Престолы, Господства

11

Достопочтенный Фредди Арбутнот, услышав, что Питер за границей и что требуется помощь, стал настойчиво приглашать Харриет на ланч. Харриет согласилась, и вот уже лакей сопровождает её от дверей клуба «Беллона» [139] через дорогу, за угол и по боковой улочке в небольшой застеклённый павильон, который, возможно, когда-то служил оранжереей и, естественно, имел другой адрес, нежели клуб. Скромная латунная табличка информировала, что это «Флигель для леди». Лакей открыл дверь, и она оказалась в помещении, заставленном небольшими круглыми столиками и кадками с папоротниками, среди которых сияла улыбка её кавалера.

— Мне очень жаль, — сказал он, — но леди могут находиться только здесь, но никак не ближе к священным залам.

— Не переживайте, Фредди, — успокоила его Харриет. — Если бы я собиралась обидеться, то не приехала бы.

— Тем не менее, леди действительно иногда обижаются, — сказал он, следуя за метрдотелем, который подвёл их к столику в самом тёмном углу зала. — Была тут одна на днях — подняла такой шум.

— Молодец, — бодро ответила Харриет.

— Что? О да, я понимаю, что вы имеете в виду. Ну, я полагаю, что в один прекрасный день правила изменятся. Теперь скажите, что желаете из еды, а я закажу немного вина.

— Питер считает, что вы знаете, — сказала Харриет, когда они, наконец, сделали заказ и она повторила слух о Лоуренсе Харвелле.

— Боюсь, что нет, — задумался Фредди. — Но могу поразнюхивать. Дайте мне денёк или два.

— Спасибо. А вы можете удовлетворить моё любопытство и рассказать, как «разнюхиваются» такие вещи?

— Ну, — с жаром заговорил Фредди, — всегда есть кто-то, кто что-то знает. И, понимаете, кто-то учился с кем-то в одной школе, или кто-то кому-то чем-то обязан и рад вернуть долг, — вот картина и проясняется. Проблема с Харвеллом в том, что он — одиночка. Его отец, как вы знаете, заработал огромные деньги на судебных тяжбах и немного на осторожных инвестициях. В результате сын может делать, что пожелает. У него нет ни совета директоров, с которыми нужно что-то согласовывать, ни опекунов и тому подобного. Он может заработать деньги или потерять их, и никто ничего не узнает.

— Но должно же быть хорошо известно, стала ли пьеса финансово успешной или провалилась.

— О, да. Но, видите ли, театр — довольно дикий вид бизнеса. Не то, что акции железных дорог, или уголь, или судовые перевозки, где люди очень хорошо понимают, что такое финансовая отдача. Пьесы скорее напоминают ставку на лошадей — довольно скользкое дело.

— Но если он занимал деньги?

— Может ничего не означать. Во всяком случае, не значит, что он потерял своё состояние, если вы это имеете в виду. Фактически, если бы он потерял всё до последней рубашки, он не мог бы ничего занять. Ибо кто имеет, тому дано будет и приумножится, — это девиз банкира.

— А кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет, [140] — сказала Харриет. — Мои родители потеряли всё до последнего пенса в рискованных инвестициях.

— Грустно это слышать. Но, знаете ли, не все разорялись даже в 1929 году. Можно делать деньги на падающем рынке с тем же успехом, что и на поднимающемся, если у вас есть нужная информация. Теперь вот что: скорее всего, дело в том, что вашему человеку временно потребовались средства до следующего платежа или что-то в этом роде. И он протянул руку за краткосрочной помощью. Если он действительно занимал, я смогу это выяснить. Вот в общих чертах и всё. Не зачем или сколько, а только факт, что что-то было взято и, возможно, у кого. Скажите старине Питеру, что я буду держать ухо к земле.

— Он будет очень благодарен.

— Его самого много за что следует благодарить, даже если придётся потрудиться, — сказал Фредди.

— Спасибо.

— Я… я очень рад, что он сделал решительный шаг, — сказал Фредди, немного краснея, но мужественно продолжил, — лучшее из того, что я сам сделал в жизни.

— Расскажите о Рэйчел и детях, — предложила Харриет, и беседа перешла на приятные личные темы.

Харриет вышла из дома прекрасным днём, нежно-тёплым для этого времени года. Казалось, погода достала из рукава весну, как тщательно скрываемый секрет. В парке ивы начали менять цвет с мертвенно-коричневого на потемневшую бронзу. Суматоха улиц подействовала на неё освежающе, и она решила прогуляться.

— «Звезда», «Новости» и «Стандарт!» «Звезда», «Новости и «Стандарт!» — кричал разносчик газет. — Пропавшая актриса! Читайте подробности!

Харриет остановилась и купила газету.

Статья сопровождалась фотографией пропавшей женщины: светловолосая, довольно капризная и красивая, в платье с открытыми плечами. Выглядела она модно. Аура знаменитостей театра и экрана пронизывает всё, думала Харриет, которой это лицо смутно напомнило кого-то: может быть, Грету Гарбо?

Недолго Розамунда оставалась на первых страницах, с горечью подумала Харриет. Она убрала газету в сумку, решив более подробно изучить её позже: она торопилась на последний сеанс к Гастону Шаппарелю.

— Что ж, мадам, я вижу, что случилось quelque chose d’éclatant, [141] — сказал он, когда Харриет приняла требуемую позу. Она не была трудной: нужно было просто стоять с открытой книгой в руках и смотреть на художника. Холст, над которым он работал, стоял под углом, и она не могла его видеть. — Что произошло? Надеюсь не революция в системе канализации?

— Нет, тема этой недели — трупное разложение, — сказала Харриет из вредности.

— Но к этому вопросу вы не выказываете такого спокойного умиротворения, которое вызывали у вас сточные воды, — заметил художник. — Повторяю, мадам, что-то произошло.

— Питер уехал, — сказала Харриет. — Именно это обнаружили ваши сверлящие глаза?

— Но вы же ему доверяете, non? [142] Вы ждёте его, как преданный Окассен? [143]

— Ну, да. Жду.

— Тогда сконцентрируйтесь на его возвращении. Ça doit donner un beau regard. [144]

Харриет промолчала. Было бы легче думать о возвращении Питера, если бы она знала, где он, и когда вернётся. Так или иначе, она ожидала, что законный брак положит конец взлётам и падениям в чувствах, присущим состоянию любовника. И всё же ей следовало знать, как она уязвима: разве не сама она когда-то сказала мисс де Вайн, что, если однажды уступит Питеру, то сгорит как солома? И вот теперь она здесь весело пылает под безжалостным пристальным взглядом Шаппареля, что ей не очень-то нравилось. Конечно, то, что он видел её насквозь, заставляло чувствовать себя оскорбительно прозрачной. Но что он видел?

Она обратила внимание на хаос, царящий вокруг. Студия Шаппареля была своего рода материальным аналогом её жизни до Питера. В центре расчищено место для работы. Всё вокруг, сложенное около стен, представляло собой груды и груды вещей, сдвинутых в сторону, отставленных, упавших и лежащих неизвестно как давно, лишь бы они не захламляли место, необходимое для мольберта, холста, задника и стола с рядами тюбиков с краской. Холсты, старые и новые, всевозможные подставки, стулья и табуреты, коробки, — всё скапливалось без какой-либо видимой системы. В некоторой степени ей было здесь даже комфортно. Проживание на свободном пятачке среди хаоса стало привычкой. Проблема состояла в том, что, рано или поздно, приходилось делать уборку. Она улыбнулась, подумав о том, что теперь вне её волшебного рабочего круга вместо хаоса и страданий были порядок и свет.

— Теперь лучше, — заметил Шаппарель. — Но, пожалуйста, улыбайтесь только рассудком.

Минуту спустя он сказал:

— Этот секрет — я не думаю, что он касается только congé du mari. [145] Произошло что-то ещё.

— Нет никакого секрета, месье Шаппарель.

— Секреты все таковы, — сказал он. — То, что секрет есть, — это тоже секрет.

— Как скажете.

— Но бесспорно одно: я не могу закончить сегодня. Вы должны любезно согласиться ещё на один сеанс. Тогда я смогу увидеть, есть ли длительные изменения.

— Ради Бога, пусть будет ещё один сеанс, и не нужно делать вокруг этого такой мистерии, — сказала Харриет. — А когда я смогу увидеть результат?

— Не сегодня. Но очень скоро всё будет закончено.

— Но мне бы очень хотелось увидеть портрет бедной миссис Харвелл. Вы, должно быть, закончили его.

— Mais oui, [146] но, к сожалению, вы не сможете его увидеть. Мистер Харвелл уже забрал его.

— О, бедняга! Да, я могу его понять…

— Всё это не так sympathique. [147] Он меня очень удивил. Понимаете, картина ему не нравится. Она беспокоит его. И тем не менее, он явился сюда, расплатился и унёс её спустя лишь два дня после смерти жены.

— Разве вы не думаете, что утрата жены в таких ужасных обстоятельствах, возможно, заставила его срочно заполучить картину?

— А, вы мне не верите! Вы, которая однажды заявила, что я вижу слишком много. Но человек, который даже не бросает ещё один взгляд на картину прежде, чем взять её… спешит, даже не хочет ждать, чтобы я её завернул, а хватает и тащит в автомобиль... Я сказал ему, что лак не совсем высох, и немного mouillé — липкий, как вы это называете. Он отвечает, что всё нормально, и он не будет его касаться. Вот так её и не стало. Если бы картина осталась, я, возможно, немного подправил бы некоторые вещи, но c’est ça. [148]

— Жаль, что я не видела портрет законченным… или почти законченным. Мне казалось, вы поймали в ней что-то, чего я тогда не замечала, но видела с тех пор.

— Это моё ремесло, мадам.

— Возможно, я увижу картину в квартире мистера Харвелла через некоторое время, когда он достаточно успокоится, чтобы принимать гостей.

— Будем надеяться. Он поправится довольно быстро.

— Он безумно любил её.

— О, да. Леди Питер, у нас, французов, есть стишок-считалка для игры со сливовыми косточками: «Il m’aime un peu, beaucoup, passionnément, à la folie, pas du tout». [149] По отношению к моей картине это было pas du tout. Он заплатил мне, сколько я запросил, то есть двойную цену, потому что он уязвил мою гордость.

Проходя назад через парк, Харриет встретила леди Мэри с двумя юными Паркерами. Они постояли, наблюдая за детьми, бегающими вокруг клумб с весенними луковичными растениями. Харриет почти не виделась со своей золовкой, младшей сестрой Питера. Она знала, что в семье существует напряжённость в связи с браком Паркера. Питер любил Мэри, хотя Харриет и слышала, что он называл её маленькой гусыней, и, возможно, ещё больше любил Чарльза Паркера, своего коллегу по многим сложным расследованиям. С другой стороны, герцогиня не могла заставить себя произнести имя Паркера или леди Мэри, которая, по каким-то тайным причинам, не присутствовала на семейном званом обеде в честь Харриет, организованным Хелен.

Несмотря на приятную весеннюю погоду стоять в парке было довольно холодно. Харриет сделала пробежку вокруг клумбы с шафраном, преследуя своего племянника и племянницу, а затем леди Мэри предложила:

— Давай вернёмся в Бейсуотер на чашку чая? Чарльз всегда опаздывает, и становится так одиноко.

— С удовольствием, — согласилась Харриет. — Питер в отъезде, и я нахожу, что такой большой дом слишком велик для одного. Не то, чтобы я там была совсем одна, конечно! — добавила она, почувствовав, что сказала глупость.

— Да, действительно, — сказала леди Мэри. — Это вообще ненормально. Не могу и выразить, какое это облегчение не жить вместе с постоянно проживающими у вас слугами.

— Ну, я обходилась без них достаточно долго, так что теперь вполне могу наслаждаться их присутствием, — улыбнулась Харриет.

— О, я не осуждаю старину Питера, — сказала леди Мэри. Они шли к воротам парка в поисках такси. — И я рада встрече с тобой. Мы, паршивые овцы семьи, должны держаться вместе.

— А мы — паршивые овцы? — удивилась Харриет и, обнаружив, что в её руку вцепился маленький племянник, сказала ему «Бе-е-е!», заставив того рассмеяться.

— Весьма непопулярны, — спокойно продолжала леди Мэри. — Я — за то, что вышла замуж за человека из более низкого класса, а ты — более высокого.

— Как насчёт Питера? Он, как и ты, женился на особе из более низкого класса.

— Хелен побаивается Питера, — просто сказала леди Мэри. — И, если уж быть совершенно откровенной, я тоже.

— А я нет, — с чувством заявила Харриет.

— Конечно нет, ты умная. Оксфорд, и всё такое. Меня посылали в пансион благородных девиц, где я была посредственностью во всём.

— Ну, любой из Оксфорда стал бы посредственностью в пансионе благородных девиц, — сказала Харриет. Она с удовольствием представила, как мисс Хилльярд преподаёт хорошие манеры, а мисс де Вайн — умение нравиться.

— О, Боже, что это? — воскликнула леди Мэри.

Они приблизились к газетному киоску. Уже не было ни заголовка: «Убита красотка из высшего общества», ни даже «Пропавшая актриса». Крупные буквы кричали: «Войска Гитлера вновь занимают Рейнскую область. Версальское соглашение нарушено».

Харриет купила газету. Обе женщины попытались начать читать сразу, но хитрый ветер вырывал и сгибал газету, поэтому Харриет сложила её, чтобы прочитать в закрытом помещении. У Паркеров оказалась приятная, довольно просто обставленная гостиная, в которой одна или две вещи, очевидно, были из семьи Уимзи: на каминной доске — прекрасный голландский пейзаж с видом на море, а у стены — изящный секретер времён Людовика Пятнадцатого, — обе вещи походили на беженцев из другого мира. Женщины расстелили газету на придиванном столике и принялись читать, почти соприкасаясь головами.

Будет новая война, — сказала леди Мэри. — Мы должны остановить его.

— Не знаю, — пожала плечами Харриет. — Половина страны — пацифисты. И многие заявят, что мы слишком строго обошлись с Германией в Версале, и она лишь возвращает своё. Может быть, оставим всё Лиге Наций?

— То есть, ты имеешь в виду, не сделаем ничего?

— К этому идёт. Лига не остановила Муссолини, не помогла Абиссинии.

— По крайней мере, — неожиданно заявила леди Мэри, — это должно научить, что нужно бояться правых, а не левых.

— Может быть, самое мудрое — бояться обоих?

— Я работала на коммунистов какое-то время, — сказала леди Мэри. — Их нечего бояться, если только ты не напыщенный богатей. Не могу выразить, как отвратительно себя чувствую, когда люди из верхнего эшелона власти продолжают рассуждать о большевиках, притом что Гитлер и Муссолини настолько хуже. Они просто боятся за свои собственные проклятые банковские счета. Ненавижу унаследованное богатство — оно оглупляет людей.

— Но оно не разжижило мозги Питера? — спросила Харриет.

— Я не имею в виду Питера, я имею в виду Джеральда. Питер почти ничего не унаследовал, разве ты не знаешь? Он получил какую-то долю от семейного капитала, а затем многократно удваивал её собственными усилиями.

— То есть, он стал безнравственным капиталистом?

— О, я не знаю, Харриет, всё так непросто. Задумываешься, что безнравственно иметь всех этих слуг, когда существуют голодающие и босые люди в северных городах, а затем понимаешь, что, по крайней мере, у твоих слуг имеется кожаная обувь и работа. Но, что касается людей, суетящийся и поддерживающих фалангистов и кагуляров... [150] Есть даже люди, готовые подлизываться к Гитлеру. А он — просто вульгарный маленький карлик!

— Каких людей ты имеешь в виду, Мэри?

— Освальда Мосли и эту глупую Юнити Митфорд. [151]

— Может быть, ты права. Я ничего о них не знаю. Но правда в том, что мир готов разделиться надвое, и помоги нам небеса найти золотую середину, — мрачно сказала Харриет. — Ты всё ещё коммунистка, Мэри?

— О, нет. В самом деле нет. Но идея такая красивая! Словно в деяниях Апостолов, если задуматься. Я имею в виду, что люблю не русских, а принцип.

— Я когда-то слышала, как Питер сказал: первое, что делает принцип, это убивает людей.

Между детьми вспыхнула шумная ссора, и леди Мэри разняла их и забрала у младшего игрушку, вызвавшую раздор.

— Всё должно быть поровну, как здесь, — объявила она. — Если вы не сможете договориться о пистолете, то ни один из вас его не получит.

— Если бы это было правдой, Мэри, — сказала Харриет.

Именно в этот момент вошел Чарльз.

— Ты сегодня раньше, Чарльз! — воскликнула леди Мэри. — Великолепно. Посмотри, кто у нас.

— Харриет! — обрадовался Чарльз, приближаясь и беря её руку в обе свои. — Я очень рад видеть вас здесь. Вы останетесь на ужин? Я пытался сегодня добраться до Питера, но мне сказали, что он уехал.

— Нет, я не останусь на ужин вот так, без предупреждения, — сказала Харриет. — А вдруг у вас отбивные. Но я с удовольствием бы пришла как-нибудь вместе с Питером.

— Когда он вернётся, — сказал Чарльз, — скажите ему, что мне надо бы перемолвиться с ним словечком. Мы нашли шантажистов мистера Уоррена.

Благодаря описанию, данному Уорреном, Бэшера и Стрикера быстро опознали. Тюремные власти любезно сообщили, какие имена скрываются за псевдонимами, и полиция повсюду разослала плакаты «Разыскиваются». Остроглазый полицейский в Кройдоне распознал этих двух мужчин, когда был вызван в паб по поводу драки. В полиции они оказались старыми знакомыми, и Чарльз ожидал резкого отказа сотрудничать и агрессивных жалоб по поводу нарушения их прав, что характерно для рецидивистов.

Но в конечном счёте первым его впечатлением было, что злодеи напуганы. Чарльз бросил лишь один взгляд на ничего не выражающую физиономию и пустые глаза Бэшера и решил допрашивать обоих вместе. Бэшер, хоть и не был совершенным тупицей, явно умом не блистал. С другой стороны, Стрикер напоминал остромордую городскую крысу, которая живёт мелкими преступлениями. Лишённые своих кличек, они оказались Брауном и Петтифером соответственно.

— Как я понимаю, вам зачитали ваши права? — начал Чарльз.

— Да, сэр.

— Вы понимаете, что это очень серьёзное дело. Женщина найдена убитой, и у нас есть причины считать, что вы угрожали ей физической расправой. У вас большие неприятности, ребятки.

— Мы, конечно, шантажировали, но никогда не трогали леди, — сказал Стрикер. Он, казалось, физически дрожал, и вцепился в стол, чтобы унять руки.

— Тогда давайте начнём с самого начала. Я так понимаю, что вы познакомились с мистером Уорреном в тюрьме?

— Да, сэр. Беднягу не следовало туда помещать. Мог позаботиться о себе не больше, чем малыш в лесу, инспектор. Над ним издевались. Это просто как жестокость по отношению к бессловесным животным — помещать беспомощного барина вместе с шушерой, которую обычно и составляют «гости Его величества».

— Уоррена запугали в тюрьме, вы это имеете в виду?

— Измывались ужасно, — сказал Стрикер. — Отбирали сигареты, смеялись, когда он разговаривал со своим кичливым акцентом, портили ему еду, — ну, вы знаете, как это бывает, инспектор. Ну а мы сжалились над ним, Бэшер и я. Вернее, я сжалился, а Бэшер просто стукнул несколько мерзавцев о стену, так мимоходом, и от парня отстали.

— И тогда, став его защитниками, вы подумали о небольшом дружеском шантаже? — спросил Чарльз.

— Сначала нет. Но он всё время после случившегося ходил вокруг нас — ну, нельзя его за это винить, так как некоторые пытались добраться до него, когда Бэшер отвернётся, — и мы вынуждены были постоянно слушать, какая чертовски замечательная у него дочь, пока не стали сыты ими обоими по горло. Он всё нудил и нудил, хоть святых выноси. Вы не слышали его, инспектор? Если бы слышали, то посочувствовали бы нам. Господи, что за счастье было, когда он, наконец, отсидел свой срок!

— Продолжайте, — сказал Чарльз.

— Ладно. Вскоре после того, как мы сами освободились, мы увидели её в газете — прекрасный портрет, под которым написано «Светская красавица, миссис Лоуренс Харвелл». Тут я и говорю Бэшеру, а не является ли эта птичка дочкой мистера Уоррена? Поэтому мы купили газету и всё прочитали.

— И решили шантажировать мистера Уоррена, угрожая навредить его дочери?

— Не надо нас торопить, инспектор. А то мы скажем что-нибудь, о чём потом пожалеем. Он всегда рассказывал, что она работает моделью, и нас это не интересовало. Мы не собирались доить работающую девочку. Но в газете было написано, что она вышла замуж за богатого паренька, вот мы и подумали, ну, в общем, если у него есть богатый зять, он сможет платить нам, а разве он нам не должен? За то, что мы о нём заботились, понимаете? Любой бы так подумал, разве не так, инспектор?

— А Уоррен так подумал? — мрачно спросил Чарльз.

— В начале, казалось, не очень возражал, — сказал Стрикер. — Правда, Бэшер? Раскошелился быстро. Мы подумали, что нашли миленький источник дохода. А затем он заартачился, и именно здесь мы совершили ошибку.

— Жадность одолела?

— Мы сказали ему, что доберёмся до его драгоценной дочурки. Но мы бы не стали этого делать. Поверьте, инспектор, мы хотели только попугать старого дурилу. Я видел Бэшера в деле не раз, инспектор, и это не очень-то приятное зрелище, но я никогда не видел, чтобы он тронул женщину, и не знаю, что он со мной сделал бы, если бы я об этом заикнулся.

— И всё же, очень скоро после вашей самой серьёзной угрозы в адрес миссис Харвелл вы приезжаете из Кройдона в Хэмптон, а на следующий день её находят мёртвой.

— Откуда вы знаете, что мы были в Хэмптоне? — воскликнул Стрикер, явно побледнев. — Мы это отрицаем. Никогда в жизни там не бывали.

— Я бы на вашем месте не был столь категоричен, — заметил Чарльз. — У нас есть очень хорошее описание от контролёра.

— А вот теперь послушайте, мистер Паркер, не пытайтесь повесить это убийство на нас! Мы к нему не имеем никакого отношения. Не нас нужно ловить, а этого маньяка в сарае.

Независимо от того, что говорят в пользу смертной казни, подумал Чарльз, она не всегда облегчает сбор улик.

— Какого маньяка? — спросил он. — Слушайте, Петтифер, вам нечего меня бояться, если вы не убивали. Я могу обвинить вас обоих в получении денег под угрозой расправы. Но что касается убийства, если вы спокойно расскажете мне, что произошло, и если ваши показания соответствует другим уликам, которые мы уже добыли, это могло бы даже быть засчитано в вашу пользу.

— Ну, Уоррен начал говорить, что у него больше нет бабок, — сказал Стрикер. — Поэтому мы решили немного накалить обстановку, только чтобы посмотреть, правда это или нет. Мы собирались немного припугнуть дочку — а вдруг папаша вспомнит, что под кроватью у него спрятан чулок с деньгами, специально чтобы поделиться с нами. Вы улавливаете картину?

— Слишком хорошо.

— Мы порыскали вокруг квартиры, где она жила, но там был дохлый номер. Слишком сильная охрана: вход только один, а там день и ночь швейцар. Но Уоррен как-то проболтался, что иногда навещал её в Хэмптоне, поэтому мы поспрашивали тут и там, и решили, что здесь всё можно будет легко проделать.

— Как вы узнали, что миссис Харвелл будет там?

— Мы не знали. Мы собирались разбить несколько предметов, и оставить записку: дескать, в следующий раз это будешь ты. Но когда мы добрались туда, в доме горел свет, и, таким образом, мы поняли, что внутри кто-то есть. Ну, мы послонялись немного в саду, полагая, что это может быть только уборщица или кто-то ещё, кто присматривает за домом, когда хозяев нет. Лучшее место для хождения было около сарая, у боковой стороны сада под деревьями, и только мы туда подошли, как услышали его.

— Услышали кого?

— А я знаю? Кого-то, издающего дикие выкрики.

— Ему было очень грустно, — неожиданно подал голос Бэшер. — Он плакал, Стрикер. Это похоже на то, когда человек выкрикивает слова сквозь рыдания. Он не знает, — добавил он, обращаясь к Чарльзу. — Стрикер никогда не плачет ни по какому поводу.

— Кто-то уже был в сарае и рыдал? — спросил Чарльз.

— Не просто кричал, инспектор, но и выл. И колотился обо что-то. И выкрикивал что-то неразборчивое.

— Вы ничего не поняли из того, что он говорил?

— Он сказал «Проклятье»! — предположил Бэшер. — Он сказал: «Проклятье! Дуй, пока не лопнут щёки!» [152]

— Да, чепуха вроде этой, — согласился Стрикер. — И бился головой о стену сарая.

— И что вы сделали?

— Мы немного опешили. Мы просто стояли, а затем он выскочил и убежал.

— Как он выглядел?

— Имейте сердце, инспектор. Было темно, хоть глаз выколи. Он пролетел мимо нас, как пробка из бутылки. Без понятия, как он выглядел. Почему бы вам не спросить у этого румяного контролёра, который так хорошо нас описал?

— Хорошо. Таким образом, маньяк побежал. К дому?

— Вокруг него. Наверное, к дороге. Мы не видели. Мы немного опешили. Подумали, может, для нашего плана лучше прийти другим вечерком, поскольку не понимали, что происходит.

— Итак?

— Итак, мы сбежали. Пошли назад к станции, но в конце дороги увидели грузовик, остановившийся у светофора, и он нас подбросил.

— Что за грузовик?

— С фермы. Полный капусты, в Гарден. [153] Доставил нас прямо в город.

— Мы сможем его разыскать, — сказал Чарльз. — Не то, что это полностью обеляет вас...

— Найдите того маньяка, — сказал Стрикер. — Это он.

— Найдём, если он существует. Помогло бы хорошее описание.

— Что толку от болтовни? Я его не разглядел, помочь не могу. Если я наговорю всяких сказок, это же не поможет. Слушайте, вы должны вытащить нас, мы никогда этого не делали.

— Я не выдвину обвинения в убийстве этим утром, — сказал Чарльз. — Пока обвинения в шантаже достаточно, чтобы задержать вас.

— Судья не отпустит под залог? — мрачно поинтересовался Стрикер.

— Я очень надеюсь, что нет, — сказал Чарльз. — Полиция будет против.

Возвратившись домой, Харриет обнаружила в холле Бантера. Или, по крайней мере, бледную тень Бантера, слегка колышащуюся на нетвёрдых ногах и выглядящую выжатой, как лимон. Поскольку он держал пальто Питера, она заключила, что хозяин тоже вернулся.

— Ваша светлость, — сказал Бантер, — мне сказали, что вас потревожила… то есть, посетительница, пришла ко мне… Простите, миледи, но она не тот человек, который понимает, как положено себя вести в доме у джентльмена…

— Это ведь и мой дом, Бантер, и всё было просто прекрасно. Я обнаружила, что мисс Фэншоу очень интересный человек.

— Я прослежу, чтобы этого больше не повторилось.

— Бантер, ты выглядишь совершенно измотанным. Ложись спать. Если сегодня вечером лорду Питеру что-нибудь понадобится, я прослежу.

— Благодарю вас, миледи, — сказал Бантер.

Питер был обнаружен крепко спящим на кровати полностью одетым. Харриет присела в ногах и принялась осматривала свою собственность, наконец-то ей возвращённую. Пункт первый: гладкая белокурая голова, чуть тронутая теперь сединой на висках. Пункт второй: слабая паутинка весёлых морщинок, идущих от уголков глаз. Пункт третий: ястребиный нос. Пункт четвёртый: рот, чуть более крупный, чем требуется для такого лица. Её господин и повелитель, подумала она, казался странно отсутствующим, когда спал. Он, должно быть, один из тех людей, описанных мисс Фэншоу, черты которых, когда они оживляются, сильно отличаются от тех, которые соответствуют спокойному состоянию. Она вспомнила, как он спал, когда она в первый раз взглянула на него как на нечто ей принадлежащее, — они тогда провели в прекрасном безделье целый день на плоскодонке. Его придётся разбудить, чтобы раздеть, но почему-то казалось, что спешить не следует. Что он там говорил по телефону о лживой зиме?

Она взяла книгу с кровати. Незнакомую цитату Питера всегда стоит начинать искать у Джона Донна. И она быстро её обнаружила: