Преступный мир. Очерки из быта профессиональных преступников

XIV «ВОРОВСКАЯ АКАДЕМИЯ»

«От сумы да от тюрьмы не зарекайся», — гласит народная поговорка. Но если народная мудрость говорит этой поговоркой, что человеческая честность еще не страхует от тюрьмы и что немало честных людей вследствие различных обстоятельств попадают в тюрьму, то, с другой стороны, вряд ли кто может сказать, что много честных людей выходило из тюрьмы. Войти туда, будучи порядочным человеком, можно легко, выйти оттуда таким же — трудно. Можно без преувеличения сказать, что тюрьма, созданная как учреждение, враждебное преступному, уголовному элементу, оказывается, наоборот, учреждением, враждебным обществу честных людей. Лишь одна тюрьма в состоянии создать и создает тот преступный мир, который приобретает в ней потребные для своей деятельности силы и систему для более правильной, удобной и искусной борьбы с обществом, вырабатывает затем целую школу профессиональной преступности. Конечно, этим никто не хочет сказать, что не будь тюрьмы в таком виде, в каком она существует продолжительное время, общество не тревожилось бы профессиональными преступниками.

Дело в том, что не будь этого учреждения, преступный мир не был бы так обширен и многочислен, а самое главное — не действовал бы так разумно, как он функционирует теперь, не вылился бы в столь определенные формы. Неоднократно уже указывалось в предыдущих главах, что для того, чтобы сделаться профессиональным преступником, мало одного желания. Надо еще выработать в себе все те качества, которые необходимы для всякого присяжного члена преступного мира. Вот в этом отношении большое влияние на преступный мир имеет тюрьма. Влияние этого простирается и на преступников, уже начавших свою карьеру, но не попавших для высшего воровского образования на «Романов хутор». Оно производится через побывавших в тюрьме приятелей и сообщников таких, еще не тронутых непосредственно тюрьмой, преступников, которые уже известным образом подготовляются к будущей «сидке».

Человек, махнувший рукой на честность и труд и взявшийся за преступления как за новую профессию, интересуется тюрьмой; его бывалые товарищи относятся к нему свысока и с некоторым пренебрежением, если он еще не отведал казенной «пайки», т. е. порции. Увлекающийся новой жизнью порочный субъект слышит столько занимательного об этом высшем образовательном для всякого преступника учреждении, что если он уже решил сжечь свои корабли в обществе честных людей, то тюрьма необходима ему для полного образования, для приобретения подобающего лоска, для того, чтобы навсегда и бесповоротно примкнуть к преступному миру. До дверей тюрьмы ступивший на путь преступлений человек еще имеет возможность остановиться, одуматься, переломить себя и возвратиться к честной жизни. Перешагнув же тюремный порог, он уже подчиняется другой жизни, вступает в совершенно другой мир, где царят свои особые законы и понятия, где практическая жизнь является в совершенно другом виде, где преступление есть занятие серьезное, а не случайное дело. С другой стороны, общество, которое он оставил для тюрьмы, принуждает его уже не расставаться со своей новой профессией: оно после тюрьмы с трудом принимает его в свою среду.

Человек, склонный вообще к порочной жизни, так сказать, подготовляющий себя к тюрьме, входит в нее свободно, наоборот, — даже с некоторым интересом. Он уже знает от своих товарищей, как там надо жить, как с кем говорить, что делать. Тюремная компания скоро узнает родного себе по натуре человека, и он скоро вполне осваивается с тюремным бытом. И вот, обмениваясь мыслями с более опытными товарищами, бывалыми арестантами, рецидивистами, он в частых долгих беседах, к чему тюрьма вообще располагает, узнает многое, сокрытое до сих пор для него, относительно вольготной, беспечной, веселой жизни профессионального преступника. Узнает он только одну сторону преступной жизни, потому что никакой старый арестант не будет жаловаться на судьбу, раскаиваться, одним словом, — жалеть о прошлом. Это не в нравах арестантов; если даже у преступника скребет на душе, то он старается скрыть это от других, не показать себя малодушным. Таким образом, более или менее симпатичные человеческие свои стороны арестанты усердно скрывают, отрицательные же качества проявляют вовсю. К тому же, надо сознаться, что ведь тюрьма не такое место, чтобы симпатичные человеческие качества ценились кем-нибудь, честность здесь не в большом почете. Вследствие этого молодому арестанту, не испорченному еще вконец, приходится учиться только плохому, преступному, слышать О ВСЯКОЙ уголовщине, входить в интересы собранного здесь преступного общества, жить его жизнью, радостями и печалями, одним словом, — делаться полноправным членом преступного мира.

В противном же случае приходится жить особняком, ни с кем не говорить, не делиться мыслями, вызывать этим всеобщие насмешки и, главным образом, недоверие к себе, что, в свою очередь, уже возбуждает враждебное отношение арестантов. Понятно положение человека во всяком обществе, если к нему относятся с недоверием, а тем более — положение такого субъекта в арестантском обществе.

Вся арестантская жизнь на виду у всех заключенных, которые знают, что все их поведение и помыслы клонятся к тому, чтобы каким-либо образом нарушить тюремные правила, противные закону природы. Арестант спит, ест, делает что-нибудь, но он все думает о том, чтобы совершить какой-либо проступок, с точки зрения тюремной администрации. Его прежде всего одолевают скука, лень, и в этом — главное несчастье тюремного населения. Вообразите себе положение человека, который, не будучи связан по рукам и ногам, не может приняться за какой-либо более или менее производительный труд. Остается только обмениваться одними и теми же, только с разными вариациями, фактами из преступного прошлого и всегда мечтать о свободе; это главное несчастье всякого заключенного. Вследствие этого арестанты в компании и наедине всегда раздумывают о побегах. Даже такие заключенные, которым нет смысла бегать, так как у них сравнительно короткие сроки, и те всегда комбинируют, гадают, думают о бегстве, хотя и не желают сами совершить побег, а только создают для себя отвлеченные планы о том, как можно было бы совершить его.

Благодаря такой вечной напряженности мыслей населения тюрьмы относительно побегов нет такой тюрьмы, из которой, несмотря на все принятые меры, не мог бы совершить побег арестант. Таких же тюрем, из которых в течение года не совершается нескольких побегов, очень мало. Бегство, если можно так выразиться, idee fixe[2] всей тюрьмы. И потому можно себе представить положение арестантов, когда вдруг тюремным начальством обнаруживается подготовление к побегу. Арестантская мечта, лелеянная ими иногда в течение нескольких месяцев, стоящая им многих бессонных ночей, физических трудов, вроде совершения подкопов, перепиливания решеток и т. д. — весь этот проект рушится сразу, результаты долгих трудов сразу уничтожаются, начинается следствие.

Жаль тогда арестантов, до того они, несчастные, опечалены. Они плачут, не едят и не спят, неудача их мучает, хотя арестанты привыкли к неудачам, к ударам судьбы; плачут они потому, что не знают, кто из «засыпал», кто выдал их тайну начальству. Они знают лишь, что донос совершен кем-либо из товарищей, потому что, по их мнению, нет более ужасного преступления на свете, чем донос преступника на преступника, когда свой выдал своего. Арестанты объясняют это обстоятельством, что от такого доносчика, которого тюрьма окрестила именем публичной женщины, нельзя укрыться; он с ними живет, ест, вместе страдает, подвержен одной участи и затем, узнавая их тайны, открывает их начальству. Если какой-либо проступок со стороны арестантов обнаружит кто-либо из тюремного начальства — «вода», как называют их в тюрьме, — арестанты на них мало сердятся, а еще реже мстят им каким-либо образом. Арестанты понимают, что это их служба и обязанность, а главное — то, что «воды» ведь можно остерегаться. Но когда выдает свой своего, такой изменник по тюремным законам достоин смерти.

Трудно себе представить то оживление среди арестантов, тот нервный подъем, какой наблюдается, когда тюрьма ищет среди себя своего врага. Происходит целое следствие, самое подробное, до мелочей, когда принимают участие старые бродяги, которые гадают и по глазам арестантов читают, — арестанты на все идут, чтобы найти виновника. И если его находят, тому остается только прощаться с жизнью. Его при удобном случае, с согласия всего общества, главные пострадавшие от его доноса или арестанты, на которых пал жребий, «пришьют», т. е. совершат над ним арестантский суд. И пока виновник жив, арестанты не могут успокоиться, они горят местью, и нет ничего более ужасного и неизбежного, чем арестантское возмездие. Приговоренного к смерти чаще всего закалывают, и убийца непременно должен повернуть нож в ране: это есть традиционный арестантский прием во время убийства. После такой раны жертва никогда не остается в живых. Иногда заманят арестанты свою жертву в укромное место и там объявляют ей свой приговор. Несчастный молит, целует ноги своим судьям, клянется, рыдает, — все напрасно. Ни один мускул у них не дрогнет; привести в исполнение решение арестантов для каждого из них — священная обязанность. Трудно представить себе, сколько убивают арестантов посредством «темного кифа», когда приговоренного к смерти схватывают в темном углу, забрасывают шинелями и бьют ногами и руками, пока несчастный полумертвым не остается на полу и не уносится затем в больницу служителями.

Не только обнаружение побегов строго наказуется в тюрьме. Там всякого рода донос, более или менее важный, наказывается смертью. Кроме того, в тюрьме также сводятся счеты с виновными преступниками, изменившими традициям преступного мира на свободе во время воровских похождении, так как, несмотря на жестокое отношение преступников к доносам, полиция в лице профессиональных преступников имеет главных помощников при раскрытии преступлений. Среди них находится немало субъектов, решающихся из-за всяких личных выгод указать полицейскому виновника кражи, убийства и т. д., так что иногда такой субъект, вращаясь среди воровского общества и узнавая его похождения и тайны, бывает очень полезен полиции, которая получает от него все нужные ей сведения. Полиция дорожит таким преступником и умело эксплуатирует его. Доносчики получают прежде всего деньги за свои услуги, а затем, им значительно свободнее практиковать по части преступлений, потому что полиция крайне неохотно отправляет их в тюрьму, и только уже если доносчик слишком неудержимо поведет свои дела, полиция ставится в необходимость поступить с ним по закону.

Полиция исходит из той точки зрения, что лучше пусть не обнаруживаются кражи одного вора, а остальные воры зато будут задерживаться, чем, удалив доносчика в тюрьму, лишить себя необходимых средств для борьбы с профессиональными преступниками. В особенности охотно на сделку с полицией идут отбывшие наказание в арестантских ротах и лишенные прав. Они не имеют права проживать в течение известного времени в местах, где они совершили преступления, и в столицах, и вследствие этого любой городовой имеет право когда угодно задержать его и отправить в тюрьму. Благодаря лишь доносам с его стороны полиция охотно терпит его.

Затем, бывают отдельные случаи доносов преступников, совершивших не важные преступления; такие преступники дают «дело» полиции более важное, с тем, чтобы к ним отнеслись более снисходительно. Полиции полный расчет отпустить мелкого вора и раскрыть зато крупное преступление. Затем, предположим, приезжает в город какой-либо крупный вор-«марвихер». Не успеет он появиться в каком-либо общественном учреждении, чтобы выбрать себе жертву, как его отмечает опытный глаз сыщика и задерживает для предупреждения карманных краж. Паспорт у «марвихера» оказывается в порядке, и с первого взгляда кажется, что не было причины подвергать его аресту, лишать свободы лишь из-за одного предположения, что он явился совершать кражи. Одно желание без действий не наказуется. Но «марвихер» понимает, что, если агент решился задержать его, несмотря на отсутствие непосредственной причины, то потому, что путешествующие воры ездят всегда (как уже раньше указывалось в специальной главе) хотя и с настоящими паспортами, но на чужое имя, «белочерное». И вот вора начинают расспрашивать о предыдущих карманных кражах, совершенных другими ворами, и он принужден называть имена и раскрывать преступления своих товарищей, которых расспрашивающие разыскивают за совершенные «дела». Если он будет искренен и удовлетворит полицейских, его отправят на вокзал, прикажут взять билет и выпроводят из города. В противном случае его сделают «несчастным», как обыкновенно выражаются воры. Его сажают в тюрьму и возбуждают дело о проживании по чужому виду, а полицейские, если пожелают, непременно докажут его вину. Дело тянется долго, и все время вор сидит в тюрьме. Следствием же тем временем раскрывается его настоящее имя, «переворачивают его на лицо», как обыкновенно говорят, а затем уже выясняется его прежняя судимость и т. д. Тем более неприятно подобное дело для карманного вора, попавшегося за кражу. Если им остаются довольны допрашивающие его агенты, его не «выворачивают на лицо», он судится по найденному при нем паспорту и, конечно, привлекается за первую кражу. Другое дело, если узнаются его настоящее имя, судимость, и он предстает перед Фемидой как рецидивист. Вот, боясь такого положения, вору ничего и не остается, как идти на все требования и «капать» на своих.

Но, как ни стараются всяческого рода доносчики из преступников скрывать свое поведение, их отношение к полиции в конце концов выясняется, делается общеизвестным среди воров. Сначала такого изменника подозревают, следят за ним, говорят при нем о вымышленных преступлениях, и когда видят, что полиции об этих преступлениях также известно, это уже считается доказательством вины заподозренного. Тогда с виновником рассчитываются тут же на свободе, но в таких случаях дело кончается убийством менее часто. Зато когда виновник, которого записали на «черную доску», попадает в тюрьму, ему там конец. Несмотря на то, что тюрьма — закрытое учреждение, туда необыкновенно скоро проникает всякая новость, близко касающаяся и интересующая тюремное население. Ежедневно в тюрьму приходит «почта» в виде возвращающихся в тюрьму после пребывания на свободе профессиональных преступников, а также арестантов, прибывших с этапом, и в тюрьме известны все происшествия и выдающиеся злобы дня, касающиеся всех тюрем России. Затем, важные и срочные новости передаются в тюрьму посредством записок, переданных в хлебе или другим каким-либо секретным образом. Способам этим числа нет, и к тому же многие из них неудобно пояснять в печати. «Почта» с необыкновенным интересом встречается арестантами, она несколько заполняет пустоту и скуку, на которую они обречены. Если на свободе произошел большой «шухер», крупная кража или убийство с целью грабежа, в тюрьму немедленно проникает известие об этом. Все крайне интересуются, кто совершил преступление, поймали ли виновников и т. д. В тюрьме об этом только и говорят, и если преступление совершено членами преступного мира, там часто скоро узнают о героях его, несмотря на то, что поиски поднятой на ноги полиции ни к чему не приводят. По этой причине полицейские агенты иногда во время совершения крупных преступлений являются под ворота тюрьмы, чтобы арестанты видели их через окна и заинтересовались причиною появления своих профессиональных врагов. Арестанты, будучи за решетками тюрьмы, понятно, не боятся полицейских «сук», и вот тут открыто изливается все их презрение и ненависть к ним.

Интересно наблюдать такую картину. Стон стоит в воздухе от неистовых криков, шума, стука и свиста. Из тысячи глоток изрыгается ужасная, специально арестантская брань, брань изощренная, бесконечная, в стихах и прозе. Все население тюрьмы повисло на решетках тюремных окон, арестанты просунули сквозь решетки руки, потрясают яростно кулаками. Огромные арестантские шиши заключенные направляют обеими руками по адресу полицейских. Целый дождь плевков через окна падает на тюремный двор, некоторые арестанты принимают гнусные, отвратительные, бесстыдные позы в окнах, раздеваются, — и все по адресу блюстителей нравственности. Но среди этой толпы яростно возбужденных людей заметно несколько арестантов, особенно выдающихся по своему неистовству. Они чуть ли решетки не грызут от необыкновенной ярости, гогочут в бессильной злобе оглушительнее всех и, кажется, способны съесть первого попавшегося им врага. Между тем, для этих-то арестантов явились сюда полицейские. Ведут же себя яростнее всех эти арестанты для того, чтобы не вызвать у товарищей сомнения в их корректности, убедить их в своей необыкновенной ненависти и злобе к полицейским, которые секретно получают от них сведения обо всем слышанном в тюрьме, и нередко через тюрьму обнаруживаются крупные преступления.

Как уже было сказано, тюрьма представляет совершенно особенный мир, имеющий по своей внутренней жизни мало общего с внешним миром. Здесь свои законы, порядки и обычаи. Хотя над тюрьмой есть непосредственная власть — начальник тюрьмы, но тюрьма имеет некоторым образом свое самоуправление.

На языке профессиональных преступников тюрьма именуется «кичем», «Романовым хутором», «цинтовкой» и др. Население тюрьмы весьма разнообразно. Прежде всего тут люди разных сословий, причем преимущество в этом отношении на стороне крестьян и мещан. Арестанты помещаются по несколько человек, иногда по 20, в камерах. В одних камерах помещаются арестанты срочные, т. е. отбывают наказание люди, приговоренные на разные сроки тюремного заключения, главным образом по приговорам мировых судей; в следственных помещаются люди, находящиеся под следствием, далее есть камеры для преступников, отправляющихся в каторжные работы, и т. д. Самые интересные для наблюдателя — это общие подследственные камеры, так как там ютится разнообразный преступный люд всяческих положений, а главным образом — опытный и испытанный во всяких делах уголовного характера. Об отдельных камерах речи тут, конечно, не будет, так как на быт тюремного населения жизнь отдельных преступников влияния не имеет и ничего дать интересного в этой области не может.

Коренное тюремное население обыкновенно называет себя «шпаною», подразумевая стадо барашков, «шпану», всех одного цвета, одинаковых и равных во всех отношениях. Автор не намерен знакомить читателя очень подробно с тюремной жизнью, так как такой труд не по силам ему и, кроме того, ей следовало бы посвятить целую книгу. Каковы бы ни были размеры этой книги, все-таки весь материал, даваемый тюрьмой для наблюдателя, не был бы исчерпан.

Арестанты большую часть дня, в особенности зимою, проводят в своих камерах. Кроме нар, стен и своих товарищей по камере, они ничего больше не видят. Все приедается до омерзения; отсутствие свежих впечатлений, какой-либо деятельности, необходимой при всякого рода борьбе за существование, заставляет арестантов, если можно так выразиться, искусственным путем создавать себе особую жизнь в тюрьме. Жизнь эта наделяет их какими-либо интересами, заставляет их проявлять те чувства, которые проявляют люди, живущие на свободе и предоставленные самим себе. Если свободный человек беден, т. е. не имеет удовлетворительного помещения, хлеба, платья и т. д., то он все-таки может стремиться к перемене своей участи, искать заработка, выпросить у кого-нибудь, но во всяком случае он знает, что у него всего этого нет. Другое дело арестанты. Им предоставлено помещение, тепло, платье, пища, а между тем, всякий, пользуясь этим всем, знает и чувствует, что он во всем этом нуждается. Каждый человек живет различно от другого, а тюрьма заставляет их жить одинаково. Будучи вынуждены, несмотря на полную антипатию к ней, применяться к этой жизни, они сходятся на одном пункте — на преступлениях. Дыша одним воздухом, питаясь одинаковой пищей, нося одинаковое платье, ведя одинаковый образ жизни, думая о свободе, мечтая о прошлом и страшась будущего, все эти люди, постепенно, наподобие супругов, влияя друг на друга в тесном общении, наконец делаются во многих отношениях похожими друг на друга, Они приобретают одинаковые взгляды на жизнь, один передает другому свои недостатки, каждый дополняет другого. Резкие различия между людьми сглаживаются, и таким образом является новое общество, имеющее собственную закваску, язык, т. е. жаргон. Среди членов такого общества устанавливается связь на всю жизнь, тюрьма на них всех кладет свой отпечаток.

Люди, вошедшие в тюрьму после случайно совершенного преступления, а не вследствие общей своей испорченности, и могущие после этого вполне осознавать свою вину, в тюрьме постепенно теряют это сознание. Многие чувства, как, например, стыд, который неизбежно должен проявляться в жизни среди честных людей, в тюрьме притупляются, они теряют свою остроту, тюремная школа приучает человека к сделкам с совестью, арестантская философия оставляет глубокий след в душе всякого человека; человек, склонный к нечестным поступкам, но все-таки борющийся и колеблющийся, попадая в тюрьму, сам закаляется. Все это, взятое вместе, главным образом создает профессиональных преступников, отдельный преступный мир.

В тюрьме при каждой камере имеется свой староста, который обязан блюсти интересы ее обитателей. Кроме того, над всеми камерами существует общий староста, с которым сносятся в случае нужды камерные старосты. Общий же староста входит уже в непосредственные сношения с тюремным начальством, и в такой постановке дела кроется одна из причин сравнительного порядка в тюрьме. С другой стороны, старосты несут известную ответственность перед тюремным начальством за происходящее в их камерах. Старосты выбираются самими арестантами общим голосом, и тогда все арестанты обязаны слушаться их, следовать их советам и т д. Избираются старосты из числа опытных, умных, обладающих сильными характерами, умеющих влиять на «шпану», разговаривать с ней, понимающих ее нужды. Таких арестанты называют в тюрьме «казаками» в отличие от «жиганов» — тюремного пролетариата, жалких нищих, безответных, униженных арестантами и унижающихся перед более сильными по натуре товарищами.

Затем, в тюрьме всегда преимущество отдается арестантами тем товарищам, которые больше находятся в заточении. Такими арестантами являются бродяги, «варнаки», не помнящие родства «Иваны», которые побывали и в Сибири, на каторге и чуть ли не во всех тюрьмах России, совершили множество побегов и т. д. Они чаще всего бывают «казаками», остальное коренное население тюрьмы относится к ним с почтением, они везде считаются хозяевами тюрем. Действительно, они здесь живут как у себя дома, потому что за стенами тюремного замка у них не может быть определенного угла, и затем — они не питают надежды когда-либо окончательно расстаться с тюремной жизнью. Они — главные носители традиций, тюремные старожилы, арестантская аристократия. Они с некоторой снисходительностью относятся к другим молодым арестантам и держатся с ними покровительственного тона. Их арестанты охотно выслушивают как людей, умудренных опытом, они — главные тюремные наставники, внедряющие в молодых еще арестантов тюремный дух. Они смотрят на тюрьму как на свое законное помещение, словно созданное специально для их беспечного существования.

Будучи полны массой впечатлений, вынесенных из многолетних скитаний, бродяги всегда крайне занимательны для арестантов, которые дорожат их рассказами. Нередко, если оказывается особенно искусный рассказчик, арестанты собирают известную сумму и платят ему за какое-либо интересное повествование. Такие тюремные идиллии можно наблюдать в особенности в длинные, скучные, тоскливые вечера. На нарах вокруг старого бродяги, затаив дыхание, лежат и сидят в разных позах арестанты при тусклом свете камерной лампы и слушают внимательно рассказ старика. Охотнее всего любят арестанты рассказы о Сибири, каторге, побегах и тайге, полной приключений жизни бродяги. Злобой загораются глаза арестантов и бледнеют их лица при рассказе старика об обращении сибирских крестьян с беглыми, о кровавой расправе, учиняемой над ними без нужды, популярном среди них восклицании сибирского охотника на беглецов: «Сучка благословенная, лови варнака проклятого!» Обида и горечь слышатся в голосе рассказывающего старого бродяги — человека ниже собаки ставят. И негодуют будущие и настоящие бродяги, убийцы и грабители, горько им за страдающую братию, которую в далекой Сибири без пощады убивают в тайге, загрызают собаки, никто не считает за людей.

Бродяги царят в тюрьме, она для них уже давно потеряла смысл наказания, это — каста изуродованных душевно людей, для которых нет будущего, а прошлое они давно отвергли и стараются не вспоминать о нем. У них нет родины, родителей, семьи; они ни о ком не заботятся, для них не существует настоящее, а кроме тайны их преступного прошлого, о которой они не говорят, их привязывает к тюрьме еще боязнь борьбы за существование, неизбежной для каждого из них, лишь они посмеют очутиться за стенами тюрьмы, на свободе. Создавши себе исключительное положение в тюрьме, бродяги имеют большое влияние на начавших только что преступное свое поприще арестантов. Они, так сказать, «шлифуют» каждого новичка; всякие вопросы арестантской жизни находят отклик среди бродяг. Они вводят арестанта в курс тюремной жизни и постепенно примиряют человека с его новым положением. Их философия часто успокаивает людей, которые предаются сильному отчаянию на первых порах, их оптимизм иногда имеет огромное влияние на душевный переворот, происходящий в молодом арестанте.

Как и везде на свете, в тюрьме большую роль играют деньги, и на каждого нового члена, входящего в камеру, арестанты прежде всего смотрят как на субъекта, из которого на первых порах можно и нужно извлечь какую-либо материальную пользу. Они сейчас же угадывают человека при деньгах или имеющего возможность добывать их извне. Если в тюрьме появляется новый человек, которого нужно принять, арестанты, констатировав, что он при «бабках», встречают его очень любезно, ухаживают за ним, дают ему лучшее арестантское платье — одним словом, принимают его как «барина», в особенности если новый арестант действительно принадлежит к более или менее интеллигентным людям. Деньги, делаемые таким «барином» в достаточном количестве, идут на нужды всей камеры, и благодаря этому «барину» причиняется мало умышленных беспокойств от арестантов. Другое дело, если появляется человек, у которого незаметно обилия денег и его следует «нажать». Конечно, это касается людей, прежде не бывавших в тюрьме, сильно удрученных своим новым положением и не присяжных членов преступного мира. Появившись в тюрьме, такой новый тюремный житель находится, как в тумане, — он обуреваем наплывом разных чувств: он ощущает страх, неловкость, он, наконец, в сильном горе. Пока он дойдет до конторы, то опросы караульных и надзирателей и лязг засовов нескольких ворот производят уже на него сильное впечатление. Это самый ужасный и памятный момент в жизни каждого арестанта. И вот к нему подходят находящиеся при конторе арестанты и дают ему арестантское платье, специально выбранное для вышеописанного типа. Шаровары, рубаха, шинель, коты такого вида и состояния, что ясно доказывают их очень старое происхождение. Они необыкновенно грязны, все в заплатах и, по-видимому, облекали не один десяток арестантских тел, так что бедного новичка при виде такого гардероба охватывает сильное омерзение. Его поспешно наряжают в новое одеяние, и не успеет он опомниться, как он уже «готов». Он стоит в замешательстве, не зная, что делать: шаровары оказались без тесьмы у пояса, и, чтобы они не сползали с него, ему приходится придерживать их одной рукой. В другой руке у него шапка, которую он боится надеть.

Новичка ведут в камеру, снова слышится лязг засовов, замков и ключей, он переступает порог, и за ним захлопывается дверь. Он останавливается тут же у дверей в полном душевном упадке; как во сне он видит устремленные на него взгляды «шпаны», зашевелившейся при его появлении, пред ним совершенно новая обстановка, нары, мрачные стены, решетки. Его охватывает удушливый, особенный тюремный запах. Долго он стоит так у дверей, как истукан, пока, наконец, не придет несколько в себя, не соберется с мыслями. Но нередко бывает, что бедняга стоит у порога, держа одной рукой шаровары, а другой шапку, целый день до ночи, пока не обессилеет. Свалившись, он засыпает тяжелым сном тут же на полу. Утром его будят грубо; он подымается, плетется по камере и скоро ложится где попало, в другом углу, и снова засыпает. Его через некоторое время опять подымают, говорят что-то, ругают, посылают обедать, но несчастный молчит, смотрит куда-то вдаль, и через несколько минут его опять видят где-нибудь спящим. Так проходит день, другой. Он не пьет, не ест, и тогда уже арестанты оставляют его в покое. «Спит», — говорят они. Они знают, что означает такой сон. На третий день несчастного перевозят в тюремную больницу.

Иной же, придя в себя, подвигается ближе к нарам, боязливо оглядываясь. С опаской он становится около нар. Тут к нему подходит кто-либо из «шпаны», спрашивает, почему он держит руку около живота и не положит шапки. Смешавшись, новичок объясняет наивно, что нет шнурка. Тогда ему предлагают купить шнурок или даже за деньги предлагают переменить шаровары. Если он может заплатить и «шпана» узнает, что в конторе остались его деньги или что у него есть в городе родственники, жена, которые ему принесут деньги, новичку сейчас же дадут место на наре, и при желании он может приобрести и другую шинель, а старую подстелить на наре, купить чайник и т. д. Иному арестант предлагает поместиться около него, затем дает любезно чашку чаю, скручивает ему папиросу и т. д. Новичок рад доброму человеку, думает, что он питает к нему участие, сочувствует ему, угощает и бывает весьма неприятно разочарован, когда добрый человек затем начинает требовать от него плату за чай, за папиросу и за место, которое он ему якобы уступил.

Если постепенно «шпана» удовлетворится поведением нового товарища и он им понравится, все пойдет хорошо. Скоро он сделается своим человеком, «сблатуется», и из него выйдет заправский арестант. К новичку, который и денег мало имеет, и вообще выглядит «жиганом», подойдет, бывало, арестант и начнет расспрашивать, кто его отец, мать, имеет ли жену, что он украл и т. д. в этом роде. Иной все рассказывает откровенно, не скрывает, и его с интересом слушают, советуют, разбирают дело. Другой же начнет божиться, клянется, крестится и отказывается, как он делал это в участке, что он не крал, он невиновен, он честный человек и т. д. Ужасно не любят таких субъектов арестанты. Хлопнут его раз, другой по физиономии и начинают ругать. «Ты что это, с судебным следователем разговариваешь? — говорят обидчиво опешившему от неожиданности арестанту. — Раз ты честный человек, чего ты сюда пришел, здесь нет честных людей!» И снова начинается потасовка.

— Я вор, я украл! — кричит уже «честный человек». — Я боялся только вам сказать, чтобы вы не передали кому-нибудь.

— А, так ты что же это, с… имеешь дела, разве я сука? — и арестант опять начинает бить совершенно растерявшегося беднягу.

Несмотря на то, что многочисленное население тюрьмы обречено на бездействие и скуку, человеческая натура, стремящаяся к деятельности и труду, проявляется и здесь. Арестанты сами себе создают работу, и, хотя их труд большею частью непроизводителен и бесполезен, они тратят на него много сил и времени, которых у них вследствие особого положения более чем достаточно. Они применяют их к чему только возможно, дабы чем-нибудь заполнить свою жизнь, уйти от скуки и тоски, которая заедает их. В тюрьме можно наблюдать много очень способных по натуре людей, ставших на ложный путь, еще более очищенный для них этой же самой тюрьмой. Здесь есть немало людей, трудившихся на свободе до преступления в поте лица своего и после своего греха перед обществом не потерявших этой способности. Для них возможен был бы этот труд и дальше, если бы не тюрьма, которая отучает от труда и приучает к лени, бездействию, отвращению к труду навсегда.

Человеческие силы, к которым теряется уважение, тратятся на пустяки, не стоящие стольких трудов, стараний и времени. Люди растрачивают свою энергию без нужды лишь вследствие потребности утилизировать ее на что-нибудь без всякого определенного и серьезного результата, как белка в клетке. И вот арестанты, например, татуируют себя; в тюрьме можно увидеть людей с такой татуировкой на всем теле, что хоть сейчас его в любой музей — показывать за деньги. На татуировки тратится масса времени и стараний, и производится она в тюрьме положительно художественно, всеми цветами. Целые картины можно увидеть на груди и спине арестанта: корабли, флаги, огромные якоря, гербы, имена, фамилии, пословицы, молитвы и т. д.

Затем, тот, кто бывал когда-либо на тюремной выставке, мог наблюдать массу вещей, вышедших из рук заключенных, и, по всей вероятности, удивлялся тщательной работе, тонкой отделке деталей и не мог не констатировать добросовестности, с какой арестанты относились к своей задаче. Самая традиционная и общеизвестная работа арестантов — это изделия из мякиша черного хлеба. Статуэтки, трубки, шкатулки, подсвечники, пресс-папье и другие вещи удивительно искусно делают из этого материала заключенные, и неоднократно подобные изделия обращали на себя всеобщее внимание. Арестанты могут адски и терпеливо по месяцам трудиться, например, над изготовлением казенной печати для фальшивого паспорта. Для этого медный пятак долго трется об камень, пока не исчезнет чеканка и получится гладкий медный кружок. Затем уже на этом кружке иголкой делается контур печати какой-либо мещанской управы или волостного правления, по копии с настоящего паспорта, и затем уже этой же иголкой гравируется печать. Можно себе представить, каким усердием и терпением должен обладать человек, просиживая несколько месяцев над такой кропотливой работой.

Обладая такой поддельной печатью, тюрьма уже изготовляет «липовые очки», т. е. фальшивые паспорта, так как теперь вся остановка за казенной печатью. Паспортных же чистых бланков в каждой тюрьме сколько угодно, там всегда есть запас их, ведь их крадут много в России. Также в редкой тюрьме не изготовлялись фальшивые монеты самым примитивным образом. Выливают из гипса форму и отливают рубли и полтинники.

А сколько времени, например, посвящают иногда арестанты ловле клопов, когда они уже очень сильно им досаждают. Несколько человек посвящают этому занятию целые ночи и часто на долгое время освобождаются от обилия этих насекомых, неразлучных с тюрьмой. Нередко в тюрьме можно заметить какие-то пятна, которыми полны тюремные стены. Пятна эти доказывают бывшую охоту на клопов. Арестанты для избавления от них ковыряют в стенах массу небольших отверстий и тушат затем огонь. Клопы выползают из нар на стены и затем камера сразу освещается. Испуганные светом насекомые сейчас же прячутся и, конечно, прежде всего заползают в эти отверстия в стенах. Тогда следящие за бегством насекомых арестанты немедленно замазывают отверстия мякишем черного хлеба и насекомые таким образом замуровываются.

Среди арестантов также очень часто находятся охотники тратить время и труд на выделку крысиных шкурок — для того, чтобы после недельной работы показать их товарищам, посмеяться и затем выбросить. Цель тут одна — доказать свое искусство, и действительно, — доказывают. Надо видеть возбуждение всей камеры при охоте на бедную крысу. В нескольких шагах от норы кладется кусок сала и один из арестантов сторожит у входа крысу. Остальные заключенные сидят, притаившись на нарах, и никто не смеет шелохнуться, пока, наконец, не появится желанная крыса, которая, нюхая воздух, боязливо оглядываясь, подбегает к манящему ее куску сала. Но стоит ей отбежать от норы на несколько шагов, как «цынковый» арестант бросается к норе, затыкает чем-либо дыру, и крысе некуда спрятаться. В этот момент все население камеры срывается с мест и начинается общая погоня за грызуном. Погоня иногда длится несколько часов, арестанты с криками гоняются за крысой, падают, сваливаются в кучи, сумятица поднимается общая. Крыса, как угорелая, мчится у них между ног, скачет по нарам, и 20–30 человек неистово преследуют ее, бросая на нее халаты, шапки и т. д.

Наконец жертва поймана при общих криках торжества, и начинается убиение ее. Арестант душит ее двумя пальцами, окруженный толпой, но душит медленно, нажимая постепенно на горло, держа крысу перед глазами всех арестантов, которые внимательно следят за процедурой ее кончины, смотрят в глаза крысе. И они довольны: время кое-как убито, в их жизни появилось хоть какое-либо разнообразие. Затем начинается снятие кожи, которое занимает арестантов. Далее кожа сушится, выделывается и т. д. Конечно, это лишь один из характерных фактов из жизни арестантов, которым нет числа: изобретательность их для убивания времени и возбуждения интереса удивительна. Например, арестанты одной камеры накануне дня ангела начальника тюрьмы, хорошо относившегося к ним, пожелали выказать ему каким-либо образом свое внимание. И когда наутро именинник вошел в камеру, то в изумлении остановился на пороге. Против двери на стене был нарисован карандашом во весь рост его портрет в два раза больше против натуры. Рядом с ним изображена была его жена, затем дети и любимый мопс. Несколько арестантов всю ночь трудились над портретами, очень похожими на оригиналы.

Среди арестантов часто можно встретить людей с разными художественными способностями. Не один из них заткнет за пояс любого музыкального клоуна в цирке, играя на гребешке посредством папиросной бумаги, на собственного изделия камышовой дудочке или музыкальном инструменте, сделанном из мякиша хлеба. Подобные инструменты изготовляются вообще из глины и называются они «петушками», очень любимыми крестьянскими детьми. В большом употреблении в тюрьме также однострунная балалайка, т. е. одна струна, натянутая на тонкой доске. Затем, играют на губах, на вздутых щеках, выбивают карандашом по зубам такие рулады, что диву даешься. А что касается свиста, то многие арестанты положительно доходят до виртуозности, и искусство свистунов доведено там до большого совершенства.

В одном случае арестанты пожелали приготовить к утру подарок начальнику тюрьмы и поручили позаботиться об этом двум своим товарищам, обладающим способностью рисовать. Арестанты достали в полтора аршина деревянную квадратную доску, вычистили ее и начертили на ней карандашами контур сторублевого кредитного билета старого образца. Затем один из рисовальщиков взял кусок мякиша черного хлеба, помял его руками и, разделив затем на десять равных частей, раздал их товарищам. Каждый из десяти арестантов, получивший по куску мякиша, разделил свой кусок на десять частей и раздал другим девяти товарищам, оставив, конечно, одну часть себе. Таким образом первоначальный кусок мякиша был разобран сотней арестантов. Каждый из этой сотни арестантов стал превращать свой мякиш в зерна величиною в рисовое зерно. Затем каждый арестант возвратил свою горсть зерен одному из первых десяти арестантов, которым затем был выдан разноцветный порошок. В последний бросались зерна, которые таким образом окрашивались в подобающий цвет. В конце концов перед двумя главными мастерами показалось несколько кучек разноцветных зерен. Тогда доска была поверх контура сторублевого билета вымазана клеем и два мастера принялись накладывать на клей вплотную друг дружки зерна по цветам и работали, не поднимая голов, всю ночь, окруженные товарищами. А к утру доска приняла вид радужного кредитного билета мозаичной работы, великолепного художественного исполнения.

Жизнь в тюрьме разделяется на дневную и ночную. Дневная жизнь менее интересна, чем ночная, днем арестанты редко предпринимают что-либо серьезное. Прежде всего они томятся ожиданием обеда, а затем ужина, чая и т. д. Днем больше ругаются, спорят, прогуливаются по двору, когда можно, занимаются, если придется, всякими мелким работами. Интересом дня служат новые арестанты, «почта», прибывающая с ними, затем результат «венчания», т. е. суда, на который почти каждый день отправляются из тюрьмы арестанты. Днем придумывают и изобретают то, что приводят в исполнение ночью. Днем «блатуются» часовые и надзиратели, которые оказывают арестантам разные мелкие услуги, заключенные приносят в камеру табак, водку и т. д. Таким «сблатованным» платят за услуги деньгами. «Шпане» нужно, чтобы надзиратель один раз взял «бабки», и тогда он уже в их руках, его услугами тюрьма обеспечена.

В особенности умело «блатуют» тюремную прислугу «майданщики» — арестанты, занимающиеся в тюрьме продажей водки, табака, отдачей в рост денег напрокат — засаленных карт, одним словом — тюремное купечество. Ночью же, когда камеры затворяются после вечерней переклички, начинается ночная жизнь. Арестанты разговаривают о будущем; заключенные, которым грозит каторга или уже приговоренные к ней, слушают внимательно наставления и уроки бродяг, посвящающих их в подробности их будущей жизни. Молодые воры и мошенники разговаривают до поздней ночи о своем ремесле с более опытными товарищами, которые объясняют им, как нужно обставлять всякие преступления, чтобы не «засыпаться». Рассказывается об известных, уже покойных и еще оперирующих ворах, о их доблестях, смелости, ловкости и находчивости, о том, какие они употребляли приемы при совершении преступлений. Малоопытные арестанты все это принимают в соображение. Арестанты делятся с товарищами, которым предстоит в скором времени быть выпущенными на свободу, сведениями об известных им местах, где можно и удобно совершить кражу, указываются имена и адреса «блатовых», у которых первое время после «цинтовки» можно будет до «дела» взять денег, «барахло», платье и т. д. Затем эти же «блатоки» будут указывать им места, куда бы пойти на кражи, знакомить их с другими ворами. Далее, выходящие скоро из тюрьмы получают от товарищей поручения к гуляющим на свободе ворам, любовницам и разным знакомым.

Иные арестанты рассуждают о предполагаемых побегах, другие сели в кружок за «святцы» и играют в карты под наблюдением «майданщика». В углу, под нарой, перегоняется водка. Аппарат для выкуривания спирта составляется из нескольких чайников, спиртовой лампы, трубочек и т. д. Хотя спирта добывается мало, при его большой потребности и этому рады. В другом месте можно увидеть тюремного фабриканта фальшивых рублей, «блинков» и полтинников. Ночью приготовляются «липовые очки»: арестант коптит казенную печать собственного изделия на сальной свече и накладывает затем печати на паспортные бланки. А в коридоре, дабы не нагрянула внезапно «вода», т. е. начальство, и не застало арестантов за «делом», «цынтует», находится настороже надзиратель. Если опасность является, он начинает кашлять и поднимает в камерах «шухер». Арестанты немедленно бросаются к своим местам, «святцы», «жулики», т. е. ножи, «очки» и т. д. быстро прячутся в укромные места, в искусственные дупла в балках нар, под нарами, в полу, в норах.

Ночью арестанты пьянствуют и часто употребляют приготовляемый «майданщиками» особый спирт, добываемый из политуры, которую легче пронести в тюрьму, в особенности арестантам, знающим плотничье ремесло и работающим по поручению начальства в тюрьме. Политура вливается в чашку, затем туда насыпается простая поваренная соль, палочкой мешается до тех пор, пока спирт не отделяется, а шарлак пристает к палочке и извлекается из чашки. Постепенно спирт пропускается через вату или хлопчатую бумагу, и в заключение туда из лимона выдавливается сок. Это делается для лучшего вкуса, чтобы удалить из спирта неприятный запах.

Ночью начинается поднарная жизнь, так сказать, тюремный разврат — противоестественный, ужасный, до которого невольно доходят люди, лишенные возможности любить. Это самое крупное зло в тюрьме. Удаленные от общества жен и возлюбленных, молодые, сильные, здоровые и главное — испорченные люди, доходя до любовного животного экстаза, прибегают ко всяким способам удовлетворения своих потребностей. К тому же, жизнь в тюрьме благодаря заточению и однообразию, развивающим фантазию, и затем — обычному в тюрьме сквернословию и порнографии — сильно настраивает человека к разврату.

В тюрьме наблюдается большое разнообразие в отношении умственного развития заключенных. Встречаются люди с высшим образованием, немало со средним, а вообще — хорошо грамотных, опытных, тертых, прошедших огонь и воду мошенников, крупных воров очень много. Каждая тюрьма имеет своих законоведов, дающих товарищам юридические советы, разъясняющих им положение их дела, будущее наказание. Тюремные интеллигенты играют по этой причине большую роль в тюрьме и к ним арестанты хорошо относятся. Перед судом отправляющегося на «венчание» приготовляют, разъясняют ему слабые и сильные стороны его дела, советуют, как держать себя на суде, следует ли сознаваться в своей вине или упорствовать, что говорить свидетелям, что сказать в последнем слове, когда заплакать.

Когда наступает день суда, арестант чувствует себя несколько торжественно, он является маленьким героем. Тюрьма сознает, что ему предстоит трудное испытание, что решается его участь, что он делает важный шаг в жизни, и ему в этот день отдается предпочтение. По возвращении же из суда товарищи по его походке издали угадывают, «сорвался» ли он или «повенчали». Оправданный спешит, ног под собой не чувствует от радости, ему уже не терпится, он скорее рвется на желанную свободу, хотя, может быть, за тюремными стенами его ждут нужда, голод и холод. Приговоренный к сравнительно короткому сроку также возвращается в тюрьму довольный. Подвергшийся же суровому наказанию является мрачным, ни с кем не говорит и его никто ни о чем не спрашивает: всякий входит в его положение, понимает его состояние.

В особенности сильное впечатление приговор суда производит на приговоренных к каторге. Как они ни подготовлены к такому исходу, как они ни примирялись с мыслью о предстоящей им тяжелой каре, печальный для них результат судебного заседания производит на них крайне удручающее и тяжелое впечатление. Такой арестант не ест, не пьет, а больше лежит, заворотившись в шинель, и думает. О чем он думает, Бог его знает: кто проникнет в человеческую душу? По прошествии нескольких дней, когда он поднимется и встряхнется, «переломится», как говорят в таких случаях в тюрьме, он выглядит похудевшим, под глазами синие круги. Он отправляется надевать «браслеты», сиречь кандалы. И затем, переходя в разряд «порешенных», наружно успокаивается и приготовляется к далекому путешествию.

Очень интересную сцену представляют арестанты, когда совершают, если можно так выразиться, репетицию суда. В таких случаях в камеру является все тюремное начальство, интересующееся изображением арестантами судебного заседания. Устраивается такая репетиция после получения одним из арестантов обвинительного акта по серьезному и сложному делу, за которое арестант привлекается к ответственности. Опытные арестанты прежде всего желают представить своему еще не бывавшему на суде товарищу всю процедуру судебного заседания, познакомить его со всеми участниками заседания и вообще дать подсудимому возможность усвоить свое положение и свою роль во время суда. Затем, будущий подсудимый приучается к ответам и прениям, «грызне» в отношении свидетелей, показания которых в общем известны из обвинительного акта и по ним уже можно выяснить, что приблизительно свидетели будут показывать на суде.

Для репетиции суда на одного из арестантов возлагается обязанность председателя, который должен быть человеком уже немолодым, много раз судившимся, — если даже до своего суда не судившим других или вообще не принадлежавшим к числу юристов, как иногда случается. По бокам председателя садятся двое первых попавшихся арестанта, «безгласные», — это члены суда. Затем с правой стороны занимает место товарищ прокурора. Арестант, изображающий последнего, должен быть самый «зубастый», много таскавшийся по судам и вообще большой законовед. Для этой обязанности также предпочитается либо бывший чиновник, либо студент, — одним словом, выбирается интеллигент. Из них же выбираются защитник подсудимого, секретарь и судебный пристав.

Вся процедура суда производится всеми без улыбки, арестанты относятся к ней вполне серьезно. Выбирается, непременно по билетам, 12 «шаферов», т. е. присяжных заседателей, и начинается суд. Секретарь читает подробно обвинительный акт, который выслушивается внимательно. На вопрос о виновности подсудимый отвечает так, как ему прикажут заранее: все зависит от того, в каком положении дело. Из числа арестантов назначаются свидетели согласно обвинительному акту и каждому свидетелю показывают, что говорить. Когда такого свидетеля вызывают, он рассказывает то, что по обвинительному акту рассказывал судейскому следователю тот свидетель, за которого он выступает. Процесс идет вполне правильно, как в настоящем суде, прокурор и защитник делают свои замечания, председатель их останавливает — это, мол, не относится к делу, это лишнее, не важно и т. д., — как в настоящем суде.

Дело подробно рассматривается, и для многих становятся ясны шансы подсудимого на оправдание или снисхождение в действительном суде. Самая интересная часть процесса — когда изображающий товарища прокурора говорит свою обвинительную речь. Группируя все благодарные данные для обвинителя, он разражается громовою речью против подсудимого. Он не стесняется в выражениях, бранит воров и мошенников на чем свет стоит, говорит о вреде их для общества, о том, что надо, наконец, оградить мир честных людей от посягательств преступников, требует высшей меры наказания и т. д. и т. д. Любопытную картину представляет момент, когда арестант громит арестантов, требует для них наказания, взывая к гражданской доблести «двенадцати шаферов», которые слушают с серьезным видом. Оратор увлекается своей ролью, поносит воров, убийц и грабителей, а арестанты с удовольствием слушают его и одобрительно покачивают головой. Чем яростнее товарищ прокурора, чем больше он «разделывает» преступников, тем больше удовольствия испытывают арестанты; только подсудимый иногда обижается, если обвинитель уж больно бранит его, смешивая его с грязью перед товарищами.

Самый же веселый момент наступает тогда, когда начинает говорить арестант, изображающий защитника подсудимого, Если арестант остроумный, тогда никто не в состоянии удержаться от хохота. Да и трудно представить себе более уморительную сцену, когда арестант, указывая на другого арестанта, кричит о его нравственных достоинствах, его добродетели и безусловной честности. Защитник яростно требует посмотреть на подсудимого и искренне сказать: разве может человек с таким лицом быть способным на кражу или вообще на преступление?

Арестанты хохочут все сильнее, защитник громогласно, с пафосом заявляет, что если даже пред его доверителем положат горы золота и оставят это богатство без надзора, он и пальцем не тронет не принадлежащих ему драгоценностей. Хохот арестантов достигает своего апогея, а подсудимый, имея необыкновенно глупый вид, когда его расхваливает защитник, чувствует себя очень неловко. Он, наконец, не выдерживает и среди общего смеха начинает ругать своего защитника. Тот начинает, прервав свои дифирамбы, в свою очередь ругать «подсудимого», и дело нередко доходит до драки. Если же все кончается благополучно, присяжные выносят приговор, который нередко является пророческим.

Со всем человек свыкается, привыкает он и к тюрьме. Арестант годы влачит жалкое существование, оставляя тюрьму на короткое время, чтобы затем снова попасть в нее. Возвращается старый тюремный житель в камеру с «куражом», без следа того волнения, какое овладевало им, когда он появился первый раз в тюрьме. Знакомые арестанты встречают его с восторгом, он ведет себя сразу как дома, начинаются рассказы с обеих сторон, друг друга обо всем расспрашивают. Возвратившемуся в лоно тюрьмы дают почетное место, угощают, уступают лучшее платье, белье, которое всегда есть в запасе у арестантов. В особенности торжественна бывает встреча, когда является после «гулянья» «казак». Он хвастается своими «делами», т. е. преступлениями, совершенными на свободе, врет напропалую, возводит на себя такие преступления, каких он и совершить не способен, рассказывает о том, как он надувал полицию, «блатока» обманул и совершил бесчисленное множество побегов из участков и от городовых. Если верить рассказам такого арестанта о его любовных похождениях, то Дон-Жуан пред ним окажется мальчишкой и щенком. Следует упомянуть о том, что каждому старому арестанту не надобно возвращаться в ту же тюрьму, откуда он вышел, для того, чтобы удостоиться подобающей торжественной встречи. Старого арестанта везде знают, в каждой тюрьме он найдет знакомых и приятелей.

Арестанты часто кажутся веселыми, поют и смеются. Но бывают дни, когда все арестанты поголовно скучны и грустны. Тогда то в одном, то в другом углу слышатся плач и глубокие вздохи. Эти дни — канун великих праздников, сочельник и страстная суббота. В особенности тяжело для всех переживать ночь в Светлое воскресенье. Мрачно в это время на душе заключенных, никогда они так не чувствуют отсутствия свободы, самостоятельности, семьи. Тюрьма совершенно изменяет обычный свой характер, арестанты ведут себя тихо, все серьезны, не бранятся и не сквернословят. Каждый находится в особенном настроении под наплывом невеселых дум, явившихся вследствие воспоминаний далекого детства. Картины незабвенного прошлого захватывают бедного заключенного, дорогие его сердцу образы встают перед ним. Никогда для них не бывает так дорога свобода, они почти не говорят друг с другом, сторонятся, каждый всем своим существом рвется на свободу. Тяжела, невыносима для арестанта тогда тюрьма. В церкви все горячо молятся, а возвращаясь в камеры, сейчас же ложатся по своим местам.

Наружно кажется, что тюрьма рано заснула, но мало арестантов действительно спит. Много передумает заключенный в эту тяжелую для него ночь, словно предназначенную для его страданий, и не один из них встает утром с красными глазами. А в первый день праздника арестанты, как все люди, поздравляют друг друга, чувствуют себя торжественно настроенными, хотя грусть сквозит в глазах и слышится в речах каждого из них. В этот день заключенные очень охотно рассуждают о прошлом, посвящают друг друга в семейные подробности, рассказывают о родителях, женах и детях, вспоминают различные случаи из прошедшей жизни, семейные анекдоты. Но о преступлениях — ни слова.