Приключения в стране львов

ГЛАВА 14

Добродушный монарх. — Фрике — член правительства. — Три недели ожидания. — Вооруженный мир. — Нервное возбуждение. — Барбантон метит в Наполеоны. — «Александр Суданский». — Как быть капралу или сержанту, если ему некуда прикрепить знаки различия. — Попытка добыть украденный фетиш. — «К оружию!» — Сунгуйя пьет нашатырь и готовится к бою. — Битва. — Переломный момент. — Пленная армия.

Через единственную дверь хижины друзья вошли в большое помещение, на полу которого лежали два огромных матраца, сделанных из пальмовых листьев. Ночью они служили постелями, а днем на них можно было сидеть. Еще там находились грубо сработанные табуреты, какие-то ящики и множество вещей европейского происхождения, смотревшихся в этой обстановке крайне нелепо.

На одном из матрацев отдыхал, поджав по-турецки ноги, негр, напяливший на себя матросские штаны с трехцветными подтяжками и фланелевый жилет. Вокруг него сидели на ящиках по́лу- или вовсе голые люди, которые были при этом отлично вооружены; около каждого из них стояла выдолбленная тыква, полная сорговым или ячменным пивом. Жарко!

Человек, сидевший на матраце, непрерывно потирал левой рукой свою поджатую ногу, поэтому свободна у него была только правая рука; ее-то он по очереди и подал европейцам, приглашая их сесть возле него.

Затем, обратившись к Фрике, он поприветствовал его двумя словами:

— Здрассте, месье!

Неужели это Сунгуйя? Похоже, что да, причем во всем своем великолепии.

— Рад видеть вас, мой старый знакомый! — ответил парижанин.

— Сунгуйя тоже рад видать белый начальник! Белый начальник давать победа Сунгуйя!

— Постараемся угодить вашему величеству, милейший беглец, хоть вы и покинули «Голубую антилопу» весьма бесцеремонным образом!

— Мой ушел с Барбато…[115] Барбато большой генерал!

— Это верно! Мой друг жандарм — отличный воин и несравненный теоретик!

— Большой начальник месье Андре не пришел?

— О! Месье Андре выезжает только в исключительных случаях, — ответил Фрике, ни словом не обмолвившись о несчастье, приковавшем Бревана к яхте. — Кроме того, Барбантон сумеет справиться и сам! Не так ли, генерал?

— Конечно! — отозвался бывший жандарм, явно польщенный отзывом о его военных талантах. — Тем более что основная часть работы уже сделана!

— А я-то готовился воевать! Оказывается, вы уже согнали с трона вашего предшественника и преспокойно сидите на его месте. С чем вас и поздравляю, друг мой Сунгуйя, превратившийся из простого матроса нашей яхты в важную персону!

И добавил про себя: «А вот как быть с медальоном, украденным у супруги генерала? Однако молчок, Барбантон не хочет, чтобы я даже упоминал о ней… Но какие все-таки поразительные судьбы бывают иногда у людей и вещей! Я сейчас имею в виду даже не старого жандарма и его военную карьеру, а билет Лотереи искусства и индустрии, который служит талисманом негритянскому вождю и даже вдохновляет его на государственный переворот! Впрочем, молчу, молчу!»

Тут, воспользовавшись паузой в речи Фрике, заговорил Барбантон:

— Все оказалось очень просто. Покинув яхту, мы пошли на пироге вверх по течению; туземцы, узнававшие моего спутника, радостно приветствовали его… Правда, в этом была заслуга и жандармского мундира: хитрец Сунгуйя знал о нем и упросил меня переодеться… Здесь очень уважают военную форму… почти так же, как в нашей прекрасной Франции! Короче говоря, мы собрали вокруг себя множество сторонников, толпа росла, подобно снежному кому…

— Отличное сравнение для этих черных парней!

— Я только хочу сказать, что мы привлекали людей одной лишь силой нашего обаяния и пришли на место, не сделав ни единого выстрела!

— Значит, все уже позади, и вам тут нечего больше завоевывать?

— Наоборот, все еще только начинается! Мало победить, надо воспользоваться победой! Мы сейчас, можно сказать, в осаде, хотя этого и не видно, и с часу на час ожидаем нападения! Потому-то я и приказал соединить все дома изгородью и стал обучать местных молодцов военному артикулу!

— Да-да, правда! — вставил Сунгуйя, неплохо понимавший беседу друзей — недаром же он так долго жил во Французском Сенегале. Впрочем, объяснялся вождь с большим трудом.

— Ну а что нас ждет после победы?

— Мы будем почивать на лаврах, охотиться и разъезжать в пирогах, а потом, когда эпидемия желтой лихорадки минует, вернемся на яхту… По-моему, аудиенция закончена. Мы посидели на диване его величества и считаемся теперь важными персонами! Это нужно для того, чтобы нас слушался простой народ.

— Значит, я тоже стал членом правительства?

— Неужели вы в этом сомневались, Фрике? Мы с вами совершенно равны во всем, что касается службы на благо государства!

— Я не стану посягать на ваш кусок пирога власти, генерал, можете мне поверить! Я остаюсь вашим подчиненным, выражаясь по-военному, и буду быстро и толково выполнять все приказания, — с обычной веселостью сказал Фрике. — Знаете, давайте поскорее уйдем отсюда! Здесь воняет козлом!

— Мы сейчас распрощаемся и отправимся ко мне, это совсем рядом. Там вы и поселитесь.

— У вашего дома тоже стоит охранник? Очень надеюсь, что впредь их будет два! Хотя бы затем, чтобы никто не тронул моих вещей, оружия и боеприпасов!

— Ну что, пошли?

— До свидания, дражайший Сунгуйя, будь здоров, черный монарх!

Уже две недели Фрике живет в туземном поселке. О врагах нет никаких вестей, и все-таки чувствуется, что они где-то совсем рядом.

Разведчики каждый день рассказывают о подозрительных личностях, встреченных ими неподалеку от селения, и всем ясно, что, не будь рядом с Сунгуйей двух белых, ему не удалось бы усидеть на отнятом у другого царском троне.

Этот вооруженный мир, это нескончаемое скрытое противостояние действовали на нервы сильнее настоящей войны и очень угнетали Фрике. Невозмутимый Барбантон то и дело призывал юношу набраться терпения, а тот в тысячный раз отвечал, что давно сыт всем этим по горло.

Старый жандарм начинал слишком уж всерьез воспринимать свой важный пост. Он даже присваивал некоторые позы Наполеона: например, часами ходил, заложив руку между пуговицами мундира или уперев ее в бок, а на учениях любил окидывать свои черные батальоны «орлиным взором», глядя на них как бы с высоты и издали.

Добрый малый с увлечением играл в солдатики и, казалось, никогда еще не чувствовал себя таким счастливым.

Однако, несмотря на эти маленькие невинные чудачества, надо признать, что Барбантон и впрямь много сделал для защиты селения.

Он отучил негров заряжать ружья горстями пороха, от чего дула могли разорваться в руках, поранив стрелка и его соседей, но совершенно не нанеся урона врагу; он заменил кусочки чугуна свинцовыми пулями, и меткость стрельбы сразу неизмеримо возросла.

Кроме того, генерал показал новобранцам некоторые строевые упражнения, которые хотя и не могли особо пригодиться в бою, но зато приучали туземцев к дисциплине и повиновению команде, что было немаловажно, так как негры воюют кто во что горазд и ничего не смыслят в тактике.

Если парижанин находил дни бесконечно длинными, то Барбантону, наоборот, казалось, что часы бегут слишком быстро.

Не собираясь останавливаться на полпути, он обучал солдат меткой стрельбе и старался сделать их непобедимыми.

— С десятью тысячами таких воинов я мог бы завоевать всю Африку![116] — сказал он однажды своему другу, бросая на него гордые взоры и принимая позу, в какой изображен на Вандомской колонне Бонапарт.

— Правильно! — ответил Фрике, которому все ужасно надоело и который был поэтому мрачнее тучи. — Дойдем по долине Нигера до Тимбукту, подчиним Сунгуйе все страны, какие нам только попадутся, захватим, если пожелаете, Дарфур[117] и Кордофан[118], дадим подножку Негусу[119] Абиссинскому и вернемся назад по долине Нила, заставив Египет платить дань нашему черному повелителю. То-то позабавимся! Сколько можно прозябать здесь?!

— Ваш план превосходен, однако подождите, пока у меня наберется десятитысячная армия!

Парижанин не знал, что ответить на эти поразительные слова, и решил больше не препираться, а ждать развития событий.

Был, правда, момент, когда он собирался покинуть будущего Александра Македонского…[120] вернее Суданского… с его мечтами о славе и скромно вернуться на яхту.

Но разведчики доложили, что река по-прежнему строго охраняется.

Тогда Фрике смирился и начал изучать язык мандинга, чтобы хоть как-то убить время.

Впрочем, выпадали в жизни юного парижанина и хорошие минуты. Например, он всегда покатывался со смеху, вспоминая об одном курьезе.

Барбантон, желая, чтобы его армия как можно более походила на европейскую, решил учредить в ней воинские звания.

Лаптот немедленно стал капитаном, а наиболее способные воины полуденной страны были возведены в чины сержантов и капралов.

Сержанты и капралы — это, конечно, хорошо, но ведь им полагаются всяческие знаки отличия, которые прикрепляются к одежде! А если одежды нет?!

Значит, надо обойтись без нее, решил жандарм. Надо вытатуировать красные или белые «нашивки» прямо на предплечье — и навсегда, не боясь, что тебя разжалуют, превратиться в сержанта или капрала.

Фрике смеялся так, что чуть не вывихнул себе челюсть, зато Барбантону эта мысль доставила несколько часов тихой радости.

Лаптот первым изобразил на своем теле подобие военного мундира, и за это его, наверное, очень скоро сделают командиром батальона. Неужели зеленые эполеты тоже будут выколоты на его коже? А может, проще все-таки завести одежду?!

…Между тем Фрике старался разузнать что-нибудь о судьбе медальона мадам Барбантон. Задача была нелегкой. Требовались дипломатические ухищрения… и огромное количество алугу… чтобы заставить Сунгуйю отдать драгоценную вещицу.

Интересующий Фрике предмет и впрямь находился у монарха: последний без малейшего зазрения совести украл его у путешественницы. Не станем, однако, осуждать Сунгуйю — ведь негры подобны детям и не колеблясь берут то, что им приглянется.

К тому же он считал эту вещь могущественным фетишем, вырвавшим супругу жандарма из смертельных объятий гориллы и открывшим ему, Сунгуйе, дорогу к трону.

Чернокожий рассказал все Фрике, когда был в стельку пьян, но не разрешил ему ни потрогать медальон, Ни даже взглянуть на него. Негр носил фетиш на цепочке, завернутым в кусок кожи, и считал, что один-единственный чужой взгляд может лишить талисман силы.

Фрике, однако, очень хотелось взять его в руки — хотя бы ненадолго, — чтобы извлечь заветный лотерейный билет. Правда, юноша был не в восторге от того, как приняла его когда-то мадам Барбантон, но все же считал своим долгом постараться вернуть билет владелице.

Поэтому он решил неустанно наблюдать за Сунгуйей и при первой же возможности забрать у него ценную бумагу, оставив сам медальон негру.

И подходящий случай не замедлил представиться.

Однажды ночью монарх по обыкновению пил пиво с алугу в компании Фрике, который предательской рукой все подливал и подливал царьку эту крепчайшую смесь.

Юный парижанин вовсе не собирался тягаться со своим собутыльником и незаметно лил жидкость себе за ворот, отчего вскоре вымок насквозь. Он как раз вышел из хижины, чтобы переменить одежду, пропитавшуюся алкоголем, когда откуда-то послышались громкие возгласы:

— К оружию! Тревога!

Селение пробудилось и наполнилось шумом и женским визгом.

Черные воины быстро и несуетливо заняли свои места, и перед строем появился Барбантон — величественный, великолепный, при полном параде.

Благодаря многочисленным репетициям каждый отлично знал, что надо делать в случае внезапной атаки, и защита была организована мгновенно.

Фрике поспешно вооружился многозарядным винчестером, сочтя его более подходящим для боевых действий, чем любое из длинноствольных охотничьих ружей, и возглавил отряд отборных воинов, защищавших царское жилище и особу самого монарха (в настоящий момент совершенно беспомощного).

Вскоре крики усилились; солдаты обеих «армий» окликали друг друга, подобно героям Гомера, выстрелы гремели все чаще, шум и суматоха стали невообразимыми, бой шел уже повсюду. Это и был тот грандиозный штурм, которого так долго пришлось дожидаться.

Очень скоро стало очевидно, что превосходящие силы противника одержали бы легкую победу, если бы жандарм заранее не позаботился об обороне.

Первый натиск остановили заграждения из бамбука: стрелки, защищенные габиенами[121], были за ними в безопасности и метко вели огонь по наступавшим.

Фрике же тем временем достал из своей дорожной аптечки пузырек с нашатырным спиртом, отлил немного в пустотелую тыкву, добавил воды и заставил Сунгуйю залпом проглотить это питье.

Пьяного проняло так, как если бы ему дали толченого стекла, размешанного в расплавленном свинце. Он вскочил, встряхнулся, подпрыгнул, стал изумленно тереть глаза и наконец пришел в себя.

Разобравшись в происходящем, Сунгуйя понял, что дело приняло серьезный оборот, и не мешкая включился в события. Ведь он как-никак был тут самым заинтересованным лицом!

…Стрельба на улице почти затихла. Значит ли это, что ряды защитников поредели?

Враги заметно усилили натиск, а громогласных команд генералиссимуса почему-то не слышно.

Что же все это означает?

Может, в сражении произошел перелом? Ведь военное счастье переменчиво!

Так и есть. Враги повалили ограду и, устрашающе крича, приближались к жилищу новоиспеченного царя.

Стрелки Сунгуйи стояли вокруг дворца, непочтительно называемого Фрике «хижиной правительства».

Число осаждающих возрастало с неимоверной быстротой.

Дворец, превращенный в крепость, заполнился воинами, в бамбуковых стенах были торопливо прорезаны ножом бойницы для ружейных дул.

Тут командовал Фрике.

Сунгуйя волновался и бледнел, делаясь пепельно-серым.

Парижанин подбадривал его следующими проникновенными словами:

— Защищай-ка свою шкуру, мой африканский монарх! Сейчас не время трусить и бездельничать! И дерись получше, не то не сидеть тебе и твоим потомкам на этом троне!

Обезумевшая, яростная толпа попыталась ворваться во дворец; защищающие его стрелки уже не успевали перезаряжать ружья, снаружи, у входа, завязалась рукопашная схватка… и тут из дома донесся пронзительный свист.

Стрелки Сунгуйи повиновались знакомому сигналу и мгновенно попадали на землю. В тот же миг тонкие стенки хижины как бы вспыхнули сотней огней: это одновременно выстрелила сотня ружей, обрушив на врагов настоящий свинцовый ливень.

Негры повалились как подкошенные и устлали своими телами траву, которая на глазах покраснела от крови. Раненые корчились от боли и с еще большим остервенением бросались на всех, до кого только могли дотянуться, стремясь укусить противника, сбить его с ног или даже вспороть ему живот.

…Осаждающие были явно ошеломлены таким жестоким отпором, но вскоре опять пошли вперед, подчиняясь своему вождю, экс-монарху, здоровенному детине, одетому в форму английского генерала. Его лицо украшали красные и белые полосы, придававшие ему, в сочетании с генеральским мундиром, вид ряженого.

Тем не менее войска противника возглавлял настоящий храбрец, и он сражался как лев, громко подбадривая своих сторонников и вновь и вновь ведя их в атаку.

Число защитников дворца росло, однако им становилось все сложнее противостоять толпе, ярость которой, казалось, удвоилась.

— Сколько можно?! — вскричал Фрике. — Они лезут и лезут! Многие из них бьются просто отчаянно, и мне совсем не хочется стрелять бедняг, как кроликов!.. Я не люблю убивать, но сейчас речь идет о моей жизни! Черт бы побрал этого жандарма вместе с его негром, негритянским троном и солдатами! Мне все надоело! Хватит! Я вовсе не хочу, чтобы мне отрезали голову! Придется воспользоваться последним средством!

С этими словами Фрике подбежал к своим ружьям большого калибра, стоявшим неподалеку, и по очереди выстрелил из них, целясь в самую гущу нападавших.

Ослепленные дымом, оглушенные грохотом, напуганные огромным числом жертв, враги в беспорядке отступили…

Вождь вновь попытался собрать своих людей, но тут произошло событие, окончательно расстроившее его планы.

За спинами атакующих раздался зычный голос генералиссимуса. Оказывается, Барбантон со своими лучшими стрелками совершил блестящий маневр и зашел противнику в тыл.

— Сдавайтесь!

Несчастные оказались в ловушке, они поняли, что сопротивление бесполезно, побросали оружие и попытались спастись бегством.

Но главнокомандующий предусмотрел абсолютно все, и отступающих повсюду встретили нацеленные на них ружья.

И тут Барбантон, вложив саблю в ножны, вынул револьвер и направился прямо к вождю, который, завидев белого военачальника, застыл как вкопанный. Старый жандарм схватил его за ворот и сказал:

— Это мой пленник! А вы, солдаты, бросайте оружие! Сдавайтесь, или вам придется плохо!