Приключения в стране львов

ГЛАВА 13

Приключения остались позади — и Фрике этому рад. — Туземцы возбуждены. — Фрике против своей воли набирает рекрутов. — Особенности местного землепользования. — Когда и лентяи работают. — Тропические леса. — Некоторые растения. — Люди Сунгуйи. — Фрике кажется, что он спит.

Прошло уже десять дней с тех пор, как Фрике покинул Фритаун и отправился на поиски своего друга Барбан гона.

Жандарм внезапно оставил яхту, когда после многочисленных приключений на борт «Голубой антилопы» взошла его мучительница мадам Барбантон. Сейчас он скорее всего находится в селении Сунгуйя, что неподалеку от истоков Рокелле, вместе с негром, носящим имя этого поселка и претендующим на тамошний царский престол. Фрике, которому в начале его путешествия довелось пройти через множество испытаний, удовлетворивших бы самого взыскательного охотника, наконец-то зажил обычной жизнью путешественника. Он доволен. Да и с чего бы ему жаловаться? Нельзя же каждый день попадать в осаду армии крокодилов, воевать с полчищами гиппопотамов или вступать в единоборство с носорогами!

Даже в самой бурной жизни случаются иногда периоды затишья.

Итак, парижанин продолжал свой путь через заросли и болота тропического леса.

Животные встречались все реже, зато на смену им пришли люди.

Обычно невозмутимые, туземцы были сейчас очень возбуждены и предвкушали важные события.

Жители селений, изредка попадающихся на лесных полянах, напрочь забросили все свои хозяйственные дела.

Они произносили речи, проводили собрания и удивительно много пили, сидя на корточках перед примитивными, крытыми листьями канны[107] хижинами.

В разговорах негров часто повторялось имя Сунгуйи и упоминалось о каком-то могущественном фетише, который принесет ему победу, а также о белом человеке, сопровождавшем будущего царя; еще они обсуждали войну, которая уже началась, и ее возможные результаты… а потом опять пили, и опять говорили… Заниматься политикой на побережье Гвинеи — одно удовольствие!

Фрике повсюду встречал теплый прием, а его отряд все рос и рос, хотя сам юноша к этому вовсе не стремился. Лаптот с приятелями рассказывали местным жителям о ловкости и храбрости белого охотника и о могуществе оружия, которым можно убивать гиппопотамов и носорогов.

Этого было более чем достаточно для того, чтобы за Фрике увязалась толпа голодных негров, постоянно желающих есть, но отнюдь не желающих трудиться: туземцы способны только на то, чтобы посеять немного сорго и ячменя, которые нужны для изготовления пива.

Без пищи прожить можно, без выпивки — никогда!

«Если так пойдет и дальше, — размышлял Фрике, — у меня наберется целый экспедиционный корпус. Ведь все эти голодные, которые ждут, что я стану убивать для них дичь, придут к Сунгуйе с пустыми животами. Они готовы воевать. За кого? Против кого?.. Кабы не получилось так, что мне, который решительно не желает ни во что вмешиваться, удастся повлиять на местную политику… Ну что ж, я не против! Будь что будет, только бы найти моего жандарма!»

Отряд Фрике приближался к какому-то большому поселку. Об этом свидетельствовала даже почва, которая, видимо, с давних пор обрабатывалась человеком.

Прежде чем засеять поле, здешним жителям надо расчистить под него участок. Для этого обитатели деревни отправляются в чащу, возводят там крытые листьями шалаши и начинают валить и жечь деревья. Этим занимается все взрослое население, не исключая и матерей, таскающих с собой привязанных к спине младенцев; только несколько женщин освобождается от работы и назначается поварихами.

Вечерами под звуки тамтама[108] устраиваются танцы, заменяющие неграм гимнастику и необходимые им и в веселье, и в труде.

Во тьме сверкают огни костров, освещая своим ярким светом фантастические хороводы, в которых туземцы, ни в чем не знающие меры, кружатся едва не до рассвета.

Подобное оживление длится до тех пор, пока работы по расчистке участка не подойдут к концу; потом мужчины оставляют женщин засевать новое поле, а сами возвращаются к своим деревенским домикам и погружаются в привычное оцепенение — вплоть до сбора урожая.

На отвоеванных у джунглей и кое-как возделанных участках сажают бананы и маниоку[109], которые вместе с вяленой рыбой составляют основную пищу негров.

Интересно, что в отличие от американской африканская маниока не содержит никаких ядов. Ее тут сначала превращают в грубую муку, а затем делают из нее мягкое тесто, которое начинает бродить и приобретает странный кисловатый вкус.

Сняв с нового поля самое большее два урожая, туземцы забрасывают расчищенный участок.

Земля требует хорошего ухода — только тогда она сохраняет плодородие.

Но негры не хотят заботиться о ней. Гораздо проще вырубить новый участок леса.

Бывшие поля зарастают с невероятной быстротой, однако чаще всего совсем не тем, что сеяли на них люди, и не тем, что росло тут раньше.

На месте прежних деревьев появляются новые, но уже со съедобными плодами.

Их семена приносят ветер, вода, птицы, а также человек, который трудился здесь когда-то и оставил косточки и семена съеденных им плодов. На почве, увлажненной дождями и прогретой жарким солнцем, они начинают быстро прорастать.

И вскоре на этих заброшенных полях появляется что-то вроде садов, диких садов, каким бы удивительным ни показалось такое словосочетание. В них растет множество деревьев, плоды которых не только вкусны и питательны, но и годятся для изготовления разных продуктов и лекарств.

Тут есть прекрасные манговые деревья с сочными и вкусными плодами: из их косточек добывают вещество, похожее по цвету и вкусу на шоколад.

Чрезвычайно ценным является горьковато-сладкий, прямо-таки чудодейственный орех коло. Его сок, впитываясь в слизистую оболочку рта, позволяет человеку не чувствовать неприятного запаха и вкуса некоторых продуктов, которые он иногда вынужден употреблять в пищу. Так, например, болотная вода кажется не только свежей, но даже приятной. Этот орех очень ценится жителями Судана[110] и является там весьма распространенным товаром. Коло приписываются также тонизирующие и жаропонижающие свойства. Для путешествий в тропиках он незаменим.

В этих садах горделиво высится прекрасная пальма: из ее золотистых плодов делают пальмовое масло. Там встречаются растения из рода барвинков — в отличие от других растений этой группы они не только не ядовиты, но даже дают полезные и вкусные плоды и являются каучуконосами; а еще там можно встретить кустарник, корни которого действуют возбуждающе (наподобие кофе) и способны излечить дизентерию.

Назовем, почти наугад, некоторые другие полезные деревья: хлебное, пришедшее из Индии, свечное, из ствола которого туземцы выдалбливают пироги; различные древовидные бобовые растения: в их огромных стручках прячутся съедобные бобы; разнообразные фиговые деревья — каждое из них дает то или иное количество каучука.

Есть много растений, годящихся для изготовления приправ и пряностей. Это кардамон, имбирь[111] и гвинейский перец, очень ценимые кулинарами.

Высокие деревья оплетены всевозможными вьющимися растениями; есть среди них и виноград с длиннющими лозами, но с мелкими и несочными плодами; впрочем, эти ягоды приятны на вкус и ждут не дождутся заботливых рук садовника.

Среди вьющихся растений есть так называемые паразиты, многие из которых необычайно красиво цветут. К ним относятся, например, орхидеи — ослепительно-яркие, с огромными листьями. Цветы висят на деревьях причудливыми гирляндами и служат этим диким садам роскошными украшениями.

Фрике и его спутники, отдохнув на одном из таких заброшенных полей и подкрепившись ароматными плодами, опять тронулись в путь.

Наконец они вышли из леса и оказались на открытом пространстве. Небо над ними напоминало огромный кусок голубого полотна.

Здесь уже были владения Сунгуйи. Проводники испустили громкий радостный крик, но тут откуда-то внезапно появилась толпа черных воинов и окружила отряд парижанина.

— Что случилось? — как всегда весело поинтересовался Фрике, который был скорее удивлен, чем встревожен.

Туземцы обладают искусством очень долго говорить и при этом ровным счетом ничего не сказать. Негры затараторили все разом, хотя и не поняли вопроса, заданного им на том замечательном жаргоне, какому Фрике обучился во время своих странствий у матросов южных морей.

Черные воины галдели все громче и даже начали усиленно жестикулировать.

— Уберите лапы! От вас прогорклым маслом разит! Я, правда, не франт, но все-таки предпочитаю иные ароматы! Ну-ка, лаптот, официальный переводчик, спроси у этих ребят, чего им надо?

— Они не хотят нас пропускать!

— Едунда! Не затем я сюда пришел, чтобы уйти ни с чем! Объясни им цель нашего путешествия… Молодец! Хорошо!.. Я вижу, их тарабарщина для тебя как родная! Ну, так что?

— Они говорят, что отведут нас к своему вождю!

— Да? А как зовут их вождя? Не твой ли это бывший дружок Сунгуйя? Если не он, то разговоры в сторону, а карабины к бою!

— Сунгуйя, он самый!

— Отлично, тогда хватит болтать! Вперед!

С этими словами Фрике — ружье на плече, шлем сдвинут на ухо, грудь колесом — встает во главе своих людей, показывая тем самым, что у него есть охрана.

Он первым выходит на поляну, посередине которой расположен поселок с очень чистыми хижинами, соединенными крепкими бамбуковыми изгородями. Подобное встречается редко: обычно африканские негры стараются ставить свои примитивные жилища подальше одно от другого; однако внимание парижанина поглощено не архитектурными изысками, а чьими-то громкими возгласами.

— Может, я сплю?! Или у меня лихорадка?! Не верю собственным ушам!

Но возгласы становятся все отчетливее:

— Ать-два-а! Ать-два-а! Слушать команду!

Сделав еще несколько шагов, Фрике останавливается в недоумении. Оно и понятно: картина, открывшаяся его глазам, могла бы поразить кого угодно.

Он видит облаченного в мундир французского жандарма, который стоит перед строем пехотинцев цвета первосортного черного дерева и обучает этих африканских новобранцев премудростям европейской военной науки.

Здесь находятся около сотни негров, совершенно нагих, украшенных яркими амулетами и кое-как прикрытых лоскутками ткани; они вооружены старыми ружьями, луками или дротиками и проделывают с ними разные упражнения — причем довольно четко, что кажется особенно удивительным.

«Изумительно! Только этого нам не хватало! — заметил про себя Фрике. — Какие же странные, однако, попадаются жандармы!»

Старый воин видит своего друга, величественно салютует ему саблей, окидывает строй гипнотизирующим взглядом и продолжает подавать команды:

— Смир-р-но!

— Напра-а-во!

— Взять ружье!

— Положить ружье!

— Разойдись! Марш! — И черные пехотинцы поспешно разбежались во все стороны с радостью, понятной любому солдату.

Барбантон с важным видом вкладывает саблю в ножны и идет к парижанину, протянув ему обе руки.

— Здравствуйте, мой дорогой Фрике! Знаете, а ведь я вас уже давно поджидаю! Истинная правда! Даже беспокоиться начал!

— Вы ждали меня, мой старый товарищ? Вы что, ясновидящий?

— Вовсе нет, просто я знаю моих друзей! Я был уверен, что вы броситесь в погоню за своим жандармом и найдете его… К тому же я послал вам на помощь людей.

— Как?! Неужели те дезертиры, которых мы встретили восемь дней назад?..

— …мои люди, посланные с поручением проводить вас сюда!

— Кстати, примите мои искренние поздравления: вы теперь генерал, а это почетно даже в негритянской армии!

— Ха! Чего не сделаешь, чтобы убить время!.. А потом… нашему Сунгуйе так хочется стать царем!

— Посмотрите-ка на этого жандарма, делающего монархов! — не выдержав, хохотнул Фрике. — Итак, вы собираетесь вот-вот посадить его на трон?

— Угадали, дружище! А пока я обучаю его войско, и, как вы только что видели, небезуспешно!

— Поразительно! Каким же образом туземцы понимают ваши французские команды?

— Они их не понимают, но все-таки выполняют!

— Как же такое может быть?

— Выполняет же бретонец, ни слова не говорящий по-французски, команды обучающего его эльзасца![112]

— Это вы верно подметили!

— Здешние мои новобранцы не так уж тупоголовы, раз сумели за восемь дней кое-чему научиться! Правда, у Сунгуйи есть верное средство сделать их понятливыми.

— Догадываюсь! Наверное, нечто из арсенала прусской армии: зуботычины, удары палкой и прочее в том же духе!

— Вовсе нет! Он просто объявил, что тому, кто окажется непонятливым, перережут горло. Подействовало!.. Однако войдем в дом! Персоны нашего ранга не должны беседовать на улице, подобно простым смертным. Кроме того, я хочу переодеться. Форма придает мне значительности, но в ней ужасно жарко!

— Так вот что лежало в том саквояже, который вы прихватили с улицы Лафайет!

— Это единственная моя ценность. Больше ничто не связывает меня с тем парижским домом! — сказал старый солдат, и на мгновение его роль генералиссимуса в армии африканского царька перестала казаться смешной. — Что думает о моем… уходе месье Андре?

— Он очень расстроился и послал меня вернуть вас.

— Обратно на яхту, где находится эта… особа?! Да ведь она… Вы меня понимаете?.. Никогда! Ни за что! Даже если мне придется сделаться канаком и окончить здесь свои дни!

— Ну-ну, не горячитесь! Желтая лихорадка не может продолжаться вечно, и месье Андре с первым же пароходом отправит вашу прекрасную половину в Европу. Я тоже только и мечтаю о том, чтобы она уехала: с тех пор, как эта женщина ступила на палубу «Антилопы», нас преследуют несчастья… Месье Андре сломал ногу на другой же день после вашего отъезда…

— Что?! Неужели месье Андре?.. — прервал юношу добряк Барбантон, сильно побледнев.

— Хирург сказал, что перелом пустяковый, но все-таки сорок дней бездействия тяжелы для человека с его характером. Если бы не это, он бы, конечно, был сейчас здесь! Мало того! У вашей жены тоже произошла большая неприятность…

— Послушайте, Фрике, вы знаете, как я люблю вас и как мне дорога ваша дружба! Так вот, во имя этой моей преданности вам, которую ничто не может поколебать, обещайте… нет, лучше клянитесь! — никогда не упоминать о моей жене, урожденной Элоди Лера, имя которой я произношу сейчас в последний раз! Ты понял, Фрике?

— Я обещаю вам это… но все же я хотел бы сказать…

— Ни слова! Ни единого слова! Вы поклялись!

— Как вам угодно, — помолчав, отозвался Фрике. — Будь что будет, я умываю руки!

Беседуя таким образом, друзья шли по широкой улице, окаймленной бесконечной линией хижин и тенистых красивых деревьев.

За домами росли безо всякого ухода бананы, папайя[113] и маниока вперемежку с сорго, маисом[114] и ячменем.

Этот поселок, как мы уже говорили, выгодно отличался своей чистотой от других деревень гвинейского побережья, а бамбуковые жилища, покрытые листьями канны, выглядели совсем неплохо.

…Фрике и Барбантон подошли к хижине, которая была побольше — хотя и не роскошнее — прочих; у входа стоял часовой, который лихо отсалютовал им своим ружьем.

— Вот мы и на месте! — сказал Барбантон, с важностью отдавая часовому честь.