Принцип неопределенности

28

Серпухин обвел тусклым взглядом утопавший в полутьме зал. Тысячи глаз взирали на кумира с благоговением. В ослепительно-белом костюме в свете направленных на него прожекторов Мокей стоял строгий и величественный. Волосы на голове были тщательно уложены, русая бородка и усы придавали его облику нечто глубоко русское и былинное. Их, правда, каждый день приходилось подкрашивать. Процедура эта его сильно раздражала, впрочем, не больше, чем многочисленные интервью и требование Шепетухи лично участвовать в раздаче высших званий активным членам Радужного движения. Введенная профессором табель о рангах работала с поразительным успехом. Люди не только лезли вон из кожи, чтобы продвинуться в радужной иерархии, но и с удовольствием носили на груди цветастые знаки различия и этим гордились. Если с выступлениями перед многотысячными аудиториями Мокей довольно быстро свыкся, то необходимость видеть вокруг себя экзальтированных идиотов и пожимать им с чувством руки загоняла его в состояние депрессии.

«Все-таки большая сволочь этот Шепетуха, — думал Серпухин, упираясь взглядом в собственный портрет на украшенной цветами стене зала, — всю черную работу взвалил на мои плечи, а сам отлынивает, говорит, будет не тот эффект». Мысль о том, что вкалывать, по сути, приходится ему одному, частенько посещала Серпухина. Появившись однажды, он привычно заняла свое место в череде таких же безрадостных и унылых. Прежде чем завершить обращение к соратникам, Мокей надолго замолчал, что по замыслу режиссера должно было придать его словам особую глубину и проникновенность. Звучала тихая музыка, собравшиеся с замиранием сердца взирали на великого гуру, общавшегося на их глазах с силами Вселенной…

Мокей едва заметно поморщился: устал, притомился, надоело мотаться по стране. Лето пролетело как один день, теперь подходит к концу сентябрь, а в жизни его, похожей больше на гонку, ничего не меняется. Где бы ни выступал — везде набиваются полные залы. Такой энтузиазм можно еще понять, когда речь идет о жадной до впечатлений провинции — с нее всероссийский чес начинался, но та же картина наблюдается и в славящемся интеллигентской закваской Питере, и в безразличной, занятой погоней за деньгами Москве! «Неужели в стране столько блаженных?» — не мог поверить на первых порах Серпухин. Неужели все они жаждут получить от него кусочек счастья? Как эти люди не понимают, что если бы он мог хоть кого-то осчастливить, то не стоял бы сейчас перед ними!.. А чего стоит затеянная Шепетухой лотерея, победителям которой присваивается почетный титул «радужных вестников»! Зачем он им?.. Или уже совсем нечем жить?.. А ажиотаж на презентациях его книг, которые он не только не писал, но и в глаза не видел? Безумные тетки и какие-то бесполые мужики буквально рвут его на сувениры. А билеты по пятьсот долларов в первые ряды партера? А поклонницы с горящими глазами, часами ожидающие у служебного выхода? Не-ет, ребята, встречи с Грозным — это не бред, паранойя только еще начинается!

Серпухин расправил плечи. Судя по сомнамбулически блаженным лицам, паузу можно было тянуть до бесконечности. «Ксафон и Шепетуха шестерки, — продолжал размышлять Мокей, устремляя взгляд поверх голов набившихся в зал радужных сподвижников, — мелочь пузатая, сопляки. Он — символ движения, его знают миллионы! А они кто?..» Впрочем, вынужден был признать, что обслуживающая проект бригада работает, как хорошо отлаженный механизм. Если в жизни он все чаще бывал груб и раздражителен, то с обложек многочисленных журналов на мир смотрел одухотворенный образ великого учителя и пророка. Для брошюр «Полюби свое подсознание» его снимали философски задумчивым, для «Излечи себя» — серьезным, для «Подсознательного секса» — игриво подмигивающим. А еще предстояло найти подходящее выражение лица для «Пособия по чтению мыслей на расстоянии» и задуманной серии для дошкольников и младших школьников. Размышляя же, как правило, в подпитии, о той стремительности, с которой растекалась по стране радужная зараза, Серпухин пришел к выводу, что в природе существует еще один никем не замеченный закон. Судя по всему, он гласил, что скорость распространения в обществе глупости прямо пропорциональна степени униженности и нищеты его членов…

«Но с Нергалем, — одергивал себя Серпухин, когда слишком уж заносился, — с этим маленьким человечком с холодными немигающими глазами, ухо надо держать востро!» Было в нем нечто такое, от чего Мокей робел и за это себя ненавидел. Фонд спасения России контролировал все финансовые потоки, а с этим нельзя было не считаться. Побаивался Серпухин и беспардонных журналистов. Несмотря на проплату пиаровской службой благоприятных для движения репортажей, находились среди них и такие, кто не прочь был задать каверзный вопросик, а то и с пером наперевес покопаться в прошлом великого учителя, как и в его представлениях об основах мироздания. Встречались и отъявленные мерзавцы, не скрывавшие своих сомнений в попадании в будущего гуру молнии и в его долгих странствиях по Тибету.

Однако были в жизни Серпухина и приятные моменты. С некоторых пор ему стали нравиться заполнившие теле- и радиоэфир шлягеры-однодневки. Тут следовало отдать должное Нергалю, на рекламу он денег не жалел. Достаточно было включить радиоприемник или телевизор, как воздух тут же оглашался звуками очередного шедевра из альбомов радужного счастья. Они побеждали на конкурсах и служили саундтреками для фильмов, их с удовольствием исполняли ведущие певцы, причем удовольствие от баснословных гонораров было написано на их примелькавшихся физиономиях. Особенно старалась недавно созданная группа «Моковеи», запомнившаяся романсом:

Но если уж быть до конца честным, значительно больший отклик в сердцах простых людей нашла пущенная в народ залихватская частушка:

Звучало в ней, особенно в последней ее строке, что-то исконно русское и глубоко народное, что прямо с сапогами лезло в душу, и выбить его оттуда уже не представлялось возможным. Даже сам Серпухин, предварительно хорошо набравшись, не брезговал исполнить ее в кругу ближайших сподвижников и новых, липнувших к нему со всех сторон друзей. Учитывая популярность в народе песенного творчества, было решено создать кружки вокала не только при областных, но и при районных, а кое-где даже и при поселковых Центрах радужного счастья. Поскольку тут же встала проблема профессиональных кадров, на первых парах руководство этими кружками поручили переводчицам с подсознательного, они же толковательницы снов, на которых в ближайшем будущем планировалось возложить и выполнение более интимных пожеланий последователей великого провидца.

В зале между тем почувствовалось легкое движение. Как если бы, выходя из состояния транса, Мокей встряхнул головой и обвел аудиторию сияющим взглядом. На губах его играла широкая, радостная улыбка. Поднаторев в произнесении речей, он мог себе позволить не придерживаться выверенного текста, а импровизировать и даже отвечать экспромтом на вопросы присутствующих, впрочем, предварительно тщательно отобранные. Этим направлением занимался нанятый Шепетухой психолог, в обязанности которого входила и подготовка выступлений тех из радужных последователей, кого Мокей облагодетельствовал и исцелил.

Серпухин вскинул руку. На заключительной стадии выступления предстояло коротенько повторить стандартный набор заклинаний и еще разок впарить присутствующим мысль о братской любви всех членов движения и необходимости активно в нем участвовать. Другими словами: покупать специальную литературу и регулярно посещать платные лекции и семинары. Это было делом техники.

— Мои радужные друзья! — Голос Мокея немного охрип, он добавил в него человеческого тепла. — Вам скажут: мир сложен и недоступен для понимания… — Выдержав небольшую паузу, выстрелил в зал одним словом: — Никак!

Это короткое, выбивающееся из привычной грамматики восклицание он лично позаимствовал из посланий апостола Павла и очень этим гордился. Любил вставлять его в выступления и тем в нужный момент всколыхнуть впадавшую в тихий транс публику.

Продолжал уже ровным, играющим доверительными интонациями голосом:

— Ученые запутались сами и захламили своими формулами наше представление о мире, а он прост, открыт человеку и интуитивно понятен. Те из вас, кто достиг высокого уровня благости, знают, что достаточно задать подсознанию вопрос, и вы тут же получите на него ответ. Подсознание, родные мои, — Мокей сложил вместе пальцы рук, изобразив нечто похожее на сферу, — это информационный резонатор, привлекающий из глубин Вселенной нужные вам положительные энергии. Когда сердце наполнено миром и гармонией, перед человеком открывается прямой канал связи с силами добра и он приобретает возможность не только поправить собственное здоровье, но и повлиять на решение других, волнующих его проблем. Любите Вселенную, милые мои, и она многажды ответит вам взаимностью!..

Речь Серпухина лилась легко, без усилий и участия мысли. Отработанные на репетициях фразы получались округлыми, беспрепятственно, не тревожа сознание, закатывались в умы внимавших ему людей. Мокей говорил вдохновенно, но при этом прекрасно видел, что происходит в притихшем зале. Заметив движение в ложе, искренне возмутился, но тут же вспомнил слова Шепетухи, предупреждавшего его, что выступление хотел посетить кто-то из политиков. Семен очень просил произвести на них благоприятное впечатление… Серпухин едва заметно усмехнулся: «Желание генерального секретаря закон! Учитесь, господа, как надо управлять массами! Смотрите, как легко и просто из разношерстной толпы можно лепить послушный электорат…»

— Но науку, друзья мои, — Мокей понизил голос до повествовательного, — несмотря на многочисленные заблуждения, мы должны уважать. Полученные ею результаты дают нам возможность утверждать, что во взаимодействие с силами Вселенной вступает не только индивидуальное, но и коллективное бессознательное, о котором, как вы прекрасно знаете, писал профессор Юнг. Другими словами, объединяя скромные личные усилия, мы можем умножить положительный эффект от взаимодействия с силами космоса и привлечь такие энергии, которые способны преобразовать не только нас самих, но и нашу страну. Поэтому, заботясь о благе отечества, я просил бы вас, мои радужные единомышленники, сконцентрироваться и представить Россию демократической и процветающей. Давайте все вместе поможем любимой стране!

Словно взывая к Всевышнему, Мокей воздел к потолку руки и закрыл глаза. «А что, неплохо придумано, — похвалил он себя, наблюдая из-под ресниц за замершим с поднятыми руками залом, — Шепетухе должно понравиться… Впрочем, при чем здесь Шепетуха? Гнать надо проходимца в три шеи и самому вставать у руля!»

— Спасибо, родные! — Серпухин опустил руки и продолжал: — Давайте возьмем за правило каждое утро желать России блага, и очень скоро мы увидим, что все вокруг нас изменилось к лучшему! А теперь, как всегда, перейдем к обмену опытом и посмотрим, каковы на сегодня наши достижения. Не в моем характере хвастаться, но они у нас есть! Буквально на днях я получил письмо от Ксении Валентиновны Голубко из деревни Сенькино Тверской области. Ксения Валентиновна вот уже семь лет работает… — словно извиняясь за допущенную оговорку, Мокей улыбнулся, — работала библиотекарем в местном клубе. Последние три месяца, задерживаясь вечерами у стеллажей с книгами, одинокая женщина, согласно методике радужного счастья, представляла себе, какой бы она хотела видеть свою жизнь. И вот совершенно неожиданно в Кимрский район с целью обмена опытом приезжает известный газетный магнат господин Штрудель. Увидев на совещании работников культуры скромную труженицу, он тут же в нее влюбляется и, не покидая пределов зала заседаний, делает ей предложение руки и сердца, которое та застенчиво принимает. И что особенно приятно, движимый вспыхнувшей любовью, миллиардер не только берет себе в местном ЗАГСе фамилию Голубко, но и изменяет название издаваемого им журнала для мужчин на «Ксения»! Следующий его номер он решил целиком посвятить своей молодой жене, отсняв ее в интерьерах деревни Сенькино и на берегах реки Хотчи. Давайте же, друзья, все вместе порадуемся за эту чудесную пару и мысленно пошлем им наш радужный, сердечный привет!

«Пожалуй, насчет журнала вышел небольшой перебор, — едва заметно нахмурился Мокей, — ну да ничего, схавают. Вон женщины полезли за носовыми платками, значит, проняло». Отсморкавшись и утерев слезы, зал между тем снова притих, знал, что одним примером Великий Мокей не ограничится. Люди, как всегда, оказались правы. Серпухин между тем не то чтобы посуровел, но такие знакомые черты его лица словно затвердели, тембр голоса из бархатного стал назидательным:

— Тут, думаю, друзья мои, самое время предостеречь вас и тем самым уберечь от возможных разочарований, а то и депрессии. Дело в том, что человеческая жизнь вещь весьма инерционная, не следует ожидать слишком быстрых изменений в судьбе. Процесс этот, как вы сами понимаете, сугубо индивидуальный, но практика показывает, что первые положительные результаты появляются в среднем через три — шесть месяцев по достижении минимального уровня радужной благости. Запаситесь терпением и все время думайте о том, чего бы вы хотели получить от сил Вселенной. При этом не забывайте желать всем встречающимся вам на жизненном пути людям самого лучшего и доброго. Бегите, друзья мои, сомнений и любых попыток анализа! Нет ничего более разрушительного для общения с подсознанием, чем черные мысли и неуверенность в результате… — Сосредоточенное лицо гуру неожиданно просветлело. — Впрочем, попадаются в моей практике и поразительные по скорости установления контакта случаи!

Зал встретил это заявление всеобщим оживлением. Люди поворачивались друг к другу и радостно улыбались, словно хотели поделиться с соседом надеждой на то, что нечто подобное случится и с ними.

— Приступивший недавно к радужным тренировкам Артем Дрожкин, — продолжал Серпухин, — ехал на днях из Кинешмы встречать с курорта тещу, как вдруг подсознание дает ему сигнал: «Сбавь скорость». Послушавшись, Дрожкин жмет на педаль тормоза и буквально тут же видит за поворотом спрятавшихся в кустах гаишников! И это всего лишь после нескольких дней занятий!..

С трудом досказав этот бред, Мокей готов был утереть со лба пот, но сдержался. Основной поставщик радужных баек ушел в запой, и Серпухину, пока суд да дело, приходилось довольствоваться историями весьма сомнительного качества.

Дальше по плану выступления предстояло вернуться к важной теме борьбы с недугами и болезнями, которая, как показывали опросы, привлекала к участию в движении большинство его последователей.

Серпухин тяжело вздохнул и, собравшись с силами, как олимпиец на пьедестале, выбросил вверх руку:

— Спасибо, друзья мои, спасибо! Как вы прекрасно знаете, основой радужного счастья при всех обстоятельствах является здоровье, ваше, дорогие мои, здоровье. Нет для меня ничего важнее в жизни…

Мокей продолжал говорить, ощупывая в то же время глазами зал. Ему хотелось заранее найти тех, кому впоследствии предстоит дать слово. Делом это было непростым, поскольку «подсадных уток», чтобы те не примелькались, все время меняли. Конечно, в нужный момент режиссер ему подскажет — под вьющимися до плеч волосами был спрятан крошечный наушник, — но Серпухину хотелось заранее подготовиться к заключительным аккордам выступления. С темой здоровья шутить было нельзя, здесь все должно пройти на ура и без дураков. Каждый покидавший зал сподвижник обязан был унести с собой ощущение личной заботы о нем Великого Мокея. Именно тепла и душевности не хватало людям в безразличной и такой жестокой жизни, именно за ними они и обращались в центры Радужного счастья. «Наши клиенты — это ходячее воплощение всех известных в психиатрии комплексов, — не уставал повторять своим подчиненным Шепетуха, — поэтому вашей задачей является кормить их до отвала надеждами и далеко от себя не отпускать». Этих слов профессора Серпухин никогда не забывал.

Речь Мокея лилась рекой.

— Представляйте себя молодыми, здоровыми и счастливыми, — вещал он, прикидывая в уме, что минут через пятнадцать бодяга наконец закончится и можно будет выпить и выкурить сигарету. — Очень скоро вы станете замечать, как улучшилось ваше состояние, и это лишь начало. При соблюдении благомыслия и в условиях отсутствия сомнений болезни и прочие напасти начнут сами собой вас покидать, потому что они являются проявлением на физическом плане ваших черных чувств и темных желаний. Будьте радостны и светлы, как дети, и подсознание автоматически разрешит за вас все ваши проблемы. Дав здоровье, оно откроет перед вами новые горизонты, вам уже не придется волноваться о таких мелочах, как благополучие в жизни и благосостояние…

«Если что и суждено подсознанию открыть, — ухмыльнулся про себя Серпухин, — то лишь бутылку марочного коньяка, да и ту, пожалуй, откупорить ее он ему не доверит». Мокей обвел разомлевшую аудиторию опытным взглядом. Пока убаюканные его сказками люди окончательно не впали в нирвану, самое время было переходить от теории к красочным примерам из жизни. Приятно, по-доброму улыбаясь, он шагнул к краю высокой сцены. В отгороженном цепочкой охранников зале вспыхнул свет.

— Может быть, кто-то из присутствующих хотел бы поделиться с нами собственным опытом?

Сразу же поднялось несколько рук. Следуя подсказке режиссера, Серпухин указал на женщину в девятом ряду, и сейчас же, будто вынырнув из-под земли, к ней устремилась ассистентка с микрофоном.

— Меня зовут Марья Авдотьевна, — представилась женщина и, явно конфузясь, продолжала: — Вы уж меня извините, но я много лет страдала хроническими запорами…

— Ну что вы, Марья Авдотьевна, — поддержал ее Серпухин, радуясь, что удалось наконец найти приличную, вызывающую доверие актрису, — это так жизненно…

— Став членом Движения радужного счастья, — продолжала женщина, — я обратилась в наш консультационный центр в Пензе, где мне сказали, что причиной всему обилие в моей голове мыслей. Оказывается, ученые открыли, что процессы эти тесно связаны. Однако стоило мне начать заниматься по методике повышения благости, как буквально через две недели я избавилась от мучившего меня недуга…

Женщина села, зал зааплодировал. «Идиоты, — думал Серпухин, удерживая на лице мягкую улыбку, — какой дурак придумал этот текст, руки бы ему оторвать! Послушать тетку, получается, что радужные примочки отучают людей думать, хотя в принципе так оно и есть. Но зачем же об этом орать на каждом перекрестке?»

Вслух сказал:

— Спасибо вам, Марья Авдотьевна, за то, что не побоялись поделиться с нами самым сокровенным! Может быть, еще кто-то решится привлечь к своим проблемам внимание? Вижу, на галерке тянется рука, дайте, пожалуйста, микрофон!

Опять кто-то родственничка своего подсунул, понял Серпухин, когда из кресла во весь рост поднялся здоровый красномордый мужчина. Мало им платят, решили еще подзаработать! Голос у мужика был глухой, поэтому понять, что он там бубнит, оказалось непросто. Разобрать можно было только отдельные слова:

— Я, эта… — гудел подставной малый, — не знал смысла жизни… Движение радужного счастья… не пью, вернулся в семью… играю в оркестре на балалайке…

— Спасибо вам за ваш доходчивый рассказ, — почел за благо остановить его Серпухин.

Он знал по опыту, что, если этого не сделать, непьющего балалаечника занесет в такие дебри, из которых потом трудно будет выбраться. «Хорошо бы напоследок добавить немного эротики», — прикидывал Мокей, настороженно оглядывая своих сторонников. Сексапильная девица в третьем ряду явно готова устроить небольшой душевный стриптиз, но в усердии своем легко могла переборщить. Серпухин прекрасно помнил, как в Нарьян-Маре на сцену, по недосмотру охраны, выскочила местная кошелка и, скинув с себя всю одежду, еще долго настаивала на демонстрации того, что она почерпнула из радужного учения. Ладно, решил Мокей, на сегодня достаточно, пора прикрывать лавочку.

По мановению его руки заиграла тихая, стилизованная под восточную музыка, и люди начали покорно закрывать глаза и, раскачиваясь, впадать в легкий транс. Зал постепенно погрузился в темноту, и только одинокая белоснежная фигура осталась стоять на краю сцены в ярком пятне прожектора.

Из динамиков звучал убаюкивающий голос, Великий Мокей говорил протяжным речитативом:

— Я думаю о вас, люди Земли! Ваши желания уже существуют во Вселенной, надо лишь научиться превращать их в реальность. Вы, дети радужного счастья, станете хозяевами собственной судьбы, обретете здоровье и благополучие, вам во всем будет сопутствовать удача. Я, Великий Мокей, программирую ваше подсознание на успех!..

«Черт подери, забыл сказать про семинар по воскрешению мертвых! — недовольно кривился Серпухин, направляясь усталой походкой в кабинет директора концертного зала. — Ну да не дети, сами все разузнают. По телевизору еще не раз объявят, в Еженедельнике радужного счастья напечатают». Сопровождавшим его телохранителям небрежно бросил, чтобы поклонниц, если прорвутся, гнали взашей и никого к нему не пускали. Слишком долго, а именно весь день, ждал он того момента, когда можно будет выйти из роли и расслабиться.

Притворив за собой дверь, Серпухин направился к книжной полке, где держал запас коньяка. Выпил, словно у стойки бара, не присаживаясь, плеснул в стакан новую порцию и, почувствовав пробежавшую по телу волну, опустился в большое, покойное кресло. Полулежал в нем, устало закрыв глаза и ни о чем не думая. В такие минуты ему казалось, что жизнь закончилась, и он лишь по инерции дожигает ее последние деньки, кривляется, словно дикарь у собственного погребального костра. Что гнало его, заставляя раз за разом выходить на сцену, Серпухин не знал. Впрочем, это не очень-то его и волновало.

Какая разница, когда все так бездумно живут, а большинство ему еще и завидует. Нет в том его вины, что мир людей лапидарен и незамысловат. Не удивляло Мокея и отсутствие мыслей о будущем, которое, ухмылялся он, отличается от прошлого лишь тем, что ему еще только предстоит пройти…

Убаюкивающе жужжал под потолком кондиционер, Серпухин уже начал погружаться в дрему, как вдруг дверь приоткрылась, и в кабинет разлапистой походкой клоуна вошел Шепетуха. Мокей слышал его шлепающие по паркету шаги, но ничем этого не выдал и глаз открыть не пожелал.

Увидев, что гуру отдыхает, Семен Аркадьевич замер в нерешительности.

— Мокей, слышь, Мокей… — произнес он почти робко, — ты сегодня, я тебе скажу, превзошел себя!

Никакой реакции на эти его слова не последовало. Шепетуха скроил недовольную гримасу, но продолжал:

— Эти, которые политические деятели, от удовольствия писали спиралькой! Жаждут с тобой поговорить. Как думаешь, взять с них вперед и наличными? Я этих ребят знаю, потом могут и не заплатить… — Поскольку и на этот раз ответом ему было молчание, генеральный секретарь изменил тон на откровенно просительный. — Пойдем, а? Я их по соседству у администратора оставил…

Лицо Великого Мокея сморщилось, словно от зубной боли, он открыл глаза:

— А, это ты, Семен! Шел бы отсюда, дал мне отдохнуть…

— А думские деятели, — растерялся Шепетуха, — с ними-то как?..

— А никак! — Серпухин сладко потянулся. — Гони их в шею, больше будут уважать. Скажи, занят гуру, общается с высшими силами…

— Ксафонов тебя не поймет! — покачал головой Семен Аркадьевич. — Там такие люди, их каждый день по телевизору показывают…

— А я уже насмотрелся, — хмыкнул Мокей, — меня, как и всю страну, от их самодовольных рож тошнит! А Ксафона от моего имени пошли… Ты знаешь, куда послать! Знаешь?.. Вот и действуй! А потом, сделай одолжение, изловчись и дай самому себе хорошего пинка под зад!

На цвета бетона лысине Шепетухи выступили мелкие капельки пота. Он промокнул их носовым платком.

— Ты вот что, Мокей, ты особенно-то не заносись! Мы, как-никак, партнеры…

На лице Серпухина не дрогнул ни один мускул.

— Тамбовский волк тебе партнер! — произнес он холодно, презрительно кривя губы. — С сегодняшнего дня, Сема, ты у меня шестеришь на процентах. Н-ну, чего глазенками лупаешь, иди исполняй!..

Подождав, пока согбенная спина генерального секретаря исчезнет за дверью, Серпухин поднялся на ноги и пошел снимать грим и переодеваться. Вымыл голову, высушил волосы феном. Забрал длинные пряди в хвостик на затылке. В зеркале отразилось бледное лицо с мешками под глазами, однако собственный вид Мокея никоим образом не огорчил. С некоторых пор в нем поселилось безразличие ко всему на свете и к себе. Люди и события перестали вызывать в его душе отклик, он как бы признавал их существование, но не более того. Пил, ел, говорил, но лишь в силу привычки. Так должен чувствовать себя уставший от жизни старик, покорно ожидающий, когда смерть наконец сподобится вычеркнуть его имя из списка живущих.

Натянув тонкий свитер и джинсы, Серпухин вернулся в кабинет. Как всегда после выступления, надо было выждать часа полтора, пока разойдется большинство поклонниц и служба безопасности сможет усадить его в поджидавший у подъезда автомобиль. Впрочем, он никуда и не спешил. Со стаканом в руке Мокей подошел к окну и отодвинул в сторону занавеску. Грозивший близкими дождями Гидрометеоцентр ошибался: осень стояла на редкость сухая. По ночам на ясное небо высыпали во множестве звезды. Казалось, это заслуга людей, день за днем вымаливающих у природы еще немного прощального тепла. Пусто было на душе у Мокея, пусто и тоскливо…

Дверь скрипнула. Серпухин не обернулся. Ничто новое уже не могло войти в его жизнь. Голос Крыси показался ему чужим и далеким:

— Здравствуй, это я!

Он ее не ждал. Видеть не хотел. Все происходившее не по его воле вызывало у Мокея приступ слепого раздражения, скрывать которое он не считал нужным. Злоба вспыхивала пожаром, разом захватывала все его существо. А тут еще и интуиция подсказывала, что ничего хорошего от появления Крыси ему ждать не стоит.

— Зачем ты пришла?

— Мне надо с тобой поговорить!

Он отлично знал эту ее интонацию. Вроде бы все как всегда, но в голосе начинала звучать жесткая, отдающая железом нотка. Она появлялась у Крыси, когда та принимала решение, от которого уже не отступала ни на йоту.

— Оставим разговор до дома…

Если, конечно, этим словом можно назвать выкупленный у Алиски за бешеные деньги пентхаус. Его полупустые со светлыми стенами пространства вызывали у Мокея непроходящее ощущение холода. Крысе мысль не понравилась:

— Пойдем, как бывало, посидим в нашем ресторанчике, выпьем вина…

Серпухин повернулся, посмотрел на замершую у дверей девушку:

— Я устал.

На лице мадемуазель Брыськи появилась ироничная улыбка.

— В таком случае присядь, разговор будет долгим…

— Ты сегодня удивительно заботлива! — усмехнулся Серпухин, но с места не сдвинулся. — Уж не собралась ли меня бросить?..

Он играл, он ее провоцировал, но сердце вдруг до боли сжалось, и к горлу подкатил комок. Мокей тяжело сглотнул, но уже в следующее мгновение овладел собой. Жестом безмерно утомленного человека провел по лицу ладонью:

— Угадал?..

Крыся продолжала улыбаться, и эта ее улыбочка могла означать все, что угодно. Серпухин растерялся:

— Ну что же ты молчишь, отвечай! У меня в жизни ничего не осталось, теперь не будет и тебя…

— Ты очень изменился…

— Изменился?.. — Брови Серпухина поползли вверх. — Конечно, изменился — стал таким, каким ты хотела меня видеть! Потешаюсь над человеческой глупостью, ничего в жизни не принимаю всерьез, только вот вдруг устал смеяться… — Посмотрел на свой опустевший стакан, с безразличным видом пояснил: — Что-то сломалось внутри. Нет, боли нет, просто мне больше не смешно. Наверное, жизнь подошла к концу и пора выходить из игры. Правда, вне ее у меня ничего нет, впрочем, как нет и меня самого… — Шагнул к книжной полке, сделал глоток из горлышка бутылки. — Не подумай, что жалуюсь: для спектакля театра абсурда конец закономерный…

Крыся всматривалась в его исхудавшее лицо со скрупулезностью ученого, пытающегося разглядеть на нем подтверждение своей догадки.

— У тебя нет такого ощущения, что ты подошел к черте, за которой пустота?..

— Боюсь, я ее переступил! — усмехнулся Серпухин едва ли не миролюбиво и вытряхнул из пачки сигарету. — Все это напоминает одну большую шутку, и она, как видишь, удалась! — щелкнул зажигалкой. — Твоя мечта сбылась: я богат и известен, передо мной заискивают сильные мира сего. Ты — подруга самого Великого Мокея! Твои интервью и фотографии печатают ведущие газеты мира. Денег — как грязи. Ну, говори, чего тебе еще от меня надо? Если чувств… — Он умолк, пожал едва заметно плечами. — Извини, их у меня нет. Никаких. Давай лучше напоследок выпьем и вместе посмеемся над тем, что было моей жизнью. Ведь это же смешно, когда у человека есть все, а самого его нет, утратился…

Смех Серпухина был настолько жуток, что у томившихся в коридоре телохранителей по спине побежали мурашки, но заглянуть в кабинет никто из них не посмел.

Люди знают о ведьмах, что они летают на метле и пляшут голыми на Лысой горе. О фуриях и прочих мегерах — что те злы и чертовски мстительны. Но никому из живущих не удалось встретиться с одной из них глазами и не дрогнуть. Серпухин не был исключением. Мадемуазель Брыська смотрела на Мокея с прищуром. Сказала холодно, без тени улыбки, адресуя слова в пространство:

— У него, видите ли, не осталось чувств! Что ж, недостатка в них у тебя не будет…

Зеленые глаза сверкнули, пожаром вспыхнула копна рыжих волос. Крыся выскочила из кабинета.

Серпухин смотрел ей вслед с усмешкой. Потом, прихватив с собой коньяк, упал в кресло. Курил, прикладываясь временами к бутылке. Когда услышал в коридоре приглушенные голоса, криво усмехнулся:

— Вернулась! Куда от меня денется…

Но он ошибался.