Примадонны Ренессанса

Глава 7 Смерть Беатриче

В начале января 1496 года маркиз снова покинул Мантую, чтобы принять командование венецианской армией, которую Синьория послала, чтобы помочь Ферранте II, молодому королю Неаполя, вернуть свои владения. После отступления Карла VIII этот доблестный принц покинул остров Искья, где нашла убежище королевская семья, и вошёл в Неаполь на следующий день после битвы при Форново.

Узнав об отходе французов на север, Лодовико поспешил сообщить хорошие новости Изабелле д’Эсте, которая ответила такими словами:

– Известие о вступлении короля Ферранте в Неаполь, которое Ваше Высочество были так добры, что послали мне, доставило мне величайшее удовольствие, как ради Его Величества, так и ради Вашего Высочества, поскольку мне кажется, что всё это должно помочь нам быстрее избавиться от гнёта французов. Итак, я поздравляю себя с Вашим Высочеством и благодарю Вас от всего сердца за вашу доброту, позволившую мне поделиться хорошими новостями, которые действительно принесли мне величайшее счастье.

Народ приветствовал Ферранте II радостными криками, дворяне стеклись под его знамена, и вскоре вице-король Жильбер де Монпансье, оставленный во главе французских войск, был вынужден отступить в горы Калабрии. Там он вёл войну, состоящую из мелких стычек и грабежей, против венецианских войск под командованием своего шурина Франческо Гонзага. Пока их мужья сражались на противоположных сторонах, Кьяра Гонзага оставалась в Мантуе со своей невесткой, к которой она была нежно привязана, и чья компания в какой-то мере утешила Изабеллу в связи с отъездом Елизаветы, вернувшейся в феврале в Урбино.

Это был скучный год для маркизы, и, за исключением короткого визита в Феррару, она была слишком занята общественными делами, чтобы покидать дом. Но, как обычно, она хорошо использовала своё время и вернулась к своим классическим занятиям, попыталась овладеть правилами латинской грамматики и проконсультировалась с феррарским гуманистом Эрколе Строцци по поводу выбора нового репетитора. Большая часть её свободного времени была посвящена музыке. Она брала уроки игры на лютне у нового мастера, Анджело Тестагроссы, миланского юноши, который пел как серафим и играл на лире и клавикордах. Но кроме музыки и книг у неё были и другие более легкомысленные развлечения. Её письма изобилуют намёками на проделки и шуточки любимых карликов и шутов, которыми она себя любила окружать. Целая анфилада апартаментов с низкими потолками и переходами была построена для придворных карликов в Мантуе в одном из флигелей замка. После отъезда Франческо она написала отцу, умоляя его разрешить французскому шуту Галассо и замечательному карлику Фритео, который танцевал, пел и кувыркался в воздухе к радости всей семьи Эсте, приехать и развлечь её, приговаривая:

– В отсутствие маркиза я холодна, как лёд, и скучна, как вода в канаве!

Когда Маттелло, её любимый карлик, тяжело заболел, она ходила навещать его и пересказывала мужу шутки, которые тот отпускал на смертном одре.

После смерти карлика Франческо Гонзага заявил:

– Большинство людей можно легко заменить, но природа никогда не произведёт другого Маттелло!

«Самый главный дурак в мире», как назвала его Изабелла, упокоился в Сан-Франческо, любимой усыпальнице Гонзага. Тебальдео написал ему эпитафию, а бард Пистойя сочинил элегию:

– Если Маттелло в раю, он смешит всех святых и ангелов; если он в аду, Цербер забудет о своём лае!

Тем же поэтам было предложено написать латинские эпиграммы и сонеты о домашних животных Изабеллы, например, о персидском коте Мартино или об её маленьких собачках, которых с большой торжественностью хоронили в террасных садах замка.

13 июля 1496 года маркиза родила вторую дочь, названную Маргаритой в честь матери Франческо, и прожившую всего два месяца. Причём рождение второй дочери так разозлило Изабеллу, что она возложила всю вину на мужа:

– Мне ничего не остаётся, как пожинать плоды Вашего посева!

На что Франческо философски ответил:

– Бог пошлёт нам сыновей в своё время.

Он по-прежнему был очень привязан к старшей дочери и радовался, когда слышал, что маленькая Элеонора спрашивала о своём отце.

– Мадонна Элеонора, – писал ему секретарь в Калабрию, – выражает признательность Вашему Высочеству и хотела бы иметь прекрасную новую куклу в шёлковом платье, чтобы играть с ней в постели, так как её старая совсем износилась.

И часто во время своих охотничьих вылазок маркиз посылал дочери зайца, которого ловили его собаки.

Поздравив сестру, Беатриче, в свой черёд, сообщила, что в начале следующего года тоже надеется стать в третий раз матерью.

После Форново все союзные силы двинулись под Новару, где засел герцог Орлеанский. Граф Кайацо присоединился к войскам своего брата Галеаццо, а маркиз Мантуанский расположился лагерем под стенами города вместе с венецианской армией. 3 августа в лагерь прибыл оправившийся от болезни герцог Миланский со своей супругой, которая также (неслыханное дело!) приняла участие в военном совете по поводу ведения осады Новары.

– Главным образом её совет привёл капитанов к соглашению, – утверждает историк Гвиччардини.

5 августа Лодовико и Беатриче присутствовали на грандиозном смотре союзной армии, насчитывавшей сорок тысяч человек вместе с немецкими и швейцарскими наёмниками. С развевающимися знамёнами и барабанным боем, под звуки труб и воинственной музыки войска прошли мимо колесницы герцогини Милана.

– Это было действительно потрясающее зрелище, – написал неаполитанский учёный Якопо д'Ари, который сопровождал своего хозяина, маркиза Мантуи, – и все, кто присутствовал, говорят, что со времён римлян никогда не видели такой огромной и хорошо дисциплинированной армии.

Единственным недостатком удачного дня был несчастный случай, который произошёл с лошадью герцога Миланского, которая споткнулась и упала, когда Лодовико проезжал вдоль линии, сбросив своего всадника на землю и испачкав его богатую одежду в грязи.

– Это, – отмечает хронист, – было сочтено дурным предзнаменованием, и впоследствии многие присутствовавшие в тот день вспоминали об этом.

Опасаясь, что наёмники, с которыми без всякого страха общалась Беатриче, её изнасилуют или убьют, Моро попросил свояка:

– Умоляю Ваше Сиятельство, приглядывайте за герцогиней!

На что Франческо, который стал главнокомандующий войсками Лиги, посоветовал ему:

– Заприте свою жену в сундуке, сеньор, и увезите в Милан!

Впрочем, он был единственным, кто открыто осмелился возразить против присутствия Беатриче в лагере. Дабы умаслить своего зятя, та без всякого смущения предложила ему даму из своей свиты, с которой тот мог бы отпраздновать свою победу при Форново. Причём свой поступок Беатриче объяснила тем, что хотела уберечь его и свою сестру Изабеллу от распространившегося сифилиса, которым французы заразились от неаполитанских куртизанок. На самом деле, как утверждают историки, Беатриче хотела получить от маркиза, захватившего шатёр и личные вещи Карла VIII, альбом с портретами королевских любовниц. Среди вещей были меч и шлем, которые, как говорили, принадлежали ещё Карлу Великому, серебряная шкатулка с королевскими печатями, набор богатых драпировок, переносной алтарь, а также крест, украшенный драгоценными камнями, и реликварий, в котором находились священный шип с куском дерева от святого креста, облачение Богоматери и ветвь Святого Дионисия. Многие из этих реликвий в конечном итоге были возвращены королю. А тот, не желая уступать в любезности, прислал маркизу его любимого белого коня, украшенного золотой сбруей, которого захватили французы. Среди трофеев же, отправленных в Мантую, были великолепные вышитые драпировки из королевского шатра и любопытный альбом с портретами итальянских красавиц, очаровавших короля Карла. Всё это, вместе с рукоятью сломанного меча, которым сам маркиз сражался в битве, были с радостью приняты Изабеллой, считавшей эти трофеи одними из самых драгоценных вещей в своей коллекции. Соответственно, она была очень раздражена, когда неделю спустя Франческо попросил жену отослать обратно альбом короля, поскольку эту вещь очень хотела иметь Беатриче. В ответ маркиза попросила мужа придумать какой-нибудь трюк, чтобы избежать этого. Тогда Франческо предложил ей отдать сестре королевские драпировки вместо альбома.

– Я, конечно, повинуюсь Вам, но в данном случае должна сказать, что делаю это с большой неохотой, поскольку считаю, что эти королевские трофеи должны остаться в нашей семье на вечную память о Ваших славных деяниях, – скрепя сердце согласилась маркиза.

Когда Беатриче поняла, что сестра ни за что не выпустит альбом из своих цепких рук, то сделала благородный жест, с благодарностями отправив подарок обратно в Мантую и сообщив зятю, что трофеи, по её мнению, по праву принадлежат Изабелле:

– Сегодня я получила с курьером Вашего Высочества один из предметов драпировки, принадлежащих королю Франции. А Андреа Косса уже принёс мне остальные четыре, за что я вам очень благодарна; но я чувствую, что при данных обстоятельствах мне не следует их оставлять. Как бы то ни было, я получаю огромное удовольствие видеть их все вместе, и теперь Ваше Высочество может вернуть их маркизе.

Спустя две недели герцог и герцогиня вернулись в Виджевано, а осада Новары продолжилась с новой силой, тем более, что французский король, погрязший в любовной интриге с красавицей Анной Сольери из соседнего города Кьяри, не спешил на помощь своему кузену.

Тем временем Франческо Гонзага снова отправился в Неаполь и по дороге заехал в Рим, где вёл переговоры с папой Александром VI Борджиа о кардинальской шапке для своего брата Сигизмондо. В августе он попросил свою жену собрать семь тысяч дукатов и, если необходимо, заложить её драгоценности для этой цели. Изабелла, которая уже заложила большую часть своих драгоценностей два года назад и в последнее время обращалась за помощью к своему отцу, чтобы он позволил ей выкупить их, ответила:

– Я, конечно, всегда готова повиноваться приказам Вашего Превосходительства, но, возможно, Вы забыли, что большинство моих драгоценностей в настоящее время находятся в ломбарде в Венеции, не только те, которые Вы мне подарили, но и те, которые я привезла с собой, когда приехала невестой в Мантую, или купила сама после замужества. Я говорю это не потому, что хочу сделать какое-то различие между Вашим и моим, а чтобы доказать Вам, что рассталась со всем, и в доме остались только четыре драгоценности – большой рубин, который Вы подарили мне, когда родился наш первый ребёнок, мой любимый большой бриллиант и ещё два, которые Вы мне тоже подарили. Если я заложу их, то останусь совсем без драгоценностей и буду вынуждена носить чёрное, потому что появляться в цветных шелках и парче без драгоценностей было бы нелепо. Ваше Превосходительство, поймите, что я говорю это только из уважения к Вашей и моей чести, и по этой причине я умоляю Вас не отнимать у меня эти несколько вещей, так как я скорее отдам Вам свою камору (платье), расшитую драгоценными камнями, чем останусь совсем без украшений.

Однако, как и прежде, переговоры относительно кардинальской шляпы для Сигизмондо оказались безрезультатными, и Изабелле разрешили оставить свои драгоценности. Когда она писала письмо, её муж был серьезно болен лихорадкой в Фонди. Маркиза привезли туда по его просьбе, так как он боялся оставаться в Неаполе из-за старого пророчества о том, что он умрёт в этом городе. Причём болезнь Франческо была настолько опасной, что он послал за венецианским сенатором и умолял, чтобы в случае его смерти Синьория взяла под свою защиту его жену и маленькую дочь.

– Это верный признак, – цинично заметил венецианский посол Сануто, – что он больше доверяет Венеции, чем своему шурину, правителю Милана, или своему тестю из Феррары.

Наконец, 12 сентября 1495 года Карл VIII созвал военный совет, который принял решение о заключении мира с Лигой и отправил к маркизу Филиппа де Коммина. Теперь Франческо уже ничто не удерживало на Юге, и как только он был в состоянии передвигаться, то отправился домой. Через несколько дней после смерти своей маленькой дочери Изабелла отправилась на встречу со своим мужем в сопровождении Сигизмондо Гонзага. В начале октября герцогиня Урбинская приехала встретить её в Фано, а на следующий день Изабелла присоединилась к Франческо в Анконе и медленными переездами доставила его в Равенну, а оттуда вверх по реке По в Феррару, а затем в Мантую.

Коммин в своих мемуарах подробно рассказал о переговорах, которые велись в апартаментах Моро в Камерино:

– Каждый день герцог и герцогиня встречали нас в конце длинной галереи и провожали в свои комнаты, где стояли два длинных ряда приготовленных стульев, и мы садились с одной стороны, а представители лиги – с другой…

Герцогиня сидела между мужем и представителем Феррары. С итальянской стороны говорил только Лодовико, и только один уполномоченный должен был говорить со стороны французов.

– Но по своему темпераменту мы не могли говорить столь сдержанно, как они, и два или три раза принимались говорить все вместе, и тогда герцог восклицал: «Эй! Только по одному!» – свидетельствовал Коммин.

Беатриче присутствовала на всех заседаниях и удивляла участников переговоров своим острым умом и тактом. Её муж теперь искренне стремился к миру и заботился только о том, чтобы вернуть Новару и добиться вывода французских войск из своих владений, И он, и Коммин приложили все усилия к тому, чтобы довести дело до благоприятного конца. Наконец, Людовик Орлеанский вместе с оставшимися солдатами (более двух тысяч умерли от болезней и голода) вышел из Новары и со всеми полагающимися ему почестями был сопровождён графом ди Сансеверино и маркизом Мантуи к своим.

9 октября между королём Франции и герцогом Милана было заключено соглашение, согласно которому Новара была возвращена Лодовико. Карл VIII, по словам Коммина, всё ещё сохранял дружеские чувства к Моро и даже пригласил его на прощальную встречу. Однако герцог, обидевшись на некоторые оскорбительные высказывания в свой адрес со стороны его придворных, отказался под предлогом болезни, в отличие от своего свояка, маркиза Мантуи. Перед своим уходом из Италии Карл VIII захотел встретиться с Франческо Гонзага, прославившим своё имя в битве при Форново. С радостью приняв его приглашение, маркиз поспешно написал своей жене, умоляя её прислать ему лучшие льняные рубашки, лучшие жилеты и накидку из золотой парчи, а также отборные духи. Муж Изабеллы остался очень доволен учтивостью, и, одновременно, простотой, с которой король разговаривал не только с ним, но и с его солдатами, «обращаясь с ними точно так, как если бы они были ему равны» и снисходительно поднося руку к шляпе каждый раз, когда они отдавали ему честь». Но что больше всего впечатлило Франческо, так это вид трёх кардиналов, скромно стоящих среди толпы у двери «точно так, как капелланы, которых можно увидеть в любом другом доме». Перед отъездом маркиза Карл подарил ему двух ценных гнедых скакунов, отличавшихся прекрасной формой и скоростью. Один из них особенно восхитил Франческо тем, что мог преодолевать широкие траншеи и высокие заборы одним прыжком. В то же время секретарь Гонзага, Якопо д'Ари, сообщил маркизе, что её муж в благодарность отправил вечером к королю священника Бернардино д'Эрбино с капеллой мантуанских певцов, чтобы развлечь его. Карл VIII подробно расспросил капеллана о жене своего хозяина, попросив дать точное описание её роста и черт лица, и особенно хотел узнать:

– Похожа ли маркиза на герцогиню Миланскую, и столь ли она, подобно этой прославленной даме, очаровательна и любезна?

Следует заметить, что Беатриче произвела неизгладимое впечатление не только на Карла VIII, но и на всех французов, оставшись в их памяти как «самая милая дама в Италии». Капеллан сдержанно ответил королю:

– По правде говоря, Ваше Величество, маркиза даже красивее своей сестры и превосходит всех других дам своим обаянием и блеском.

Это возбудило любопытство Карла до предела и он настоял на том, чтобы получить полный и подробный отчёт о талантах и достижениях Изабеллы, а также о нарядах, которые она обычно носила, и обрадовался, услышав, что она не очень высокая, поскольку сам был низкого роста и восхищался маленькими женщинами.

– Короче говоря, – добавляет секретарь, – Его Величеству, похоже, очень понравилось описание Вашего Высочества, и если он встретит Вас, я уверен, он постарается поцеловать Вас в щёку, и не один раз, а много раз. И в таком случае я рад сообщить Вам, что король Франции менее уродлив, чем говорят люди.

Желаемая встреча, однако, так и не состоялась. Как только был подписан мир, Карл VIII покинул Италию, перейдя Альпы с остатками своей армии, и 7 ноября достиг Лиона. Таким образом, в Италии и во Франции Изабеллу знали, в основном, как супругу знаменитого кондотьера. Что же касается Моро, то после ухода последних французских войск он пригласил герцога Феррары, маркиза Мантуи и венецианских командиров в Виджевано, где устроил для них великолепное празднество.

– После Форново, – писал венецианец Малипьеро, – всем в Италии правил Лодовико, герцог Миланский.

Уход французов сделал практически Моро арбитром между другими итальянскими государствами. Теперь Лодовико и Беатриче снова могли наблюдать за работами архитектора Браманте или за тем, как Леонардо пишет свою «Тайную вечерю», или вместе читать Данте и Петрарку. Однако вскоре скрытые противоречия с венецианцами, а также слухи о том, что Карл VIII обдумывает новую экспедицию в Неаполь, побудили Моро снова обратиться за помощью к Максимилиану I. 5 июля 1496 года герцог и герцогиня отправились в путешествие по озеру Комо в аббатство Малс, где встретились с императором ранним утром 20 июля. Присутствовавшим при этом венецианским посланникам не доставляло особого удовольствия видеть знаки дружбы и доверия, которыми император удостаивал Лодовико и его жену:

– Его Величество вышел из носилок с рвением, которое показалось мне слишком большим, и поднялся наверх, где застал герцога наедине с герцогиней и провёл полчаса в тесном и нежном общении с ними обоими. После этого они все трое посетили мессу в соседней церкви, и оттуда Его Величество появился, ведя герцогиню за правую руку, а герцога за левую, с такими проявлениями любви и фамильярности, которые трудно описать. Затем все трое верхом на лошадях отправились в резиденцию императора в Колорноне, около восьми миль отсюда, где Его Величество принял герцога и герцогиню и всю их свиту за ужином в павильоне, который был возведён под деревьями.

По утверждению тех же посланников, Максимилиан лично нарезал блюда на тарелке Беатриче, и хотел, чтобы она сидела между ним и герцогом. Исключительное обаяние и ум герцогини понравились Максимилиану, который не мог не сравнивать её с тупой и невежественной Бьянкой Марией Сфорца, своей собственной женой. А изысканные манеры и утончённые вкусы герцога не могли не произвести сильного впечатления на монарха, чья искренняя любовь к искусству и романтике сделала его по-своему таким же замечательным представителем эпохи Возрождения, как и сам Моро.

Таким образом, была сформирована новая Лига между Максимилианом, герцогом Миланским, папой римским, королем Испании и Венецианской республикой. Затем Лодовико и Беатриче вернулись в Милан, где 10 августа с пышностью отпраздновали праздник «святого славного мученика Лаврентия», а затем удалились в Виджевано, чтобы подготовиться к скорому возвращению императора. Венецианский дипломат Марино Сануто утверждал, что Максимилиан снова перебрался через горы только из-за того, чтобы увидеть Беатриче. В конце месяца он прибыл на герцогскую виллу в Меде, недалеко от Комо, а 2 сентября Лодовико проводил его к своей жене в Виджевано. Здесь император оставался в течение следующих трёх недель, наслаждаясь красотами любимого летнего дворца Моро. Максимилиан первоначально намеревался посетить Милан, но в последний момент от этой идеи отказался, по всей вероятности, из-за своей неприязни к помпезным торжествам. Если очарование Беатриче пленило императора при их первой встрече, то он нашёл её в тысячу раз более очаровательной в её прекрасном загородном доме с детьми на руках. Он проявлял большой интерес к обоим её сыновьям и просил, чтобы старший из них, Эрколе, принял имя Максимилиан, под которым тот и стал известен в будущем.

Венецианская Синьория решила отправить двух специальных послов, чтобы поздравить императора с его прибытием в Италию. 14 сентября 1496 года эти посланники, Антонио Гримани и Марко Морозини, прибыли в Милан, где их разметили в Палаццо дель Верме (там жили Чечилия Галлерани и её муж граф Лодовико Бергамини), украшенном фресками и отделанном мрамором за счёт герцога. Рано утром послы отправились на лодке в Аббьятеграссо мимо прекрасных вилл и садов по берегам Тичино. Там их встретил посланник Фоскари, который уже находился при императоре, и повёз в Виджевано. Было уже темно, когда послы добрались до замка Висконти-Сфорца, но сам Лодовико выехал, чтобы приветствовать их, и проводить до апартаментов во дворце своего зятя графа ди Сансеверино. Внебрачная дочь герцога, Бьянка Джованна Сфорца, которую Галеаццо привёз домой несколько недель назад, приняла гостей и приветствовала их от имени своего доблестного мужа, который лежал с приступом лихорадки и был не в состоянии покинуть свою спальню.

На следующий день император дал послам аудиенцию. Максимилиан, которого член свиты Фоскари описал как красивого мужчину тридцати семи лет, с длинными седеющими волосами и безупречными манерами, принял их наверху парадной лестницы, на втором этаже замка. Как обычно, он был одет в чёрное, дав обет не носить никаких других цветов, пока не одержит победу над турками. Его единственным украшением была золотая цепь с орденом Золотого руна. Император сидел на возвышении, задрапированном золотой тканью, с герцогом Миланским по правую руку и кардиналом Санта-Кроче по левую. Там присутствовали также послы Неаполя и Испании, а ещё граф Кайаццо, епископы Комо и Пьяченцы и другие известные миланские придворные. Затем Марко Морозини произнёс изящную речь, которая была высоко оценена всеми присутствующими и любезно принята императором, который приветливо побеседовал с посланниками на общие темы. Они были также представлены герцогине Беатриче, которая, по словам Марино Сануто, «никогда не покидает своего господина, хотя она снова ждёт ребёнка».

В течение следующей недели герцог устраивал праздники и охотничьи вечеринки для развлечения своего императорского гостя. Их венцом стала «Беллиссима Качча» (великолепная охота), на которую были приглашены кардинал-легат, все принцы, послы и придворные. В тот день в ней приняли участие двести всадников и дрессированные хищники.

– Я сам, – хвалился Сануто, – был там и видел, как леопард поймал зайца.

23 сентября император простился с герцогиней Беатриче, которая преподнесла ему в качестве прощального подарка великолепные носилки, сделанные из вытканной золотом ткани и богато украшенные тонкой вышивкой.

– Самая красивая вещь, которую я когда-либо видел, – восторгался всё тот же посланник, – и оценённая в тысячу дукатов.

Затем Моро проводил своего гостя до Тортоны.

– Люди говорят, что есть три причины, – подвёл итог Марино Сануто, – почему Его Императорское Величество так крепко подружился с герцогом Миланским. Во-первых, он видит, что Лодовико обладает огромной властью и авторитетом по всей Италии. Во втором он надеется получить от него немного денег. И, в-третьих, он смотрит на него как на полезного союзника против короля Франции.

Нет никаких сомнений в том, что визит императора способствовал значительному укреплению авторитета Людовико. Должно быть, именно в этот период Моро, по свидетельству Малипьеро, похвастался:

– Папа римский – мой капеллан, император – кондотьер, Венеция – казначей, а король Франции – курьер, который отправляется туда, куда я пожелаю.

В свой черёд, историк Гвиччардини уверял, что успех настолько вскружил герцогу голову, что тот называл себя сыном Фортуны.

Между тем праздники в честь Максимилиана и субсидии, предоставленные Моро на его военные экспедиции, повлекли за собой большие расходы. Миланская казна опустела. В Лоди, Кремоне и других местах происходили настоящие беспорядки, в то время как в некоторых частях герцогства жители покидали свои дома, спасаясь от жестоких поборов. Даже в рядах знати зрело недовольство, и сам герцог не мог не осознавать своей растущей непопулярности среди своих подданных.

Однако жизнь Беатриче той осенью омрачали не столько слухи о беспорядках, сколько новая измена супруга. Моро, который в течение многих лет был преданным и любящим мужем, внезапно завёл себе любовницу. Под датой «ноябрь 1496 года» «Летописец Феррары» написал:

– Последние новости из Милана – это то, что герцог проводит всё своё время и находит удовольствие в компании девушки, которая является одной из служанок его жены.

Речь шла о Лукреции Кривелли, красивой и образованной девушке из благородной миланской семьи, которая была не только фрейлиной Беатриче, но и её подругой (говорят, Лукреция долгое время сопротивлялась домогательствам герцога и уступила почти против воли). Тем не менее, Моро не забывал о жене. 9 ноября Лодовико отправил из Виджевано настоятельную записку кастеляну Роккетты Бернардино дель Корте:

– Прошу Вас проследить, чтобы стены новых комнат были сухими и готовыми к заселению к концу месяца, поскольку герцогиня должна пользоваться апартаментами, примыкающими к бальному залу во время её приближающихся родов.

Как только здоровье Франческо Гонзага достаточно восстановилось, он 21 ноября 1496 года отправился в Венецию. Здесь его ожидал грандиозный прием. В Кьодже маркиза приветствовали сенат и иностранные послы. Огромные двери собора Святого Марка были распахнуты в его честь, и после мессы его провезли вверх по Гранд-каналу на буцентавре в его собственный дом в Сан-Тровазо. На следующий день он предстал перед Синьорией, чтобы дать отчёт о своих действиях, а вечером присутствовал на свадьбе Джорджо Корнаро, брата королевы Кипра. Марино Сануто, который тогда видел маркиза, писал, что он был в испанском костюме и с короткой чёрной бородой, и что на его лице были видны следы недавней болезни.

Однако печальные новости омрачили торжества как в Мантуе, так и в Милане.

Той же осенью новый неожиданный удар обрушился на герцогскую семью: 22 ноября в Виджевано неожиданно скончалась Бьянка Джованна Сфорца, четырнадцатилетняя супруга Галеаццо ди Сансеверино, от какой-то загадочной болезни желудка. И герцог, и герцогиня были нежно привязаны к этой прекрасной молодой девушке, которая была одной из любимых спутниц Беатриче. Лодовико написал Изабелле, что получил рану в самое сердце.

– Потеря действительно больше, чем я могу выразить, из-за наших близких отношений и того места, которое она занимала в моём сердце», – вторила мужу Беатриче.

Галеаццо заперся в своих комнатах в Кастелло, где занемог от недостатка физической активности, поклявшись:

– Когда герцог призовёт меня, я приползу к нему «con la lingua per terra».

То есть буквально: влача язык по земле (форма покаяния, до сих пор практикуемая в отдалённых частях Италии).

По дороге домой Франческо Гонзага узнал, что молодой король Ферранте II скончался после непродолжительной болезни, вызванной лишениями и усталостью, которым он подвергся в своей победоносной кампании против французов. И Франческо, и Изабелла были очень привязаны к своему храброму молодому кузену, который так доблестно сражался за возвращение владений своего отца. В Мантуе были проведены торжественные заупокойные службы, и главный кармелитский викарий произнёс в его честь латинскую речь. За этим печальным событием вскоре последовала смерть Жильбера де Монпансье, который испустил дух в Поцциоли 11 ноября, и Изабелле пришлось утешать его вдову Кьяру Гонзага.

Внезапная и преждевременная смерть Бьянки Джованны погрузила в уныние весь миланский двор, кроме того, были отменены все торжества, подготовленные в честь третьего визита императора. Лодовико и Беатриче со старшим сыном в сопровождении небольшой свиты отправились по воде в Павию, чтобы встретить своего знаменитого родственника, когда он прибыл из Сарцаны 2 декабря. Максимилиан проявил глубокое сочувствие к горю герцогской четы. Вместо того, чтобы совершить публичный въезд в город, он проехал через парк к запасным воротам замка, где Моро с супругой встретил его и проводил в покои. Император провёл вечер в их компании и отказался видеть ещё кого-либо, кроме их сына, маленького графа Павии, к которому питал большую привязанность. 4 декабря он посетил торжественную заупокойную мессу по Бьянке Джованне в кафедральном соборе, а во второй половине дня отправился с Лодовико в Чертозу. 6 декабря герцог отвёз беременную Беатриче обратно в Милан. А через несколько дней император уехал.

Однако смерть Бьянки Джованны была лишь предвестником следующих несчастий в герцогской семье. Несмотря на наступившие рождественские праздники, печаль не покидала Беатриче и придворные часто видели её в слезах, задаваясь вопросом, чем они вызваны: изменой мужа или смертью Бьянки? Изо дня в день герцогиня посещала церковь Санта Мария делле Грацие и подолгу молилась возле могилы своей падчерицы.

– А, может, – написал Ахилл Дина, историк двадцатого века, – Беатриче замаливала свой грех, то есть, адюльтер с графом ди Сансеверино?

Впрочем, больше никто не обвинял её в измене мужу. В понедельник, 2 января 1497 года, герцогиня Беатриче снова приехала в своей карете в церковь. По виду она казалась вполне здоровой и отвечала на приветствия встречных всё с тем же любезным очарованием. Помолившись у алтаря за упокой души Бьянки Джованны, она затем долго стояла возле её могилы, погружённая в печальные мысли, так что фрейлины едва смогли убедить её уйти. После возвращения герцогини в замок в тот же день в её комнатах в Роккетте танцевали до восьми часов вечера, пока Беатриче не стало плохо. Три часа спустя она родила мёртвого сына, а через полчаса после полуночи её не стало. В ту ночь, по словам современника, «…небо над Миланским замком было охвачено пламенем, а стены собственного сада герцогини с внезапным грохотом рухнули на землю, хотя не было ни ветра, ни землетрясения. И всё это считалось дурным предзнаменованием».

С присущей ему силой духа утром Лодовико послал за своими секретарями и сам продиктовал письма, в которых сообщил печальные новости родственникам Беатриче в Мантуе и Ферраре:

– Вчера в восемь часов вечера у моей жены внезапно начались боли. В одиннадцать она родила мёртвого сына, а в половине первого отдала Богу душу.

Несколько дней Моро никого не хотел видеть. Говорят, его нашли лежащим во власянице в увешанной чёрным бархатом комнате. Когда к нему допустили посла Феррары, Лодовико признался ему:

– Мы всегда просили Бога дать нам умереть первым, но Бог распорядился по-своему. Теперь же мы молимся, что если человеку дозволено общаться с мёртвыми, мы просим дать нам возможность увидеть Беатриче ещё раз и поговорить с нею.

Горе Изабеллы тоже было велико.

– Когда я думаю, – написала она отцу 5 января, – какую любящую, уважаемую и единственную сестру я потеряла, меня так угнетает бремя этой внезапной потери, что я не знаю, как я могу когда-либо найти утешение.

К счастью, Елизавета Гонзага прибыла в Мантую неделей раньше, и общество любимой золовки было лучшим утешением для Изабеллы. Франческо же сообщил Моро, что никогда не видел свою жену настолько подавленной горем; и что она, которая всегда была сильной и мужественной в невзгодах, теперь совершенно сломлена. Услышав это, Лодовико очнулся от своего горя, чтобы попытаться тоже утешить свою свояченицу, и послал ей нежное письмо через одного из своих секретарей, умоляя её искать утешения, которого он сам не мог найти, и говоря ей, как много он думает о ней, хотя его собственное горе лишило его возможности писать своей рукой.

– И с этого времени, – добавляет венецианец Марино Сануто, – герцог начал испытывать сильное беспокойство и большие беды, хотя до этого времени жил очень счастливо.

Беатриче ушла в возрасте всего двадцати одного года, а вместе с ней ушли все радости из жизни её супруга. Двор превратился из земного рая в ад, и Фортуна отвернулась не только от Моро, но и от всего Миланского герцогства. Почти все историки сходятся во мнении, что именно Беатриче являлась истинных вдохновителем многих деяний мужа, поэтому связь между её появлением в Милане и процветанием государства несомненна. Горе Моро было ужасным. Некоторое время он отказывался кого-либо видеть, и прошло много дней, прежде чем даже его детей допустили к нему. Как бы часто Лодовико ни вызывал у Беатриче ревность или ранил её чувства, его молодая супруга никогда не колебалась в своей любви к нему, и была, как он сам признавался, лучшим и самым преданным товарищем.

3 января 1497 года при свете тысячи факелов в конце короткого зимнего дня длинная процессия скорбящих проводила герцогиню Беатриче к месту её последнего упокоения под куполом Браманте перед алтарём церкви Санта Мария делле Грацие. Моро поручил скульптору Кристофоро Солари воздвигнуть там собственный кенотаф (символическую могилу) и надгробный памятник Беатриче, но из-за завоевания герцогства французами работа не была закончена. (Сохранилась только мраморная крышка саркофага с двумя лежащими фигурами, выкупленная монахами монастыря Чертоза в Павии). Как утверждали современные хронисты, «такого горя никогда не знали в Милане». И в Ферраре – тоже.

– В среду, 4 января, – написал придворный Эрколе I, – пришло известие о смерти Беатриче, герцогини Миланской. И герцог был очень опечален, и все люди тоже. И вся Феррара скорбит о её смерти, и я видел, как многие плакали.

В Мантуе был тот же общий плач, и те же заупокойные мессы были отслужены по Беатриче.

Император Максимилиан тоже выразил своё сердечное уважение герцогу и искреннее восхищение оплакиваемой герцогиней, чьей восхитительной компанией он так недавно наслаждался.

Со всех сторон сыпались письма с соболезнованиями. Кроме семьи Беатриче больше всего кончину «самой милой дамы в Италии» оплакивали многие деятели культуры, которым она покровительствовала. Элегии и латинские стихи напоминали о прелестях и талантах Беатриче и сетовали на тяжёлую судьбу, которая унесла её в расцвете жизни.

Замечу ещё, что безвременная кончина Беатриче значительно повлияла также на судьбу её сестры Изабеллы д’Эсте. Сразу после её смерти шут по имени Фрителла чистосердечно признался в письме маркизе:

– Из-за гордыни и кошачьей натуры герцогини я считаю невозможным горевать о ней.

Стало быть, он не боялся, что Изабелла одёрнет его. Конечно, маркиза очень скорбела, но, вместе с тем, как ни цинично это звучит, она избавилась от соперницы. Именно её, а не Беатриче современники назовут «примадонной Ренессанса», хотя при жизни последняя покровительствовала гораздо большему числу деятелей искусства. Часть из них после смерти сестры и пленения Моро Изабелла переманила к себе в Мантую, другие же были вынуждены скитаться в поисках более щедрых покровителей, как, например, Леонардо да Винчи. Именно гениальному флорентийцу приписывают картину «Прекрасная Фероньера», на которой, как принято считать, изображена Лукреция Кривелли, последняя пассия Лодовико. Тем не менее, некоторые искусствоведы склоняются к тому, что это посмертный портрет Беатриче. Писать на заказ изображения умерших особ для художников эпохи Возрождения было обычным делом (как и в античный период, достаточно вспомнить «фаюмские портреты»), и голландцы впоследствии переняли эту манеру у итальянцев. При жизни Беатриче, вероятно, из гордости отказывалась позировать Леонардо потому, что он написал знаменитый портрет её соперницы Чечилии Галлерани. (Как она отказалась надеть платье из золотой парчи, узнав, что точно такое её муж подарил своей любовнице). Однако после смерти жены Моро вполне мог заказать её портрет. Хочется думать, что «Прекрасная Фероньера» – это не изображение очередной любовницы Лодовико, а ещё одно доказательство его любви к жене.

Мантуанец Бальдассаре Кастильоне много лет спустя так отозвался о ней в своей книге «Придворный»:

– Мне всё ещё больно, что вы не познакомились с герцогиней Беатриче Миланской, иначе вам никогда больше не пришлось бы поражаться изобретательности женщины.

А феррарский поэт Ариосто связал воедино её судьбу с судьбой Италии:

Своего супруга Беатриче, пока у неё есть дыхание,

Благословляет и оставляет несчастным после своей смерти;

Да, Италия, которая с ней торжествует ярко,

Без этой прекрасной дамы станет пленницей.