Престолы, Господства

2

Хелен, герцогиня Денверская, добросовестно выполняла свой общественный долг. Как бы глубоко ни осуждала она своего шурина и его невесту, она была обязана устроить приём в их честь сразу же по окончании медового месяца. Сделать это было непросто. Чета Уимзи оказалась вовлечена (что для них типично) в совершенно вульгарное расследование убийства в самый день их поспешной, тайной и отвратительно организованной свадьбы. Затем они уехали за границу. Вместо того, чтобы вернуться в Лондон, они похоронили себя в сельской глуши, появившись лишь, чтобы свидетельствовать против убийцы на выездной сессии суда присяжных. Затем они приняли решение оставаться там до приведения приговора в исполнение, и Питер на это время погрузился в чёрную депрессию. Это было его любимым трюком в конце «дела», но почему кого-то должна волновать судьба обычного преступника, герцогиня понять не могла. Если кому-то не нравится виселица, ему не следует связываться с полицейской работой — всё это часть некоего эксгибиционизма, к которому нужно относится, как он того заслуживает. Герцогиня назначила дату приёма, разослала приглашения на пятницу следующей недели и написала леди Питер Уимзи письмо, суть которого за формальными фразами означала следующее: «Herein fail not at your peril». [28]

Эта твёрдость окупилась. Приглашение было принято. Означало ли это, что Харриет Уимзи смогла убедить мужа, герцогиня ни знала и знать не желала. Она просто заметила герцогу: «Думаю, это позволит добиться цели. Эта женщина не пропустит свой первый шанс утвердиться в обществе. Она — настоящий восходитель».

Герцог лишь что-то проворчал. Он любил брата и хотел полюбить и невестку, если только ему позволят. Он считал их немного сумасшедшими, но так как их безумия, казалось, прекрасно подходили друг другу, пусть себе продолжают беситься. За последние двадцать лет он постепенно оставил надежду когда-либо увидеть Питера женатым, и теперь был рад, что тот остепенился. В конце концов, он не мог скрывать от себя, что прямым наследником является его единственный сын, любитель опасных быстрых автомобилей, и, если с ним что-нибудь случится, между титулом и пожилым и слабоумным дальним родственником на Ривьере останется лишь возможная ветвь Питера. В размеренном и довольно однообразном прозябании герцога существовала только одна страсть: сохранить поместье целым несмотря на чудовищный земельный налог, добавочный подоходный налог и налог на наследство. Он хорошо понимал, что его собственный сын не разделяет этой страсти. Иногда, когда он сидел за столом, воюя с хозяйственными книгами и отчётами, его посещали ужасные видения будущего: он мёртв, цепь наследования прервалась, состояние раздроблено, Холл продан какому-нибудь киномагнату. Если бы только Сент-Джордж понимал, он просто должен понимать… И затем приходила мысль, дезорганизующая и до странности нелояльная: Питер, конечно, чудак, но я могу ему доверять. Затем с ворчанием он отбрасывал это видение и писал сердитое письмо сыну в Оксфорд, ругая его за долги, неподходящие компании и редкие визиты в Холл во время каникул.

Таким образом, герцогиня сделала приготовления к званому обеду в Карлтон-Хаус-Террас, и герцог написал лорду Сент-Джорджу, который остановился с друзьями в Шропшире, что он, хотя бы из приличия, обязан появиться и приветствовать своих дядю и тётю, а не начинать заранее оправдываться за отсутствие. Он вполне может отправиться в Оксфорд на следующее утро.

— Ты сможешь выдержать встречу с семьёй? — спросил лорд Уимзи у жены. Он смотрел на неё через длинный стол за завтраком, держа в руке приглашение с золотой каймой.

— Я могу встретиться с кем угодно, — бодро ответила Харриет. — Кроме того, рано или поздно это должно произойти, не так ли?

— Имеется аргумент в пользу того, чтобы сделать это побыстрее, — сказал его светлость. — Пока мы ещё можем сидеть рядом.

— Я думала, мужья и жёны всегда сидят порознь.

— Нет, в течение первых шести месяцев после свадьбы нам разрешено садиться рядом.

— А нам разрешено держать руки под столом?

— Лучше не стоит, — заметил Питер. — Если только мы не собираемся пойти на дно вместе с кораблём. Но нам позволено разговаривать друг с другом в течение одной перемены блюд.

— Уточнено, какого именно блюда?

— Не знаю. Как я тебе милей: на закуску, под суп, рыбу, под главное блюдо, пудинг, сыр или на десерт?

— Только на десерт, милорд, — торжественно произнесла Харриет.

Если оказалось, что гости герцогини либо имели высочайшее общественное положение, либо считались эталоном моды и красоты, или и то и другое сразу, то это было вовсе не из-за её желания поставить невесту в неудобное положение. Такой состав был выбран ради Питера. Герцогиня искренне надеялась, что «эта женщина» будет вести себя прилично. Конечно, это в высшей степени неудачный брак, но нужно же делать хорошую мину. А если при размещении за столом окажется, что одному или парочке из гостей не повезёт с соседями, тут уж ничего не поделаешь. Существовал вопрос старшинства, размещения новобрачных и рассаживания мужей отдельно от жён. Люди должны учиться приспосабливаться. Но герцога всё равно перекосило:

— Разве нельзя было посадить напротив Харриет кого-нибудь поживее, чем старый Кроппингфорд? Он не может говорить ни о чём, кроме лошадей и охоты. Посади там молодого Драммонд-Тейбера: он может болтать о книгах и подобных вещах и помочь мне с ней.

— Конечно же нет, — сказала герцогиня. — Это приём в честь Харриет, и напротив неё должен быть Кроппингфорд. Я не могу отдать её Чарли Граммиджу, потому что он поведёт меня.

— Уверен, Джерри нахамит Марджори Граммидж.

— Джерри — наследник этого дома и, конечно, может хоть на этот раз быть вежливым по отношению к друзьям его матери.

— Гм! — произнёс герцог, который ненавидел маркизу Граммидж изо всех сил и вполне мог рассчитывать на взаимность.

— По другую сторону от Джерри сидит миссис Драммонд-Тейбер, она очень красива и обаятельна.

— Страшная зануда.

— Она способна говорить за двоих. И я дала Питеру Белинду Кроппингфорд. Она достаточно живая.

— Он ненавидит женщин с зелёными ногтями, — возразил герцог.

Второй брак графа Кроппингфорда смутил его друзей и родственников. Но он был родственником со стороны матери, и, верная своим стандартам, Хелен старалась ради него как могла.

— Она самая привлекательная женщина в Лондоне. Раньше Питер умел ценить приятную внешность.

Герцогу вдруг пришло в голову, что всё это заговор, чтобы заставить Питера почувствовать, что он потерял. Но он лишь тихо произнёс:

— Действительно ли было так уж необходимо приглашать Амарант Сильвестер-Куик? Пару сезонов назад она явно демонстрировала свой интерес к Питеру.

— Абсолютная чушь, — решительно заявила герцогиня, добавив затем несколько непоследовательно: — это было давным-давно. Должна сказать, жаль, что у него не хватило ума жениться на ней, раз уж ему приспичило на ком-нибудь жениться вообще. Это была бы намного более подходящая партия. Но говорить, что она демонстрировала интерес, абсурдно. Кроме того, она — племянница леди Стоут и живёт вместе с ней; мы не можем пригласить леди Стоут без неё. А у нас должна быть леди Стоут, чтобы она привезла этого Шаппареля.

— Если уж на то пошло, не понимаю, зачем нам нужен Шаппарель. Он — художник или что-то в этом роде, не так ли? Что он делает на нашем семейном приёме?

— Я просто отказываюсь тебя понимать, — вздохнула герцогиня. — Сначала ты жалуешься, что у нас нет никого, чтобы поддержать у Харриет уверенность в себе беседой о книгах, искусстве и тому подобном, а потом протестуешь против Гастона Шаппареля. Меня не интересует этот человек сам по себе, как ты понимаешь, но он сейчас рисует всех подряд, и говорят, его работы могут стать очень ценными.

— О, понимаю, — сказал герцог.

Ясно, герцогиня решила найти правильного художника, чтобы несколько пополнить семейную портретную галерею. На очереди, конечно, был Сент-Джордж, а на следующий сезон, возможно, и дочь, Уинифред. У герцогини полностью отсутствовал вкус, но имелась превосходная деловая хватка. Её девизом было: «Купи рано, прежде, чем цена подскочит», а за обед и поддержку можно было рассчитывать на приличную скидку.

— Он поведёт миссис Драммонд-Тейбер, — продолжала герцогиня. — Если он скажет что-то экстравагантное, она не станет возражать: без сомнения, Генри, будучи издателем, приучил её к этим странным богемным людям. И Белинде Кроппингфорд это, скорее всего, понравится. У него с каждого бока будет по красивой женщине и Амаранта Сильвестер-Куик напротив. Не понимаю, из-за чего весь этот шум?

Герцог чётко понимал, что жена уже рассадила несколько «портретов» в качестве подготовительного шага к тому, чтобы живописец предложил услуги именно ей. Он подчинился, как обычно. И лорд Сент-Джордж, который, — если ему это было действительно нужно, — мог вертеть матерью, как хотел, неожиданно оказался в ситуации, когда спорить бесполезно. Именно в утро званого обеда ушей его отца достигла информация, которая привела к такой продолжительной ссоре, такой громкой и яростной, что выделялась даже в летописи Уимзи.

— Как я смогу смотреть в глаза твоему дяде! — кричал герцог, тяжело дыша. — Каждый пенс будет ему возвращён и вычтен из твоего пособия. И если я когда-либо вновь услышу о чём-то подобном…

Поэтому, когда молодой человек заявил о своём нежелании быть партнёром леди Граммидж за столом, герцог, резко встав на сторону жены, издал звук, напоминающий крик выпи, и прогремел: «Сделаешь, как тебе сказано!» — и вопрос был решён.

— Надеюсь, — пробормотала герцогиня, — Питер не опоздает. Это было бы совершенно в его духе.

Фактически, она знала, что такого никогда не случится: он пунктуален и по склонности и из вежливости. Но вполне в его стиле было приехать последним, чтобы подгадать время своего появление на сцене в наиболее эффектный момент, в то время как остальные начнут подыгрывать ему, принимая такой вид, как если бы единодушно решили не пропустить ни мгновения от предстоящей сенсации, в чём бы она не состояла. Чета Уимзи возвратилась из Парижа только накануне днём, никто ещё не видел их, скандал, связанный с судом, возбуждал любопытство. Кроме того, интерес подогревала продажа романов невесты, так что печально известное имя Харриет Вейн на ярких зелёных и оранжевых обложках бросалось в глаза её родственников со стороны супруга из каждого книжного киоска и витрин книжных магазинов. Достопочтенный Генри Драммонд-Тейбер, — который, хотя и был сыном графа и имел безупречную репутацию, стал партнёром в издательской фирме «Бон и Ньют», — казалось, посчитал последнее событие поводом для поздравлений. Герцогиня, внезапно почувствовавшая за его приятной болтовнёй коммерческий интерес, задалась вопросом, не совершила ли ошибку, пригласив его в Карлтон-Хаус-Террас. Покровительство модным иностранным художникам — это одно, а помощь в продаже каких-то детективных романов — совсем другое.

С любезной улыбкой она сказала:

— Конечно, теперь, когда Харриет замужем, ей не придётся больше писать. И у неё просто не останется на это времени.

Мистер Драммонд-Тейбер вздохнул.

— Наши писательницы должны подписывать контракт, включающей статью, в которой предусмотрен штраф за замужество, — сказал он с чувством. — Однако, не следует поддаваться пессимизму.

Тем временем, вдовствующая леди Стоут, которая напоминала выцветшую фотографию королевы Виктории и была одной из наиболее любознательных и неудержимых старух в Лондоне, бросила Гастона Шаппареля в недружелюбные объятия леди Граммидж, и принялась бомбардировать хозяина дома совершенно лишними вопросами «о том убийстве». Герцог, бесстрастно отрицая какую-либо осведомлённость, тревожно наблюдал за сыном, который, пренебрегая своими обязанностями по отношению к знатной и пожилой даме, перенёс своё внимание на Амаранту Сильвестер-Куик. На лице его читались одновременно озлобленность и несдержанность. Лорд Граммидж и лорд Кроппингфорд горячо обсуждали проблемы осушения земли в поместьях.

Леди Граммидж, освободившись от Гастона Шаппареля и бросая злые взгляды на голубовато-зелёное платье леди Кроппингфорд, обратилась своим звонким голосом к герцогине:

— Боюсь, дорогая Хелен, я не очень весело одета для этого торжества, но и правда, с этими грустными новостями из Сандринхема [29] весёлость едва ли уместна.

В этот момент лакей объявил: «Лорд и леди Питер Уимзи» и, таким образом, как корабль сопровождения, запустил пару в бесконечное одиночное плавание по длинной гостиной под перекрёстным огнём испытующих взглядов из гавани у камина.

Гастон Шаппарель, профессия которого включала чтение мыслей по лицу и который был хорошо подогрет сплетнями от леди Стоут, бросил на них лишь один взгляд и сказал себе: «Ого! Понимаю, это вызов. Удивительно! Мадам герцогиня одним махом поставлена в неловкое положение. Изящное платье в прекрасном вкусе, три бесподобных рубина. Что можно сказать? Хорошенькая ли она? Нисколько, но cristi! [30] Какая фигура! И сильный характер. Держится хорошо. Но ключ к загадке — муж. Il est formidable, mon dieu, [31] этот небольшой белый ястреб…»

И когда начались поздравления, он добавил про себя: «Это становится забавным».

Герцог подошёл к новой леди Питер Уимзи с некоторой опаской. Он, конечно же, встречался с ней и раньше после их с Питером обручения, но тогда всегда рядом был кто-то — жена, Питер, вдовствующая герцогиня Денверская, — способный взять разговор на себя. Теперь, в течение последующих пяти минут или около того, ему предстояло разговаривать с ней без чьей-либо помощи. Он хорошо понимал, что вышедшие из Оксфорда романистки — это не его профиль. Осторожно он начал:

— Ну, и как вы?

— Очень хорошо, спасибо. Мы замечательно провели время в Париже. И дом просто великолепен. О, и теперь, когда я увидела ваши гобелены уже в нашем доме, я должна всех поблагодарить снова. Они абсолютно к месту и так прекрасны.

— Рад, что они вам понравились, — сказал герцог. Он весьма слабо представлял, на что могли быть похожи эти гобелены, хотя смутно помнил, что его энергичная мать преподнесла их как уместный и ценный свадебный подарок, несущий интересные семейные ассоциации. Он чувствовал, что должен ещё кое-что сказать, хотя совершенно не представлял, как к этому подступиться.

— Боюсь, у вас было трудное время в связи с тем убийством и после. Мне очень жаль.

— Ну, это было лишь неудачное стечение обстоятельств. Но тут уж ничего не поделаешь. Нужно лишь стараться забыть о плохом.

— Правильно, — согласился герцог. Он тревожно оглядел собравшихся и импульсивно добавил: — Они продолжат задавать вопросы. Сборище кошек. Не обращайте внимания. — Его невестка благодарно улыбнулась ему. Понизив голос, он спросил:

— Как Питер это перенёс?

— Ужасно волновался, но, думаю, уже всё позади.

— Хорошо. Заботится ли он о вас, как надо?

— Блестяще!

Тон был обнадёживающим. Герцог внимательно посмотрел на невестку. До него вдруг дошло, что — есть ли ум или вообще нет ума — в целом формы и внешность женщины, которая сидела рядом с ним, не сильно отличались от тех, что присущи другим женщинам. Он с чувством заявил: «Я этому рад. Очень рад».

Харриет прочитала на его лице искреннее беспокойство:

— Всё будет в порядке, Джеральд. В самом деле.

Герцог удивился, и не смог придумать в ответ ничего кроме:

— Великолепно. — Он почувствовал, что между ними установились в некотором роде конфиденциальные отношения. Тогда он потерял голову и опрометчиво выпалил: — Я сказал им, чтобы оставили Питера в покое. Он достаточно взрослый, чтобы знать, чего хочет.

Предав, таким образом, свою семью в руки врага, он засмущался и замолчал.

— Спасибо. Попытаюсь проследить, чтобы он это получил.

Объявление, что обед подан, спасло его от дальнейшей компрометации и бросило к жаждущей поговорить леди Граммидж.

Просто смешно думать, рассуждала герцогиня про себя, слушая вполуха Граммиджа, что Питеру не нравится леди Кроппингфорд: он вызвал небольшой всплеск смеха с её стороны — настоящее достижение с учётом непростых обстоятельств. Леди Кроппингфорд фактически беспощадно атаковала чувства своего соседа, и он паясничал, выдавая страдания только неподвижным и отсутствующим выражением лица и тем, что иногда «съедал» окончания. Сент-Джордж с недовольным видом слушал леди Граммидж — вероятно, она упрекала его за то, что он провёл каникулы в Шропшире. С другой стороны стола лорд Кроппингфорд и леди Стоут, Генри Драммонд-Тейбер и Амаранта Сильвестер-Куик спокойно разговаривали, разбившись на пары. Только красивая миссис Драммонд-Тейбер сидела тихо и отчуждённо: Гастон Шаппарель, покончив с супом с ненужной поспешностью, не пытался развлекать её, но бросал внимательные взгляды на Харриет. Чёрт, должен же быть такт у француза, даже если он художник! К чести Харриет, она не делала ничего, чтобы привлечь внимание, — она спокойно беседовала с шурином, и её серовато-белое атласное платье, хотя, очевидно, и дорогое, имело довольно осторожный фасон. К счастью, миссис Драммонд-Тейбер, казалось, не замечала, что ею пренебрегают. Кто-то когда-то сказал, что ей удаётся выражать изящество в неподвижности, и теперь она старалась везде продемонстрировать это достижение.

Однако герцогиня чувствовала, это её долг вовлечь мисс Сильвестер-Куик в беседу с лордом Граммиджем и отвлечь Питера от леди Кроппингфорд, когда в мгновенной тишине услышала, как Харриет весело сказала Драммонд-Тейберу: «Лучше продолжайте называть меня мисс Вейн, так меньше путаницы».

Шок, отразившийся на лице леди Граммидж, показал Харриет, что она (весьма легкомысленно) сумела завладеть всеобщим вниманием.

Герцог сказал с непривычной быстротой:

— Полагаю, что это обычная вещь, а? Я никогда об этом не думал.

— Ну, — ответил издатель, — некоторые писатели предпочитают одно, а некоторые другое. И часто они очень щепетильны в этом вопросе. Нам, конечно, проще использовать имя, которое стоит на обложке.

— Наверное, не стоит его менять, — заметила леди Граммидж.

— Конечно нет, — сказала Харриет, — читатели просто не запомнят.

— А с мужьями советуются заранее? — поинтересовалась леди Граммидж.

— Не могу говорить за всех мужей, — сказал Питер. — Со мной советовались, и я с готовностью согласился.

— С чем? — воскликнула леди Стоут.

— С готовностью, резвостью. Это даёт иллюзию, что у мужчины помимо жены имеется ещё и любовница, что, конечно, приятно.

Герцогиня холодно сказала:

— Как это нелепо, Питер!

— Хорошо, — сказала леди Граммидж, — мы все будем с нетерпением ждать новой книги. Если, конечно, таковая будет. Дорогая, вы не считаете, что муж и семья — эта работа на полный рабочий день, и многие из нас этим и заняты.

— Работа? — вдруг вспылил герцог, как он иногда делал, причём совершенно по неожиданным поводам. — Моя дорогая Марджори, что вы знаете о работе? Вам следует посмотреть на некоторых из жён моих арендаторов. Воспитание шести детей со всей стряпнёй и стиркой, да ещё ежедневная тяжёлая работа в поле. И некоторые при этом ещё прилично зарабатывают. Будь я проклят, если понимаю, как они со всем этим справляются.

Герцог, конечно, смог бы переменить тему беседы, но после необычайно горячей атаки на леди Граммидж он поспешил загладить причинённый ущерб длительной светской болтовнёй.

Это оставило Харриет во власти лорда Кроппингфорда, и герцог задался вопросом, как там идут дела? Что способен сделать Кроппингфорд с женщиной, которая не знает, где у лошади перёд, а где зад? Он услышал, как громкий и бодрый голос начал с обсуждения погоды и перспектив на охоту, и почувствовал необъяснимое желание броситься на спасение.

Леди Граммидж укоризненно произнесла «Джеральд, вы не слушаете…»

— Как? Никогда в жизни? — воскликнул Кроппингфорд, глубоко потрясённый, но пытающийся этого не показать.

— Только на ослике в Маргите, когда мне было шесть. Но я всегда безумно хотела попробовать.

— Так, так, — задумался Кроппингфорд. — Мы должны вами заняться.

— Да, но скажите, разве тридцать три — это не слишком много, чтобы научиться ездить, не выглядя посмешищем и не покалечившись? Честно? Я не хочу выглядеть как комедиантка в «Панче», всегда путающаяся под ногами и осыпаемая насмешками.

— Уверен, что вы из другого теста, — сказал лорд Кроппингфорд, оживляясь при переходе к любимой теме. — Теперь смотрите, на вашем месте я бы сделал вот что…

— Вы рассчитываете, — спросила мисс Сильвестер-Куик, — включить следующую книгу Харриет Вейн в ваш осенний план?

— Все мы надеемся, — сказал Драммонд-Тейбер. — Но предпринимать активные шаги в этом направлении сейчас было бы, как выражаются американцы, неэтично.

С этой собеседницей нужно держать ухо востро, думал он, — её подозревают в поставке сплетен в воскресные газеты.

— Она действительно умеет писать? Наверное, умеет. Высоколобые этим отличаются. Питер выглядит измождённым, вам не кажется? Медовый месяц и убийство одновременно, — похоже, для него этого многовато.

Генри Драммонд-Тейбер осторожно заметил, что в действительной жизни убийства часто доставляют неприятности.

— Но её, кажется, это не сильно затронуло. Хотя, конечно, она к этому привыкла. Я имею в виду, она, возможно, считает всё это хорошим сюжетом. Так или иначе, приятно видеть невесту и жениха так благотворно отстранёнными. Ничего типа «их глаза ищут друг друга через стол», что настолько смущает. Харвеллы всё ещё ведут себя подобным образом — довольно неприлично после двух-то лет. Они возвращаются в город на следующей неделе, не так ли? А правда, что Шаппарель собирается её нарисовать?

Издатель признал, что нечто подобное слышал.

— Думаю, он опаснейший человек. Вы видели те ужасно разоблачающие портреты, которые он сделал для леди Кэмшэфт и миссис Хартли-Скеффингтон? Конечно, они не могут видеть того, что видят все остальные. И это очень комично. Но Шаппарель просто выворачивает человека наизнанку. Полагаю, что это своего рода опосредованный эксгибиционизм.

— Да?

— Вы шокированы? Только не говорите мне, что он обещал нарисовать вашу жену или что-то подобное! Но, полагаю, её психика достаточно крепка, чтобы выдержать позирование. Не думаю, что у неё существует какое-либо подавление, вытеснение или другой подобный комплекс — у неё же лицо, как у Венеры Милосской, не так ли?

— Да, пожалуй, — согласился Драммонд-Тейбер, который искренне восхищался внешностью своей жены.

— Думаю, что она самый красивый человек, которого я знаю. Она любого художника может свести с ума в духе Фрейда. Но я бы побоялась.

Мистер Драммонд-Тейбер пришёл к выводу, совершенно справедливому, что мисс Сильвестер-Куик готова отдать оба уха, лишь бы её нарисовал Гастон Шаппарель.

С появлением на столе десерта Питер повернулся к жене.

— У тебя есть, что сказать мне по поводу происходящего, Харриет? — спросил он тихо.

— Ничего, милорд, — сказала Харриет, прекрасно понимая, что все глаза устремлены на них и повсеместно в разговорах возникли паузы.

— Ну, важность беседы, бывает, и переоценивают, — сказал Питер. — Предположим, что жена склонна к учёным разговорам или любительница споров, — было бы весьма неприятно, например, если женщина непрерывно сводит разговор к арианской ереси.

— Думаю, могу пообещать этого не делать. Но относительно учёного разговора…

— Позже, Жозефина?

— Позже она разбивала розарий, [32] — заметила Харриет.

— Да, именно так, — согласился Питер. — И ты сможешь заняться этим, Харриет, если пожелаешь.

Герцог разливал портвейн. Он никому не позволил бы нарушить этот древний ритуал. Мужчины могли пить меньше, чем их отцы, но они обязаны пить согласно всё той же традиции. Лорд Граммидж произнес несколько слов о политике. Лорд Кроппингфорд вернулся к теме спорта. Драммонд-Тейбер, который не любил портвейна, но помнил, что Питер испытывает к нему слабость, задал тактичный вопрос о винтажных винах. Лорд Сент-Джордж сидел в угрюмом молчании, задаваясь вопросом, сможет ли он перемолвиться словечком со своим дядюшкой до того, как тем завладеет отец. Гастон Шаппарель сидел и слушал, его полные губы улыбались под бородой. Внезапно лорд Кроппингфорд обратился к нему с мягкой и совершенно не сознаваемой дерзостью, как если бы он заказывал отбивную из баранины.

— Да, между прочим, месье Шаппарель. Я хотел бы, чтобы вы написали портрет моей жены.

— Ага! — сказал Шаппарель, медленно, но с сильной артикуляцией. — Леди с правой стороны от меня? Именно так. Ну, лорд Кроппингфорд, я об этом подумаю.

Озадаченный Кроппингфорд произнёс резким и недоверчивым тоном:

— Нет, конечно, если вам не нравится сама идея… Сожалею, что упомянул об этом.

— Месье Шаппарель, — сказал Питер, — оставляет за собой привилегию быть художником с капризами. Ветер вдохновения несёт его, куда ему заблагорассудится. Если он в настроении быть праздным, то ничто не заставит его работать, даже самый красивый объект, n’est-ce pas? [33]

— Красота? — воскликнул живописец. — Я презираю красоту. Она для художников по рекламе. Истинная красота — возможно, но это не то, что вы имеете в виду, когда используете это слово в вашей стране. Салоны красоты, мушки на лице, девицы в купальниках на конкурсе красоты — всё это относится к банальщине.

— Никуда не деться от всех этих улыбающихся девушек в купальных костюмах, — услужливо поддакнул лорд Граммидж. — Сейчас в газетах кроме них ничего и нет.

— Только не говорите, — сказал Питер, — что делаете все лица зелёными и изображаете грудь треугольниками. Или эта мода уже прошла?

— Ну, Уимзи, — удивился Драммонд-Тейбер, — не хочешь ли ты сказать, что, не знаком с работами Шаппареля?

— Признаюсь. Открыто. Бесстыдно. Я не был в городе с прошлого марта. Будьте со мной откровенны, месье, и скажите, что вы действительно рисуете.

— С удовольствием. Я рисую женщин. Иногда мужчин, но обычно женщин. Я хотел бы нарисовать вашу жену.

— Вот как? Ну и ну!

— Она не красива, — продолжал Шаппарель с потрясающей откровенностью. — Сегодня вечером здесь присутствуют по крайней мере две другие леди, которые на обложке ежедневной газеты выглядели бы лучше. Но она… рисовабельна. Это не одно и тоже. У неё есть характер. У неё есть кости.

— О Господи! — воскликнул маркиз Граммидж.

— Она заинтересовала меня. Вы позволите ей позировать мне?

— Смотрите, дядя, — заметил Сент-Джордж с внезапной и неожиданной злостью. — Его девиз: «Где рисую, там и сплю».

— Сент-Джордж! — с ужасом воскликнул герцог.

— Сон, — сказал Питер, — вполне безобидное занятие, хотя и относится к бездействию.

— Вот дьяволёнок! — заметил живописец. — Однако ваш племянник взялся не за тот конец палки. Меня не интересует, кого любит моя натурщица и любит ли кого-нибудь вообще. Своего мужа, чужого мужа, меня на худой конец. Предпочитаю, чтобы это был не я. Это позволяет избежать осложнений и менее утомительно.

— Я благодарен вам, — ответил Питер, — за очень откровенное и мужественное заявление, которое расчищает почву для дальнейшего разговора. Итак, ваше предложение состоит в том, что моя жена должна обеспечить кости, вы обеспечиваете краски, в то время как я прилагаю все усилия — надеюсь, что понимаю эту часть правильно, — чтобы обеспечить эмоциональный подъём.

— А я, кроме того, — добавил Шаппарель, — предоставляю гения, о чём вы, кажется, забыли.

— Это, конечно, важный момент. Вы действительно умеете рисовать?

— Я очень хороший художник, — просто сказал Шаппарель. — Если вы зайдёте ко мне в студию в любой день, я покажу вам.

— Это доставит мне громадное удовольствие.

— О да, — согласился Шаппарель, — вам понравится, я в этом уверен. Смогу я затем сказать вашей жене, что вы разрешаете мне её рисовать?

— Не уверен, что это правильная формулировка. Вам потребуется именно её согласие. Но я готов сочувственно топтаться на заднем плане и предоставить вам мою моральную поддержку.

Шаппарель встретил насмешливый взгляд с преувеличенным смирением:

— С вашей поддержкой я рассчитываю на успех.

Лорд Кроппингфорд, смутно чувствуя, что все ведут себя бестактно, кроме него, вновь наполнил бокал.

— Питер, — сказал герцог, — когда мужчины встали, чтобы воссоединиться с дамами, — теперь, когда ты здесь, я хотел бы с тобой поговорить. Вы не возражаете продолжить без нас, Граммидж? Мы не надолго. Джеральд, попроси свою мать нас извинить.

Он подождал, пока дверь закрылась, а затем сказал:

— Послушай, сколько денег ты дал Джеральду?

— Ни пенса, — ответил Питер с прохладцей. — Всё же пошло Тюк Холдсворт, не так ли?

Герцог слегка покраснел.

— Бесполезно защищать мальчика. Я заставил его признаться, что ты оплачивал его долги и помог вытащить из когтей какой-то женщины.

— Что бы я ему не давал, это подарок. Я не верю в целебность жёрнова на шее мальчика. А то, другое, дело стоило мне лишь письма от моего поверенного. Лучше бы ты его не пытал. Если, конечно, он сам тебе не рассказал.

— Он мне ничего не говорит. Он пойдёт к кому угодно, только не к родителям. Но будь я проклят, если позволю ему присасываться к тебе. Я подписал чек, и надеюсь, ты окажешь мне любезность и возьмёшь его. Я заставил его назвать мне сумму, хотя, похоже, он врёт.

— Нет, — сказал Питер, принимая чек. — Всё точно. Но слушай, старина, почему ты не можешь давать ему действительно подобающее пособие? Ему ничего и не остается, как пускаться во все тяжкие, когда его держат на таком коротком поводке.

— Он не умеет обращаться с деньгами.

— Если он не научится сейчас, то не научится никогда. В конце концов, он знает, что, рано или поздно, деньги перейдут к нему. И если ты не можешь доверять ему сейчас, что будет с землёй, когда тебя не станет?

— Бог знает, — уныло сказал герцог. — Ему на всё наплевать. На уме только девочки и быстрые автомобили. Теперь он говорит, что хочет летать. Я этого не потерплю и так ему и сказал. Должно же у него быть хоть какое-то чувство ответственности. Если с ним что-нибудь случится… — Он замолчал и поиграл донышком бокала, а затем сказал почти сердито: — Полагаю, ты понимаешь, что являешься следующим.

— Отлично понимаю, — сказал Питер. — Уверяю, что у меня нет никакого желания видеть, как Джерри ломает шею. Усадьбы не входят в круг моих интересов и никогда не входили.

— Но всё-таки ты управляешь своей лондонской собственностью вполне прилично.

— Да, но это — Лондон. Мне больше нравится иметь дело со зданиями и людьми. Но свинья и плуг… нет.

— Ладно, — сказал герцог, — но я всё-таки рад, что ты женат.

Глаза Питера сузились.

— Я женился не для того, чтобы основать династию.

— А я для того, — сказал герцог. Он встал и быстро подошёл к камину. — Не вини Хелен. Я столько времени валял дурака, что она от меня просто устала. Но мне жаль, что Уинифред не родилась мальчиком.

— Если рассматривать этот вопрос логически, — сказал его брат, — каждый мужчина либо производитель, либо нет. Но наше поколение не то ни сё. Ты хочешь, чтобы я обеспечил тебе подстраховку на всякий пожарный случай. Хорошо. Викторианец просто приказал бы жене исполнить свой долг. Но сейчас молодые люди просто отказываются признавать, что в этом вопросе существует хоть какие-то обязательства.

— Но я прошу тебя, Флим.

— Знаю, — сказал Питер, тронутый несмотря ни на что, услышав своё школьное прозвище. — И я понимаю твои аргументы. Но решение не в моих руках, и я не хочу, чтобы оно было в моих. Если у моей жены будут дети, то они будут для её радости, и не в качестве юридического документа, обеспечивающего безопасную передачу собственности.

— Ты обсуждал этот вопрос с Харриет?

— Она когда-то сама упоминала об этом.

Лицо герцога выразило живейшее любопытство:

— Ты имеешь в виду, что она категорически против?

— Нет. Ничего подобного. Но послушай, Денвер, я не хочу, чтобы ты говорил с ней об этом. Это было бы ужасно несправедливо по отношению к нам обоим.

— Я не собираюсь вмешиваться, — торопливо заявил герцог.

— Тогда какого дьявола ты вмешиваешься?

— Это не так. Я только спросил. Не нужно так кипятиться. — Он пожалел, что Питер оказался настолько проворен и на корню загубил его идею поговорить с Харриет и спросить её в лоб. Современная умная женщина, конечно, не должна иметь ничего против, и её поведение на обеде дало ему основание надеяться на лучшее. Но его брат, как всегда, полон странного, непостижимого упрямства. Однако, если бы дело было по какой-либо причине абсолютно невозможно, то Питер так бы и сказал. Герцог рискнул:

— Харриет одержала полную победу над Кроппингфордом. Он поведал мне, что она чертовски хорошая женщина.

— И не сказал никаких глупостей про неё! Я очень обязан Кроппингфорду.

— Ну, я считаю, что ты поступил абсолютно правильно, — сказал герцог. — Удачи вам.

— Спасибо, старина.

Герцог надеялся, что будет сказано что-то ещё, но обычно болтливый язык Питера сегодня находился в крепкой узде. Странное дело, думал герцог. Независимость. Молчание. Оговорки. Современный брак. Есть ли в нём хоть какое-то взаимное доверие? Скользкое дело, и никак его не ухватишь. По лестнице он пошёл первым, но на площадке остановился и с некоторым вызовом произнёс:

— Я посадил дубы в Булиер-Холлоу.

Дубы! Питер твёрдо выдержал взгляд брата и сказал без всяких эмоций:

— Там им будет хорошо.

У двери дома их ожидал «даймлер». Питер сказал:

— Ты не слишком против, если я дойду до дома пешком? Мне хотелось бы подышать.

— Не против, а можно мне с тобой?

— Не замёрзнешь?

— Это в норковой-то накидке невесты? Не думаю.

Питер взмахом руки отпустил автомобиль и подал руку Харриет. Они поднялись по ступенькам к колонне герцога Йоркского, [34] и при слабом искусственном освещении увидели множество людей, идущих по Мэлл. [35] Не проронив ни слова, они вновь спустились и присоединились к потоку людей, текущему ко Дворцу. Харриет была рада, что надела накидку, поскольку дул свежий ветер при ясном небе, было сухо и морозно. Вдоль Мэлл стояли припаркованные автомобили. Памятник королеве Виктории [36] был окружён стоящими людьми; другие толпились перед оградой Дворца; некоторые взбирались наверх, держась за прутья. Толпа волновалась, перемещаясь мимо доски объявлений, висящей на воротах.

Питер сказал:

— Постой здесь, Харриет, под этим фонарным столбом, а я попытаюсь протиснуться и прочитать.

Харриет прислонилась к столбу. Толпа вокруг неё состояла из всевозможных людей: мужчин и женщин, некоторые в вечерних туалетах, некоторые плохо одетые и дрожащие на ветру. Они переговаривались друг с другом необычно приглушёнными голосами и с почтительным волнением. Мимо группы прошли несколько мужчин, разговаривающих по-немецки. Затем, окружённый толпой, мимо Харриет проплыл полицейский.

— Каков последний бюллетень? — спросила она.

— Ещё не выносили, — сказал он и направился дальше.

В толпе рядом со Дворцом началось движение. Вернулся Питер:

— Там сказано: «Жизнь Его Величества приближается к мирному завершению».

— Хочешь остаться и следить? — спросила она.

— Нет необходимости, — сказал он и, вновь предложив руку, увёл её. Они молча шли вверх по Сент-Джеймс-стрит, переходя от островка к островку искусственного света, пересекли Пиккадилли и вошли в квартал Мейфэр. Когда они поворачивали на Одли-Сквер, он сказал:

— Странно, как все эти люди выходят на улицы, как собираются в одном месте.

— Как хор в греческой трагедии, — сказала она. — Возможно, именно поэтому хор кажется нам совершенно естественным — люди всегда собираются…

— Когда времена меняются, — сказал он, поворачивая ключ в замке.