Престолы, Господства

1

— Не понимаю я англичан, — заявил месье Теофиль Домье.

— И никто не понимает, — ответил мистер Пол Делягарди, — а они сами меньше всех.

— Я вижу, как они проходят туда-сюда, наблюдаю за ними, говорю с ними, — поскольку не согласен, что они молчаливы и недружелюбны, — но остаюсь в неведении относительно их внутренней жизни. Они постоянно заняты, но я не знаю мотивов, побуждающих их к этим действиям. И меня обезоруживает не их сдержанность, поскольку довольно часто они удивительно общительны, а то, что я не понимаю, где заканчивается их общительность и начинается сдержанность. Говорят, что они очень консервативны, но при этом могут вести себя с ни с чем не сравнимой беззаботностью, и когда вы начинаете их расспрашивать, они, похоже, не имеют никакой жизненной теории, поддающейся определению.

— Вы совершенно правы, — согласился мистер Делягарди. — Англичане не склонны к теориям. Тем не менее, именно по этой причине с нами сравнительно легко жить. Наш консерватизм чисто внешний и легко приобретаемый, но наша философия — человек в целом, и мы не стремимся исправлять таковую в других. Именно поэтому мы разрешаем в наших общественных парках открытое выражение всего разнообразия мятежных мнений — с единственным условием, что никто не должен забываться настолько, чтобы ломать ограду или топтать цветы.

— Прошу прощения, просто я на секунду забыл, что вы тоже англичанин. Вы выглядите совершенно как француз, да и акцент у вас французский.

— Спасибо, — ответил мистер Делягарди. — Фактически, по крови я француз лишь на одну восьмую. Остальные семь восьмых — английские, и доказательством тому то, что я расцениваю ваши слова как комплимент. В отличие от евреев, ирландцев и немцев, англичане рады считать себя даже более нечистокровными и экзотичными, чем они являются на самом деле. Это относится к лепестку романтической чувствительности в английском характере. Скажите англичанину, что он чистокровный англосакс или стопроцентный ариец, и он рассмеётся вам в лицо; скажите ему, что в его далёкую родословную входит смесь из французов, русских, китайцев или даже арабов или индийцев, и он выслушает вас с плохо скрываемым удовольствием. Конечно, чем отдалённей такое родство, тем лучше: больше живописности и меньше социальной неопределённости.

— Социальной неопределённости? Ага! Значит, вы признаёте, что англичанин фактически презирает все другие народы помимо собственного.

— Пока у него не найдётся времени, чтобы их ассимилировать. То, что он презирает, это не другие народы, а другие цивилизации. Ему не хочется, чтобы его называли даго, [7] но если уж он родился с тёмными глазами и оливковым цветом лица, то стремится проследить эти признаки до испанского идальго, выброшенного на английское побережье при крушении Большой Армады. [8] Всё в нас — это чувства и ассоциации.

— Странные люди! — заметил месье Домье. — И всё же, национальный тип предельно чёток. Вы видите человека и сразу понимаете, что он англичанин, но это всё, что вы о нём знаете. Возьмите, например, ту пару за столиком напротив. Он — несомненно англичанин, принадлежащий к классу праздных и богатых. В нём есть немного от военного, и он бронзовый от загара — но это может быть следствием любви к le sport. [9] Глядя на него, можно было бы заключить, что в жизни у него нет интересов кроме охоты на лис, но очевидно, он сильно увлечён своей чрезвычайно красивой спутницей. И всё же, кто знает, он может быть членом парламента, финансистом или автором очень популярных романов. Его лицо ничего не говорит.

Мистер Делягарди бросил взгляд на посетителей, о которых шла речь.

— О да! — ответил он. — Скажите, что вы думаете по поводу его и этой женщины. Вы правы, она — изысканное создание. Я всегда испытывал faiblesse [10] к настоящим светло-рыжим красоткам. Они способны на страсть.

— Думаю, именно в страсти сейчас весь вопрос, — ответил месье Домье. — Я вижу её любовницей, а не женой, — или, поскольку она замужем, не его женой. Если и можно сделать какое-то обобщение относительно англичан, это то, что они считают своих жён само собой разумеющимися. Они не лелеют терпеливо цветок страсти, отсекая ножницами ненужные побеги. Они позволяют ей перерасти в прочную привязанность, плодотворную и естественную, а не декоративную. Понаблюдайте за их разговором. Они или вообще не слушают того, что говорят их жёны, или же следят за разговором с некоей интеллектуальной любезностью, с которой каждый из нас относится к болтливому незнакомцу. Ce monsieur là-bas [11] невнимателен, но по другой причине: он погружён в очарование леди, и его ум сконцентрирован на будущих радостях. Он, как вы говорите, «по уши влюблён», и я заметил, что англичанин совершенно не может скрыть подобное состояние. Он не оказывает внимания, как это делаем мы, каждой женщине, просто считая, что право на это даёт её пол. Если он выказывает преданность, то всё это абсолютно серьёзно. Рискну предположить, что это — тайный побег или, во всяком случае, приключение, — то, чего он не может открыто позволить себе в Лондоне. Здесь, в нашем испорченном Париже, он может позволить себе это без каких-либо помех.

— Согласен с вами в том, — сказал мистер Делягарди, — что это, конечно же, не типичная английская супружеская пара. И верно, что англичанин на Континенте склонен отбросить весь запас английского консерватизма: фактически, поступать так — это тоже часть традиции. Но вы ничего не сказали о леди.

— Она также влюблена, но в то же время осознаёт жертву, которую приносит. Она также стремится отдаться чувству, но, однако, знает, как заставить за собой ухаживать — в конце концов, больше всего рискует тот, кто отдаёт. Но когда она это сделает, это будет с полным отрешением от всего. Бронзовому джентльмену в целом можно позавидовать.

— Ваши наблюдения представляют огромнейший интерес, — сказал мистер Делягарди. — Тем более, что они в большой степени ошибочны, поскольку я, как оказалось, знаю этих людей. Англичане, как вы говорите, непостижимы? Что, например, вы думаете о совсем другой паре в противоположном углу?

— Светловолосый дипломат с моноклем и решительная брюнетка в оранжевой тафте?

— Он не совсем дипломат, но я имею в виду именно его.

— Что ж, — произнёс месье Домье более уверенным тоном, — я вижу совершенно английскую супружескую пару par excellence. [12] Они очень хорошо воспитаны, особенно мужчина, и могут дать урок застольного этикета всему залу. Он советуется с ней по поводу меню, стараясь, чтобы она получила именно то, что хочет, а себе заказывает блюда исходя из собственных предпочтений. Если она роняет салфетку, он поднимает её. Когда она говорит, он внимательно слушает и вежливо отвечает, но с полным безразличием и почти не глядя на неё. Он абсолютно вежлив и совершенно безразличен, и этому душераздирающему самообладанию она противопоставляет холодность, равную его собственной. Без сомнения, они хорошие друзья и даже приятные партнёры, но в силу привычки, так как они разговаривают гладко и без пауз. Англичане, когда они друг другу не нравятся, редко повышают голос, они становятся молчаливыми. Эти двое, я уверен, не ссорятся ни на людях, ни наедине. Они женаты уже так долго, что любая страсть, которую они когда-либо испытывали друг к другу, давно умерла, но, возможно, она никогда и не была сильной, поскольку женщина не слишком красива, а у него вид человека, для которого красота имеет значение. Возможно, она была богатой, и он женился на ней ради денег. Во всяком случае, он, вероятно, устраивает свои дела втихомолку, а она смиряется с ситуацией, пока нет явных свидетельств неверности, — ради детей.

Прежде чем ответить, мистер Делягарди добавил бургундского в оба бокала.

— Вы назвали мужчину дипломатом, — сказал он наконец, — и вы преуспели в доказательстве, что, по крайней мере, вся его частная жизнь не написана у него на лице. Так получилось, что, я довольно хорошо знаю обе пары и могу сообщить вам факты.

Возьмём первую пару. Мужчина — Лоуренс Харвелл, сын весьма выдающегося и очень богатого королевского адвоката, который умер несколько лет назад, оставив сына чрезвычайно богатым. Хотя он вырос в обычном загородном доме и в среде частной школы, он не сильно увлекается спортом в английском значении этого слова. Большую часть времени он проводит в городе и немного балуется финансированием театральных постановок. Он выглядит загорелым, потому что только что вернулся из Шамони, но, полагаю, он поехал туда скорее, чтобы угодить леди, нежели по своему желанию. Она вовсе не его любовница, а законная жена, и они поженились лишь пару лет назад. Вы правы, что они очень любят друг друга, и пара очень романтична. Жертвы, однако, были с его стороны, а не с её, — то есть если можно считать жертвами средства для завоевания такой исключительной красавицы. Её отец был вовлечён в некоторые мошеннические сделки, которые довели его от значительного богатства практически до бедности и небольшого тюремного срока. Розамунда, его дочь, оказалась вынуждена работать манекенщицей в салоне у одной модной портнихи, когда для её спасения появился Харвелл. Их часто называют самой идиллической — а некоторые даже единственной — парой женатых любовников в Лондоне. Правда, у них пока нет детей, но, возможно, именно это объясняет, что цветок страсти ещё не завял. Они счастливы, лишь когда видят друг друга, и это хорошо, поскольку оба, полагаю, очень ревнивы. Само собой разумеется, у неё масса поклонников, но им ничего не светит, так как её любовный темперамент — быть холодной со всеми кроме одного.

— Повторяю, — сказал месье Домье, — мистеру Харвеллу можно позавидовать. История, конечно, романтическая и отличается от того, что я предположил.

— Всё же по существу, — сказал мистер Делягарди, — вы не слишком ошиблись. Отношения между этими двоими, что бы там ни было, это отношения любовника и любовницы, а не мужа и жены. Другая пара более загадочна и, возможно, ещё более романтична.

Мужчина, конечно, прекрасно воспитан, поскольку он — второй сын покойного герцога Денверского и, по случайности, мой собственный племянник. Он немного попробовал себя в дипломатии, как и в большей части других занятий, но это не его профессия: если у него и есть какая-либо профессия вообще, то это — криминология. Он — ценитель красоты в старом вине и старых книгах и, время от времени, выказывал себя поклонником прекрасных дам. Его жена, которая сейчас рядом с ним, романистка, которая до настоящего времени сама зарабатывает на жизнь; приблизительно шесть лет назад её оправдали — в значительной степени благодаря его вмешательству — от обвинения в убийстве её любовника. Мой племянник влюбился в неё с первого взгляда, его ухаживание за ней велось с огромным терпением и продолжалось более пяти лет — они поженились лишь в прошлом октябре и только что возвратились из длительного свадебного путешествия. Не знаю в точности, каковы их отношения в настоящее время, поскольку минуло уже несколько недель с тех пор, как я получил от них последнее известие. Их медовый месяц сопровождался некоторыми осложнениями. В их доме произошло убийство, а взрыв эмоций, связанных с передачей преступника правосудию, оказался весьма тяжёлым испытанием. Мой племянник — человек очень нервный, ранимый и сдержанный, а новоиспечённая племянница — упряма, энергична и независима. И оба исполнены просто дьявольской гордости. В свете с интересом ждут результата этого любопытного матримониального эксперимента.

— А что, все англичане представляются своим невестам в роли Персея? [13] — поинтересовался месье Домье.

— Все были бы не прочь, но не у всех, наверное к счастью, имеется такая возможность. Эту роль очень трудно сыграть без эгоизма.

В этот момент мужчина с моноклем, которому что-то сказал официант, встал и направился вдоль зала ресторана, вероятно, к телефону. Он жестом поприветствовал мистера Делягарди и прошёл мимо, держась очень прямо, быстрым и лёгким шагом хорошего танцора. Пока он шёл, тёмные и довольно красивые глаза его жены следовали за ним со странно сосредоточенным выражением — не озадаченным, не нетерпеливым и не опасающимся, — хотя все три прилагательных пронеслись в голове месье Домье, но только для того, чтобы быть отвергнутыми.

Он произнёс:

— Я был неправ относительно жены вашего племянника. Она совсем не безразлична. Но, думаю, она не до конца в нём уверена.

— Это, — ответил мистер Делягарди, — очень даже возможно. Никто никогда не может быть уверен в моём племяннике Питере. Но полагаю, что и он не совсем безразличен. Если же он разговаривает с ней, не глядя на неё, это означает, вероятно, что у него есть что скрывать — или любовь или ненависть. Я знаю, что оба они сильно изменились за медовый месяц.

— Evidemment, [14] — согласился месье Домье. — Из того, что вы рассказали, мне кажется, что отношения между этими двоими должны иметь в высшей степени деликатную природу, тем более, что ни один из них не первой молодости.

— Моему племяннику идёт сорок шестой, а его жене немного за тридцать. О! Харвеллы нас увидели и, думаю, подойдут. Я знаком с ними лишь поверхностно. Старый Харвелл был другом сэра Импи Биггса, который близко связан с семьёй Уимзи, и я время от времени встречал его сына с женой на различных приёмах.

Месье Теофиль Домье был рад возможности рассмотреть Розамунду Харвелл вблизи. Она относилась к типу, который он полностью одобрял. Дело было не просто в нежности волос цвета красного золота или влажном янтаре чуть раскосых глаз под широкими дугами изящно начерченных бровей, и даже не в ярко-алой линии рта или белизне кожи, хотя всё это имело непосредственное отношение к создаваемому впечатлению. Лицо имело сердцевидную форму, а фигура, контуры которой легко угадывались под платьем в обтяжку, своим очарованием напоминала Венеру Боттичелли. Все эти черты женственности месье Домье оценил по достоинству как признанный знаток. Но то, что взволновало его, была обволакивающая аура женственности, которая кружила голову как аромат выдержанного вина. Он был восприимчив к таким флюидам и удивился, обнаружив их у англичанки, поскольку в англичанках он привык находить или агрессивную бесполость или удушающую материнскую благожелательность, почти в одинаковой степени лишённые соблазнительности. Также и голос, которым миссис Харвелл произнесла банальное «Как поживаете?», был тёплым, звенящим и музыкальным, как перезвон золотых колокольчиков, — голос, в котором слышалось обещание.

Мистер Делягарди поинтересовался, долго ли Харвелы намерены оставаться в Париже.

— Мы здесь уже две недели, — сказала Розамунда Харвелл, — ходим по магазинам. И, конечно, развлекаемся.

— Вам понравились занятия спортом в Шамони?

— Да, очень, но там оказалось полно народу.

Она взглянула на мужа, и, казалось, этот взгляд выдернул его из толпы и перенёс на общий для них волшебный островок. Месье Домье показалось, что Лоуренса Харвелла раздражал даже этот случайный обмен фразами с двумя джентльменами зрелого возраста в ресторанном зале. Он дал мужу приблизительно тридцать лет, жена была по крайней мере на пять лет моложе. Мистер Делягарди продолжил разговор ещё несколькими совершенно неважными вопросами — возможно, он специально давал своему другу время изучить романтичных англичан вблизи. Беседа оказалась прервана прибытием племянника мистера Делягарди, который успел возвратился после телефонного разговора и забрал жену из-за стола.

— Vous voilà, mes enfants, [15] — снисходительно произнёс мистер Делягарди. — Надеюсь, обед был хорош. Питер, думаю, ты знаком с мистером и миссис Харвелл?

— Только понаслышке. Похоже, нам всегда случалось в последний момент разминуться.

— Тогда позвольте мне вас представить. Мой племянник — лорд Уимзи и моя племянница — Харриет. Это — мой друг, месье Домье. Любопытно, что мы, должно быть, совершенно случайно остановились в одном отеле, как персонажи классической комедии.

— Не так уж и любопытно, — заметил Уимзи, — если учесть, что здешняя кухня на данный момент — лучшая в Париже. Боюсь, однако, что комедия не продлится до третьего действия — завтра мы уезжаем в Лондон. Мы приехали лишь на пару дней — сменить обстановку.

— Да, — сказал его дядя. — Я читал в газетах, что приговор приведён в исполнение. Должно быть, это было очень тяжело для вас обоих. — Взгляд его проницательных старых глаз быстро переметнулся с одного лица на другое.

Бесцветным тоном Уимзи заметил:

— Это было весьма неудачно.

Он, подумал месье Домье, и весь какой-то бесцветный: волосы, лицо и негромкий невыразительный голос с явным акцентом выпускника частной школы.

Уимзи повернулся к миссис Харвелл и вежливо произнёс:

— Несомненно мы будем ещё иметь удовольствие увидеть вас в ближайшее время в городе.

— Надеюсь, что да, — ответила миссис Харвелл.

Мистер Делягарди обратился к своей племяннице:

— Тогда, полагаю, по возвращении я найду вас на Одли-Сквер?

Месье Домье ждал ответа с некоторым любопытством. Лицо женщины было, по его мнению, интересным в свете её истории: смуглое, решительное — слишком решительное, чтобы ему понравиться, — умное, линия рта и густые квадратные брови свидетельствовали о сильном характере. Она выглядела немного отчуждённой, тихой, но, как он с одобрением отметил, совершенно не волновалась. Он хотел услышать, как она говорит, хотя вообще-то ему не нравились скрипучие тона, свойственные образованным англичанкам.

Прозвучавший голос удивил его: он был глубоким и насыщенным, с богатым тембром, после которого золотые колокольчики Розамунды Харвелл стали напоминать музыкальную шкатулку.

— Да, мы надеемся въехать. Я практически не видела дом после отделки. Герцогиня всё организовала прекрасно, мы с удовольствием вам всё покажем.

— Моя мать оказалась в своей стихии, — сказал Уимзи. — Если бы она родилась на поколение позже, то несомненно была бы вполне оперившимся профессиональным декоратором и сделала бы приличную карьеру. В каковом случае жизнь стала бы просто невыносимой. Такие хронологические казусы — просто проверка нашего естественного тщеславия.

— Мы тоже волнуемся, — заметила миссис Харвелл. — Мы только что сняли новую квартиру в Хайд-Хаус. Когда мы вернёмся, то устроим приём, правда, дорогой?

Её улыбка окутала мужа, а затем с чарующим дружелюбием достигла мистера Делягарди, который быстро ответил:

— Надеюсь, что это — приглашение. Хайд-Хаус? Это тот большой новый блок в Парк-лейн? Мне говорили, что апартаменты в нём — просто чудо удобств.

— Всё абсолютно изумительно, — сказала миссис Харвелл. — Мы в предвкушении. У нас просторные комнаты и вообще никакой кухни — мы можем поесть в ресторане на втором этаже или заказать еду в квартиру. Никаких проблем со слугами, потому что обслуживание включено. Все нагреватели — электрические. Это всё равно, что жить в отеле, за исключением того, что мы можем иметь собственную мебель. У нас есть много хромированных и стеклянных вещей, прекрасные современные портьеры дизайна Бена Николсона [16] и несколько ваз Сьюзи Купер [17]. Нам даже предоставлен полностью заполненный буфет-бар — большой-то нам и не нужен, — но этот очень уютный под орех со встроенной радиоустановкой и небольшой полкой для книг.

Впервые месье Домье увидел, как Уимзи посмотрел на жену: его глаза, полностью открытые, оказались светло-серыми. Хотя на лице его не дрогнул ни один мускул, наблюдатель мог заметить некую ироническую усмешку, которая была также молчаливо принята.

— И когда все чудеса науки готовы ему служить, — прокомментировал мистер Делягарди, — мой отсталый племянник везёт свою несчастную жену жить в старинный и, я сильно подозреваю, весьма попорченный крысами георгианский особняк — пять этажей и никакого лифта. Это чистейший эгоизм и тревожный вызов с учётом приближения среднего возраста. Моя дорогая Харриет, если у вас нет знакомых альпинистов, то никто к вам не приедет, за исключением очень энергичной молодёжи.

— Тогда, дядя Пол, именно вы будете нашим самым постоянным гостем.

— Спасибо, моя дорогая, но молодым у меня, увы, осталось только сердце!

Лоуренс Харвелл, нетерпение которого явно росло, наконец решил вмешаться в разговор:

— Дорогая, если мы прямо сейчас не отправимся, то опоздаем.

— Да, конечно. Ужасно жаль. Мы хотим посмотреть новую программу в «Гран-Гиньоль». [18] Ужасно страшная одноактная пьеса о женщине, которая убивает своего любовника.

Месье Домье почувствовал, что эта фраза оказалась не совсем уместной.

Уимзи спокойно заметил:

— Мы, со своей стороны, попытаемся отточить свой ум в «Комеди». [19]

— А мы, — сказал мистер Делягарди, вставая из-за стола, — подымем настроение в «Фоли-Бержер». [20] Вы скажете, что в моём возрасте я должен был бы быть умней?

— Вовсе нет, дядюшка Пандар, [21] — вы и так слишком умный.

Харвеллы завладели первым подвернувшимся такси и уехали в направлении Бульвара Клиши. Пока остальные четверо некоторое время ждали на ступенях отеля, месье Домье услышал, что леди Питер сказала мужу:

— Не думаю, что когда-нибудь видела кого-то столь прекрасного, как миссис Харвелл.

На что её муж честно ответил:

— Ну, а я, пожалуй, видел. Но не более двух раз.

Ответ, по мнению месье Домье, предназначенный, чтобы возбудить подозрения.

— Конечно, — сказал Питер с лёгким раздражением, — нам обязательно было сталкиваться с дядюшкой Пандаром!

— А мне он нравится, — ответила Харриет.

— Мне тоже, но не когда я чувствую себя подобно червячку, личинке майской мухи, которая только что вылупилась из куколки. Его глаза напоминают иглы, я чувствовал, как они буравят нас, на всём протяжении обеда.

— Они не могут проникнуть далеко вглубь. Ты выглядишь словно покрытый камнем.

— Смею надеяться. Но зачем же человеку с тёплой кровью сидеть подобно мраморному предку просто из-за любознательного дяди? [22] Неважно. С тобой я дышу свободно и могу применить остатки ума для починки оболочки этого червячка.

— Нет, Питер.

— Нет? Харриет, ты понятия не имеешь, каково чувствовать себя голым, без защитной оболочки... Над чем ты смеёшься?

— Вспоминаю странный нонконформистский гимн, в котором говорится: «Робкий, слабый и дрожащий червь, я паду тебе на грудь».

— Не верю. Но дай мне руку... Лелеять аспидов на груди глупо, лелеять червячков — божественно. Потом, Цитерия... [23] — Чёрт! Всё время забываю, что я женатый человек, ведущий жену в театр. Ну, моя дорогая, и что ты думаешь о Париже?

— Нотр-Дам великолепен, магазины очень дорогие и роскошные, но таксисты едут слишком быстро.

— Склонен с тобой согласиться, — произнёс его светлость, когда они внезапно оказались перед дверями «Комеди Франсэз».

— Тебе нравится, дорогая?

— Просто в восторге. А тебе?

— Не знаю, — беспокойно произнёс Харвелл. — Слишком грубо, тебе не кажется? Конечно, вся суть этой вещи в ужасе, но должны же быть пределы. Та сцена удушения…

— Ужасно захватывающе.

— Да, они знают, как тебя встряхнуть. Но это жестокий вид возбуждения. — Его мысли на мгновение обратились к лондонскому постановщику, который хотел заручиться финансовой поддержкой на случай, если подвернется подходящая пьеса. — Для Вест-Энда её следовало бы немного изменить. Она остроумна, но жестока.

— Страсть вообще жестока, Лоуренс.

— О Боже, будто я этого не знаю!

Она пошевелилась в полумраке, и его ноздри заполнил аромат помятых цветов. Увидев поворот её головы, лишь силуэтом выделяющийся на фоне пролетающих мимо огней бульвара, движение её тела рядом с собой, он понял, что проклятая пьеса, так или иначе, по отношению к нему достигла своей цели. Чувство было невыносимым, опьяняющем и, как всегда, неуловимым: никогда не знаешь, что именно приведёт тебя в подобное состояние.

— Розамунда! Ты что-то сказала, дорогая?

— Я сказала, разве она не стоит того?

— Стоит…?

Мистер Пол Делягарди, тщательно поместив зубные протезы в стакан с дезинфицирующим средством, что-то мурлыкал себе под нос. В самом деле, не было вообще никаких оснований для заявления — как сказал этот старый дурень Модрикур, которого он встретил в холле, — что ножки уже не те, что раньше. Ножки — и грудь, если уж на то пошло, — со времён его молодости стали значительно лучше — например, сейчас взору доступно гораздо больше. Модрикур стареет — естественный результат, если отказываешься от женщин и успокаиваешься, когда тебе за шестьдесят. Это приводит к атрофии гланд и известкованию артерий. Мистер Делягарди потуже затянул на талии пояс халата и решил, что завтра непременно поедет и навестит Жозефину. Она хорошая девочка и, он верил, действительно привязана к нему.

Он раздвинул занавески и пристально посмотрел во двор большого отеля, превращенный в сад. Во многих окнах всё ещё сияли огни, в других свет был уже выключен; как раз пока он смотрел, один, два, три горящих прямоугольника превратились в чёрные, когда в полной тайне временные постояльцы устремились к своим успокоительным или беспокойным подушкам. Наверху неутолимыми холодными огнями светилось январское небо. Мистер Делягарди почувствовал себя настолько молодым и бодрым, что открыл французское окно и решился выйти на балкон, чтобы лучше видеть трон Кассиопеи, [24] с которым у него были связаны приятные сентиментальные ассоциации. Филлиса, не так ли? Или Сюзанна? Он не был уверен в имени, но отлично помнил тот случай. И созвездие — как и ножки, которые пытался дискредитировать старый Модрикур, — никоим образом не уменьшило свой блеск за эти пролетевшие годы.

Из одного из тёмных окон в углу сада донёсся низкий женский смех. Он резко оборвался и перешёл в быстрый, нетерпеливый стон. В джентльменской поспешности мистер Делягарди быстро ушёл с балкона и закрыл окно. Кроме того, у него просто не было никакого желания слушать дальше.

Минуло уже много времени с тех пор, как они вот так смеялись в его объятьях. Филлиса, Сюзанна… что с ними стало? Жозефина, что и говорить, хорошая девочка и сознательно предана ему. Но острая ревматическая боль в суставах напомнила ему, что пожилым джентльменам не следует восхищаться зимним небом на балконах. К счастью, его превосходный слуга никогда не забывал позаботиться о грелке.