприятного вида. В тюрьме его называли Стрикером. [129] Даже служители его так звали. Я же не знал, что мне понадобится его настоящее имя. И ещё крупный мужчина, очень большой.

— Как звали большого? — спросил Чарльз.

— Бэшер. [130] Стрикер сказал: «Раскошеливайся, а то за дело возьмётся Бэшер». Это всё, что я знаю.

— И они приезжали с угрозами к вам в Бичингтон и забирали деньги у двери? Вы не должны были никуда их посылать?

— Нет. Просто приходили. Я был так испуган, что и дверь боялся открывать.

— Вы всегда давали им наличные?

— Это должны были быть наличные. В старых банкнотах. Так они велели.

— Вы знаете, сколько всего им заплатили?

— Несколько тысяч фунтов, — сказал несчастный мистер Уоррен. Его голос упал до шёпота.

— Полагаю, вы сможете дать нам хорошее описание обоих, — сказал Уимзи. — Кто-нибудь ещё, кроме вас, их видел?

— Да, — сказал Уоррен, — моя соседка. Она несколько раз говорила, что у меня странные друзья. Думаю, она узнала, что я был арестантом.

— Ну, не имеет значения, что она думала, — твёрдо сказал Паркер, — главное, что видела. Слушайте, сэр, сейчас вы должны поехать со мной в Ярд и сделать официальное заявление, включая полные описания.

— Вам действительно лучше поехать, — сказал Уимзи. — Вы видите, что инспектор Паркер — джентльмен, и он вас не обманет. А затем… не думаю, что вам следует возвращаться Бичингтон, и, возможно, оставаться в квартире Харвелла, когда он пребывает в таком состоянии, — тоже не лучший выход.

— Согласен, лорд Питер, согласен.

— Конечно согласны. Это естественно. Я хочу предложить, чтобы вы поручили мне найти где-нибудь безопасное и удобное для вас место, где вы сможете пожить, пока всё не выяснится и наши грозные друзья на окажутся под замком. Что вы говорите? Вы поручаете это мне? Старший инспектор отошлёт вас сюда на такси, когда вы сделаете заявление.

Мистер Уоррен принялся, заикаясь, выражать свою признательность.

— Нет, не трудитесь благодарить меня, старина, только попытайтесь вспомнить любую мелочь, которая смогла бы помочь полиции.

— Дражайшая моя, мне так жаль. Не могу понять, о чём этот старый дурень думал, когда приехал к тебе.

— Приехал к единственному другому арестанту из круга знакомых. Разве можно его за это винить?

— Я и боялся чего-то подобного. Неужели мы никогда не покончим с этим?

— Оно всегда будет с нами, Питер, разве нет? И, боюсь, будет выскакивать время от времени, пока мы живы. Мы должны лишь принять это как данность. Напоминает твои нервы после контузии: мы можем не вспоминать о них большую часть времени, но когда всё возвращается, нам остаётся только справляться с ними.

— Не могу выразить, как я рад слышать твоё «нам» в таком контексте.

— Теперь больше не осталось ни одного другого контекста.

Он улыбнулся.

— Что ты собираешься сделать для мистера Уоррена, Питер? Ему действительно может угрожать опасность?

— Скорее всего, нет. Шантажисты не убивают дойных коров. Именно поэтому при всех ужасах его истории я не думаю… Имеется один мой знакомый — перековавшийся грабитель. Чтец Библии, распеватель гимнов, благородный чиновник Армии спасения с умной женой. Однажды помог мне обчистить сейф, когда многое было поставлено на карту. Большая часть его прихожан — бывшие раскаявшиеся преступники, и у некоторых из них послужной список достаточно велик. Может быть, ты его помнишь, Харриет, — мистер Билл Рам. Он был на нашей свадьбе.

— Да, я отлично его помню.

— Я помещу Уоррена к нему как жильца на пансионе и прослежу, чтобы за ним присматривали.

— Это далеко?

— Ист-Энд. Безопасно, как в африканских джунглях. Люди не так выделяются, как в сельской местности. С ним всё будет в порядке.

— Бесконечно находчивый лорд Питер, — сказала она, улыбаясь. — Ты уверен, что они не научат его взламывать сейфы?

— Что ж, ему будет легче жить, имея профессию. Кстати о профессиях, Харриет, боюсь, что он отнял у тебя всё рабочее утро. Я хотел поинтересоваться, как у тебя продвигается работа.

— Боюсь, не очень хорошо.

— Есть ли ещё какая-нибудь причина, кроме вторжений полицейских и преступников и капризов музы? Мне было бы ненавистно, если бы для тебя оказалось трудно писать, будучи моей женой. Не хочу, чтобы ты стала задумываться о бракоразводном процессе или начала прикладываться к бутылочке джина.

Харриет поймала себя как раз вовремя, чтобы не произнести безобидное «конечно нет». Питер заслуживал откровенности.

— Думаю, что причина есть, — сказала она глубокомысленно, — и она связана с тем, что я замужем именно за тобой.

Она увидела, как он побледнел.

— Всё было так просто, — сказала она. — Мне нужны были деньги. Это было моим ремеслом. Не было никаких сомнений — я просто должна была или писать, или голодать. А теперь, конечно…

— Необходимость отпала. Как неоднократно указывали тебе мои ужасные родственники. Но, Харриет, я не думал, что ты пишешь ради денег simplissime. [131] Я всегда считал, что деньги позволяют тебе писать. И писательство важно для тебя само по себе. Я ни на мгновение не сомневался, что ты продолжишь.

— Ты женился на писательнице, и хочешь теперь иметь жену-писательницу?

— Я хочу тебя, независимо от того, что ты есть. Я думал, что ты — писатель до мозга костей. Я был неправ?

— Думаю, ты был прав, но всё равно — теперь всё не так просто. Когда была нужда в деньгах, моё писательство было оправдано. Это была нелёгкая работёнка, и я делала, что могла, — вот и всё. Этого было достаточно. Но теперь, как ты видишь, никакой внешней потребности больше нет. И, конечно, писать трудно — всегда было трудно, — а теперь ещё труднее. Поэтому, когда я застреваю, то начинаю рассуждать: это же не средства к существованию, и не большое искусство, просто детективные романы. Их читают и пишут для забавы.

— Ты недооцениваешь себя, Харриет. Я никогда не думал, что услышу от тебя подобное.

— Обычно у меня дьявольская гордость, ты это имеешь в виду?

— Гордость мастера, да.

— Изощрённое и замечательное мастерство может проявляться и в совершенно легкомысленных объектах, Питер, — сказала она. — Как те запонки, например.

Он носил нефритовые запонки с вырезанными фамильными мышами Уимзи.

— Легкомыслие может доставлять большое удовольствие, — сказал он тихо. — Но мне не нравится слышать, что ты называешь детективные романы легкомысленными.

— А разве это не так? По сравнению с настоящими вещами?

— Что ты называешь настоящими вещами?

— Большую литературу, «Потерянный рай», такие романы, как «Большие надежды», «Преступление и наказание» или «Война и мир». [132] Или, с другой стороны, настоящее расследование настоящих преступлений.

— Ты, кажется, не осознаешь важность своей специфической литературной формы, — сказал он. — Детективные романы несут в себе мечту о правосудии. Они создают иллюзорный мир, в котором порок наказан, и преступника выдают улики, о которых тот и не подозревал, когда сбегал с места преступления. Мир, в котором убийцы пойманы и повешены, а невинные жертвы отмщены, а грядущее убийство предотвращено.

— Но это всего лишь мечта, Питер. Мир, в котором мы живём, совсем на него не похож.

— Иногда похож. Кроме того, тебе не приходило в голову, что, чтобы нести добро, мечта не должна отражать реальность?

— Какая пользы от неправды? — удивилась она.

— Не неправда, Харриет, идеализм. Детективные романы создают представление о мире, который должен быть правильным. Конечно, люди читают их для забавы, для развлечения, также как решают кроссворды. Но внутри они утоляют жажду в правосудии, и помоги нам Небеса, если простые люди прекратят её чувствовать.

— Ты имеешь в виду, что романы работают, как сказки, чтобы предостеречь всех мачех против того, чтобы быть злыми, и успокоить всех золушек?

— Если хочешь. Или возьми, как работала вера в призраков. Если ты знаешь, что тебя станет преследовать призрак дедушки, не выполни ты его завещания, или если думаешь, что призраки убитых ночью выходят и воют, требуя отмщения...

— Ты слишком многого хочешь, Питер.

— Полагаю, что очень умные люди смогут увидеть свою мечту о правосудии у Достоевского, — сказал он. — Но их не так много, чтобы сформировать общественное мнение. Простые люди в основном читают то, что пишешь ты.

— Но не для просвещения. Им не хочется прикладывать усилий. Они лишь желают хорошую историю с острыми ощущениями и неожиданными поворотами сюжета.

— Но ты застаёшь их врасплох, — сказал он. — Если бы они считали, что их учат, то заткнули уши. Если бы они думали, что ты вознамерилась их просветить, они, скорее всего, никогда не купили бы книгу. Но ты предлагаешь их развлечь и потихоньку показываешь упорядоченный мир, в котором все мы должны стараться жить.

— Ты серьёзно? — спросила она.

— Как никогда, Domina. Твоё призвание не кажется мне бóльшим легкомыслием, чем моё тебе. Похоже, каждый из нас имеет больший вес в глазах другого, чем в своих. И, наверное, это неплохо: чувство собственного достоинства без тщеславия.

— Легкомыслие навсегда?

— Как можно дольше, — сказал он, внезапно мрачнея. — Мне очень жаль, что немцы не увлеклись твоим видом лёгкого чтива.