Презрение Лорда

20 Вопрос надежды

Он блуждал, вздрагивая, во сне в ожидании ночных кошмаров. Но их не было. Сквозь туманные подъемы и падения своих скитаний — словно даже и во сне его чувства были настороже по отношению к Стране — он чувствовал, что за ним издали наблюдают. Этот взгляд был обеспокоенным и доброжелательным, он напоминал ему о старом нищем, который заставил его прочесть эссе о «Фундаментальном вопросе этики».

Проснувшись, он обнаружил, что Менхоум ярко освещен лучами солнца.

Затемненный потолок пещеры был почти не виден, но свет, отражавшийся от пола, казалось, рассеивал гнетущий вес камня. Солнечные лучи проникали в Менхоум достаточно глубоко, чтобы Кавинант мог определить, что он проснулся рано в полдень теплого, почти уже лет него дня. Он лежал возле задней стены пещеры в полной тишине. Рядом с ним сидел Гигант.

Кавинант на мгновение закрыл глаза. Он почувствовал, что пережил вызов. И у него было смутное чувство, что его сделка вступила в силу. Когда он снова поднял веки, то спросил:

— Сколько времени я спал? — Словно восстал из мертвых.

— Привет и добро пожаловать, мой друг, — ответил Гигант. — Судя по тебе, сила моего «алмазного глотка» не так уж велика. Ты проспал всего лишь ночь и утро.

С удовольствием потянувшись, Кавинант сказал:

— Привычка. Я это так часто делал… что стал уже специалистом.

— Редкое умение, — усмехнулся Преследующий Море.

— Я бы не сказал. Прокаженных не так уж мало, как вам, может быть, кажется.

Внезапно он нахмурился, словно поймал себя на непроизвольном нарушении своей обещанной выдержанности. Чтобы его не приняли всерьез, он добавил мрачным тоном:

— Мы везде.

Но его попытка сострить только озадачила Гиганта. Спустя мгновение он медленно произнес:

— А другие… «Прокаженный» — нехорошее слово. Оно слишком коротко для обозначения таких, как ты, как вы. Мне это слово незнакомо, но мои уши не слышат в нем ничего, кроме жестокости.

Кавинант сел на своем месте и отбросил одеяло.

— На самом деле это не так уж жестоко. — Этот предмет казалось, внушал ему стыд. Пока он говорил, то не мог смотреть в глаза Гиганта. — Это либо бессмысленная случайность, либо «форменная пустыня». Если бы это было жестоко, то случалось бы чаще.

— Чаще?

— Безусловно. Если бы проказа была актом жестокости — Бога или кого-то еще — она не была бы столь редка. Зачем довольствоваться несколькими тысячами случайных жертв, если можно иметь несколько миллионов?

— Случайность, — пробормотал Гигант. — Друг мой, ты смущаешь меня. Ты говоришь с такой поспешностью. Быть может, Презренный твоего мира обладает лишь ограниченной силой, чтобы противостоять своему Создателю.

— Может быть. Я как-то не думаю, что мой мир живет по тем же законам, что и этот.

— Тем не менее, ты сказал — разве нет? — что прокаженные есть везде.

— Это была шутка. Или метафора. — Кавинант сделал еще одну попытку превратить свой сарказм в юмор.

— Я никогда не видел между ними разницы.

Гигант долго смотрел на него, потом осторожно спросил:

— Друг мой, ты шутишь?

Кавинант встретил взгляд Гиганта с сардонической улыбкой.

— Очевидно, нет.

— Не беспокойся об этом.

Кавинант воспользовался случаем прекратить разговор.

— Давай чего нибудь поедим. Я голоден.

К его облегчению, Гигант начал тихо смеяться.

— Ах, Томас Кавинант, — сказал он — ты помнишь наше путешествие по реке в Колыбель Лордов? Вероятно, в твоей серьезности есть нечто такое, что возбуждает аппетит.

Протянув руку куда-то в сторону, он достал поднос с хлебом, сыром и фруктами, а также с флягой вина. При этом он продолжал тихо посмеиваться, пока Кавинант набросился на еду.

Насытившись, Кавинант начал оглядываться вокруг. Потом он испытал потрясение, заметив, что пещера обильно украшена цветами. Гирлянды и букеты лежали повсюду, словно за ночь каждый Рамен вырастил сад, изобилующий белыми цветами и зеленью.

Белое и зеленое смягчало суровую обстановку Менхоума, покрывало камни подобно прекрасному ковру.

— Ты удивлен? — спросил Гигант. — Это цветы в твою честь. Многие Рамены всю ночь собирали их. Ты тронул сердца Ранихинов, а Рамены не бездушны и не отличаются благодарностью. Их посетило чудо — пятьдесят Ранихинов предложили себя одному человеку. Я думаю, подобным зрелищем Ранихины не почтили бы даже сам Анделейн. Значит, они вернули ту честь, которая была в их силах.

— Честь? — эхом отозвался Кавинант.

Гигант сел поудобнее и сказал, словно начиная длинный рассказ:

— Говорят, что ты не видел Страну до Осквернения. Тогда Рамены могли бы оказать тебе такую честь, которая принизила бы все твои дни. Все было выше в те времена, но даже среди Лордов не много нашлось бы такой красоты, которая бы сравнилась с великим искусством Раменов. Они называют его «Моррумелд» — «анун-дивиан джиа» на языке Старых Лордов. Это костяная скульптура. Из скелетов на равнине Ра, очищенных временами и стервятниками, Рамены изготавливали фигурки редкой правдоподобности и красоты. В их руках и под властью их песен кости сгибались и становились мягкими, как глина, принимая причудливые очертания, так что из белой сердцевины прошлой жизни Рамены делали эмблемы для живых. Я никогда не видел этих фигурок, но легенда о них хранится среди Гигантов. В лишениях и униженности, долгих поколениях голода, скитания и бездомности, принесенных Ранихинам и Раменам Осквернением, искусство морроумелда было утрачено.

Голос его становился все тише, и спустя миг он громко запел:

— Камень и Море глубоко в жизни…

Тишина уважительного внимания окружила его. Винхоумы остановились рядом с ним, чтобы послушать.

Немного спустя один из них махнул рукой в сторону площадки, и Кавинант, проследив за этим жестом, увидел Лифе, быстро пересекавшую открытое место. Ее сопровождал Лорд Морэм на красивом Ранихине. Это зрелище порадовало Кавинанта. Он допил вино и отсалютовал Морэму.

— Да, — сказал Преследующий Море, заметив взгляд Кавинанта, — многое произошло за это утро. Великий Лорд Тротхолл предпочел не предлагать себя. Он сказал, что его старые кости лучше подойдут лошадке поменьше, имея при этом в виду, как мне кажется, что он опасается, как бы его «старые кости» не нанесли обиду Ранихинам. Но напрасно он недооценивает свои силы.

Кавинант почувствовал в словах Гиганта какой-то намек.

— Тротхолл собирается сложить с себя полномочия после того, как закончится поход, если будет удачным, — сказал он Преследующему Море.

В глазах Гиганта была улыбка.

— Это пророчество?

Кавинант пожал плечами.

— Ты это знаешь не хуже меня. Он слишком много думал о том, что ему не удалось овладеть Учением Кевина. Он считает себя неудачником. И будет думать так, даже если ему удастся вернуть Посох Закона.

— И в самом деле, пророчество.

— Не смейся, — Кавинант спросил себя, как он мог объяснить резонанс того факта, что Тротхолл отказался от шанса быть выбранным Ранихином. — Как бы там ни было, расскажи мне о Морэме.

Гигант с готовностью начал:

— Лорд Морэм, сын Вариоля, был в этот день выбран Ранихином Хаймерил, которая также была скакуном Тамаранты, жены Вариоля. Великие лошади вспоминают о ней с уважением. Рамены говорят, что ни один Ранихин прежде не носил двух седоков. Воистину время чудес пришло на равнины Ра.

— Чудес, — пробормотал Кавинант. Ему не хотелось вспоминать о страхе, с которым смотрели на него все Ранихины. Он заглянул во флягу, словно ее пустота обманывала его.

Один из Винхоумов, находившихся поблизости, поспешил к нему с кувшином. Он узнал Гэй. Она приближалась к нему среди цветов, потом остановилась. Когда она заметила, что он смотрит на нее, она опустила глаза.

— Я хотела бы наполнить вашу флягу, — сказала она.

— Но боюсь вас обидеть. А вы посчитаете меня за ребенка.

Кавинант состроил гримасу, глядя на нее. Она была для него, словно живой упрек, и он внутренне сжался. С усилием, заставившим его голос звучать холодно и официально, он сказал:

— Забудь о прошлой ночи. Это была не твоя вина.

Неуклюжим движением он протянул ей флягу.

Она подошла ближе и стала слегка трясущимися руками наполнять его флягу.

Он отчетливо произнес:

— Спасибо.

Она дико смотрела на него несколько мгновений, потом лицо ее смягчилось выражением облегчения, и она улыбнулась.

Ее улыбка напомнила ему о Лене.

Через силу, словно она была ношей, от которой он добровольно отказывается освободится, Кавинант указал ей на место рядом с собой. Скрестив ноги, Гэй села на пол у подножия его постели, сияя от счастья и чести, оказанной ей Рингфейном.

Кавинант старался придумать для нее какие-нибудь слова, но прежде, чем ему это удалось, он увидел Вохафта Кваана, входившего под своды Менхоума. Кваан шел прямо к нему тяжелой походкой, словно преодолевая взгляд Кавинанта, и когда он приблизился к Неверующему, то колебался лишь мгновение прежде, чем задать вопрос:

— Мы беспокоились. Жизнь нуждается в питании. С тобой все в порядке?

— В порядке? — Кавинант чувствовал, что вторая фляга вина начинает оказывать на него воздействие. — А разве ты не видишь? Я тебя вижу. Ты такой же здоровый, как дуб.

— Ты закрыт для нас, — сказал Кваан бесстрастно и с неодобрением. — То, что мы видим, — это не ты.

Это двусмысленное заявление, казалось, должно было вызвать саркастическую реакцию у Кавинанта, но он сдержался. Томас пожал плечами и сказал:

— Я ем, — словно не хотел претендовать на избыток здоровья.

Кваан, казалось, принял этот ответ за чистую монету. Он кивнул, слегка поклонился и ушел.

Глядя ему в след, Винхоум Гэй прошептала:

— Он не любит тебя?

В ее голосе слышался страх перед дерзостью и глупостью Вохафта. Казалось, она спрашивала, как он осмелился испытать такое чувство, словно все происходящее с Кавинантом в предыдущую ночь возвело его в ее глазах в ранг Ранихина.

— У него есть на это серьезная причина, — уныло ответил Кавинант.

Гэй выглядела растерянной. Словно пытаясь узнать что-то запретное, она быстро спросила:

— Потому что ты «про…» «прокаженный»?

Томас видел, насколько это серьезно для нее. Но он чувствовал, что сказал уже чересчур много о прокаженных. Подобный разговор компрометировал его сделку.

— Нет, — сказал он, — он просто считает меня неприятным.

Услышав это, она нахмурилась, словно подозревая его в нечестности. Долго глядя в пол, она словно пыталась использовать камень, чтобы измерить его двуличность. Потом встала и наполнила флягу Кавинанту из своего кувшина до краев. Отвернувшись, она тихо сказала:

— Ты все же считаешь меня ребенком.

При ходьбе ее бедра вызывающе и пугающе раскачивались, словно она считала, что рискует своей жизнью, обращаясь с Рингфейном столь нагло.

Он смотрел ей вслед и удивлялся гордости людей, которые служили другим, и их внутреннему миру, который сделал правду столь труднопроизносимой.

Потом он перенес взгляд с Гэй на выход из Менхоума, где в солнечном свете стояли Морэм и Лифе. Они стояли лицом друг к другу — она каштаново-коричневая, а он в голубой накидке — и спорили, точно земля и небо. Прислушавшись, Кавинант мог различить, о чем они говорят.

— Я это сделаю, — настаивала она.

— Нет, послушай меня, — ответил Морэм. — Он не хочет этого. Ты только причинишь ему боль и себе тоже.

Кавинант с беспокойством смотрел на них из прохладной темной пещеры.

Большой, как руль, нос Морэма придавал ему вид человека, который прямо смотрит на вещи, и Кавинант чувствовал уверенность, что он и в самом деле не хочет того, против чего возражал Морэм.

Вскоре спор закончился. Мейнфрол Лифе оставила Морэма и вошла в пещеру Менхоума. Она приблизилась к Кавинанту и в высшей степени удивила его, упав перед ним на колени и прикоснувшись лбом к камням. Не поднимая головы и опираясь ладонями об пол, она сказала:

— Я твоя слуга. Ты — Рингфейн, повелитель Ранихинов.

Кавинант смотрел на нее, разинув рот. Сначала он не понял ее, в своем удивлении он не мог представить себе чувство, настолько сильное, чтобы заставить Мейнфрола склониться так низко. На лице его внезапно появилось выражение стыда.

— Мне не надо слуг, — проскрежетал он. Но потом увидел Морэма, беспомощно хмурившегося позади Лифе. Он сдержался и предложил уже мягче: — Я недостоин чести твоего служения.

— Нет! — взорвалась она, не поднимая головы. — Я видела, Ранихины почтили тебя ржанием.

Кавинант почувствовал себя пойманным в ловушку. Казалось, не было способа заставить ее прекратить унижаться, не дав ей понять при этом, что она унижается. Он жил без такта и уважения так долго. Но он обещал быть воздержанным. И во время своего путешествия из Подкаменья Мифиль он ощутил последствия своего согласия на то, чтобы люди Страны общались с ним, как с каким-то мифическим героем. С усилием он хрипло ответил:

— И, тем не менее, я не привык к таким вещам. В моем мире я… я — всего лишь маленький человек. Ваше уважение доставляет мне неудобства.

Морэм тихо, с облегчением вздохнул, а Лифе подняла голову и с удивлением спросила:

— Разве это возможно? Разве могут существовать такие миры, где вы не относились бы к числу великих?

— Даю честное слово. — Кавинант сделал глоток из фляги.

Осторожно, словно опасаясь, что в его словах все же заключался какой-то подвох, она поднялась с пола. Откинув голову и тряхнув связанными в пучок волосами, она сказала:

— Кавинант Рингфейн, будет так, как ты захочешь. Но мы не забудем о том, что Ранихины почтили тебя ржанием. Если мы сможем чем-нибудь служить тебе, дай нам только знать об этом. Ты можешь приказывать нам во всем, что не касается Ранихинов.

— Одну услугу вы могли бы мне оказать, — сказал он, глядя на каменный потолок. — Приютите у себя Ллауру и Пьеттена.

Когда он взглянул на Лифе, то увидел, что она улыбается. Он свирепо рявкнул:

— Она — один из Хииров Парящего Вудхельвена. А он — просто ребенок. Они достаточно испытали, чтобы заслужить немного доброты.

Морэм мягко перебил ее.

— Гигант уже говорил об этом с Мейнфролами. Они согласились позаботиться о Ллауре и Пьеттене.

Лифе кивнула.

— Подобные приказы выполнять нетрудно. Если б Ранихины не были предметом наших забот, то большую часть своих дней мы провели бы во сне.

По-прежнему улыбаясь, она оставила Кавинанта и вышла на солнце.

Морэм тоже улыбался.

— Ты выглядишь… лучше, Юр-лорд. Как ты себя чувствуешь?

Кавинант снова пригубил вино.

— Кваан спрашивал меня об этом же. Откуда я знаю? В эти дни я часто не мог вспомнить даже своего имени. Я готов продолжить поход, если тебя интересует именно это.

— Хорошо. Мы отправимся в путь как можно быстрее. Приятно, конечно, отдыхать здесь в безопасности. Но если мы хотим находиться в безопасности и дальше, мы должны идти. Я скажу Кваану и Тьювору, чтобы они были готовы.

Но прежде, чем Лорд ушел, Кавинант сказал:

— Скажи мне одну вещь. Почему мы все же пришли сюда? Ты заполучил Ранихина, но мы потеряли четыре или пять дней. Мы уже могли бы перескочить Моринмосс.

— У тебя есть желание обсудить тактику? Мы считаем, что получим преимущество, если пойдем туда, где нас не может ожидать Друл, а также если дадим ему время принять меры, связанные с его поражением в Парящем Вудхельвене. Мы надеемся, что он вышлет туда армию. Если же мы подъедем слишком быстро, то армия еще будет находиться в Горе Грома.

Кавинанту это показалось маловероятным.

— Ты решил заехать сюда задолго до того, как мы были атакованы в Парящем Вудхельвене. Ты все это запланировал. Я хочу знать, почему?

Морэм встретил требовательный взгляд Кавинанта, не дрогнув, но лицо его напряглось, словно он ожидал, что его ответ не понравится Кавинанту.

— Когда мы составляли наши планы в Ревлстоне, я видел, что это принесет нам пользу.

— Видел?

— Я пророк и время от времени могу предвидеть.

— И что?

— Я не ошибся.

Кавинант не был готов продолжать расспросы.

— Это, должно быть, забавно.

Но в его голосе было не так уж много сарказма, и Морэм рассмеялся. Его смех подчеркнул доброту линии губ. Мгновение спустя он смог сказать без горечи:

— Я был бы не прочь сделать побольше таких добрых прорицаний. А в наши дни они столь редки.

Когда Лорд ушел, чтобы заняться подготовкой отряда, Гигант сказал:

— Друг мой, в этом деле есть для тебя надежда?

— Предсказание правды, — фыркнул Кавинант. — Гигант, если бы я был таким же большим и сильным, как ты, для меня всегда бы была надежда.

— Почему? Разве ты считаешь, что надежда — это дитя силы?

— А разве нет? Откуда еще можно взять надежду, как не из силы? Если я неправ — проклятье! По всему миру живет множество несчастных прокаженных.

— Как измеряется сила? — спросил Гигант с серьезностью, какой Кавинант не ожидал.

— Что?

— Мне не нравится то, как ты говоришь о прокаженных. Где она, сила, если твой враг сильнее?

— Ты допускаешь, что есть такие враги? Я думаю, это несколько упрощенный взгляд на вещи. Для меня не было бы ничего лучше, чем… чем обвинить кого-то другого, какого-нибудь врага, причинявшего мне страдания, но это просто еще одна разновидность самоубийства. Отказаться от ответственности — остаться живым.

— Ах, живым, — возразил Преследующий Море. — Нет, давай рассуждать дальше, Кавинант. Какая польза от силы, если это не есть власть над смертью? Если ты возлагаешь надежду на нечто меньшее, то твоя надежда может обмануть тебя.

— И что из этого?

— Но власть над смертью — это решение. Жизни без смерти быть не может.

Кавинант признал этот факт. Но он не ожидал от Гиганта подобного умения спорить. Оно вызвало у него желание выбраться из пещеры на солнечный свет.

— Гигант, — пробормотал он, вылезая из постели, — ты снова думал. — Но он чувствовал интенсивность взгляда Преследующего Море. — Хорошо. Ты прав. Скажи мне, откуда, черт побери, ты берешь надежду?

Гигант медленно встал. Он возвышался над Кавинантом, и его голова почти касалась потолка.

— Из веры.

— Ты слишком долго общался с людьми и начинаешь спешить. «Вера» — слишком короткое слово. Что ты имеешь в виду?

Гигант принялся расхаживать между цветами.

— Я имею в виду Лордов. Послушай, Кавинант. Вера — это способ жизни. Они полностью посвятили себя служению Стране. И они принесли клятву Мира — приговорили себя к служению великой цели своей жизни только определенными методами, к смерти, если понадобится, но они никогда не подчиняются разрушительной страсти, ослепившей Высокого Лорда Кевина и вызвавшей Осквернение. Разве можешь ты поверить в то, что Лорд Морэм может когда-нибудь отчаяться? Это суть Клятвы Мира. Он никогда не отчается и никогда не сделает того, что требует отчаяние — убийства, осквернения, разрушения. И никогда не поколеблется, ибо его служение Стране, его звание Лорда поддержит его. Служение вызывает служение.

— Это не то же, что надежда, — сказал Кавинант, выходя вместе с Гигантом на залитую солнцем площадку. Яркий свет заставил его опустить голову, и при этом он снова заметил пятна, оставленные мхом на одежде. Он быстро оглянулся внутрь пещеры. Зелень там была расположена среди белых цветов так, чтобы напоминать узор зеленых линий и пятен на его белом парчовом платье.

Он подавил в себе стон. Словно изрекая непреложную истину, он сказал:

— Все, чего необходимо избегать — это неизлечимой глупости или неограниченного упрямства.

— Нет, — настаивал Преследующий Море. — Лорды не глупцы. Взгляни на Страну.

Широким жестом руки он обвел простиравшуюся перед ним землю, словно ожидая, что Кавинант увидит всю Страну от края и до края.

Взгляд Кавинанта не мог охватить так много. Но он смотрел на зеленые просторы Равнин, слышал отдаленный свист — позывные Стражей Крови Ранихинам — и их ржание в ответ. Он заметил доброжелательное любопытство Винхоумов, вышедших из пещеры, поскольку им невтерпеж было сидеть в Менхоуме в ожидании Ранихинов. Наконец он сказал:

— Иначе говоря, надежда возникает из силы того, чему ты служишь, а не их тебя самого. Черт побери, Гигант, ты забываешь, кто я такой.

— Разве?

— Во всяком случае, откуда в тебе такие познания о надежде? Я не вижу для тебя никакого повода отчаиваться.

— Не видишь? — Губы Гиганта улыбались, но глаза оставались серьезными под нависающими бровями, а шрам на лбу напрягся. — Разве ты забыл, что я научился ненавидеть? Разве… Но оставим это. Что, если я скажу, что служу тебе? Я, Соленое Сердце Преследующий Море, Гигант Сирича и посланник моего народа?

Кавинант слышал эхо в этом вопросе, словно доносившееся с дальней вырубки и едва уловимое на ветру, и отпрянул.

— Не говори загадками, черт побери. Говори так, чтобы я мог понять.

Гигант — прикоснулся к груди Кавинанта огромными пальцами, словно указывая на одно из пятен на его одежде.

— Неверующий, ты держишь судьбу Страны в своих руках. Губитель Душ пошел против Лордов как раз тогда, когда мы вновь обрели надежду отыскать свой дом. Неужели я должен объяснять то, что в твоей власти спасти нас или бросить на произвол судьбы?

— Проклятье! — прошипел Кавинант. — Сколько раз я уже говорил вам, что я — прокаженный? Все это — сплошная ошибка. Фаул просто разыгрывает всех нас.

Гигант ответил просто и спокойно:

— Тогда неужели для тебя так неожиданно узнать, что я думаю о надежде?

Кавинант встретил взгляд Гиганта под нависающим лбом, пересеченным шрамом. Тот смотрел на него так, словно надежда Бездомных была подобна тонущему кораблю, и у Кавинанта все заныло внутри от сознания своей беспомощности и неспособности спасти эту надежду. Но Преследующий Море сказал, словно спеша на помощь Кавинанту:

— Не тревожься, друг мой. Этот рассказ пока еще слишком короток для того, чтобы кто-нибудь из нас смог предугадать его окончание. Как ты сказал, я провел слишком много времени с вечно спешащими людьми. Мой народ долго смеялся бы, увидев меня, Гиганта, у которого не хватает терпения на длинный рассказ. И у Лордов еще много такого, что может быть неожиданным для Губителя Душ. Не тревожь свое сердце. Быть может, и ты, и я уже пережили свою долю ужасов, которая нам положена в эти времена.

Кавинант хрипло сказал:

— Гигант, ты слишком много говоришь.

Способность Преследующего Море к мягкости смущала его. Бормоча про себя проклятия, он отвернулся и занялся поисками своего посоха и ножа. С площадки доносился шум приготовлений к походу; внутри пещеры суетились Винхоумы, укладывая в мешки пищу. Отряд готовился к выходу, и Томас не хотел оставаться в бездельниках. Свой посох и нож вместе с ворохом белья он нашел на камне. Все это было разложено среди цветов, словно на витрине. Потом он попросил одного из Винхоумов, тотчас пришедшего в восторг, достать ему мыло, зеркало и принести воду. Он чувствовал, что должен побриться.

Но едва он установил зеркало в нужное положение и смочил лицо водой, как обнаружил Пьеттена, торжественно стоявшего прямо перед ним, а в зеркало ему была видна Ллаура, стоявшая позади. Пьеттен смотрел на него так, словно Неверующий был неуловим, подобно дыму. А лицо Ллауры казалось напряженным, словно она заставляла себя делать что-то против своей воли. Беспомощным жестом проведя рукой по волосам, она сказала:

— Ты просил Раменов приютить нас здесь.

Кавинант пожал плечами.

— Так же, как и Преследующий Море.

— Почему?

В ее вопросе слух Кавинанта уловил целый набор значений. Она не отрывала взгляда от зеркала, и он видел в ее глазах воспоминание о горящем дереве. Он осторожно спросил:

— Ты в самом деле думаешь, что у тебя может появиться шанс отомстить Фаулу? И что сможешь этот шанс использовать?

Он посмотрел на Пьеттена.

— Оставь это Морэму и Тротхоллу. Ты можешь доверять им.

— Конечно. — Выражение ее голоса не хуже слов говорило о том, что не доверять словам Лордов она не может.

— Тогда займись делом, которое у тебя уже есть. Здесь Пьеттен. Подумай о том, что с ним может случиться — нечто худшее, чем то, что вы уже пережили. Ему нужна помощь.

Пьеттен зевнул, словно ему давно было пора спать, и сказал:

— Они ненавидят тебя.

Голос его был столь же бесстрастный, как голос палача.

— Как? — вызывающе ответила Ллаура. — Разве ты наблюдал за ним? Видел, как он не спит по ночам? Как его глаза пожирают луну? Видел его пристрастие ко вкусу крови? Он не ребенок, уже нет.

Она говорила так, словно Пьеттен не слышал ее, а Пьеттен слушал так, будто она произнесла слова, не имевшие никакого значения.

— Это предательство в форме ребенка. Как я могу ему помочь?

Кавинант снова намочил лицо и принялся намыливаться. Спиной он чувствовал присутствие Ллауры, особенно когда намыливал подбородок. Наконец он пробормотал:

— Попробуй сделать это с помощью Ранихинов. Он их любит.

Когда Ллаура нагнулась, чтобы взять Пьеттена за руку и увести его, Кавинант вздохнул и поднес к подбородку нож. Рука его была нетвердой; перед глазами мелькали видения того, как он поранил себя. Но лезвие скользило по его коже так гладко, словно помнило о том, что Этьеран отказалась нанести ему удар.

К тому времени, когда с процедурой бритья было покончено, отряд уже собирался снаружи Менхоума. Кавинант поспешил присоединиться к всадникам, словно опасаясь, что отряд уйдет без него.

Последняя проверка седел и креплений мешков — и вскоре Кавинант стоял возле Дьюры. Состояние лошадей удивило его. Все они блестели ухоженными боками и выглядели такими сытыми и отдохнувшими, словно Рамены ухаживали за ними с самой середины весны. Некоторые из скакунов йомена, наиболее изможденные, теперь рыли землю копытами и весело потряхивали гривами.

Весь отряд, казалось, забыл о том, куда он направляется. Все воины дружно смеялись над какой-то шуткой. Старый Биринайр что-то кудахтал и бранился по поводу того, как Рамены обращались с его прутьями Лиллианрилл. Он держал себя с Раменами, как с испорченными детьми, и это, казалось, доставляло ему такое удовольствие, которого он не мог скрыть даже под своим величием. Морэм сидел на Хайнерил, широко улыбаясь. А Высокий Лорд Тротхолл стоял, расслабившись, рядом со своей лошадью, словно провел в безопасности несколько лет. Только Стражи Крови, уже сидевшие верхом на своих Ранихинах, оставались невозмутимыми.

Веселое настроение отряда встревожили Кавинанта, как скрытая угроза. Он понимал, что она частично происходит из успокоительности и расслабленности. Но он также был уверен, что она вызвана и его встречей с Ранихинами. Как и Рамены, воины находились под глубоким впечатлением, их желание видеть в нем нового Берека получило новый импульс. Повелитель белого золота проявил себя, как могущественная и значительная фигура.

— Ранихины были в ужасе! — твердил он самому себе.

— Они видели на мне отпечатки рук Фаула и были в ужасе.

Но вслух он не стал протестовать. Он обещал быть терпимым в обмен на свое выживание. Несмотря на молчаливую нечестность, позволял своим товарищам верить в то, во что им хотелось верить, внешне оставаясь спокойным.

Пока всадники смеялись и шутили, перед ним возникла Мейнфрол Лифе в сопровождении нескольких других Мейнфролов и большой группы Кордов. Когда внимание отряда было перенесено на нее, она сказала.

— Лорды просили помощи Раменов в битве против Ядовитого Клыка Терзателя. Рамены служат Ранихинам. Мы не покидаем равнин Ра. Такова жизнь, и это хорошо — нам ничего больше не нужно до самого конца, кроме того, чтобы вся земля была Анделейном, а люди и Ранихины жили вместе в мире, без волков или голода. Но мы должны помочь врагам Ядовитого Клыка тем, что в наших силах. И мы это сделаем. Я пойду с вами. Мои Корды пойдут с вами, если только захотят. По пути мы будем заботиться о ваших лошадях. И когда вы оставите их, чтобы начать поиск Ядовитого Клыка в земле, мы их сохраним, Лорды, примите это предложение служить вам, как честь среди друзей и верность среди союзников.

Тотчас же Корды Хош, Фью, Грейс и Руста сделали шаг вперед и объявили о своей готовности последовать всюду за Мейнфролом Лифе.

Тротхолл поклонился Лифе в манере Раменов.

— Услуга, которую вы предлагаете, велика. Мы знаем, что ваши сердца принадлежат Ранихинам. Как друзья, мы отказались бы от этой чести, если бы, как союзники, не находились в столь затруднительном положении. Рок этих времен обязывает нас принимать любую помощь. Добро пожаловать в наши ряды. Ваше мастерство охотников намного уменьшит опасности пути. Мы надеемся, что сможем вернуть вам эту честь, если останемся в живых после нашего похода.

— Убейте Ядовитого Клыка, — сказала Лифе. — Это вы окажете честь, которой не хватит до конца дней.

Она поклонилась Тротхоллу в свою очередь, и все собравшиеся Рамены последовали ее примеру.

Затем Высокий Лорд обратился к своим товарищам. Минуту спустя отряд, снаряженный на поиски Посоха Закона, был готов отправляться в путь. Возглавляемый Мейнфролом Лифе и ее Кордами, отряд бодрым галопом отъехал от Менхоума, словно в селении Раменов они нашли неисчерпаемый источник мужества.