Приключения Мак-Лейстона, Гарри Руперта и других

Глава 9 НОВЫЙ СПОСОБ ЛЕТАТЬ

Кто такой Мартин? Почему лицо его налилось кровью, когда он шел с демонстрантами? Откуда Тони знает малайские сказки? Кто автор романа? Художник Сашко. Письмо д-ра Нансена. Перелет в Москву. Новое изобретение в авиации. Пивной человек. Генеральский отпрыск. Профессор Мессеби и кот. Разговор с Дювалем. Сашко собирается влететь в комнату через окно.

Читатель, видимо, давно бы хотел получить некоторые объяснения по поводу романа. Кто такой, например, Мартин и почему у него на груди вытатуирована птица?

Почему шрам на лице Мартина налился кровью, когда Лейстон проехал мимо демонстрантов на автомобиле?

Может, то была ненависть ко всем классовым врагам или к одному из них? Но кроме того, у Мартина явно были с Лейстоном еще какие-то дела.

Что за перстень был на руке гориллы, застреленной Дювалем? И почему, скажем, полинезиец Тони рассказывал малайские сказки, а не полинезийские?

На некоторые из этих вопросов автор может дать ответ немедленно.

Так, например, полинезиец Тони рассказывал малайские сказки потому, что он их слышал. Его познакомил с ними один малаец.

Смешно было бы вправду думать, что Тони мог их прочитать в десятитомном сборнике немецкого этнографа.

Во-первых, Тони не знал настолько хорошо немецкий язык, во-вторых, он мало интересовался этнографической литературой… В-третьих, Тони вообще не умел читать.

Перейдем к другому: почему, допустим, Мартин сильно разволновался, слушая сказки о Тово, а именно рассказ о появлении на свет этого малайского Уленшпигеля?

Отец Тово, как помнит читатель, обратился к своему брату, чтобы тот помог его жене зачать ребенка. Так вот, почему этот способ размножения так заинтересовал старого Мартина?

Об этом читатель узнает в одной из ближайших глав.

А тем временем читатель может познакомиться с главным действующим лицом романа.

Главное действующее лицо романа… это Мартин — догадывается читатель.

Может быть, это Дюваль. А может, Эдит, Гарри, м-р Лей-стон, Камилла… Нет, дорогой читатель! Среди упомянутых особ нет главного персонажа романа.

Главный персонаж романа — это «правда», снова догадывается читатель, помнящий «Войну и мир» Толстого.

Мимо!

Толстовская «правда» не является главным действующим лицом этого романа, ее нет даже среди второстепенных персонажей.

Главное действующее лицо, самый активный герой данного романа — это его автор.

Автор этого романа мужчина, 28 лет, брюнет.

Впрочем, не исключено, что это девушка 23 лет, блондинка, его возлюбленная.

Все это вполне возможно и очень близко к правде.

Есть даже мнение, что роман представляет собой коллективное произведение пяти товарищей — трех брюнетов и двух блондинов.

Впрочем, пусть читатель не думает, что его хотят принять за дурака и убедить, будто у романа вовсе нет автора. Автор романа — живой человек (или живые люди).

Вчера он даже потерял на улице ключ от уборной. Это не фантазия пишущего данные строки, нет, это было в Киеве, на улице, у магазина «Ларек». Дело было так. Вернувшись домой, он захотел пойти в уборную. Ключа в кармане не оказалось. (Чтобы с вами такого не случилось, сделайте вот что: возьмите английскую булавку, наденьте на нее ключ и пристегните булавку изнутри к карману). «Черт с ним, с этим ключом!» — сказал товарищ автора романа, мужчина 30 лет, брюнет, «И. Курб»… (впрочем, эта фамилия с нашей историей не связана). Но автор романа отнесся к вопросу серьезнее, он взял коробок спичек и начал, зажигая их по одной, бросать спички в ночь, в отвратительную тошноту ночи.

Пусть читатель не думает, что он собирался поджечь дорогу. Нет, он просто вспомнил, где впервые вытащил на улице носовой платок и, направив туда свои шаги, нашел на тротуаре ключ. Тысячи людей прошли по тротуару, и никто не поднял его. Таково было авторское счастье. Этот конкретный эпизод, надеемся, полностью убедил читателя, что автор данного романа не вымысел, а «живой человек» или «живые люди», брюнет 28-ми лет или три брюнета и два блондина.

Впрочем, не исключено, что это девушка 23-х лет, блондинка, возлюбленная «живого человека».

Но вернемся к делу. Во время описываемых (не в этой, а в предыдущих главах) событий художник Сашко служил секретарем консульства УССР в Берлине[16]. Художник Сашко — это тоже молодой человек, лет 24-х, и тоже вполне конкретный живой человек, блондин. Когда есть деньги, покупает сигареты «Нансен», а когда денег нет, стреляет сигареты «Нансен» у товарищей.

Для того, чтобы у читателя не оставалось никакого сомнения в том, что художник Сашко — это действительно живой, конкретный человек, блондин лет 24-х, приводим здесь благодарность профессора Нансена Укртабактресту (не Сашко) за сигареты.

Текст письма, полученного от Ф. Нансена

Лисакер, 26 февраля 1924 г. Рабочим, служащим и администрации Краснооктябрьской Государств. Табачн. Ф-ки и Центральн. Механич. мастерских.

Я уже письмом выразил Вам мою огромную благодарность через Русского Посла в Христиании за тот большой подарок, который Вы мне прислали.

Я хочу еще раз поблагодарить всех тех, кто подписал прекрасный адрес, и прошу их передать мою глубокую признательность всем рабочим и администрации Краснооктябрьской фабрики и Центральных мастерских за проявленную доброжелательность и любезное внимание.

Я считаю необходимым подчеркнуть, что я чрезвычайно тронут выраженными Вами добрыми мыслями. То, что я был способен сделать для Русского народа, явилось результатом необходимости облегчить тяжелые страдания и бедствия миллионов голодающих. Я тогда желал, чтобы мы могли сделать гораздо больше настолько, чтобы Русский народ мог в то время совершенно оправиться после постигшего его жестокого бедствия.

Положение в большей части Европы тогда было слишком тяжелым, и не представлялось возможным собрать ту сумму денег, которую мы хотели бы.

Я рад, несмотря на все, узнать, что положение в России улучшается, и я безусловно надеюсь, что Россия в скором времени займет вновь место одной из крупнейших промышленных стран.

Разрешите мне выразить мою бесконечную признательность за восхитительные сигареты — прекрасную русскую продукцию, которыми много наслаждаемся я лично и мои друзья.

Искренне Ваш ФРИТИОФ НАНСЕН.

«Краснооктябрьская» Гос. Табачн. ф-ка, выпуская эти папиросы самой высокой марки из отборных сортов иностранных табаков, посвящает их отважному борцу за дело спасения голодающих ПРОФЕССОРУ ФРИТИОФУ НАНСЕНУ[17].

Кстати, читатель узнает из этой благодарности, что профессор Нансен является отважным борцом за дело спасения голодающих. «Храбрость» его, очевидно, заключалась в том, что он, как и второй д-р (О’Кенан), решился поехать в Советскую страну.

Кроме того, мы видим из письма профессора Нансена, какое огромное значение имел он, профессор Нансен, в деле спасения голодающих. Действительно, что было бы с нами, если бы человеколюбивый профессор не согласился нам помочь. Страшно подумать.

Но, чтобы мы не думали, что профессор Нансен хоть немного благосклонно относится к нашей власти, он добавляет, что «необходимость облегчить тяжелые страдания и бедствия миллионов голодающих» была единственной причиной его великодушной помощи.

Оригинал этого письма нам посчастливилось достать из коробки, которую Сашко купил за собственные деньги в день получки. Сашко выкурил сигареты, а мы воспользовались литературной частью коробки.

Сегодня утром Сашко шел в не слишком хорошем настроении домой. К нему в комнату, где он масляными красками писал натурщиков, приходил фашист.

Было это так… Но перед этим нужно рассказать сон художника Сашко.

Увлеченный новыми изобретениями в области летания в воздухе, Сашко начал размышлять, как бы использовать эти штуки. Оказалось, что при чрезвычайном напряжении всех нервов человека, когда кажется, что все вокруг вот-вот закипит и превратится в пену, что при таком напряжении нервов и мышц нужно уловить какой-то момент; если его пропустить, — все снова становится обычным, обыденным и дебелым.

Но Сашко удалось поймать этот момент, и он плавно и легко поднялся в воздух. Полетав с три минуты по комнате, Сашко вылетел в окно на улицу. Поднялся шум, люди сбились в кучу, подбежал шуцман и вытащил револьвер. Сашко решил, что с револьвером нечего шутить, и порхнул над домами. Он летел теперь выше самой высокой колокольни. Берлин расстилался под ним, как план, по плану города ползали, как букашки, лошади, проползали с едва слышным жужжанием жуки-автомобили, трамвай карабкался в гору, поблескивало ледяное зеркало Шпрее.

Сашко подумал с секунду и полетел на восток.

Еще рано, он еще успеет вернуться в консульство. Он не заметил, как пролетел панскую Польшу и оказался над Москвой. У Кремля, на Красной площади, он спустился до двух-трех метров и начал парить над площадью.

Собрались люди, вызвали специалистов, и Сашко продемонстрировал свой способ. Он летал боком, ногами вперед, делал в воздухе мертвые петли, летел животом вперед, стоя, летел вниз головой, так что штанины немного спускались и москвичи рассматривали его берлинские носки в полоску. Около трех часов художник Сашко кружил в воздухе, словно ястреб над двором. Наконец он решил спуститься и подробно рассказать специалистам о своем методе. Спускаясь, он задел ногой цилиндр какого-то человека, ехавшего на извозчике.

Читатель уже догадался, что это был мистер О’Кенан, так трагически погибший в предыдущей главе этого романа. Споткнувшись о цилиндр, Сашко потерял равновесие и упал на пальто, которое мгновенно подстелил ему один из зрителей. На пальто Сашко пролежал с полминуты. Рядом стояла кровать, очевидно, он уже прилетел домой. Для пробы Сашко хотел было сняться с пальто и сделать несколько кругов по комнате, но не сдвинулся с места. Очевидно, он не поймал момента. В эту минуту постучали в дверь. Сашко встал на ноги, решив полетать чуть позже.

В комнату вошел человек в цилиндре… Не снимая его, он подошел к Сашко. На Сашко пахнуло пивным духом. Затем человек с блестящим красным носом и мутными глазами спросил:

— Sie sind russischer Kommunist? (Вы русский коммунист)?

— Нет, — коротко ответил Сашко.

— Простите. Кто же вы такой? — снова спросил пивной человек.

— Я художник, — ответил Сашко. — Я украинский коммунист, член партии КП(б)У.

Пивной человек захлопал глазами и уставился на Сашко. Тот уже совсем проснулся и, оглядываясь вокруг, искал какой-нибудь метательный инструмент. Глаза Сашко не выражали никакой благосклонности к посетителю пивных.

Посетитель немного подумал. — Нет ли у вас российских почтовых марок? — изменил он на всякий случай тактику.

Но вместо российских почтовых марок Сашко одарил гостя сакраментальной русской трехчленной формулой.

Формула, очевидно, была знакома посетителю. Он проворчал что-то угрожающее и, покачиваясь, вышел из комнаты. Сашко оделся, повязал галстук и сунул в карман браунинг.

Сегодня или завтра его могут подкараулить на улице и хорошенько избить. Застрелить его, вероятно, не застрелят, потому что это вызовет всякие осложнения государственного свойства, но избить могут.

С немного испорченным настроением, не вспоминая даже о своем изобретении, Сашко пошел в консульство.

Сегодня консула не было, и Сашко его заменял.

— Можно войти? — услышал он хриплый голос.

— Можно, — строго отозвался Сашко.

В дверь продвинулась голова и сейчас же скрылась обратно.

— Можно, — яростно крикнул Сашко. Голова появилась снова, потом медленно показалась вся фигура. Прислонившись спиной к двери, посетитель низко поклонился и застыл.

— Что вам? — строго спросил Сашко.

Фигура подошла ближе. У стола она снова низко поклонилась. Теперь Сашко разглядел посетителя. Это был, очевидно, молодой еще человек лет так 28, но красный нос, мешки под глазами, мутные зрачки придавали ему вид сорокалетнего геморроидального жуира.

— Господин консул, — робко начал посетитель. В его хриплом голосе звучали какие-то кокетливые интонации любимца женщин, потрепанного жизнью тунеядца.

— Господин консул, я к вам с денежной просьбой.

Сашко посмотрел на субъекта. Дегенерат со следами всех возможных заболеваний.

— Сколько вам нужно? Кто вы такой? — спросил Сашко.

Мартин напряженно ждал. Вернется Гарри или нет? Гарри не вернулся. Вместо этого появился сержант с тюремным надзирателем. И надзиратель вызвал Мартина, Джемса и Тони.

Эта комбинация немного обеспокоила Мартина.

Почему не вызваны другие? Если им нужен стачечный комитет, то почему вызвали только Мартина и Джемса, и при чем здесь Тони? Не имеет ли это снова отношения к Руперту?

Все трое в сопровождении сержанта вышли в коридор. В конце его мигала небольшая лампочка; в коридоре стоял полумрак.

Внезапно раздался дикий визгливый крик, словно кричал смертельно раненый заяц. Тони упал ничком, схватил ноги Мартина и бился, как в припадке.

Он заметил, что Гарри исчез, и решил, что их ведут убивать, как того убили.

Мартину едва удалось немного его успокоить. Наконец они с Джемсом взяли Тони под мышки и потащили по коридору.

У лампы Тони пришел в себя и, крепко схватив Мартина за рукав, как обезьяна, пошел сам. Мартин оглянулся на сержанта; в слабом свете он увидел в нем что-то знакомое.

Сержант спокойно и даже удивленно выдержал его взгляд. Они вышли из тюрьмы. Сержант вынул револьвер и знаком велел им идти вперед. Солдат с ним не было.

— Куда вы ведете нас? — спросил Мартин, как за несколько часов до этого спрашивал Гарри.

— К следователю, — коротко ответил сержант. Услышав звук его голоса, Мартин и Джемс оглянулись, словно пораженные молнией.

Да — это был Дюваль!

— Я говорил тебе! — с досадой сказал Джемс. Мартин не отвечал ему.

— Куда вы нас ведете, товарищ? — повторил вопрос Мартин.

— Не говорите так громко! — ответил Дюваль. — Мы идем в порт. У меня есть паспорта для вас. Я дал один паспорт Гарри. Теперь тихо.

Они перешли несколько улиц.

— Кроме того, у меня есть приказ отвести вас в следственное отделение при гавани. В Англии все можно сделать за деньги.

— Но нас все равно арестуют, — сказал Мартин. — Те же филеры, которые продали вам паспорта и ваши сержантские лычки, выдадут вас, когда мы будем подниматься на пароход.

— Я это знаю, — сказал Дюваль. — Мы не пойдем туда, где нас ждут. Я условился с филерами, что они получат от меня оставшиеся деньги, когда мы сядем на пароход. Следовательно, они нас ждут в гавани. Но мы сядем на поезд и поедем катером в Гамбург…

Через шесть часов после этого, когда Мартин, Джемс и Тони уже отплывали на борту катера, Дюваль отправился на поиски Гарри. Он начал с того, что отыскал ту улицу, где Гарри сбежал, и пошел дальше, разглядывая лавки.

Вскоре он нашел то, что ему было нужно.

В маленьком магазинчике, где продавали одежду, ему сказали, что сегодня одна девушка купила мужской костюм. Дюваль попросил описать ее внешность и двинулся дальше.

Он заходил по очереди во все номера и расспрашивал о парочках. Никаких результатов.

Затем у одной из дверей он увидел полисмена и коляску. Дюваль закурил сигару, сунул руки в карманы и подошел к двери. В коляске лежало что-то похожее на тело, покрытое брезентом. Дюваль уже взялся за щеколду на дверях.

— Что там такое? — небрежно спросил он у полицейского, протягивая ему портсигар.

— Отравились какие-то дураки, — ответил полисмен, — парень с проституткой. Поставили чайник на уголь и заснули.

Дюваль сделал шаг вперед и поднял край брезента.

С коляски на него посмотрело мертвое лицо Гарри. Дюваль постоял еще секунду, потом, словно передумав, повернул туда, откуда пришел.

В районном адресном бюро за № 417 заказчику выдали адрес доктора химии профессора Мессеби.

— Кто вы такой? — спросил Сашко, обращаясь к дегенерату.

— Ах, дорогой мой, ужес, ужес! Моего папашу, генерала Сильницкого, вы знали, вероятно — друг покойного императора, убили большевики, и двух моих братьев на моих глазах.

Лицо Сашко передернулось, но он промолчал.

— Вот, у меня есть документы, вот… вот рекомендательное письмо императрицы Марии Федоровны.

Сашко взял «рекомендательное письмо императрицы Марии Федоровны» и начал читать.

Дегенерат тем временем рассказывал, как он сидел в Че-Ка, как ему удалось сбежать, и не жалел выражений по адресу большевиков. Сашко кончил читать. Кончив читать, он аккуратно сложил письма и швырнул их дегенерату в лицо.

Дальше он немного разошелся, стукнул кулаком по столу и крикнул:

— Ты куда попал, сукин сын? Вон отсюда, сволочь!.. (Здесь Сашко во второй раз за этот день воспользовался сакраментальной формулой.)

Субъект сник и стал пятиться к двери.

— Я, я ничего, извините, товарищ, я сам демократ, я сам революционер, два раза в тюрьме…

— Вон! — закричал Сашко и приподнялся со стула. Субъект дрожащими руками открыл дверь и ускользнул прочь.

Сашко вскочил и дважды прошелся по комнате. В эту минуту постучали снова. Вошел высокий крепкий человек с мрачным выражением лица. Вся кожа у него на лице, словно оспинами, была покрыта мелкими пятнышками.

— Садитесь, товарищ.

На худом лице появилась теплая улыбка. Он сел.

— Говорите, что нужно!

— Я солдат, — начал тот. — Родился под Владивостоком. Меня вместе с другими послали еще в ту войну в Марсель с экспедиционным корпусом. Сидел в окопах, ходил в атаку два года. Просился в Россию — не пускают. Сидел в карцерах раза четыре. Приходилось снова идти в окопы. В 17 году узнали, что в России революция. Не захотели воевать и мы. Устроили митинг. Тогда нас погнали на передовые позиции, сзади расстреливали из пулемета. Выбили почти половину. Меня ранили пулей из французского пулемета в руку. Затем нас загнали в концентрационный лагерь. За каждое слово беспощадно пороли. Во Франции бьют не хуже, чем избивали в царской России. Бьют, отливают водой и снова бьют. Доктор следит, чтобы не забили насмерть. Лагерь был такой: сами должны были вырыть ямы, ямы обнесли колючей проволокой. В этих ямах мы жили полгода. Еды почти не давали. Покорившихся направили служить у Колчака и Деникина.

Меня били шесть раз, я не хотел ехать. Потом меня и еще нескольких послали в Конго мостить дорогу.

Солдат остановился. Затем указал рукой на свое лицо, испещренное пятнами.

— Знаете, что это такое? Над нами стояли негры с нагайками. Когда в жару упадешь от солнца, бьют, пока не встанешь. Заболеешь — просишься к доктору — бьют, пока не признаешься, что здоров. Я подцепил малярию. Меня били, заставляли работать. Однажды я не смог встать. Пришел унтер и велел идти работать. Я хотел подняться и не смог, сколько он ни бил меня нагайкой. Тогда они привязали меня к дереву. Под деревом был муравейник. Лицо и все тело мне смазали сахаром.

Несколько товарищей там умерли. И я бы оттуда не выбрался, если бы не один товарищ, проезжавший по той дороге…

Солдат снова остановился.

— Я был в величайших боях мировой войны. Все это ерунда по сравнению с тем, что я пережил впоследствии.

Руки его задрожали, и из горла вылетел какой-то дикий болезненный крик.

— Я никогда не плакал — вы можете мне поверить!

Он, содрогаясь всем телом, издавал урывками какие-то волчьи звуки.

Оба сидели молча.

— Вы не знаете, кто вас освободил? — спросил Сашко.

Солдат молчал. Спазматические корчи корежили его горло.

Наконец он снова смог заговорить.

— Я не знаю его фамилии. Он многим помог. Такой невысокий, наш земляк.

— Русский? — спросил Сашко.

— Ну так, вроде русский. Украинец! — объяснил солдат.

— Как он туда попал?

— Он говорил, что присоединился к какой-то экспедиции. Эта экспедиция пропала в болотах. Он один спасся.

— Хорошо! — сказал Сашко. — Завтра вы можете получить бумаги.

Он поднялся и пожал солдату руку.

Уважаемый профессор Мессеби окончил свой manicure и играл в кабинете с котом. Он не привязывал ему бумажки к хвосту, как делали некоторые великие люди в часы отдыха, а нашел другой, на его взгляд, более интересный способ. Набрав полный рот дыма, он вдруг пускал его коту в морду. Кот прыгал и убегал, но вездесущая рука профессора ловила его за хвост, и кот получал новый заряд дыма в морду. Уважаемый ученый знал по опыту, что еще через минуту кот начнет царапаться — тогда он брызнет ему одеколоном из шприца прямо в глаза, чтобы острой болью немного успокоить взволнованное животное. Гуманный профессор взялся за шприц, когда ему принесли визитную карточку.

Harry Rupert Was here

От радости профессор выпустил коту в глаза чуть ли не весь одеколон и, пнув животное на прощание ногой, стал потирать руки. Он зажег сигару от сигары, придвинул ящичек со свежими сигарами и застыл. На сей раз он уже немного опасался слишком явно проявлять свою радость — о, напротив, он будет суров и непреклонен, пусть теперь тот просит!

— Войдите!

Быстрым шагом в комнату вошел какой-то человек и сразу сел против профессора.

«Как он… Да это не Руперт! Что за чертовщина?!» — едва успел подумать профессор.

— Вы интересуетесь способом изготовления препарата «Альбо», — начал незнакомец. — Я пришел сюда по делу его изобретателя, Гарри Руперта.

— Да, очень приятно, — сказал профессор. — Я слушаю. (По-видимому, сам Руперт побоялся прийти.)

— Руперт не смог прийти сам, — сказал незнакомец (почему профессор оставался спокоен?).

— Руперт не смог прийти сам, — повторил гость (профессор не моргнул глазом).

— Очевидно, его задержали какие-нибудь важные дела, если он попросил вас выполнить поручение. Я слушаю вас внимательно, — дружелюбно сказал профессор. (Что это за странный человек, почему он так уставился?).

— Руперта задержало очень важное дело — он не может прийти, потому что он убит, — сказал гость.

На лице профессора отразилось напряженное любопытство.

— Он передал мне за день до смерти тайну своего изобретения, — попробовал почву гость.

— У вас есть рецепт Руперта? — сказал профессор. — У меня он тоже есть! (Профессор щупал почву.)

— У вас он есть, а у меня его нет! — раскрыл карты незнакомец, поднялся, захлопнул дверь, подошел к профессору, схватил его руки одной своей, а другой слегка сдавил ему горло.

— У вас есть рецепт Руперта — значит, это вы его отравили! Сию минуту давайте сюда рецепт!

Логика гостя не убедила уважаемого профессора, потому что рецепта у него не было. Он знал это твердо. Но рука (что за нервный, невыдержанный субъект!) при слове «отравили» сильнее сдавила профессорское горло.

— Слушайте, — зашипел профессор, — у меня нет никакого рецепта… отпустите немного горло, прошу вас, у меня нет никакого рецепта. Если бы я его имел, я не принял бы никакого Гарри Руперта, — вы понимаете — он был бы мне не нужен и даже опасен.

Внезапно человеколюбивый профессор умолк — он встретился взглядом с острыми глазами. По телу пробежало отвратительное ощущение. Рука совсем отпустила горло, гость сел напротив профессора. Стало тихо. Кот заскреб когтями дверь, прося выпустить его. Из горла профессора вырвался высокий, странный звук — звук, напоминавший голос пятнадцатилетнего мальчика. Затем голос понизился, и профессор голосом сомнамбулы произнес:

— Я бы убил Руперта, знай я, где у него рецепт. Он не носил его с собой. Я проанализировал смывки с его реторт, — но реторты были начисто протерты серной кислотой. Мне не удалось определить реактивы.

Произнеся все это медленным сонным тоном, профессор покачал головой и заснул. Гость отпер дверь.

— Алло! Кто там? — крикнул он в зал.

Появился лакей.

— Профессор заснул, разбудите его через полчаса, — сказал гость (кот выскочил в зал и унесся прочь, как сумасшедший).

— Я слышал ваш разговор, — сказал лакей. — Я могу кое-что рассказать вам об этом деле.

Гость извлек банковский билет и передал его лакею. Лакей, прислонившись к косяку, рассказал о приезде Лейстона, о неизвестном англичанине с язвами на лице, интересовавшемся Лейстоном и рецептом.

— Еще десять фунтов, если вы скажете, кто этот человек, — сказал гость, доставая десять банкнот. Лакей вытащил визитную карточку.

Dr. James Reeps

— Это я свистнул у него, когда мы сидели в портерной! — сказал лакей.

Гость спрятал карточку в карман и вышел.

— Не забудьте разбудить профессора через полчаса, — сказал он на прощание.

Эдит работала на текстильной фабрике. У нее болела спина. Она начала часто кашлять от пыли, но была спокойна и решительна, как никогда. В ней проснулась упрямая американка. Наивная, привыкшая к счастливой жизни, она тем глубже верила в скорый успех великого дела освобождения человечества путем рабочего восстания. Это восстание должно было освободить и вознести ее саму — она читала о Спартаке и тайком училась стрелять из револьвера, закладывая в барабан монтекристовые пульки. Она как раз целилась в дверь, когда вошел Дюваль. Не говоря ни слова, не отвечая на ее вопросы, он достал карточку и показал ей.

Dr. James Reeps

— Вы знаете этого человека в лицо?

Пальцы Эдит крепко сжали рукоятку револьвера.

— Он убил изобретателя искусственного протеина, Гарри Руперта!

Затем Дюваль развернул утренний номер «Тimes’а»:

«Вчера ночью в Уайтчепле отравились угарным газом рабочий Гарри Руперт и девушка по имени Кэт.

Причина самоубийства не установлена. При Руперте был фальшивый паспорт для выезда за границу».

— Он убил их обоих! — сказал Дюваль. — С рецептом он поедет в советские республики и продаст его за миллионы. Я уезжаю искать его.

Сашко возвращался домой, оглядываясь по сторонам и обходя группки фашистов, толпившихся у кабаков. В его планы не входило быть сегодня избитым на улице. Фашиссты уже пронюхали, где находится его студия, и могли подстерегать его у двери. Теперь было бы очень кстати влететь в студию через окно. А если оно закрыто, можно было бы сделать в воздухе петлю и влететь ногами вперед сквозь оконное стекло. Хрен с ним, с оконным стеклом! Свое здоровье дороже!