Принцип неопределенности

4

Далеко не каждый, кто искренне любит собственную персону, умеет должным образом подать себя в обществе. Серпухин умел. Казалось бы, чего там сложного: делаешь морду кирпичом и плюешь на всех и на каждого, но Мокею это искусство далось упорным трудом и тренировками. Происходило все в те далекие уже времена, когда жизнь, словно с перепою, выкинула его в верха то ли бомонда, то ли истеблишмента, впрочем, в России одно другого стоит. Тусовка — она и есть тусовка, да и тусуются все больше одни и те же, и разговоры разговаривают до боли знакомые, но не эти воспоминания занимали сейчас ожидавшего рейс в Лондон Мокея. В глубине души он сознавал, что слова топ-дуры Алиски задели его за живое, причем задели основательно. Сидя в кресле зала для особо важных персон, Серпухин вдруг почувствовал себя недооцененным, ему как-то особенно остро захотелось справедливости. И действительно, не так много найдется в стране мужиков, кто, будучи занюханным аспирантом с тусклыми надеждами подойти лет через пять к защите никому не нужной диссертации, стал вдруг одним из уважаемых членов той «малины», что по недоразумению зовется в России сливками делового сообщества. И не в деньгах тут дело — что деньги, их в веселые девяностые не наколотил только ленивый, — хотелось признания заслуг и, чего греха таить, всеобщего уважения, а лучше почитания. Хотелось стать заметным членом общества, и неважно, что общество это состоит либо из обобранных нищих, либо из таких же, как он, сумевших собственный народ обобрать.

Тем временем VIP-зал аэропорта Шереметьево начал заполняться пассажирами. Заказав в баре рюмочку коньяку, Серпухин вернулся в уютное кресло и взял лежавшую на столике газету, но на тексте статьи сосредоточиться не мог. Ему почему-то вспомнились известные строки Ахматовой, подумалось, что из сора и отбросов растут не только стихи, но и те из людей, кто не ведает стыда, хотя к себе эти слова относить он был не склонен. Нет, хмурился Мокей, никто по справедливости не оценит того, чего он добился в жизни, и уж подавно никогда не узнает, чего это ему стоило. А ведь стоило, и не дешево! И опять же не денег! Это теперь все измеряется бабками в кармане, все покупается и продается, а тогда разменной монетой был доходивший до животного ужаса страх. Но ничего, преодолел, повезло… Правда, иногда Серпухину казалось, что, не взбурли в стране, не вспенься дожидавшаяся своего часа грязь, жизнь его сложилась бы не то что по-иному — в этом не могло быть сомнений, — а много счастливее. Чего-то существенного недоставало ему в нынешнем бытии, и втайне от себя, как, возможно, многие вышедшие в князи, он чувствовал глубокую несправедливость происходящего и свою собственную несостоятельность.

Порой, хорошо предварительно набравшись, Мокей начинал читать стихи. Особенно любил Мандельштама. «Мы живем, под собою не чуя страны, — произносил он с чувством, правда, дальше порол уже откровенную отсебятину, — ее беды нам разве что на х… нужны!» И смеялся. Он был неплохо образованным человеком, по крайней мере считался таковым в те ушедшие в небытие времена, когда люди по наивности верили, что за пародию на свободу не придется расплачиваться всеобщей умственной деградацией.

Мокей зевнул, отложил газету в сторону. Стоит ли травить себя воспоминаниями: жизнь сложилась, а тому, как она сложилась, могут позавидовать очень и очень многие… Поднявшись из кресла, он направился к стойке бара, однако пригубить вторую рюмку коньяку не успел — привычно улыбаясь, к нему в форменном синем костюмчике приближалась стюардесса. Однако, вместо того чтобы вернуть взятые для прохождения формальностей паспорт и билет, женщина попросила его пройти с ней к пограничникам.

— Извините, господин Серпухин, — говорила она на ходу, показывая дорогу, — возникло маленькое недоразумение…

Мокей удивленно поднял брови. Он прекрасно знал, что все большие неприятности начинаются словами о маленьком недоразумении, но и представить себе не мог, о чем на этот раз идет речь. Паспорт не просрочен, референт за этим следит, шенгенская многократка имеется, тогда в чем дело?..

В маленькой прокуренной комнатенке, куда он попал, за столом сидел грузный мужчина с седеющим ежиком волос и погонами майора, мало соответствующими его солидному возрасту, и перебирал какие-то бумаги. На Серпухина посмотрел без всякого интереса, но присесть предложил. Долго молчал, так долго, что Мокею пришлось заговорить первым.

— Мне сказали, — произнес он голосом, в котором отчетливо звучали властные нотки, — обнаружилось маленькое недоразумение…

Рассматривавший его через очки пограничник пожал обтянутыми кителем плечами. Тяжело вздохнул:

— Обнаружилось… а уж маленькое оно или там какое, судить не мне…

И неторопливо закурил папиросу, от чего комнатка наполнилась тяжелым сизым дымом.

Эта неспешность старого служаки и какая-то показная вальяжность Серпухину не понравились. Мокей так часто улетал из этого зала, что многие служащие знали его в лицо, и грузного усатого майора, как теперь казалось, он тоже видел неоднократно. И всегда, в любое время суток, связанные с паспортным контролем и таможней процедуры были для него лишь пустой формальностью и времени не занимали.

Серпухин выжидательно покашлял, что не произвело на пограничника должного впечатления.

— В чем дело?

Майор еще раз пожал плечами и каким-то очень будничным тоном, каким говорят о гнусной погоде и удручающих видах на урожай, сообщил:

— Да, собственно, ни в чем, паспорт ваш недействителен, только и всего…

Услышав такое, Мокей открыл рот, чтобы глотнуть воздуха, да так и остался сидеть с отвисшей челюстью.

— К-как недействителен?..

— А так, не соответствует предъявляемым к документу требованиям, — любезно пояснил офицер и зевнул, прикрыв рот ладонью и выказав тем самым полнейшее к судьбе Мокея пренебрежение.

Пришедший к этому времени в себя Серпухин перешел в атаку.

— Паспорт не просрочен? Не просрочен! — повысил он голос. — Виза имеется? Имеется! Что вам еще надо?

Пограничный майор непонимающе уставился на смутьяна. Глаза его за стеклами очков были уставшие, красные, но прыгал в них какой-то не к месту заявившийся веселый чертик.

— Мне?.. Ничего! Это вам надо… Вот, возьмите, почитайте, с сегодняшнего дня вводится новое требование…

И протянул Серпухину напечатанную на бланке с гербом инструкцию.

Волнуясь, Мокей достал из кармана очки и начал пробегать документ глазами.

— На обороте, — в целях экономии времени подсказал майор, — кажется, шестой пункт…

Серпухин перевернул бумагу, указанный параграф гласил:

«В целях усиления борьбы с терроризмом… — Преамбулу Мокей привычно опустил и обратился к последним словам абзаца. — На восьмой странице заграничного паспорта должна быть вклеена фотография тещи его владельца или, в случае если обладатель документа женщина, ее свекрови». Все. Точка.

Несостоявшийся пассажир первого класса поднял на офицера ошеломленный взгляд.

— Это что, шутка?..

Замершая в дверях стюардесса смотрела на препиравшиеся стороны во все глаза.

— Шутка? — переспросил престарелый майор и пригладил ладонью порядком уже седые усы. — Какие могут быть шутки, гражданин? Мы здесь не груши околачиваем, а охраняем государственную границу!

Тем не менее Серпухин продолжал по инерции улыбаться. Спросил, едва сдерживая себя, чтобы не подмигнуть:

— А если человек, скажем, не женат?

— Но вы-то женаты! — легко отпарировал пограничник.

— Допустим! — неохотно согласился Серпухин, хотя и не понял, на чем основывается убеждение майора. — Но ведь есть и такие, кто не сует шею в петлю…

— Есть, — в свою очередь согласился майор и тяжело вздохнул, видно, подумал о чем-то личном. — На этот случай имеется специальное разъяснение. Пункт номер семь той же инструкции предусматривает, что на указанной выше странице должна быть сделана запись: «Тещи в наличии не имеется» — и поставлена круглая печать с гербом. Раз этого нет, значит, вы женаты, а тогда согласно инструкции в паспорт должна быть вклеена фотография матери жены отъезжающего…

— Или мужа… — в тон майору автоматически продолжил Серпухин, лихорадочно пытаясь оценить ситуацию и найти из нее выход.

— Правильно, — улыбнулся тот в пожелтевшие от табака усы и раздавил в пепельнице недокуренную папиросу, — если гражданин не гражданин, а гражданка! Видите, как все просто и логично….

Мокей видел. Его тренированный, нацеленный на анализ сложных ситуаций ум уже подбросил ему эффективное решение. Качать права и объяснять на повышенных тонах этому уроду, кто он, Серпухин, такой, судя по упертости погранца, было бесполезно, значит, следовало изменить подход на традиционный и многократно опробованный. Мило улыбаясь стюардессе, Мокей попросил ее удалиться и далеко не фигурально закрыл перед носом женщины дверь. Оказавшись, таким образом, один на один с майором, Серпухин опустился в обшарпанное кресло и, перегнувшись через стол, прошептал:

— Вас как зовут?

— Ложкин Василий Макарович! — ответил тот и почему-то тоже шепотом.

— Василь Макарыч, — продолжал Серпухин, окрашивая голос в тона повышенной доверительности, — тут такое дело! Речь идет о крайней необходимости, поэтому мне надо вылететь в Лондон сегодня же! Понимаете? Не завтра и не послезавтра, а сегодня! Мне кажется, мы договоримся… — Мокей достал из бумажника и положил перед пограничником несколько зеленых бумажек. — Здесь пятьсот долларов, на обратном пути я передам вам еще столько же. Идет? Клянусь, не обману! Я бы и сейчас, но деньги у меня на карточке…

Слушавший его внимательно майор откинулся на спинку стула. Улыбнулся в усы, но как-то не по-доброму:

— Взятку, сука, предлагаешь? Купить надеешься? Да если хочешь знать, из-за таких, как ты, кто родину изнасиловал, у меня вся жизнь исковеркана! А ты мне деньги суешь, гнида! Все, гражданин, освободите помещение! Паспорт ваш, как не соответствующий требованиям, изымается…

— Ну, извини, Макарыч, не хотел! — заспешил Серпухин, наблюдая, как майор убирает его документ в сейф. — Мамой покойной клянусь, нет у меня сейчас больше наличных, один стольник на всякий случай оставил! Слушай, пять тысяч тебя устроит? Пять! — для убедительности Серпухин растопырил перед носом майора пальцы.

Тот только покачал седой головой, улыбка быстро покидала его помятое жизнью и тревогами лицо. Мокей наседал:

— У тебя семья есть? Семья, говорю!

— Ну есть! — нахмурился майор. — Жена и две дочери…

— Вот видишь, — обрадовался Серпухин, — а ты их лишаешь достатка. Десять, Макарыч, зеленых! Прямо сейчас расписочку тебе и напишу, что должен, мол, брал взаймы и обязуюсь отдать! Любой суд взыщет, любой…

Серпухин засуетился, начал лихорадочно искать на столе чистый клочок бумаги. Пограничник стал медленно подниматься на ноги, отодвинул стул, как если бы для дальнейших действий ему требовалось больше пространства. Кулаки его сами собой сжались.

— Сто! — прохрипел Серпухин и вскочил с кресла. Бросился к майору и, только что не вырывая с мясом пуговицы, забился на его обтянутой кителем груди. — Сто тысяч, сто! Это же капитал, Макарыч, тебе таких денег вовек не заработать…

Ложкин легко отодрал от себя вцепившиеся в китель ручонки и оттолкнул Мокея так, что тот отлетел к двери. Плохо понимая, что делает, Серпухин открыл ее, замер в последней надежде на пороге.

— Миллион! — уже никого не стесняясь, почти кричал он. — Ты, придурок хренов, ты хоть понимаешь, что такое миллион долларов? Это же все, вообще все! Тебе, твоей семье, детям и внукам до гробовой доски!

Майор шагнул из-за стола. Мокей почувствовал, что его отрывают от пола, и засучил в воздухе ножками. В следующее мгновение он уже валялся на потертом паркете, но очень быстро встал на четвереньки и по-крабьи, боком, двинулся по коридору. Поднялся во весь рост:

— Я буду жаловаться! Вот сейчас позвоню твоему генералу… — Он действительно достал мобильник и начал тыкать в кнопки пальцем. Подождал, но ему никто не ответил. Срывающимся голосом закричал: — Я требую начальника смены!

— А я и есть начальник смены! — ухмыльнулся Василий Макарович, делая весьма недвусмысленный шаг по направлению к скандалисту, но тот, не желая продолжения корриды, уже быстро удалялся в сторону зала ожидания особо важных персон. Персоны эти, заслышав отзвуки скандала, уставились на появившегося у стойки бара Мокея с нескрываемым удивлением. В их ухоженном и благообразном мире было не принято публично выяснять отношения со слугами, даже если это слуги закона, не говоря уже о занятии мордобоем. Поэтому взгляды очень важных персон и сопровождавших их холуев выражали искреннее осуждение.

Не обращая на них внимания, Серпухин хватил поджидавшую его рюмку коньяку и пулей выскочил под высокие своды здания международного аэропорта. Спохватился, что забыл чемодан, только в такси, но эта оплошность его ни в малой степени не взволновала.

— Ну, я ему покажу, — шептал Мокей, забившись в угол на заднем сиденье машины, — урою, сотру в порошок!..

— Гаишникам отстегни, за постой в Шереметьево плати, да еще бензин в копеечку обходится!.. — привычно жаловался таксист, хотя его раздосадованный пассажир даже не поинтересовался, во что ему встанет катание по ночной Москве: сидел, насупившись, скрипел зубами так, что шофер не хотел, а обернулся.

Серпухин удивленного взгляда не заметил. Теперь его мысли занимал уже не старый служака, к нему пришло понимание разразившейся катастрофы. Мокей лихорадочно пытался оценить ее последствия, и выводы его были неутешительны: потеряно все до последнего цента! Он полный банкрот, и это отнюдь не преувеличение…

Серпухин застонал. Невозможность завтра утром лично поставить подпись под документом означала утрату вложенных в сделку денег! Всех! Всего того, что наскреб он по сусекам, что назанимал под гарантии собственности. Голова раскалывалась. Мысли путались. Не понимая того, что говорит вслух, Мокей бесконечно повторял:

— Ну, я покажу, я ему покажу!..