Присяга леди Аделаиды

Глава III ПАДЕНИЕ С УТЕСА

— Идти мне или не идти? — рассуждала леди Аделаида, стоя у окна гостиной и смотря между кисейными занавесками на чудную ночь. — Герберт сказал, что он не может придти сегодня, и, право, стыдно ему! Скучные люди! И какая ночь! Кажется, я должна идти, — прибавила она после некоторого молчания. — Не знаю, что заставляет меня любить выбегать одной, свободно, независимо, разве только они же меня научили быть свободной и самостоятельной, как ребенок. Как ярко светит луна, скользя лучами по воде! Я выйду на пять минут, мои легкие требовательны, им нужен свежий воздух после жары и газового света столовой.

Она обернулась и взглянула на леди Дэн. Тут не было помехи: ее сиятельство крепко спала в кресле. Ночь действительно была очаровательная, море спокойно, воздух чист, луна светла, как день. Утренний свежий ветер стих настолько, что мог нести яхту полковника Монктона.

Аделаида Эрроль вышла из комнаты на цыпочках, надела серый салоп с капюшоном и вышла из ворот. Если бы кто-нибудь прочел ей нравоучение о неблагоразумии этих коротких прогулок при лунном сиянии, она расхохоталась бы и сказала, что она и на воздухе в такой же безопасности, как в комнатах. Может быть, потому, что ее крик призвал бы к ней на помощь целый замок.

Леди Дэн спала тем крепче, может быть, что она долго не засыпала в этот вечер, к тайной досаде ее нетерпеливой племянницы. Если бы она могла увидать молодую девушку в эту самую минуту, идущую легкими шагами по траве! Леди Дэн была очень растревожена главным происшествием этого дня — ссорою с Рэвенсбердом. Гэрри не был никогда ее любимым сыном, но все-таки он был ее сын, и каждая его досада или неприятность находила отголосок в ее груди. Ах, если бы эти беззаботные сыновья знали, какое горе приносят они!

Леди Дэн привиделся сон. Ей представилось, будто ссора возобновилась, будто Гэрри схватил Рэвенсберда и ударил его в лицо, а тот вскрикнул несколько раз. Эта сцена была так жива, что леди Дэн проснулась.

Проснувшись, она узнала, что эти крики были настоящие. Она приподнялась на кресле, спрашивая себя, что такое случилось и где были все. Но крики были не Рэвенсбердовы: это были пронзительные крики женщины и раздавались на лугу. Леди Дэн подошла к окну, отворила его и выглянула. Какой-то серый предмет бежал по траве к замку. Леди Дэн сначала не узнала его, хотя капюшон был откинут с прекрасного молодого личика, и изящно причесанные волосы были ясно видны при лунном сиянии; она сначала не узнала и криков. Потом она увидела Бреффа, в сопровождении других слуг пробежавшего через дорогу, и молодая девушка с пронзительными криками упала к ним на руки. Леди Дэн всплеснула руками в порыве изумления, смешанного с боязнью. Это была ее племянница Аделаида.

Она сошла вниз так скоро, как позволяли ее годы, в большую залу и встретила Бреффа, который вел леди Аделаиду. Запыхавшись, дрожа, еще крича, будучи не в состоянии держаться на ногах, девушка, очевидно, находилась под влиянием какого-нибудь ужасного испуга, какого-нибудь сильного страха. Вопросы леди Дэн были совершенно бесполезны, потому что Аделаида была не в состоянии отвечать. Она упала на кресло в припадке сильной истерики, и крики ее можно было бы услышать на половине дороги в Дэншельд. Удивляющиеся слуги сияли с нее салоп, побежали за нюхательным спиртом, за водой, леди Дэн отогревала племяннице руки, и вообще сделалась большая суматоха, среди которой послышался повелительный голос лорда Дэна, звавший Бреффа. Буфетчик поспешил в столовую, и лорд Дэн, еще сидевший за столом — к креслу его был привязан шелковой лентой шнурок от колокольчика, — сердито спросил, что значит весь этот неприличный шум.

— Милорд, это кричит леди Аделаида. Она, кажется, занемогла.

— Кажется, занемогла! Что вы хотите сказать?

— Она гуляла, милорд. Она прибежала домой с утесов и кричала, когда мы выбежали. Должно быть, что-нибудь испугало ее.

— Это леди Аделаида так кричит? Леди Аделаида была на утесах в такое время! — повторил лорд Дэн с недоверием и с гневом. — Это невероятно, Брефф.

— Но, милорд, это так, — настойчиво повторил Брефф. — Эти истерические крики, которые вы теперь слышите, леди Аделаиды. Она в зале, и миледи там с нею.

— Развяжите, — сказал лорд Дэн.

Он указывал на шелковую ленту, привязанную к его креслу. Буфетчик повиновался, и лорд Дэн, дотронувшись до пружины кресла, тихо подвинул его по ковру. Это было одно из тех кресел, которые так удобны для бедных больных, позволяя им двигаться без помощи с одной стороны комнаты до другой. Брефф растворил настежь двери, и лорд Дэн выехал на кресле в залу и остановил свое кресло напротив Аделаиды. Истерику не так трудно остановить, как воображают некоторые, и присутствие лорда Дэна остановило истерические крики Аделаиды, но она вся дрожала, как в лихорадке, и лицо ее было бледно, как смерть.

— Что это значит, Аделаида? — спросил лорд Дэн. — Ты испугалась? Это что? — прибавил он резко, обернувшись к жене, потому что Аделаида вдруг закрыла руками лицо, как бы отказываясь отвечать. — Брефф говорит, что она была на утесах и прибежала домой с криками. Я не понимаю этого.

— И я также, — отвечала леди Дэн. — Это правда, что она была на утесах, я сама видела и слышала. Она, должно быть, испугалась чего-нибудь.

— Но зачем она ходила на утесы?

— Я это и хочу узнать. Когда я заснула после обеда, она читала в гостиной. Мне показалось, что не прошло и пяти минут, когда она воротилась с утесов, крича так, как ты слышал. Я десять раз спрашивала ее, зачем она выходила, но она не отвечает.

Леди Дэн также была сердита. Она думала, что Аделаида могла бы ответить, если бы хотела. Лорд Дэн, вспыльчивый, как его второй сын, и не привыкший к противоречию, придвинул ближе свое кресло и положил руку на плечо племянницы. Слуги стояли вокруг, но он не обращал на них внимания.

— Послушай, Аделаида, это не годится. Я хочу знать, что с тобою, и узнаю. Зачем ты выходила?

— Я не знаю, — отвечала она, видимо дрожа от сильного волнения.

— Но ты должна знать, ты ведь не лунатик. Аделаида, пойми меня, я спрашиваю затем, чтоб знать. Ты ходила встретиться с кем-нибудь? — продолжал он, потому что сильное подозрение прокралось в его душу.

— О, нет, нет! право, нет, лорд Дэн! — отвечала Аделаида с пылкостью, вовсе, по-видимому, излишней.

— Я думал, что ты, может быть, пошла встречать Гэрри или провожать его. Очень глупо с вашей стороны, если вы это сделали, когда вы можете гулять вдвоем, сколько хотите, днем. Но Гэрри, кажется, пошел на яхту. Объясни же, Аделаида?

— Я скажу правду, — отвечала она с новым потоком слез. — Я стояла у окна после того, как тетушка заснула, и смотрела на чудную ночь. Я никогда не видала ночи прелестнее, и мне пришла в голову мысль сбегать на утесы и воротиться; я накинула на себя серый салоп и пошла. У меня не было никакого дурного намерения.

— Это была очень глупая шалость, — вмешалась леди Дэн. — Молодые девушки не бегают по ночам, Аделаида, как ярко ни светила бы луна.

Аделаида не обратила внимания на упрек; тетка могла, пожалуй, упрекать ее целый век в глупой шалости, если хотела; она боялась только проницательного взгляда лорда Дэна, зоркие глаза которого были устремлены на ее лицо.

— Ты не сказала нам, чего ты испугалась, — сказал он спокойно.

— Я сама не знаю, чего я испугалась; право, не знаю, дядюшка. Я имела глупость вздумать, так, из хвастовства, пробежать через развалины капеллы, но как только я туда вбежала, как мне стало ужасно страшно, и я с криками убежала домой. Я не могла удержаться, чтоб не закричать, как если бы дело шло о спасении моей жизни.

— Бедное дитя! — с состраданием сказала леди Дэн.

— Я даже днем терпеть не могу этих развалин, — продолжала она с трепетом, — а ночью они, кажется, наполнены привидениями. О, тетушка! Я никогда более не буду бегать одна.

Лорд Дэн, казалось, не был убежден. Что касается привидений, он до сих пор думал, что Аделаида так же чужда этой боязни, как и он.

— Аделаида, — сказал он серьезно, — не испугало ли тебя еще что? Не подходил ли к тебе кто на утесах?

— Право, никого, — отвечала она. — Никто не видал, что я была там. На утесах никто не бывает по ночам.

— Уж не прибежал ли туда бешеный бык? — сказал граф в припадке гнева. — Только какое-нибудь бешеное животное могло вызвать такой безумный ужас.

— Бедное дитя! — опять с состраданием шепнула леди Дэн, вполне веря каждому слову племянницы. — Я уверена, Джоффри, что она сказала нам правду. Разве ты не помнишь, как я сама боялась привидений, когда была молода, как я бежала, закрыв лицо, мимо комнаты Смерти, если мне приходилось проходить мимо нее, и как ты всегда смеялся надо мной.

— Утри твои слезы, — сказал лорд Дэн, принимая уверение, хотя в сердце у него еще осталось недоверие. — Поди-ка лучше в столовую и выпей рюмку вина. И не бегай больше по ночам, чтоб не встретить настоящих привидений вместо выдуманных.

Лорд Дэн дотронулся до пружины своего кресла и медленно отъехал; Брефф приподнимал кресло у краев ковра в дверях. Леди Дэн пошла за мужем. Аделаида приподнялась с своего места, бесстрастно повинуясь — в эту минуту она повиновалась бы точно так же, если б лорд Дэн предложил ей рюмку опиума, а не вина. Тут она случайно взглянула на свою горничную. Глаза француженки были устремлены на нее с таким странным выражением, что леди Аделаида отшатнулась в новом припадке ужаса.

— Что такое, Софи? — проговорила она.

— Ничего, миледи. Я не боюсь привидений. Я не думала, чтобы ваше сиятельство боялись.

Тон этих слов был необыкновенно смел, почти дерзок. А леди Аделаида, вместо того, чтоб остановить эту вольность, имела такой вид, как будто была готова упасть к ногам своей горничной и умолять ее молчать.

Около этого времени, или вскоре после этого, Мичель, береговой страж, делая свой обход, подошел именно к тому месту на утесах, где он разговаривал с Ричардом Рэвенсбердом накануне. Он проходил осторожно — скалы так выдавались в этом месте, что едва оставался один фут пространства, по которому можно было ходить — но его однообразные шаги были немного быстрее, может быть, чем обыкновенно, потому что это был его последний обход до прилива, и Мичель, никогда не отличавшийся крепким здоровьем, всегда с нетерпением ждал часов отдохновения. Мысленно он обратился к важному происшествию этого дня, к ссоре Рэвенсберда с его господином, которая стала известна всему Дэншельду через час после того, как она случилась. Может быть, воспоминание о его разговоре с Рэвенсбердом накануне на этом самом месте напомнило Мичелю эту ссору.

Вдруг, перед тем местом, где скалы закруглялись, звук сердитых голосов раздался в тихом ночном воздухе. Они как будто раздавались с утесов, по направлению развалин капеллы, именно на том месте, где Рэвенсберд был прошлую ночь, и Мичель весьма естественно взглянул наверх. Он не мог видеть ничего — скалы возвышались слишком перпендикулярно; но через минуту два человека — так ему показалось при лунном сиянии — показались на краю утеса; они боролись. Голоса вдруг прекратились, борьба шла уже за жизнь, а Мичель, ужасаясь опасности, стоял неподвижно и смотрел.

Одна минута неизвестности — не более — прошла для Мичеля; один из этих людей упал с утеса, или был столкнут, и немедленно за этим пронзительные крики ужаса, очевидно не мужского голоса, раздались вдали.

Мичель стоял в испуге; сердце его билось, как будто хотело выскочить из груди. Из его краткого разговора с Рэвенсбердом можно было видеть, что он не был храбр; люди слабого здоровья редко бывают храбры. Мичель успевал исполнять свои обязанности, но он всегда был болезненный, а в молодости у него бывали припадки падучей болезни. Он должен был собраться с духом и мужеством, прежде чем решился подойти; вид мертвого человека был так страшен для Мичеля, как привидения для пансионерки, и он нисколько не сомневался, что несчастная жертва была результатом падения. Едва переводя дух от трепета, он, наконец, побежал вдоль берега к тому месту и наклонился над человеком, лежавшим там.

Он казался мертв. Глаза были закрыты, рот слегка открыт, а лицо имело синеватый, мертвенно-бледный цвет при лунном сиянии. Мичель узнал черты и отшатнулся; если что-нибудь могло увеличить испуг и ужас этой минуты, то именно то обстоятельство, что Мичель узнал черты Уильяма Генри Дэна.

Первой мыслью, пришедшей в голову берегового стража, было то, что другой человек был Рэвенсберд; вторая — что ему делать? Он совершенно не знал, что он должен или что он может сделать. Внутреннее побуждение заставило его поднять голову и закричать в надежде, что его услышат на утесах; но ответа не было. Мало было надежды, что противник капитана ответит; вряд ли кто другой был на утесах ночью.

Слабые крики — пронзительные сами по себе, но слабые в отдалении — скоро замолкли, и Мичель начал сомневаться, действительно ли он слышал их. Мичель снял свой сюртук, сложил его, и положил под голову капитана Дэна, стал тереть ему руки, прыскать в лицо водою, почерпнутою из моря, тер его сердце.

Капитан Дэн не шевелился и не подавал признака жизни. Ни одного судна не виднелось на море в это время, иначе Мичель с отчаяния закричал бы этому судну. Опять он стал кричать на утесы — голос его был слаб всегда, гораздо слабее обыкновенного мужского голоса, — но отголосок замер в тишине, и ответа не было. Вдруг Мичелем овладел панический страх — отчасти оттого, что он находился один с мертвецом, отчасти при мысли, что прилив скоро зальет тело, отчасти от ужаса самого положения.

Мичель был из числа тех людей, которые теряются в непредвиденном случае; он знал не более ребенка, что следует тут сделать. Ближайшая дорога с берега была около того уступа, мимо которого он прошел, и по ступеням, находившимся несколько выше, тем самым ступеням, по которым бедный капитан Дэн спускался утром с своим другом, американским джентльменом. Мичелю всего лучше было сделать это, потому что скоро подоспела бы помощь из замка. Но Мичель рассудил, что если он побежит по берегу в противоположную сторону, к Дэншельду, то встретит почти тотчас другого берегового стража. Смутные идеи туманно толпились в голове Мичеля и побуждали его изменить это последнее намерение; одна из этих идей состояла в том, что, поднявшись на ступени и проходя утесы, он наверно не встретит ни души; другая в том, что он может привести с собою своего товарища, берегового стража, и они оба могут оттащить тело капитана Дэна подальше от разливающегося моря.

Стоя в плачевной нерешительности, с помутившимися мыслями, в недоумении, Мичель опять наклонился к капитану Дэну. Лицо его не было повреждено в падении. Мичель откинул волосы с холодного лба, взял одну руку, намереваясь пощупать пульс, но от страха выпустил руку и она упала с мертвенной тяжестью. Панический страх вернулся к Мичелю, и он, сам не зная, что делает, ударился бежать, а сердце у него так и стучало в груди. Нечего вам спрашивать, в какую сторону он побежал; в минуты страха рассудок уступает побуждению; лицо и шаги Мичеля были обращены к Дэншельду, а глаза искали товарища.

Но он не встретил его. Или этот человек ушел раньше своего времени (что было весьма вероятно), или он стоял на выступе, отчасти закрытом скалами, и смотрел на то, что он называл подозрительным судном, шедшим вдоль берега, этого мы никогда не узнаем. Верно было только то, что эти два человека не встретились, не видали друг друга, и Мичель бежал всю дорогу к Дэншельду, биение его сердца становилось все громче и мешало ему бежать.

Первое здание, к которому он добежал, была караульная береговых стражей — низкое строение возле самого берега. Снаружи оно походило на ригу, внутри состояло из двух комнат и каморки, служившей спальной. Когда Мичель приблизился к караульне, он почувствовал большое облегчение по двум причинам: оттого, что он находился опять вблизи живых существ и что есть еще время спасти тело капитана Дэна.

Наружная дверь караульни отворялась в комнату порядочной величины. В ней, около пылающего камина, собралось четверо людей, спокойно занимавшихся разговором; это были надзиратель, которого звали Коттон, два его приятеля, зашедшие к нему, и береговой страж.

Береговая караульня, у которой почти не было никакого дела, имела репутацию распространителя Дэншельдских сплетен. Давно уже не было ничего, что могло бы сравниться со случившимся в этот день — капитан Дэн столкнул слугу с лестницы и выгнал его из замка. В Дэншельде ни о чем другом не говорили с самого утра и теперь это составляло предмет разговора в караульне людей, сидевших около огня; каждый выражал свое собственное мнение о начале или причине, противореча другим. Чрезвычайно изумлены были спорившие, когда дверь вдруг отворилась с шумом и человек без сюртука влетел в комнату с каким-то пронзительным воем. В нем узнали Мичеля, волосы которого стояли дыбом, глаза выкатились, а лицо покрылось страшной бледностью.

— Что это с вами? — с гневом спросил надзиратель Коттон, пришедший к заключению, что Мичель пьян.

Мичель отвечал только криками, вырывавшимися вследствие его усилий перевести дух. Он не помнил, чтобы сердце его билось так когда-нибудь прежде; даже когда с ним бывали припадки, и тогда оно не билось так страшно. Он приложил к сердцу обе руки и, зашатавшись, прислонился к стене; губы его побелели, и крупные капли пота выступили на лбу. Капитан начал думать, нет ли каких других причин для этого странного появления Мичеля, вместо той, которую он так опрометчиво вообразил.

— Зачем вы оставили ваше дежурство? Что привело вас сюда в таком состоянии? Где ваш сюртук? — повторял он с удивлением и с гневом, видя, что Мичель не говорит.

— Он умер! Он умер! — наконец проговорил Мичель. — Мне надо помочь взять его… Если…

Мичель не мог продолжать; вероятно, у него захватило дух, а может быть, и биение сердца не позволяло. Коттон и его друзья вытаращили глаза.

— Кто умер? О чем вы говорите? — закричал надзиратель.

Мичель раскрыл губы, чтобы отвечать, но слова не срывались с них, и вдруг он поднял кверху руки! Если бы не бросились и не подхватили его, он грохнулся бы наземь.

— Что такое с ним? — закричал надзиратель Коттон. — С ним как будто сделался припадок. Положите его здесь, а вы, Симз, бегите за доктором.

С Мичелем точно сделался припадок. Испуг на берегу или продолжительный и скорый бег, а может быть и то и другое, вызвали припадок, похожий на те, что бывали с ним в ранней молодости.