Прибыток в доме с секретом

Глава 39. Кольцевая дорога к себе

«Как хорошо уметь читать! – невесело посмеивался Соколовский, полюбопытствовав, что за рецепты есть в выторгованных им редчайших книгах. – Не люблю воронов! И ещё раз в этом убеждаюсь! Осталось только понять, вспомнят они об этом способе, и… и что будет делать Крамеш? Хотя… это мне что? Много лет ждать удара в спину?»

Он взъерошил густые кудри, а потом, состроив кривую ухмылку, покосился на себя в зеркало: «А с другой стороны, зачем ждать, если можно слегка простимулировать процесс?»

Именно с этого момента и началась для Крамеша жизнь невесёлая, полная вредности начальства, его бесконечных поручений, одно другого нелепей, и постоянных придирок.

«Да какая муха его укусила-то? – недоумевал подчинённый. – Прямо как назло доводит!»

Он и не подозревал, насколько был прав!

Таня тоже никак не могла понять, что происходит.

«Да что такое? Нет, я понимаю, что Крамеш вроде как подневольный, но Соколовский никогда этого не демонстрировал, а тут как с цепи сорвался!»

Она даже думала пойти и уточнить у начальства, нельзя ли немного сбавить темп, но, по зрелому размышлению, отказалась от этой затеи.

«Как жаль, что не получается как в сказке – вот закончилось всё хорошо, и дальше "жили они все долго и счастливо"! – думала Таня. – Только что же такие страсти происходили, только всё наладилось, и нате вам! Опять что-то! А мне что предпринять? Навредить – да, могу, а вот помочь… вряд ли! Пойду, а ну как рассердится Филипп Иванович, так ещё больше цепляться к нему будет. Лучше я самого Крамеша постараюсь успокоить».

И выходило у неё это вполне неплохо… первое время. Но чем дальше, тем больше, раздражение давало о себе знать, и почему-то совсем не только к Соколовскому…

Крамеш всё чаще и чаще чувствовал себя полностью подчинённым, зависимым от чужой воли, несвободным.

«Ну хорошо, ну есть у меня теперь способность морока, с которой я сам могу решать, что делать! Но дальше-то ничего не изменилось и не изменится! Кто я? Слуга под клятвой, – с горечью осознавал он. – Куда скажет Сокол, туда и полечу, что велит, то и делать буду! А он ещё и гайки закручивает! И эти ещё…»

«Эти» – все остальные, с кем он общался, почему-то тоже сердили кто чем.

«Кот болтливый вязнет, аж в ушах от него звенит, причём особенно тогда, когда хочется помолчать… Хомяк следит неотрывно, хотя уж теперь-то у него перьев столько, что на полное выстилание подземных хором хватит! Норуши постоянно под лапами! А главное – Вран! Чего он опять к Татьяне вязнет?»

Нет, ничего такого особенного Вран не делал, просто уставал и садился передохнуть рядом с названой сестрой, но как-то так получалось, что делал он это, всё время мешая Крамешу.

«Прямо хочется посмотреть на него и внушить, чтобы он шёл к себе в комнату, а не к Тане под крыло! И никогда к ней больше не лез! В конце-то концов, она не его мамочка-вороница!» – беззвучно закипал Крамеш, которому некуда было выплеснуть своё раздражение.

Ещё… ещё неожиданно стали злить стати Врана – тот, чем дальше, тем больше становился птицей высокого полёта – вполне себе буквально! Чернокрылов, несмотря на то что младше Крамеша лет на десять с лишним, легко поднимался гораздо выше, становился всё более выносливым и физически сильным.

Нет, он не посмеивался, да вообще не обращал на это внимания… Но сам-то Крамеш ощущал свою слабость.

«Понятно, что я слабее, – этот птенец развивается рядом со своим человеком, ему и положено так расти. А я… я в клетках годами насиделся, да и вообще, вылетал только по особому дедовскому разрешению, но… я же несоизмеримо сильнее с мороком!»

Сильнее-то сильнее, аж лапы чесались продемонстрировать, но он поначалу гасил и эту нелепую зависть, непонятно откуда взявшуюся, и ревность… Нет, само собой, ничего не было в этом чувстве от людской ревности – не мужской это был интерес, но даже собаки и кошки ревнуют, когда рядом с их человеком постоянно ошивается какой-то… лишний тип.

Короче, Крамеш всё больше и больше ощущал себя словно в заряженных гневом и раздражением взрывooпaсных парах.

А уж сев за стол и тут же получив от Сокола очередной нелепейший приказ, он и вовсе едва-едва сдерживался, чтобы не заорать от ярости и не начать применять морок ко всем, кто подвернулся под крыло.

«Ничего-ничего… а ты как думал? – хмыкал Сокол, который намеренно «увеличивал подогрев ситуации». – Ты ж никогда сам себя не контролировал – всегда был под властью деда, а потом жил по команде заказчиков, а дальше – под моими приказами. Теперь у тебя за спиной сила, нет, силища, которая рвётся наружу, а воля для сдерживания – только твоя собственная. Непривычная к этому. А вокруг всегда, ВСЕГДА будет кто-то, кто решит использовать тебя в своих интересах. И, прости, я не жажду получить от тебя удар – хватило мне науки!»

Соколовский стал чаще оставаться в своём кабинете на ночь, а ещё… ещё перестал запирать сейф, где так и стоял поднос с камнем, полученным от опрометчивых Крамешевых родственников.

«Сдаётся мне, они тоже видели ту запись, – размышлял Сокол, невесело вздыхая. – Вот интересная штука эти клятвы! Вроде как точно-точно нельзя разорвать. В смысле, разорвать-то можно, но тут же неминуче погибнешь сам, а потом, ррраз, и находится такая книжечка с рецептиком да камушек к ней!»

Филипп мрачно покосился на камень, мягко посверкивающий янтарным блеском через приоткрытую сейфовую дверцу, и фыркнул: «Нет, правда, за это тоже в уплату возьмётся много чего, но это уже второй вопрос… мелким шрифтом писанный. И, сдаётся мне, Крамешу про это никто каркать не станет!»

Его подозрения полностью подтвердились, когда…

Когда Крамеша, возвращающегося из очередного полёта по заданию хозяина, догнал его отец.

– Кррайн! – оклик ворона, который когда-то так много для него значил, едва не заставил Крамеша сбиться с ритма мерных взмахов крыльев.

– Кррайн, постой! – отец-то был не в пример более мощных статей, недаром его когда-то выбрали в мужья «вороньей царевне», так что догнал он сына запросто.

– Мне не о чем с тобой говорррить, – каркнул Крамеш.

– Тебе прриятно навеки оставаться ррабом? – отец и не думал отставать, благо инструкции от тестя, тёщи и жены были получены вполне ясные, а кроме них… была ещё и собственная игра, и уж её-то он не собирался проигрывать.

«Только не теперрь! – думал ворон. – Сейчас-то я могу полностью ррасплатиться за всё! За все годы унижений, за их прроклятый моррок. И мало того что ррасплатиться, но и получить своё по прраву! Но сначала я буду делать всё, как они скажут… пока мне это выгодно, пока это в моих интерресах! Ещё немного, в самый рраспоследний рраз!»

Он легко обогнал малосильного в полёте сына и прокаркал, зависнув прямо перед ним:

– Есть способ рразорвать клятву, которрую ты дал Соколу!

– И погибнуть в тот же миг? Ты настолько меня ненавидишь? – не сдержался Крамеш, хотя и не собирался общаться с родственником.

– Да нет же! Можно воспользоваться камнем! Он даёт возможность освободиться и не стать самому жерртвой, – заторопился отец.

Ни один из воронов не видел, что высоко, гораздо выше, чем летели они сами, парила ещё одна птица, легко и привычно удерживая себя на немыслимой высоте.

Через час вернувшийся в гостиницу Соколовский достал подносик с камнем, рассмотрел его со всех сторон и вернул назад, снова чуть прикрыв дверцу сейфа: «Ну вот… что и требовалось доказать. Какой же я умный! Теперь-то ему точно впарили рецептик… А дальше всё будет зависеть только от его сил. Крайне ограниченных, если честно».

Крамеш вернулся позже, получил ещё порцию нелепых заданий, молча кивнул, старательно не глядя в сторону сейфовой дверцы, и торопливо ушёл.

«От греха подальше? – подумал Соколовский, неотрывно глядя в спину уходящего. – Терпеть не могу воронов! Ну что за беда с ними? Как только делаешь этому племени хоть что-то хорошее, тут же об этом жалеешь! Ну… сколько ты ещё выдержишь?»

Крамеш чувствовал себя так, словно к сердцу накрепко присосался какой-то червь, неотвязно грызущий его, наполняющий тревогой и отчаянием пополам с яростью.

«Да… я не должен! Я не могу! Но… я же рраб, и это навсегда. Я прросто хочу свободы. Рразве это так плохо? Рразве мне нельзя самому жить так, как я хочу? Почему, а?»

Он практически перестал приходить на Танину кухню… Просто потому что, когда там была только Таня, он успокаивался, но ему и не хотелось этого покоя, не хотелось примиряться со своей несвободой. А когда был кто-то ещё, хотелось заморочить их всех и отогнать от Татьяны своей силой.

«Нет уж… никто тебе сейчас не поможет! – беззвучно констатировал Сокол, прекрасно понимающий, что именно происходит с Крамешем. – Даже Таня тебе не поможет, просто потому что в самые чёрные глубины сердца близких не пускают – иначе можно их лишиться. А ну как испугается она тебя, отшатнётся, зажжёт ещё большую ярость!»

Примерно так и происходило… Ну как можно описать Татьяне тот рецепт, который он услышал от отца?

– Тебе надо всего-то взять тот камень, взять и провести по нему ножом, он засветится, а потом напоить камень – чуть порезать себе лапу, а потом… потом ты и сам понимаешь, что надо сделать. Только вот камень разобьёт твою клятву, и ты останешься жив. Но запомни – сам камень забери с собой, он какое-то время должен быть с тобой!

Крамеш помнил и свой ответ:

– Убиррайся от меня! Прррочь!

– То есть ты прредпочитаешь быть рррабом? Навеки, да?

– Не смей ко мне прррилетать! Ппрочь!

– Да я-то улечу… А вот сможешь ли ты спррятаться от самого себя? Ты же Веррхолётный, чтоб ты там себе не думал. В тебе великая сила, а ты… ты как цыплёнок, глупый вылупень на полетушках! Рррабская пррислуга.

Насмешливое карканье отца звучало в голове Крамеша, но он держался…

«Я не могу! Нельзя даже думать об этом!»

Только вот затем пришли сны, тяжёлые, бесконечные сны, в которых он спускался с чердака, шёл по коридору к кабинету Соколовского, беззвучно приоткрывал дверь, даже и не подумавшую скрипнуть под его рукой, и входил…

На столе янтарным боком отсвечивал камень, который на свою беду выторговал Сокол, а руку Крамеша холодила рукоять ножа.

«Напои камень. А потом…» – неотвязно, бесконечным свистом ветра звучали в голове слова отца.

Соколовский спал, безмятежно забросив руки за голову, шаг вперёд, ещё шаг…

Крамеш и так-то никогда не топал, а уж во сне-то и вовсе шёл беззвучно.

Что трудного в том, чтобы дойти до подноса, взять неожиданно тёплый камень, так удобно устроившийся в его руке, и легонько провести по нему ножом?

Камень под ножом послушно загорался, словно внутри начинало светиться небольшое солнце. И совсем несложно коротко чиркнуть по краю ладони, затем плотно прижав к порезу плотный кусок редчайшей породы?

Камень станет теплее, почти горячим – значит, уже можно, можно идти вперёд, главное не думать о чём-то другом, кроме того, что дальше будет свобода!

«Разве я недостоин быть свободным? Почему я должен быть слугой? Подначальным ррабом? Почему я не могу сам ррешать? Как он смел меня тогда заставить?»

Главное, не вспоминать протянутую руку Тани, потом… с этим он разберётся потом!

«Я, может, и рради неё это делаю! Он же и ею может так командовать! Она устаёт, а Сокол к кому только её не посылает!»

Какие только доводы не приходят в голову, когда очень нужно себя оправдать…

«Да и потом… победитель получает всё! Я же смогу её обеспечить так, что она не будет больше рработать! И Вррран… Если ей так уж хочется, ну пусть он будет пррилетать врремя от врремени, главное, чтобы не мешал!» – эти мысли кутали в толстые слои оправданий все доводы неудобной, острой и крайне вредной штуки, которую люди зовут совестью.

«Она будет иметь всё, что захочет! Ррразве она этого не заслуживает? А потом… она же обррадуется моей свободе!»

Крамеш приосанился, распрямил плечи, ощущая даже во сне, что они стали шире, мощнее, как силы прибывают, вливаются в его тело, изменяя его жизнь.

«Главное – освободиться! – нашёптывали предательские сны. – Ты этого достоин! Разве ты был виноват в том, что у тебя такая жизнь? Разве ты был виноват в том, что тебя заставили так жить? В том, что вынудили наёмничать? Если бы не это, ты никогда не попался бы Соколовскому. Разве ты виноват?»

«Нет! Нет, я не виноват!» – сквозь сонную одурь соглашался Крамеш.

«Тогда иди! Что ты стоишь? Чувствуешь, что камень нагрелся уже так, что его трудно держать? Давай, напои его ещё больше! Он примет и разрушит твою клятву, освободив тебя от неё, ты останешься жив и будешь свободен, а Сокол… ну, он сам виноват! Иди!»

Только вот стоило снам нарисовать продолжение, и Крамеш отшатывался от увиденного с коротким хриплым воплем, скатывался на пол, раз за разом с диким ужасом просыпаясь от кошмара, в который превращался его сон.

Во сне Крамеш стоял с ножом, сделав всё, что собирался, а в зеркале, которое висело у Сокола в кабинете, отражался вовсе не он, а… дед.