Презрение Лорда

9 Иоханнум

еще до наступления полудня Кавинанта охватила тупая, гипнотизирующая боль. Лямки рюкзака, врезавшиеся в плечи, мешали нормальному кровообращению в руках, усугубляя боль в кистях; от мокрых носков на ногах вздулись волдыри, которые — и это было невероятно — он остро чувствовал; мышцы от усталости словно налились свинцом. Но Этьеран упорно, безостановочно шла впереди него по дну ущелья, и он двигался за ней, как будто влекомый силой ее воли. Глаза его уже ничего не видели; он утратил всякое чувство времени, пространства — всего, кроме чувства боли. Вряд ли он заметил, что засыпает, и когда его встряхнули за плечи, и он проснулся, то ощутил лишь какое-то отрешенное, безразличное удивление.

Он обнаружил, что может упасть на дно ущелья. Вокруг сгущались сумерки. Разбудив его, Этьеран протянула миску горячего бульона. Кавинант машинально проглотил его. Когда миска опустела, Этьеран взяла ее, а взамен подала большую фляжку с молодым вином. Кавинант опустошил и ее.

Вскоре он почувствовал, как вино словно бы протягивает изнутри длинные мягкие пальцы, лаская и расслабляя все ноющие мышцы, вливая в них целебные соки, так что он уже больше не мог сидеть. Положив под голову рюкзак вместо подушки, он снова лег и уснул. Последнее, что он увидел прежде, чем глаза его сомкнулись, была Этьеран, сидевшая по другую сторону горшка с гравием, покрытая густыми тенями, обратившая лицо к Северу.

Утро нового дня было ясным, прохладным и свежим. Когда тьма на небе почти совсем рассеялась, Этьеран наконец удалось разбудить Кавинанта. Он с неохотой сел, потирая лицо руками, словно за ночь оно онемело. Прошло несколько мгновений, прежде чем он вспомнил о вновь обретенной чувствительности своих нервов; он подвигал руками, пошевелил пальцами, глядя так, как будто видел их впервые. Они были живые, живые!

Рывком отбросив в сторону одеяло, Кавинант открыл ноги. Натягивая ботинки, он ощутил острую боль от волдырей. Пальцы ног были такими же живыми, как пальцы рук.

От страха у него заболел живот. С внутренним стоном он спрашивал себя:

«Сколько, ну сколько еще все это будет продолжаться?»

Он чувствовал, что долго не выдержит.

Потом он вспомнил, что когда засыпал вечером, одеяла на нем не было. Должно быть, это Этьеран укрыла его.

Избегая ее взгляда, он встал и, с трудом двигая одеревенелым телом, поплелся к ручью, чтобы умыться. Откуда в ней бралось мужество делать для него подобные вещи?

Плеская холодной водой себе на шею и лицо, Кавинант почувствовал, что снова боится своей спутницы.

Но в том, как она себя вела, не было ничего угрожающего. Она накормила его, проверила повязку на раненой руке, уложила рюкзаки — словом, все делала так, словно Кавинант был обузой, к которой она уже привыкла. Только темные круги от бессонницы вокруг глаз да скорбная линия рта говорили о том, что она держит себя в руках усилием воли.

Когда все было готово для дороги, Кавинант тщательно осмотрел себя, затем нехотя закинул на плечи рюкзак и пошел следом за Этьеран по дну ущелья, словно ее прямая спина была приказом, ослушаться которого он не мог.

Прежде, чем день подошел к концу, Кавинант изучил эту спину до мелочей. Она не пошла бы ни на какие компромиссы; в ней не было ни тени сомнения в своем авторитете, ни малейшего соболезнования. Хотя мышцы его натянулись и стали негнущимися, подобными кости, хотя боль в плечах заставляла его сгибаться под тяжелым рюкзаком и сделала похожим на горбуна, хотя волдыри на ногах лопнули, и ему пришлось снять ботинки и ковылять дальше босиком, как будто его ограбили разбойники, ее спина вынуждала его продолжать путь, словно ультиматум: или иди, или сойди с ума, иной альтернативы я тебе не дам. И Кавинант не мог противоречить ей. Она шла впереди, похожая на призрак, и он следовал за ней, словно у нее был ключ к его существованию.

Время близилось уже к полудню, когда они вышли наконец из ущелья и очутились на поросшем вереском склоне горы, почти точно к северу от высокого мрачного пальца Смотровой Кевина. На западе виднелись южные равнины; и ручей, протекавший по дну ущелья, тоже поворачивал в этом направлении, чтобы потом, вдалеке отсюда, слиться с Мифиль. Но Этьеран повела Кавинанта дальше на север, петляя вдоль попадавшихся время от времени тропинок и через травянистые поля, окаймлявшие горы справа от них.

На западе травянистые поля равнин заросли маками, алевшими в лучах солнца. А на востоке величественно и спокойно вздымались горы — на несколько сот футов выше тропинки, выбранной Этьеран. Здесь заросли вереска сменялись широкими прокосами голубой травы. Склоны гор были покрыты цветами, над которыми порхали бабочки, здесь же попадались густые заросли кустарников и группы деревьев — дубов и смоковниц, изредка — вязы и какие-то деревья с золотистыми листьями — Этьеран называла их «золотень», — похожие на клены.

Все краски — деревьев, вереска, маков, алианты, цветов, бесконечного лазурного неба — были полны весеннего пыла, знаменуя своим буйством и роскошью возрождение природы.

Но у Кавинанта не хватало сил воспринять все это. Он был слеп и глух от страшной усталости, боли, непонимания. Словно кающийся грешник, он плелся следом за Этьеран, повинуясь ее молчаливому приказу.

Наконец на землю опустились сумерки. Последние метры Кавинант прошел совершенно машинально, запинаясь на каждом шагу, хотя в этот раз он не уснул на ходу, как накануне. Когда Этьеран остановилась и сбросила свой рюкзак, Кавинант рухнул на траву, словно подрубленное дерево. Его перенатруженные мышцы сводило судорогами, и он не мог ничего с этим поделать, кроме как помассировать их рукой. Вынужденный бодрствовать, он помог Этьеран, вытащив из рюкзаков одеяла, пока она готовила ужин. Тем временем солнце почти совсем зашло, и его последние лучи испещрили травяное поле полосами янтарного света, чередующимися с длинными тенями; и когда на небе появились звезды, Кавинант лег и стал смотреть на них, пытаясь расслабиться с помощью вина.

Наконец он задремал. Но сон его был неспокоен. Ему снилось, что он час за часом тащится по пустыне, а чей-то сардонический голос призывает его насладиться свежестью травы. Это видение повторялось и повторялось, словно навязчивый кошмар, до тех пор, пока Кавинант не почувствовал, что злость как бы выходит из него вместе с потом. Когда наступил рассвет и разбудил его, он встретил пробуждение так, словно его оскорбили.

Он обнаружил, что ноги его окрепли, а порезанная рука почти полностью зажила. Явная боль утихла. Но нервы, тем не менее, не утратили своей чувствительности. Кончиками пальцев ног он мог нащупать ткань носков, ощущал легкие прикосновения ветра пальцами рук. Теперь очевидность этих необъяснимых явлений стала, приводить его в ярость. Они являлись свидетельством здоровья, жизнеспособности, они открывали ту полноту жизни, которая была доступна ему прежде, и обходиться без которой он приучал себя в течение долгих месяцев, проведенных в прозябании; и они, казалось, наводнили его ужасающими подозрениями. Казалось, они отрицали реальность его болезни.

Но это было невозможно. Или то, или другое, думал он с яростью. Но не то и не другое одновременно. Либо я прокаженный, либо нет. Либо Джоан развелась со мной, либо она никогда не существовала. Третьего не дано.

С усилием, заставившим его заскрежетать зубами, Кавинант заставил себя признать, что он — прокаженный, что это все ему снится и что это — непреложный факт.

Смириться с наличием альтернативы он не мог. Если он спал, то, возможно, ему еще удастся сохранить здравый рассудок, выжить и продолжать существовать. Но если Страна была реальна, если она существовала в действительности… ах, тогда сном была долгая мука проказы, и он уже сошел с ума без всякой надежды на выздоровление.

Лучше верить во что угодно, но только не в это. Лучше бороться за нормальный рассудок, что, по крайней мере, он мог сделать, чем поддаться на удочку «здоровья», которое не поддавалось никакому объяснению. Он переваривал эти мысли в течение нескольких часов, пока тащился следом за Этьеран, но каждый новый довод возвращал его назад к той же самой позиции. Тайна его проказы была единственной тайной, с которой он мог смириться, принять ее, как факт. Она определяла его ответ на все остальные правдоподобные вопросы.

Она заставляла его ковылять следом за Этьеран с таким видом, будто он был готов наброситься на нее, лишь только появится повод.

Однако возникшая перед ним дилемма все же была в некотором смысле полезна. Ее непосредственное присутствие и осязаемость воздвигли некое подобие стены между ним и определенными страхами и действиями, пугавшими его прежде. Отдельные воспоминания о насилии и крови не возвращались вновь. И гнев, не подогреваемый стыдом, находился сейчас под его контролем, представляя собой нечто вроде абстрактной субстанции. Он не побуждал Кавинанта восстать против бескомпромиссного главенства Этьеран.

В течение всего этого третьего дня ее прямая, неумолимая фигура все так же выражала молчаливый приказ. Вверх и вниз по склонам, вдоль узких лощин, вокруг непроходимых зарослей она все влекла Кавинанта вперед вопреки желанию его мятущегося разума и сопротивляющейся плоти. Но едва наступил полдень, она внезапно остановилась и огляделась вокруг, словно услышала какой-то далекий испуганный крик. Ее неожиданное волнение озадачило Кавинанта, но прежде, чем он успел спросить ее, в чем дело, она мрачно двинулась дальше.

Чуть позже все повторилось вновь. На этот раз Кавинант заметил, что Этьеран нюхает воздух, словно ветер донес до нее какой-то странно-дьявольский запах. Он тоже принюхался, но ничего не почувствовал.

— В чем дело? — спросил он. — Нас снова преследуют?

Этьеран даже не взглянула на него.

— Если бы здесь был Трелл, — рассеянно произнесла она, — возможно, он бы понял, почему Страна так неспокойна.

И без дальнейших пояснений она вновь поспешно двинулась на север.

В этот вечер они остановились раньше, чем обычно. День подходил к концу, когда Кавинант заметил, что Этьеран ищет какой-то знак в траве и листьях; но при этом она никак не поясняла свои действия, так что Кавинанту ничего больше не оставалось, как смотреть и следовать за ней. Потом вдруг без всякого предупреждения она резко свернула вправо, и они оказались в неглубокой долине между двумя горами. Идти приходилось по самому ее краю, поскольку всю долину покрывали густые заросли кустарника; пройдя несколько сот ярдов, они вышли к широкой густой рощице на северном склоне. Этьеран сначала двигалась вдоль края рощицы, а затем внезапно скрылась в ней.

Со смутным удивлением Кавинант приблизился к тому месту, где она исчезла. Ему удалось разглядеть узкую ленту тропинки, ведущей в глубь рощи. Пришлось то и дело сворачивать в сторону, следуя по этой тропинке, петлявшей среди деревьев… Но, пройдя футов двадцать, он вышел на открытое место, похожее на комнату в гуще леса. Она освещалась лучами, проникавшими сквозь «стены», образованные молодыми деревцами, которые стояли тесными рядами, образуя грубый прямоугольник; легкий ветерок шелестел их листвой. Их переплетенные ветви и листья служили прочной «крышей» для комнаты. Она была достаточно велика, чтобы вместить трех-четырех человек, и вдоль каждой из ее стен были сделаны насыпи из травы, наподобие кроватей. В одном углу стояло большое дерево с дуплом в стволе, в которое были встроены полки, уставленные деревянными и каменными горшками и бутылями. Все вместе выглядело весьма приветливо и уютно.

Пока Кавинант осматривался, Этьеран опустила свой рюкзак на одну из травяных кроватей и коротко сказала:

— Это Веймит.

Но, встретив недоуменный взгляд Кавинанта, вздохнула и добавила:

— Место отдыха путешественников. Здесь найдется еда, питье и постель для каждого, кто идет этой дорогой.

С этими словами она принялась исследовать содержимое «шкафа», и Кавинанту пришлось повременить с другими вопросами в надежде, что позднее она будет более расположена к разговору. Но, наблюдая за тем, как она пополняет запасами свой рюкзак и готовит ужин, он понял, что она, видимо, никогда не будет расположена разговаривать с ним, а он был не в том настроении, чтобы примириться с этим бойкотом. Поэтому, когда с едой было покончено и Этьеран приготовилась к ночлегу, Кавинант сказал со всей мягкостью, на какую был способен:

— Расскажите мне об этом месте поподробнее. Быть может, когда-нибудь мне это пригодится.

Некоторое время она лежала в сгущающихся сумерках молча, все так же не поворачивая к нему лица. Казалось, она набирается мужества, но вот наконец послышался вздох:

— Спрашивайте.

— Много еще мест, подобных этому? — поспешил отозваться Кавинант.

— Да. Их много по всей Стране.

— Откуда? Кто их устраивает?

— Это делается по указанию Лордов. Ревлстон всего один, а люди живут повсюду, поэтому Лорды нашли способ помочь путешественникам, чтобы облегчить людям путь в Ревлстон и в другие места.

— Ну, а кто же обслуживает их? Я вижу, здесь свежая еда.

Этьеран снова вздохнула, словно разговор с Кавинантом был для нее ужасно тяжелым. Между тем ночь уже вступила в свои права: Кавинант различал лишь тень Этьеран, устало продолжавшей:

— Среди отродья Демонмглы, пережившего Запустение, были такие, кто с благодарностью вспоминал Лорика Глушителя Мерзости. Они пошли против юр-вайлов и обратились к Лордам с просьбой доверить им какое-нибудь дело, как искупление за грехи их рода. Эти существа, Вейнхим, поддерживают порядок в Веймитах: ухаживают за деревьями, приносят пищу и питье. Но связи между людьми и Вейнхим очень хрупкие, и вы не увидите ни одного из них. Они несут эту службу, имея на то свои причины, а вовсе не из любви к нам. Они выполняют простые поручения, чтобы возместить хоть частично зло их могущественного учения.

Тьма вокруг была теперь абсолютно непроницаемой. Несмотря на свое раздражение, Кавинант почувствовал, что готов уснуть. Он задал еще только один вопрос:

— Как вы нашли это место? У вас есть карта?

— Карты нет. Веймит — это благо, которое принимает каждый странствующий, лишь только встречается с ним — признак здоровья и гостеприимства Страны. Их можно обнаружить всегда, когда это необходимо. Вейнхим оставляет знаки на прилегающей местности.

Кавинанту показалось, что в голосе Этьеран, напряженном от нежелания говорить, он уловил ноту одобрения. Это напомнило ему о ее постоянной ноше противоречий, о ее чувстве собственной слабости перед лицом опасности, угрожающей Стране, о ее стремлении одновременно наказать и спасти его. Но вскоре он забыл обо всем этом, поскольку его воображение заполнили образы веймитов. Окутанный запахом свежей травы, на которой лежал, он быстро погрузился в сон.

За ночь погода изменилась. В утреннем свете стали видны тяжелые облака, которые принес с собой порывистый северный ветер, и Кавинант встретил их мрачным взглядом из-под нахмуренных бровей. Он поднялся прежде, чем его окликнула Этьеран. Хотя сон его в безопасности Веймита был на редкость крепким, он чувствовал себя таким разбитым, словно всю ночь ругался сам с собой.

Пока Этьеран готовила завтрак, Кавинант вытащил нож Триока, затем обыскал полки и нашел миску для воды и маленькое зеркало. Мыла ему обнаружить не удалось; вероятно, вейнхим пользовались тем же самым чудесным песком, который он видел в доме Этьеран. Так что пришлось ему заставить себя бриться без пены. Было странно ощущать в правой руке нож Триока, и он никак не мог отделаться от мрачных опасений порезать себе горло.

Чтобы набраться мужества, Кавинант стал рассматривать себя в зеркало. Волосы его находились в страшном беспорядке: заросший щетиной, он немного смахивал на пророка. Тонкие, крепко сжатые губы напоминали рот оракула-изваяния, а взгляд воспаленных глаз был твердым и упрямым. Единственное, чего не хватало для полноты картины — это легкой примеси ярости. Пробормотав про себя «всему свое время», Кавинант поднес лезвие к лицу.

К его удивлению, оно легко стало скользить по коже, и, чтобы сбрить бакенбарды, Кавинанту оказалось достаточно провести по ним ножом всего лишь один раз. Вся процедура бритья заняла совсем немного времени, и при этом результаты оказались весьма удовлетворительными — по крайней мере в контрасте с тем, что было. Кроме того, что было самое главное, он не поранил себя. Сардонически кивнув собственному отражению, он убрал нож в рюкзак и принялся за завтрак.

Вскоре он и Этьеран были готовы покинуть Веймит. Она подала ему знак, чтобы он шел вперед; он повиновался, выйдя на тропинку и опередив Этьеран на несколько шагов, затем остановился, чтобы посмотреть, что она делает. Выйдя из лесной «комнаты», Этьеран подняла голову, обратив лицо к лиственному потолку, и мягко сказала:

— Мы приносим свою благодарность Веймиту. Для нас большая честь получить этот дар, и, принимая его, мы оказываем честь дарителю. Мы уходим с миром.

С этими словами она последовала за Кавинантом.

Выйдя из рощи в открытую долину, они обнаружили, что с севера по небу движутся скопления черных туч. Этьеран напряженно вглядывалась в небо, принюхиваясь к воздуху; казалось, близость дождя встревожила ее. При виде такой ее реакции Кавинанту и самому стали казаться зловещими эти кипящие грозовые облака, и ко да Этьеран резко свернула вниз, возобновив путь на север, он поспешил следом за ней с криком:

— В чем дело?

— Зло над несчастьем, — ответила она. — Разве вы не чувствуете этого? Страна неспокойна.

— Но что именно не так?

— Не знаю, — пробормотала Этьеран так тихо, что Кавинант едва расслышал ее. — В воздухе какая-то тень. И этот дождь… Ах, Страна!..

— Но что плохого в дожде? Разве у вас никогда не бывает дождя весной?

— Только не с севера, — ответила Этьеран через плечо.

— Весна приходит в Страну с юго-запада. Нет, этот дождь двигается прямо с Грейвин Френдор. Посох Пещерных Существ пробует силу, я чувствую это. Мы слишком запоздали.

Ветер поймал их в свои когти, и теперь каждый шаг давался с трудом. Кавинант, согнувшись, шел за Этьеран, когда первые капли дождя упали ему на лицо. Он спросил:

— А что, этот посох действительно может определять погоду?

— Старые Лорды не использовали его для этой цели. У них не было намерений применять по отношению к Стране насильственные меры. Но кто может сказать, что в состоянии сделать подобная сила?

Вскоре гроза разразилась в полную мощь. Ветер мчал дождевые струи на юг с такой стремительностью, что казалось, само небо хлестало водой по ним и по всему беззащитному живому. Вскоре склоны гор полностью намокли. Ветер яростно набросился на деревья, рвал и раскидывал траву; он буквально выдул с гор дневной свет, и земля погрузилась в доисторическую тьму. В мгновение ока Этьеран и Кавинант вымокли до нитки, задыхаясь в сплошном потоке воды. Не сбиваться с пути им помогало лишь то, что они все время шли против яростных порывов ветра. Землю совершенно не стало видно; они ковыляли вниз по неровным склонам, беспомощно блуждали в потоках глубиной по пояс, продирались напрямик сквозь заросли кустарника; они боролись с ветром, словно это был жалящий поток, испускаемый неким лимбо, какая-то прорва, безжалостно стремящаяся из никуда в никуда. И все же Этьеран шла вперед прямая, с бесстрашной решимостью, и страх потерять ее из виду заставил Кавинанта ковылять следом за ней.

Но силы быстро покидали его. Собрав остаток воли, он рванулся вперед так, что заболели легкие, нагнал Этьеран, схватил ее за плечо и крикнул прямо в ухо:

— Стой! Нам надо остановиться!

— Нет! — крикнула она в ответ. — Мы и так опаздываем! Я не могу рисковать!

Кавинант едва расслышал ее голос сквозь завывание ветра. Она двинулась было дальше, и он еще крепче сжал пальцы у нее на плече, выкрикивая:

— У нас нет другого выхода! Мы погибнем!

Ливень обрушился на них с новой силой; на мгновение Кавинант едва не выпустил Этьеран. Обхватив ее другой рукой, он приблизил к себе ее лицо, заливаемое струями воды.

— Убежище! — крикнул он. — Мы должны остановиться!

Сквозь воду ее лицо было похоже на лицо утопленника.

— Невозможно! Нет времени! — ответила она и, внезапно рванувшись, вырвалась из его рук, уронив его на землю. Прежде, чем он опомнился, она схватила его за правую руку и поволокла по траве и по грязи, как беспомощную ношу, вопреки противодействию урагана. В ее отчаянном порыве было столько силы, что она протащила его несколько ярдов, прежде чем он смог выпрямиться и подняться на ноги.

Как только он стал двигаться самостоятельно, Этьеран отпустила его руку и устремилась вперед. С криком «Мы должны остановиться, черт возьми!» он прыгнул на нее. Но она отскочила в сторону и, спотыкаясь, побежала прочь от него, навстречу урагану.

Кавинант заковылял следом за ней. Несколько долгих мгновений он, скользя, падая и передвигаясь на четвереньках, пытался дотянуться до ее ускользающей спины, в нетерпении схватить и остановить. Но словно какой-то внутренний источник питал ее силу, делая неуловимой для Кавинанта; вскоре он прекратил свои попытки. Дождь тормозил его, словно он пытался бежать по дну глубокого ручья.

Подскользнувшись, он поехал на животе с крутого склона, захлебываясь грязью. Когда он смог поднять голову и протереть глаза от воды и грязи, то увидел, что Этьеран исчезла во тьме урагана, словно боялась его, страшилась его прикосновения.

С трудом поднявшись на ноги, Кавинант взревел, обращаясь к неистовым тучам:

— Черта с два! Ничего у вас не выйдет!

В этот же миг, когда ярость его достигла апогея, огромная белая молния ударила в землю прямо около него. Кавинант почувствовал, что она задела его левую руку.

Разряд отбросил его вверх на гору. Несколько мгновений он лежал, ошеломленный, сознавая лишь силу разряда и обжигающую боль в руке. Его обручальное кольцо, казалось, воспламенилось. Но когда он немного пришел в себя, то не заметил никаких ран на руке, и пока он искал источник боли, та постепенно прошла.

Тряхнув головой, он сел. Поблизости не было никаких следов от удара молнии. Погруженный в оцепенение, Кавинант чувствовал, что что-то изменилось, но не мог определить, что именно. Он с трудом поднялся на ноги и тут же увидел Этьеран, лежавшую в двадцати ярдах впереди на склоне горы. Голова его кружилась от ошеломления, но он осторожно двинулся к ней, сконцентрировав на движении все свое внимание. Она лежала на спине, очевидно не раненая, и смотрела, как он приближается. Когда Кавинант подошел, она с удивлением спросила:

— Что вы сделали?

Звук ее голоса помог ему вернуть самообладание. Он смог произнести вполне членораздельно:

— Я? Ничего.

Этьеран медленно поднялась. Стоя перед Кавинантом, она мрачно и с сомнением взглянула на него и сказала:

— Нам что-то помогло. Смотрите, ураган затих. И ветер переменился, теперь он дует, как положено. Грейвин Френдор больше не угрожает. Благодари Страну, Неверующий, если это действительно не твоя заслуга.

— Разумеется, не моя, — пробормотал Кавинант.

Он удивился своей неспособности обнаружить, что изменилось вокруг.

То, что сказала Этьеран, было очевидно. Ветер переменился, его сила значительно уменьшилась. Дождь шел так же беспрестанно, но без прежней ярости: теперь это был всего лишь основательный весенний дождь.

Кавинант снова тряхнул головой. Он чувствовал себя до странного неспособным что-либо понять. Но когда Этьеран мягко спросила: «Ну что, пойдем?», он услышал в ее голосе нотку невольного уважения. Казалось, она все же думала, что ураган стих благодаря ему.

Оцепенело пробормотав: «Разумеется», он снова пошел следом за Этьеран.

Весь остаток дня шел тот же чистый дождь. Кавинанта не покидало чувство умственной заторможенности, и единственными внешними факторами, проникавшими в его сознание, были сырость и холод. Большая часть дня незаметно миновала, как один долгий рывок сквозь промозглость и холод. К вечеру Кавинант уже настолько пришел в себя, что смог обрадоваться, когда Этьеран нашла новый Веймит, и пока его одежда сушилась возле пламени гравия, он тщательно осмотрел себя на предмет скрытых травм. Все случившееся по-прежнему удивляло его. Он не мог отделаться от странного ощущения, что та сила, которая укротила ураган, необъяснимо изменила и его самого.

Утро следующего дня было ясным и торжествующим, и путники покинули Веймит рано, на рассвете вновь наступившей весны. После напряжения предыдущего дня Кавинант чувствовал острую настороженность к этой ликующей свежести воздуха и сверканию росы на траве, к блеску вереска и пьянящему аромату драгоценных ягод. Страна поразила его своей красотой, словно он никогда не видел ее прежде. Ее реальность, жизненность была до странного доступна его чувствам. Он чувствовал, что может видеть, как весна циркулирует внутри деревьев, травы и цветов; слышать возбуждение в птичьих голосах, обонять свежесть бутонов и почек и чистоту воздуха.

Потом Этьеран внезапно остановилась и осмотрелась. Когда она втянула носом воздух, черты ее исказила гримаса отвращения и тревоги. Она повела головой, словно пытаясь засечь источник угрозы.

Кавинант последовал ее примеру, и тотчас его охватила дрожь узнавания. Он почувствовал, что в воздухе на самом деле что-то не то, что-то фальшивое. Этого не было в непосредственной близости — запахи деревьев, травы и цветов, благоухающих после дождя, были такими, какими им положено быть, Но это примешивалось к ним, как нечто тревожное, неуместное, неестественное. Кавинант инстинктивно понял, что это был запах болезни, запах преднамеренного зла.

Спустя мгновение ветер переменился, и запах исчез. Но эта примесь зла обострила все чувства Кавинанта; контраст усилил впечатление того, что все, окружавшее его, было реальным. Сделав интуитивное усилие, он осознал перемену, произошедшую внутри него или для него. Каким-то образом, совершенно ошеломившим Кавинанта, чувства его перешли в новое качество. Он смотрел на траву, вдыхал ее свежесть и видел ее зелень, ее бьющую ключом жизнь, ее уместность в окружающем мире. Переведя взгляд на росшую поблизости алианту, он ощутил исходящее от нее такое ощущение силы и здоровья, что это потрясло его.

Мысли его закружились, смешались, затем внезапно прояснились вокруг образа здоровья. Он видел здоровье, чувствовал по запаху естественную пригодность к жизнеспособности, слышал истинную роскошь и изобилие весны. Здоровье было очень ярко и живо вокруг него, как если бы дух жизни Страны стал осязаемым воплощением. Это было похоже на то, как если бы он попал без всякого предупреждения в абсолютно иную вселенную. Даже Этьеран — она смотрела на его восторг с озадаченным удивлением — была окружена ореолом явного здоровья, хотя ее жизнь осложнялась тревогами, усталостью, болью, необходимостью принимать решения.

«Черт возьми, — подумал про себя Кавинант. — Неужели ореол проказы столь же очевиден для нее? Тогда почему она не понимает?» Он отвернулся от ее взгляда, обдумывая способ, каким можно было бы проверить свои и ее глаза. Спустя мгновение он заметил рядом с одной из горных вершин дерево-золотень, с которым, казалось, что-то было не в порядке. Во всех отношениях, доступных чувствам Кавинанта, оно было нормальным и здоровым, но при этом таило в себе выражение какого-то внутреннего недуга, какой-то странной печали — во всяком случае, так казалось Кавинанту. Указывая на дерево, Кавинант спросил Этьеран, что она видит.

Этьеран мрачно ответила:

— Я не принадлежу к числу лиллианрилл, но все-таки вижу, что золотень умирает. Какая-то болезнь поразила ее сердцевину. Разве вы не замечали подобных вещей прежде?

Он покачал головой.

— Тогда как живет тот мир, из которого ты пришел?

Казалось, ее пугает возможность существования такого места, где само здоровье было неразличимо.

В ответ на ее вопрос Кавинант лишь пожал плечами. Он хотел бросить ей вызов, выяснить, что она видит в нем. Но потом он вспомнил, как она однажды сказала:

— Вы закрыты для меня.

Теперь он понимал, что она имела в виду, и это понимание дало ему чувство облегчения. Тайна его болезни оставалась нетронутой, целой. Он сделал жест в направлении северо-запада, и когда через секунду она продолжила путь, он последовал за ней с радостью. И надолго забыл о себе, созерцая окружавшее его повсюду здоровье.

Постепенно, по мере того, как полдень сменялся сумерками и затем темнотой ночи, Кавинант привыкал видеть здоровье за разнообразными красками и формами, попадавшимися на глаза. Еще дважды его ноздри улавливали едва различимый запах зла, но он не смог обнаружить его нигде поблизости от притока реки, возле которого Этьеран решила остановиться на ночлег. Кавинант подумал, что теперь можно спать спокойно.

Но каким-то образом розовые сновидения о духовном здоровье и красоте превратились в кошмар, в котором чувства отбрасывали свои тела, и оказывалось, что на самом деле они отвратительные, разлагающиеся, презренные. Кавинант был рад проснуться и даже рад был подвергнуть себя риску бриться без помощи зеркала.

На шестой день запах зла стал ощущаться постоянно и становился сильнее по мере того, как Этьеран и Кавинант продолжали путь к подножию гор. На рассвете короткий весенний дождь намочил их одежду, но не вымыл запах из воздуха. Этот запах беспокоил Кавинанта, возбуждал в нем тревогу, так что в конце концов он стал чувствовать себя так, если бы прямо в сердце ему было нацелено холодное лезвие ужаса.

Тем не менее он не мог определить источник и природу запаха. Тот просачивался в него сквозь благоуханный букет трав, густых зарослей орляка и алианты, сквозь красоту полных жизни холмов, словно зловоние разлагающегося трупа где-то на границе его обоняния.

Наконец переносить это молча стало невозможно. Поравнявшись с Этьеран, Кавинант спросил:

— Вы чувствуете этот запах?

Даже не взглянув на него, она мрачно произнесла:

— Да, Неверующий. Я его чувствую. И это становится мне понятно.

— Что он означает?

— Он означает, что мы идем навстречу опасности. Вы не ожидали этого?

Думать, черт побери! Кавинант задал вопрос по-другому:

— Но откуда он исходит? Что его порождает?

— Откуда я знаю? — огрызнулась Этьеран. — Я не оракул.

Кавинант едва удержался от ответной грубости. Это стоило ему немалых усилий.

— Но тогда все же что это такое?

— Это убийство, — без всякого выражения произнесла Этьеран и, ускорив шаг, вновь ушла вперед.

«Не проси, чтобы я забыла», — снова говорила ее спина, и Кавинант, кипя от злости, последовал, спотыкаясь, за ней. Холодная тревога еще ближе придвинулась к его сердцу.

К полудню он почувствовал, что запах усиливается буквально с каждым шагом. Его глаза шарили вверх и вниз по горам, словно он ожидал в любой момент увидеть источник запаха. Его ноздри болели от постоянного вдыхания этого зловония. Но при этом он не воспринимал ничего; ничего, кроме извилистой тропинки, по которой шла Этьеран сквозь заросли, долины, и овраги, и нагромождения выветренных горных пород, ничего, кроме здоровых деревьев, кустарников, цветов и зеленой травы, буйства зеленой весны, и ничего, кроме усиливавшейся угрозы какого-то зла в воздухе. Это была едкая и резкая угроза, и Кавинант смутно чувствовал, что ее источник будет ей под стать.

Это ощущение усиливалось в течение некоторого времени без всякого ограничения. Но затем внезапная перемена в напряжении спины Этьеран дала Кавинанту знать, что необходимо быть готовым ко всему, и тут же раздался ее шепот, приказывающий остановиться. Она только что обогнула край горы, и теперь ей была видна лощина впереди. На мгновение она застыла, слегка пригнувшись и вглядываясь в лощину. Потом побежала вниз с горы.

Кавинант немедленно последовал за ней. В три прыжка он достиг того места, где она остановилась. Внизу, на дне лощины, находилась небольшая рощица, словно островок на широкой просеке. Ничего дурного в ней как будто бы не было. Но запах стал совершенно невыносимым, и Этьеран бежала прямо по направлению к этой рощице. Кавинант помчался за ней.

Она резко остановилась на восточной стороне недалеко от деревьев. Лихорадочно дрожа, она огляделась вокруг с выражением ужаса и ненависти, словно хотела войти в рощу, но у нее не хватало мужества. Потом она громко, с ужасом выкрикнула:

— Вейнхим? Меленкурион! Ах, клянусь Семью, какое зло!

Поравнявшись с Этьеран, Кавинант увидел, что она с выражением молчаливого крика смотрит на деревья. Сцепленные руки ее были прижаты ко рту, а плечи тряслись.

Вглядевшись в рощу, Кавинант заметил узкую тропинку, ведущую внутрь. Повинуясь внезапному импульсу, он двинулся вперед, продираясь сквозь ветки деревьев. Через пять шагов он очутился на открытом месте, весьма похожем на те Веймиты, которые он уже видел. Эта «комната» была круглой, но имела те же самые стены, образованные деревьями, сплетенную из ветвей крышу, постели и полки.

Однако, стены были забрызганы кровью, а в центре, на земляном полу лежало какое-то тело.

У Кавинанта перехватило дыхание, когда он понял, что это не человек.

Очертания фигуры в основном походили на человеческие, хотя туловище было чересчур длинным, а все четыре конечности — одинаково короткими, что говорило о способности этого существа передвигаться как в вертикальном положении, так и на четвереньках. Но подобного лица Кавинант сроду не видел. Длинная гибкая шея соединяла лишенную волос голову с туловищем; почти на самой макушке черепа располагалась пара остроконечных ушей; рот был настолько тонок, что казалось — это просто щель в плоти. А глаз вообще не было. Середину лица занимали две зияющие ноздри, окруженные толстой мясистой мембраной. Больше на этом лице не было ничего. Грудь существа пронзал в центре, пригвождая его к земле, длинный железный костыль.

И над всем этим стояло такое зловоние насилия, что Кавинанта тошнило. Первым его побуждением было бежать. Он страдал проказой; даже мертвые существа были опасны для него. Но он заставил себя остаться, из сумятицы чувств отобрав тем временем одно ощущение. При первом взгляде на это существо ему показалось, что с его смертью Страна избавилась от чего-то отвратительного. Но вскоре его глаза и нос подсказали ему, что это не так. Зло, угнетавшее его чувства, исходило от убийства — от костыля, а не от существа. Его плоть имела запах растерзанного здоровья; она была естественна, уместна — присущая часть здоровой жизни Страны.

Зажав нос, чтобы не чувствовать зловония преступления, Кавинант повернулся и вышел.

Оказавшись вновь под солнечным светом, он увидел, что Этьеран опять уходит на север, почти добравшись до самого выхода из лощины. Его не нужно было подгонять для того, чтобы он последовал за ней; кости его ныли от желания оказаться как можно дальше от оскверненного Веймита. Он бросился следом за Этьеран с такой поспешностью, словно сзади лязгали клыки, угрожая схватить за ноги.

Весь остаток дня он черпал силы в мыслях о том, что с каждым шагом удаляется от страшного места. По мере того, как они спешили вперед, граница жуткого запаха стала постепенно расплываться. Но окончательно он не исчезал, оставаясь на некоем постоянном уровне. Когда Кавинанту и Этьеран пришлось остановиться для ночлега, причиной чему послужили усталость и темнота, его охватило непреодолимое чувство, что главные тревоги еще впереди, что убийца Вейнхима находится где-то к северу от них, вызывая беспокойство и страх. Этьеран, казалось, разделяла его подозрения; она спросила, умеет ли он пользоваться ножом, который несет с собой.

Через некоторое время, оставив безуспешные попытки уснуть, Кавинант заставил себя спросить Этьеран:

— Может быть, нам следовало… похоронить его?

Она тихо ответила со своего затененного ложа по ту сторону ямы с гравием:

— Они не одобрили бы нашего вмешательства. Они позаботятся о нем сами. Но меня страшит то, что они могут разорвать свои связи с Лордами из-за этого.

Ее слова вызвали у Кавинанта холодный озноб, объяснить причину которого он не смог, и он полночи лежал, не в силах уснуть, под холодным насмешливым взглядом звезд.

Рассвет нового дня ознаменовался скудным завтраком. Этьеран планировала пополнить запасы провизии накануне в очередном Веймите, и теперь у нее не было вина, а хлеба и других продуктов осталось очень мало. Но все же голод им не грозил — вдоль всего пути в изобилии росли драгоценные ягоды. Однако начать путь им пришлось без горячей пищи, способной подкрепить их после холодной, беспокойной ночи. И им пришлось идти в том же направлении, которое избрал убийца Вейнхима. Кавинант почувствовал, как им овладевает гнев, словно чутье подсказывало ему, что убийство было совершено специально для него. Впервые за несколько дней он позволил себе вспомнить про Друла и Лорда Фаул. Он знал, что любой из них был способен убить Вейнхима и даже сделать это безо всякой причины. И по меньшей мере один из них — Презренный — мог без труда узнать, где он находится.

Однако день прошел без злоключений. Смутная постоянная тревога в воздухе не становилась сильнее, а алианты вокруг было полно. По мере того, как все новые лье оставались позади, гнев Кавинанта понемногу утихал. Он расслабился, созерцая окружающее его со всех сторон здоровье, с неослабевающим удивлением глядя на деревья — величественные дубы и благородные вязы, на внушающие спокойствие кроны золотеней, на чудесные узорчатые листья мимозы, на гибкие молодые побеги акации и на спокойные древние очертания гор, похожих на сонные головы, склонившиеся на покатое плечо западных равнин. Подобные картины вызывали у него новое чувство пульсации жизни паузы поднимающихся соков и неподвижного камня Страны. Как контраст этому преследующая их скверна смерти казалась одновременно и мелкой, и незначительной, маловероятной рядом с необъятной обильной жизненностью гор и плохой, словно акт жестокости, совершенный по отношению к беззащитному животному.

На следующее утро Этьеран изменила свой курс, повернув слегка на восток, так, чтобы ей и Кавинанту постепенно забираться все глубже в сердцевину гор. Они шли по извилистому пути, держась преимущественно долины, которая пролегала в северном направлении между горами. И когда солнце спустилось уже довольно низко, погрузив в тень восточные склоны, путешественники увидели вдалеке Парящий Вудхельвен.

По мере того, как они приближались, Кавинант успел как следует рассмотреть селение на дереве и с дальнего, и с близкого расстояния. На его взгляд, высота дерева достигала четырехсот футов, а ширина ствола у основания — добрых тридцати футов. Сучья начинали расти на высоте 40–50 футов на землей, сменяясь неожиданно мощными горизонтальными ветвями, образующими по очертанию полуовал с расплющенной макушкой. Все дерево настолько изобиловало ветвями и листьями, что большая часть деревни была не видна; но Кавинант разглядел несколько лестниц между ветвями и вдоль ствола; а в нескольких особенно густых местах на ветвях он, как ему показалось, различил очертания жилищ. Что же касается людей, то в данный момент кто-то из них если и передвигался в листве, то благодаря искусному камуфляжу заметить это было совершенно невозможно.

— Это Парящий Вудхельвен, — сказала Этьеран, — где обитают люди племени Лиллианрилл, в то время как Подкаменье Мифиль населяют люди племени Радхамаэрль. Однажды я уже побывала здесь, когда возвращалась из Лосраата. Вудхельвеннины — очень милый народ, хотя я не понимаю их лесного учения. У них мы найдем приют и пищу, а может быть, они нам еще и помогут. Как говорится: «За правдой иди к Радхамаэрль, а за советом — к Лиллианрилл». А мне сейчас хороший совет нужен, как никогда. Идем.

Она повела Кавинанта через поляну к подножию гигантского дерева. Им пришлось обогнуть покрытый грубой корой ствол, чтобы зайти с северо-западной стороны, где они обнаружили большое естественное дупло в полом основании. Глубина дупла была невелика; размеры его были таковы, что внутри помещалась спиральная лестница. Над первым толстым суком было еще одно дупло, из которого наверх шло уже несколько лестниц.

При виде такого устройства Кавинант ощутил дрожь, вызванную давним его страхом перед высотой, о котором он уже почти забыл с тех пор, как пережил тяжкое испытание при спуске со Смотровой Кевина. И теперь он не испытывал ни малейшего желания карабкаться по этим лестницам.

Но оказалось, что взбираться наверх не было необходимости. Дупло, служившее входом в ствол, было закрыто тяжелыми деревянными воротами, и поблизости не было никого, кто бы мог их открыть. И вообще вокруг было чересчур тихо и темно, чтобы это место могло подходить для человеческого жилища.

Сумерки все сгущались, а сквозь нависавшую над головой лиственную массу не пробивалось ни единого огонька, и тишина не нарушалась ни единым звуком.

Кавинант взглянул на Этьеран и увидел на ее лице недоумение. Положив руки на засовы ворот, она сказала:

— Что-то тут не так, Томас Кавинант. Когда я была здесь в последний раз, по поляне бегали дети, по лестницам двигались люди, и у входа не было никаких ворот. Что-то не так. И все же большой беды я не чувствую. Здесь зла не больше, чем где-либо еще вдоль нашей дороги.

Отступив на шаг от ворот, она подняла голову и крикнула:

— Эй! Парящий Вудхельвен! Мы — путешественники, люди Страны! Путь наш долог, будущее наше скрыто во мраке! Что стало с вами? — Ответа не последовало, и она с раздражением продолжила: — Я бывала здесь прежде! В те дни говорили, что гостеприимство Вудхельвеннинов не имеет себе равных! И это вы называете дружбой со Страной?

Внезапно сзади них раздался какой-то тихий шелест. Повернувшись, Кавинант и Этьеран обнаружили, что находятся в окружении семи или восьми человек, сжимавших гладкие деревянные кинжалы. Инстинктивно они попятились назад, к воротам. Приближаясь к ним, один из мужчин сказал:

— Значение слова «дружба» меняется со временем. Мы видели тьму и слышали дурные вести. Мы должны быть уверены в чужеземцах.

В руке говорившего зажегся факел. В его свете Кавинант смог разглядеть Вудхельвеннинов. Все они были высокие, стройные и гибкие, со светлыми волосами и ясными глазами. Их одежда была того же цвета, что и основные атрибуты Вудхельвена, и, казалось, облегала их тела, чтобы за нее не цеплялись сучья. У каждого в руках был заостренный кинжал из отполированного дерева, тускло мерцавшего в свете факела.

Кавинант совершенно растерялся, но Этьеран поправила свою накидку и с суровой гордостью ответила:

— Тогда, если вам надо знать точно, я — Этьеран, жена Трелла из Подкаменья Мифиль. А это — Томас Кавинант Неверующий, и у него послание к Лордам. Мы пришли с миром и по нужде, в поисках безопасности и помощи. Я не знала, что в ваших обычаях превращать чужеземцев в пленников.

Человек, держащий факел, выступил вперед и учтиво поклонился.

— Когда мы убедимся, что все, сказанное вами — правда, мы попросим извинить нас. Но до этого времени вы должны пойти со мной туда, где вас можно будет проверить. Мы видели странные приметы и теперь замечаем их все больше. — Он кивнул Кавинанту. — Будьте уверены, что, выбрав доверие или недоверие, мы не ошибемся. Так вы идете со мной?

— Хорошо, — вздохнула Этьеран. — Но если бы вы были гостем Подкаменья Мифиль, с вами не стали бы так обращаться.

Человек с факелом ответил:

— Прежде, чем презирать нашу осторожность, пусть жители Подкаменья сначала испытают наши беды. А теперь идите за мной.

С этими словами он подошел к воротам, чтобы открыть их.

Кавинант почувствовал замешательство. Он не был готов к тому, чтобы взбираться в темноте вверх по высокому дереву. Даже при свете, когда он мог бы видеть то, что делает, это испытание было бы для него слишком тяжким, а при одной лишь мысли о том, какому риску он подвергнется ночью, в голове его гулкими ударами начал отдаваться пульс. Отступив в сторону от Этьеран, он сказал, не в силах удержать дрожь в голосе:

— Забудьте об этом.

Прежде, чем он успел отреагировать, двое мужчин схватили его за руки. Он попытался вывернуться, но они держали его, приподняв руки вверх, к свету факелов.

Мгновение Вудхельвеннины смотрели на его руки — на кольцо на его левой руке и на шрам на правой — так, словно увидели какого-то вурдалака или упыря. Потом человек с факелом резко произнес:

— Взять его!

— Нет! — громко запротестовал Кавинант. — Вы не понимаете. Я не выношу высоты. Я упаду.

Когда же, схватив за локти, его поволокли к воротам, он завопил:

— Черт побери! Вы хотите убить меня!

Его конвоиры на мгновение остановились. Кавинант услышал крики, но в своем страхе, смущении и злобе не понял их. Затем предводитель сказал:

— Если ты не умеешь хорошо лазить, тебя не будут заставлять делать это.

В следующее мгновение рядом с Кавинантом упал конец веревки. Двое мужчин немедленно привязали к ней Кавинанта за запястья. Прежде чем он успел понять, что происходит, веревка туго натянулась. И он поднялся в воздух, словно абсолютно беспомощный мешок.

Ему показалось, что Этьеран издала крик протеста, но так ли это было на самом деле, он не был уверен. Внутренне чертыхаясь, он напряг плечи, чтобы уменьшить нагрузку на запястья, и диким взглядом уставился вверх, в темноту. Того, кто тянул веревку, совершенно не было видно; в исчезающем свете факела казалось, что веревка устремляется в бесконечность, и это лишь усиливало его страх.

Вскоре свет факела окончательно растворился.

В следующее мгновение тихий шелест листьев подсказал ему, что он достиг уровня первых ветвей. Он увидел желтое мерцание сквозь листву, окружавшую первую «лестничную площадку».

Но веревка потащила его выше, на верхние этажи селения.

Собственные движения заставляли Кавинанта слегка раскачиваться, так что время от времени он задевал телом листву. Но это было его единственным контактом с деревом. Он не видел огней, не слышал голосов; очертания мощных ветвей скользили мимо него, словно он возносился на небо.

Вскоре его плечи сильно заныли, а руки онемели. Вытянув шею и задрав голову вверх, он всматривался в кромешную тьму, как если бы шел ко дну.

— Черт побери! Ах-х!

Затем без всякого предупреждения его движение прекратилось. Прежде, чем он смог прийти в себя, зажегся факел, и оказалось, что его голова находится на уровне ног троих мужчин, стоящих на толстой ветке. Во внезапно вспыхнувшем свете они показались идентичными тем людям, которые связали Кавинанта внизу, но на голове одного из них был небольшой венок из листьев. Двое других мгновение рассматривали Кавинанта, затем протянули руки, схватили его за рубашку и втащили на ветку, на которой стояли. Как только под ногами у Кавинанта оказалась твердая поверхность, веревка ослабла, и он смог опустить руки.

Его запястья были все еще связаны, и он попытался ухватиться за одного из стоявших рядом мужчин, чтобы не свалиться с ветки. Руки его ничего не чувствовали; он не мог пошевелить ими. Внизу под ним расстилалась тьма, словно голодный зверь. Хватая ртом воздух, Кавинант рванулся к людям, пытаясь заставить их спасти его. Они грубо подхватили его и, поскольку ноги Кавинанта отказывались держать его собственный вес, им пришлось тащить Томаса вдоль сука до широкого дупла в стволе. Оно было превращено в нечто, напоминающее зал, и Кавинант тяжело опустился на пол, охваченный дрожью облегчения.

Вокруг него тотчас началась какая-то суета, постепенно все нараставшая. Он не обращал на нее внимания; глаза его были закрыты, чтобы дать сознанию возможность сконцентрироваться на надежной стабильности пола и на боли, с которой кровь вновь приливала к кистям и предплечьям. Боль была мучительной, но он переносил ее молча, стиснув зубы. Вскоре руки начало покалывать, а пальцы распухли, и им стало горячо. Кавинант согнул их, сжал кулаки.

— Проклятье! Черт бы побрал все это! — бормотал он в ритм с бешеным биением собственного сердца.

Наконец он открыл глаза.

Он лежал на гладкой деревянной поверхности в центре несметного количества концентрических кругов ствола. Годовые кольца, казалось, сфокусировались вокруг него, словно его поместили в центр огромной мишени. Руки отказывались ему служить, но он заставил себя принять с их помощью сидячее положение. Затем он посмотрел на свои ладони. На запястьях остались следы от веревок, но они не кровоточили.

Ублюдки!

Кавинант поднял голову и огляделся.

Зал был около двадцати футов шириной и, казалось, заполнял собой весь внутренний диаметр ствола. Единственным входом в него служило отверстие, через которое он сюда попал, а снаружи царила тьма. Но зал был ярко освещен факелами, которые при горении не давали дыма и, казалось, ничуть не уменьшались в размерах.

Гладкие стены сверкали, словно отполированные, но потолок, высоко поднятый над полом, являл собой грубое, необработанное дерево.

Вокруг Кавинанта стояли пятеро Вудхельвеннинов — трое мужчин, включая обладателя венка из листьев, и две женщины. Все они были одеты в одинаковые костюмы, плотно облегающие их фигуры, хотя и отличающиеся по цвету, и все они были выше Кавинанта. Их рост казался просто угрожающим, поэтому Кавинант медленно поднялся на ноги, одновременно снимая с плеч рюкзак.

Спустя еще секунду в зал вошел мужчина, возглавлявший отряд, который пленил Кавинанта. Его сопровождала Этьеран. Она была цела и невредима, но выглядела усталой и подавленной, как если бы подъем и недоверие подорвали ее силы. Увидев Кавинанта, она приблизилась к нему.

Одна женщина сказала:

— Только двое, Саронал?

— Да, — ответил спутник Этьеран. — Я все время наблюдал, но пока они пересекали южную поляну, других не появлялось. От наших разведчиков тоже не поступило никаких сведений о других чужаках в горах.

— Разведчики? — спросила Этьеран. — Я не слышала о том, чтобы людям Страны когда-либо были нужны шпионы.

Одна женщина сделала шаг вперед и ответила ей:

— Этьеран, дочь Трелла, мы знали народ Подкаменья Мифиль с тех самых пор, как вернулись в Страну после наступления новой эры. Среди нас есть и такие, кто помнит твой визит к нам. Мы знали своих друзей, и цена дружбы нам тоже известна.

— Тогда чем мы заслужили подобное к себе отношение? — требовательно осведомилась Этьеран. — Мы пришли сюда в поисках друзей.

На этот раз женщина уклонилась от прямого ответа на ее вопрос.

— Поскольку все мы — люди Страны, — сказала она, — и поскольку грозящая нам опасность — это опасность для всех, я попытаюсь немного сгладить ваше неприятное впечатление от нашей неучтивости, объяснив наши действия. Присутствующие сейчас в этом зале в сердце дерева — все Хииры Парящего Вудхельвена, вожди нашего народа. Я — Ллаура, дочь Аннамара. А это, — она кивнула в сторону остальных, — Омоурнил, дочь Иоурнила, Саронал, сын Тиллера, Падриас, сын Миала, Моллинер, сын Веймина, и Барадакас, Хайербренд учения Лиллианрилл (последний был как раз человеком в венке). Мы решили не доверять вам и объясним причины такого решения.

Я вижу, вы полны нетерпения, — в голосе ее послышалась горечь. — Что ж, я не стану утомлять вас подробным рассказом о том губительном ветре, который время от времени прилетал к нам со стороны Грейвин Френдор. И не стану описывать жестокие бури или показывать вам тело трехкрылой птицы, погибшей на вершине нашего Вудхельвена, или обсуждать с вами правдоподобность дошедших до нас слухов об убийстве. Именем Семи! Я должна была бы спеть вам песни ярости, но я не стану делать этого сейчас. Я скажу вам лишь следующее: не все слуги Серого Убийцы мертвы. Нам кажется, среди нас побывал Пожиратель.

Это имя таило в себе столько опасности, что Кавинант невольно огляделся вокруг, пытаясь понять, откуда грозит эта опасность. Сначала он ничего не понял. Но потом заметил, как сжалась при этих словах Ллауры Этьеран, как в середине ее подбородка задергался маленький мускул, почувствовал в ней поднимающуюся тревогу, хотя она ничего не сказала вслух, и понял. Вудхельвеннины боялись, что она и он могут оказаться Пожирателями.

Не подумав, он пробормотал:

— Это смешно.

Хииры проигнорировали это его замечание. После короткой паузы Саронал продолжил объяснения, начатые Ллаурой:

— Два дня тому назад, когда полуденное солнце стояло высоко над горизонтом, когда наши леди были заняты своими делами и ремеслами, а дети играли в верхних ветвях дерева, к Парящему Вудхельвену подошел незнакомец. Еще двумя днями раньше внезапно разразилась непонятная злая буря, пришедшая от Горы Грома, и так же внезапно сменилась ведром, и в тот день, когда появился незнакомец, наши сердца были полны радости, ибо мы полагали, что некая битва, неизвестная нам, выиграна защитниками Страны. Чужак с виду был похож на обитателя Подкаменья и назвался Иоханнумом. Мы встретили его гостеприимством, принятым повсюду в Стране. Мы не видели причины не доверять ему, хотя дети бросались от него прочь с недовольными и испуганными криками. Увы, приходится признать, что молодые видят лучше нас, стариков. Речь его таила злобу и какие-то нелепые намеки, он иронично высмеивал наши ремесла и обычаи. А мы не могли ему ничего ответить. Но мы помнили о мире и ничего не предпринимали в течение целого дня.

Между тем намеки Иоханнума стали напоминать предсказания судьбы. Поэтому мы, наконец, вызвали его в зал в сердце дерева на собрание Хииров. Мы слышали слова, которые он выбирал для своей речи — слова, полные ликования и оскорбляющие Страну. Тогда наши глаза стали видеть яснее, и мы предложили ему тест ломильялора.

— Ты ведь знаешь о Высоком Дереве под названием ломильялор, не так ли, Этьеран, — вступил в разговор Барадакас. — По своим свойствам оно очень напоминает Оркрест или Радхамаэрль. Это росток Одного Дерева, из которого был сделан сам Посох Закона.

— Но провести проверку нам не удалось, — резюмировал Саронал. — Когда Иоханнум увидел высокое дерево, он вырвался от нас и бежал. Мы послали вслед ему погоню, но он застиг нас врасплох; мы были слишком беспечны и не готовы к таким дьявольским проделкам, и он намного опередил нас. Он ускользнул от нас, направившись на восток.

Вздохнув, он закончил:

— В течение дня, прошедшего после этого события, мы предприняли некоторые шаги для укрепления обороны Страны.

Спустя мгновение Этьеран сказала:

— Все ясно. Простите мне мой гнев — он был вызван нетерпением и незнанием. Но теперь-то вы, конечно, видите, что мы не являемся друзьями Серого Убийцы.

— В тебе мы видим многое, Этьеран, жена Трелла, — сказала Ллаура, пристально глядя на жительницу Подкаменья. — Много печали и много мужества. Но твой спутник закрыт для нас. Может оказаться так, что мы будем вынуждены взять этого Томаса Кавинанта под стражу.

— Меленкурион! — прошипела Этьеран. — Не выдумывайте! Разве вы не знаете? Разве вы не видели его!

При этих ее словах среди Хииров послышалось облегченное бормотание, подчеркнувшее их напряжение. Сделав шаг к Этьеран, Саронал вытянул правую руку вперед в приветственном жесте и сказал:

— Мы видели, видели и слышали. Мы доверяем тебе, Этьеран, дочь Трелла. Ты произнесла имя, которое не призвал бы на помощь ни один Пожиратель даже с целью спасти своего единомышленника.

Взяв Этьеран за руку, он отвел ее от Кавинанта за пределы центра зала.

Оставшись один, Кавинант внезапно почувствовал себя беззащитным, уязвимым. Впервые он осознал, насколько стал зависим от ее присутствия, от ее руководства, если не от ее поддержки. Но он не был предрасположен пассивно воспринимать угрозы. Мышцы его ног напряглись, готовые повиноваться первому же его приказу, а глаза быстро скользнули по лицам людей, стоявших у гладких стен.

— Иоханнум предсказал многое, — сказала Ллаура.

— Но об одном тебе надо знать обязательно. Он сказал, что чудовищное зло в образе Берека Полурукого приближается к нам с юга, со стороны гор. И вот… — Она указала бледной рукой на Кавинанта, и голос ее зазвенел от напряжения… — И вот перед нами чужак, явно не имеющий ничего общего со Страной, правая рука которого цела лишь наполовину, а на левой надето кольцо из белого золота. Без сомнения, он несет Лордам какое-то послание, послание или судьбу!

Голосом, в котором слышались убеждение и мольба, Этьеран сказала:

— Напрасно вы берете на себя смелость судить. Помните о Клятве. Вы не Лорды. И черные слова могут быть как предсказанием, так и предубеждением. Разве вы доверяете словам Пожирателя?

Барадакас слегка пожал плечами.

— Мы судим не о послании. Наш шест касается лишь самого человека…

Пошарив рукой позади себя, он поднял вверх гладкую деревянную палку в три фута длиной, с которой была удалена кора. Он держал ее за середину осторожно, с благоговением.

— Это Ломильялор.

Как только он произнес это слово, дерево заблестело, словно его чистую поверхность смочила роса.

Какого черта все это значит? Кавинант постарался быть готовым ко всему, что бы ни последовало. Но следующее движение Хайербренда все же застало его врасплох. Барадакас замахнулся палкой и запустил ею в Неверующего.

Тот дернулся в сторону и поймал Ломильялор правой рукой. Но поскольку пальцев на этой руке не хватало, палка выскользнула и упала на пол с деревянным стуком, показавшимся неестественно громким в тишине зала.

Мгновение все оставались неподвижными, словно застыли, постепенно осознавая значение всего происходящего. Затем Хииры в унисон вынесли вердикт со всей непреклонностью смертного приговора:

— Высокое Дерево отвергает его. Он чужой для Страны.