20

С высокого берега был виден край заходившего за дальний лес солнца. Стволы могучих сосен в его лучах казались красными, но на воду под обрывом уже легла глубокая тень. Угомонились в песчаных гнездах ласточки, прогретый за день воздух был полон густого смоляного духа. Волга, сколько хватало глаз, лежала тихая, недвижимая, словно не текла, а наслаждалась разлитым в природе покоем. От зеркала ее вод уходило к звездам бесконечное, захватывающее воображение пространство. Настал тот дивный вечерний час, когда душа сливается с разлитой в мире божественной красотой.

Полина вступила в избу неслышно. Прикрыв за собой тяжелую дверь, прошла пахнущими травами сенями и замерла у порога. В дальнем конце занимавшей половину дома комнаты сидел за столом мужчина. Свет старенькой зеленой лампы выхватывал из темноты его лицо и руки, играл серебром давно не стриженных волос. Перед ним были разложены бумаги, но Полине казалось, что мысли Васки витают далеко от них, от замершего над волжским простором дома. Она стояла едва дыша, но Мерцалов вдруг повернулся и, щурясь в темноту, посмотрел на замершую в дверном проеме фигуру. Смотрел долго, словно не мог поверить и хотел убедиться, что она ему не привиделась. Резко поднялся на ноги, сделал шаг в ее сторону:

— Поленька?..

Женщина молчала. Васка сделал еще шаг, неуверенный жест его руки то ли приглашал гостью войти, то ли за что-то извинялся.

— Здравствуй.

Полина не пошевелилась, слабый свет лампы оставлял ее фигуру в полутьме. Сказала глухо, отведя в сторону взгляд:

— Ты вот что, ты о том, что между нами было, забудь!

Вскинула на Васку глаза. Лица его рассмотреть не могла, но знала, что на нем застыла растерянная улыбочка, такая, как при первой их встрече. Под ее взглядом Мерцалов как-то сгорбился и то ли пожал плечами, то ли, словно в ожидании удара, втянул в плечи голову.

— Ты вот что… — повторила женщина и на мгновение замерла, — ты от Васьки моего отстань, голову мальчишке не морочь! Он тут заявил, что ничего в жизни не боится, даже смерти. Над ним люди потешаются. Ты с ним больше не говори…

— Да я… — попытался вставить слово Мерцалов, но Полина его перебила.

— Ему еще жить да жить, а без страха жить нельзя, не получается. Мы люди маленькие, нам надо всего опасаться, а иначе беда, никто не защитит. Тебе, когда клюнул жареный петух, друг помог, а у нас таких друзей нету…

Похоже было, она собиралась что-то еще добавить, но вместо этого едва слышно всхлипнула и, рассердившись на себя, продолжала уже почти враждебно:

— Ты птица залетная, надежды на тебя никакой, а Ваське моему целый век с людьми маяться. А они, люди эти, цацкаться с ним не станут!

— Ну, зачем же ты так несправедливо! — мотнул в порыве отчаяния головой Мерцалов. — Какой же я залетный, который год здесь живу…

— А все равно чужой, не такой, как все! — В голосе Полины проступила горечь. — Другой ты, Васка, словно с луны свалился, в наших краях такие не водятся… — продолжала, уже не скрывая негодования. — Врать он, видите ли, не хочет, поэтому в школе работать отказывается! А мы как же? Врите, сколько вашей душеньке угодно, — так, что ли? Значит, и я вру…

От несогласия с Полиной все в Мерцалове будто перевернулось. Он заметался, забегал по избе:

— Какая же ты все-таки глупая! Я сам многого в этом мире не понимаю, что же я детям-то скажу? А ведь они спросят, обязательно спросят! Неужели не ясно: им с моей ложью жить, а врать меня, сама знаешь, заставят. Думаешь, я учебники не листал? Была бы, на худой конец, математика или та же география, тогда другое дело…

Женщина на секунду задумалась, готовых аргументов у нее не оказалось, но она быстро нашлась:

— А завхозом, завхозом ведь тоже не идешь! Или и там врать надо?

Мерцалов в ответ только дернул головой:

— Пропусти меня, я курить хочу!

Полина посторонилась, пошла вслед за Мерцаловым на улицу.

— Нельзя тебе, кашляешь ведь…

От этих ее слов сердце Васки сладко защемило. Он повернулся с явным намерением привлечь женщину к себе, но она на него прикрикнула:

— Иди, иди, травись своей заразой!

С улицы на них пахнуло обнимающим тело теплом и запахом прогретой хвои. Луна еще не взошла, но на занимавшем полмира небосклоне уже начали проступать звезды. Где-то далеко басовито и протяжно прогудел пароход, и звук этот разнесся над притихшей к ночи Волгой. Дым одинокого костра на противоположном низком берегу столбом поднимался в небо. Что-то изменилось в их настроении, словно вместе с тишиной в сердце вошла царившая в природе красота.

— Просто не знаю, как и быть…

Женщина повела плечами. Васка метнулся в сени, сорвал с вешалки ватник, но она отвела его руку.

— Боюсь я за Васеньку, очень боюсь, — продолжала Полина, глядя мимо Мерцалова за реку. — И ладно, был бы как другие ребята, а то ведь мечтатель, все чего-то выдумывает. А тут еще ты со своими прибаутками…

Сжимавший в руках ватник Мерцалов болезненно скривился, выражение его глаз стало жалобным, но обидное словцо проглотил.

— Ты ведь знаешь, Поленька, я книгу пишу, мне без этого жизни нет. Может быть, когда-нибудь Васек прочтет ее и что-то поймет…

Женщина только тяжело вздохнула:

— Бог даст, минует его чаша сия! Мало мне того, что ты не живешь, а перемогаешься, хочешь, чтобы и сын мой хорошей жизни не знал… Не надо, не сердись, обидеть не хотела, только ведь правдой не задразнишь. Я же вижу, не в ладах ты с этим миром, трудно тебе на белом свете. И с людьми не в ладах, и себя любишь через день. Иль не права я?..

Васка заволновался. Ему показалось, что настал тот момент, когда он может ей многое объяснить.

— Поленька!..

— Ну что Поленька, что Поленька?.. — повернулась к нему Полина. — Хочешь, чтобы одним неприкаянным стало больше, тогда давай, дури Ваське голову! Ты на себя посмотри, горе мое луковое, ведь без слез не взглянешь! Надо ж было случиться, чтобы я тебя на беду повстречала!..

Женщина хлюпнула носом. Мерцалов топтался на месте, боясь приблизиться. Он чувствовал себя виноватым, но за что — не знал. Не его в том вина, что устал он кривить душой, как устал от убогой приземленности мира людей. Как ей было объяснить, что где-то рядом находится совсем иная действительность, понять которую он и пытается. Знает, конечно, что многого не поймет, но и жить по-другому не может. Да и хотел бы, ничего у него не получится…

— Ну зачем, зачем ты сказал Ваське, что зла в мире нет? — продолжала доискиваться Полина. Подошла, заглянула снизу вверх ему в глаза. — Неужели ты слепой и не видишь, как живут люди? Не замечаешь, что зло таится за каждым углом, за каждым человеческим взглядом?..

Не совладал с собой Васка, не совладал. Притянул женщину к себе, начал целовать ее мокрое от слез лицо. Говорил порывисто, спеша и задыхаясь:

— Поля, Поленька, ну как же ты не понимаешь! Я ведь правду сказал. Есть в мире зло, много зла, только живет оно в головах у людей. Ты ведь слышала про Денницу, правда? Господь попустил ангелу пасть, превратиться в Князя мира сего, в Сатану, вот я и хочу понять, для чего Он это сделал! Не мог Всевышний выпустить в мир разрушение и боль…

Васка все крепче обнимал Полину, как вдруг почувствовал, что она словно окаменела. Огромный яркий диск луны показался краем над дальним лесом, на серебрившуюся траву упали черные, будто нарисованные углем тени. На душе у Васки стало тревожно.

Разом высвободившись из объятий, Полина отстранилась, отступила на шаг и с испугом посмотрела ему в лицо:

— Ты… ты блаженный… — губы ее дрогнули. — А может быть, ты просто шут, скоморох?..

— Я ведь только хотел объяснить… — бормотал Васка, уже зная, что слова бесполезны, что опять он сморозил совсем не то, что должен был сказать, что Поленька от него ждала. — Прости меня, мне просто необходимо понять, откуда появилось в мире зло…

В глазах женщины стояли слезы, губы ее кривила жалкая и какая-то беззащитная улыбка.

— И об этом твоя книга?..

Мерцалова бросило в жар. Он утер выступившую на лбу испарину рукавом. Слова Полины, а куда больше — жалостливое и болезненное выражение ее лица вдруг разом поставили под сомнение все то, чем он последнее время жил.

— И ты думаешь, это кому-то надо? — Улыбка ее стала жестокой.

Васка почувствовал, как к нему вплотную подступила безысходность. Приступ паники до боли сжал грудь, в глазах потемнело.

— Никогда, слышишь, никогда ко мне не приходи, — кидала ему в лицо Полина. — Юродивый, видеть тебя не могу!..

Женщина резко повернулась и побежала по тропинке между соснами.

— Полина! Поленька! Поля!..

Мерцалов сделал движение ее догнать, но ноги его не слушались, мутной волной захлестнула дурнота. Он тяжело опустился на землю.

Когда очнулся, бледный диск луны стоял уже высоко над головой. «Должно быть, поднялась температура», — догадался Васка, с трудом вставая. Пошатываясь, вернулся в избу. В дальнем ее углу все так же горела зеленая лампа. Жар то наплывал, то сменялся ознобом, его колотила лихорадка. Мысли стали тягучими, навязчивыми. Васке казалось, что вернуть Полину можно, лишь закончив лежавшую на столе рукопись. Движимый горячечным бредом, он опустился на стул, придвинул к себе лист бумаги. «Она прочтет, — повторял про себя Васка, — и увидит, как я ее люблю, как трудно мне без нее жить. Ведь если понять природу зла, то все в жизни изменится, и люди станут другими, и сам я стану другим. И надо-то всего: найти нужные слова и расположить их так, чтобы они обрели новый смысл…» Все смешалось в голове у Мерцалова, жизнь его удивительным образом наложилась на текст рукописи и представлялась теперь Васке в виде мозаики, элементы которой во что бы то ни стало надо составить вместе.

«Господи, как же трудно сосредоточиться», — стискивал зубы Васка, с силой тер кулаками глаза. Строчки плыли, но он заставлял себя читать написанное:

— «Знал Господь, — шевелил пересохшими губами Мерцалов, — не мог не знать, что отпадет от него любимый ангел, как знал, что, обретя свободу, породит человек в сознании своем зло. Двигающие Вселенную силы: созидание и разрушение, космос и хаос — превратятся на Земле в Добро и Зло. По узенькой, пролегающей между ними тропинке станут совершать люди свое восхождение…»

Мерцалов сделал глоток успевшего остыть чая, кружка в его руке дрожала. Веки будто налились свинцом, глаза сами собой закрывались. Что-то важное, может быть самое главное, оставалось несказанным, без чего справедливость написанного не будет очевидной. Денница?.. Да, конечно же Денница, но не он впустил в мир зло: падший ангел лишь стал его хозяином и символом… Пробиваясь через хаос обрывочных, словно шинкованная капуста, мыслей, Васка, вглядывался в начало времен…

На листе бумаги оставалось еще место, но не было сил. Оперевшись руками о стол, Мерцалов поднялся на подгибавшиеся ноги, сделал пару шагов к стене. Упал на придвинутый к ней топчан. Перед глазами все плыло, сознание дрожало, словно пламя свечи на ветру. Из угла избы в подпоясанной веревкой власянице вышел высокий мосластый старик. Длинные седые волосы обрамляли его крупную, гордо посаженную голову, живые глаза лучились. Подойдя к топчану, старик положил на пылающий лоб Васки большую прохладную руку, провел ладонью по его мокрому от слез лицу, и Мерцалов провалился в сон. В упавшей, словно ночь, тьме он услышал голос:

— Господь милостив, не по силам Он ноши не дает…

Загрузка...