Присяга леди Аделаиды

Глава VIII МАРГАРЕТ БОРДИЛЬОН

За полмилю от Дэнского замка, почти на правом углу между замком и деревней Дэншельд, находился дом Лестера. Это было прочное здание из красного кирпича, известное под именем Дэншельдского замка, и если бы не огромная величина, его можно было бы принять за ферму, потому что дом был окружен ригами, сараями и другими принадлежностями фермы высокого разряда. Местоположение этого дома было довольно уединенно, никаких домов не было поблизости, между тем как находившийся позади большой дикий лес, раскинувшийся на некоторое расстояние, не способствовал тому, чтобы сделать вид веселее. Лес принадлежал лорду Дэну, он соединялся с его охотничьим парком и был любимым местом браконьеров.

Имение Лестера не было майоратом. Оно перешло к нему по завещанию, а не по наследству, и большая часть его дохода принадлежал его покойной жене. Прежним владельцем Дэншельдского замка был дальний родственник Джорджа Лестера, сделавший его своим наследником с условием, что он будет жить в этом имении. Джордж Лестер был тогда блестящим молодым гвардейцем, довольно бедным, весьма пристрастным к разгульной жизни, и не знал, должен ли он радоваться своему наследству или нет. Состоянию он был рад, но прозябать в деревне и называться сквайром было ему не по нутру. Но мы ко многому привыкает со временем, и Джордж Лестер привык к этому. Он вышел в отставку, женился и поселился в Дэншельде. Но в досаде он называл это «скучным местом» и «самым дрянным краем света».

Жена его была урожденная мисс Бордильон. И она, и другие знали, что он никогда не любил ее страстно. Он сосватал ее по причине ее «надежд», а когда он сам получил наследство, хотя сердце, может быть, побуждало его отказаться от невесты, он не позволил себе сделать такой неблагородный поступок, а женился на ней. Она все-таки не принесла ему никакого состояния. Катерина Бордильон не имела сама ничего. Она была из хорошей, но бедной фамилии; в той местности была поговорка: «Беден и горд, как Бордильоны». Она была воспитана мистрисс Гескет, богатой женщиной, которая не имела детей.

Брак оказался счастлив. Лестер был добрым и превосходным мужем. Двое детей родилось от этого брака, сын и дочь. Они были еще маленькие, когда умерла мистрисс Гескет. Ее завещание было довольно странным. Мистрисс Лестер она отказала тысячу двести фунтов в год; разумеется, эти деньги сделались собственностью Лестера, и он располагал ими, как хотел. Это удвоило его доход, но он извлекал еще и другую пользу из наследства мистрисс Гескет. Его маленькой дочери она оставила четырнадцать тысяч фунтов, капитал был отдан на большие проценты, и этими процентами мог пользоваться Лестер, пока его дочь не выйдет замуж. В завещании были еще отказаны другие суммы и между прочим сыну Лестера.

Через несколько лет мистрисс Лестер начала чахнуть. Во время ее последней болезни у ней гостила ее дальняя родственница, Маргарет Бордильон. Они вместе росли и с детства были искренними и испытанными друзьями, и мистрисс Лестер взяла с нее обещание, что она останется в замке после ее смерти воспитывать ее дочь Марию. Маргарет Бордильон была женщина деликатной наружности, лет тридцати трех; нежный румянец выступил на ее щеках при мысли, что подумает свет, когда она останется жить в доме веселого и привлекательного Джона Лестера. Но когда смерть находится перед нами — а Маргарет Бордильон знала, что смерть недалеко от этой комнаты, когда она держала влажную руку и смотрела на исхудалое лицо мистрисс Лестер — менее важные соображения были поглощены торжественной неведомой будущностью, в которую входила душа ее друга и в которую мы все должны войти, несколько ранее, несколько позже, и мы более стараемся исполнять нашу обязанность перед мыслью об этой будущности, нежели заботиться о том, что скажет свет. Мистрисс Лестер получила обещание, которого она желала — обещание, что Маргарет Бордильон останется в замке воспитывать Марию, по крайней мере, теперь.

— И помни, Маргарет, — шепнула мистрисс Лестер, привлекая Маргарет к себе, чтобы она могла расслышать тихий звук ее голоса, — если более теплое чувство впоследствии возникнет между тобою и Джорджем — а, может быть, это будет — если он захочет жениться на тебе, помни, что я теперь говорю тебе, что мне будет это приятно.

— Как ты можешь думать о чем-нибудь подобном? Как ты можешь говорить об этом в такую минуту? — перебила мисс Бордильон, выпрямляя свой высокий, гибкий стан. — Ты, его жена, можешь спокойно думать о том, что он может жениться на другой!

— Свет и его страсти исчезают от меня теперь, Маргарет, — отвечала мистрисс Лестер. — Мне почти кажется, будто я уже оставила этот свет. Джордж непременно женится опять, и я хотела бы, чтобы матерью моих детей была скорее ты, чем какая-нибудь другая женщина.

Мистрисс Лестер умерла. Прошло два года после ее смерти, и мисс Бордильон осталась в Дэншельдском замке. Но она держала себя на заднем плане, как гувернантка Марии, и не хотела играть роль хозяйки. Она отчасти управляла домашними делами, отдавала приказания слугам кротко и робко, не принимая с ними повелительного тона. Она никогда не садилась за стол на месте мистрисс Лестер, а когда у мистера Лестера были гости, она не выходила совсем, оставаясь с детьми; вечера она часто проводила в своей комнате, не выходя в гостиную к Лестеру. Марии было восемь лет, когда умерла ее мать; будь она взрослая, мисс Бордильон не чувствовала бы неловкости своего положения. Некоторые женщины, может быть, вовсе не чувствовали бы никакой неловкости, но мисс Бордильон была скромного, чувствительного характера и чрезвычайно щекотлива относительно утонченных приличий жизни.

Что принесли ее сердцу эти два года? Любовь. Находясь в ежедневных отношениях с увлекательным Джорджем Лестером, а, может быть, и под влиянием предсмертных слов мистрисс Лестер, мисс Бордильон позволила себе, хотя сначала совершенно бессознательно, глубоко привязаться к нему. А когда женщина не чувствовала любви до тридцатилетнего возраста, тогда она пробуждается в ней с силою и глубиною страсти, неизвестной молодым. Скромная, робкая Маргарет Бордильон любила втайне, постепенно поддаваясь надежде, что она будет, как мистрисс Лестер желала, его второй женой. Надежда перешла в ожидание, и дни ее сделались райской мечтой. Лучше было бы для нее, если бы она узнала правду с самого начала — приближавшаяся темная туча, может быть, не так безжалостно излила бы свою ярость на ее беззащитную голову.

В одно утро, через несколько дней после смерти леди Дэн, когда мистер Лестер кончил завтракать, он приметил, что летняя жара настала ранее обыкновенного и что им лучше было бы переменить столовую. Они всегда это делали в жаркие месяцы, потому что зимняя столовая выходила на утреннее солнце.

— Я сегодня же скажу слугам, — отвечала мисс Бордильон.

Когда сын Лестера, Уильфред, был дома, они завтракали все вместе — так было и в это утро. Племянница мисс Бордильон Эдифь тоже гостила в замке. Она была единственная дочь майора Бордильона и недавно прислана из Индии, где майор-вдовец жил постоянно. Мисс Бордильон приняла племянницу в замке и отыскивала для нее приличную школу.

Две девочки, обе миленькие, выбежали на луг из открытого балконного окна, Уильфред бросился за ними. Его главной радостью, как и всех школьников, когда он был дома, было дразнить обеих девочек. Уильфреду было четырнадцать лет, Эдифи Бордильон двенадцать, Марии десять.

Мисс Бордильон сидела у уединенного окна и читала письмо, полученное с этой почтой, когда ее пробудил голос Лестера, звавшего ее. Он находился в смежной комнате и стоял у окна, выходившего на луг.

— Мне нужно ваше мнение, Маргарет, — сказал он, когда она сложила свое письмо и подошла. — Приходило ли вам в голову когда-нибудь, какую чудесную оранжерею можно бы сделать от этого окна?

— Место прекрасное для оранжереи, — отвечала мисс Бордильон. — Мне кажется, вы и прежде говорили об этом.

— Весьма вероятно. Эта мысль давно вертится в моей голове, а если уж приводить ее в исполнение, так теперь.

— Почему же теперь? — спросила мисс Бордильон.

Лестер засмеялся. Его смех можно было бы назвать застенчивым, а его прелестное лицо имело непривычный вид замешательства. Слово «прелестное» как будто не идет к мужчине, но к Лестеру оно шло. Лицо его было почти деликатно прекрасно. Глубокая страсть сверкала в его синих глазах. Любовь Маргарет Бордильон зашевелилась в ее сердце, когда она смотрела на Лестера, стоявшего в лучах утреннего солнца. Он прямо взглянул на нее, и замешательство на лице его исчезло под откровенной улыбкой.

— Прошло уже два года после смерти Катерины, — сказал он, понизив голос до нежного тона, которым он всегда звучал в ушах мисс Бордильон. — Очень было бы вам неприятно, Маргарет, если бы я пожелал, чтобы кто-нибудь занял ее место?

Как неистово забилось ее сердце при этих словах, знала она одна. Лестер продолжал улыбаться.

— В таком случае, знаете, нам надо сделать повеселее старый дом. Не годится делать перемены после. Что вы скажете, Маргарет?

Бедняжка не могла сказать ничего. Маргарет Бордильон стояла потупив лицо и с пылающими щеками. Конечно, она не считала, этих слов предложением, в ней было более здравого смысла для этого, но она думала, что они относятся к ней. Джордж Лестер был одним из тех мужчин, обращение которых с женщинами всегда нежно и мягко и без намерения заставляло предполагать более, чем следовало. Маргарет Бордильон можно было простить, что она так приняла это теперь. Его легкое замешательство, которого она не примечала в нем прежде, увеличило обман.

Лестер ждал ее ответа, но ответа не было. Он видел следы замешательства, застенчивости; ей невозможно было скрыть их, так как она стояла с Лестером лицом к лицу перед блеском утреннего солнца, и он также не понял ее. Он приписал эти признаки к неудовольствию, он думал, что Маргарет огорчает мысль, что у Катерины будет преемница.

— Маргарет, — сказал он тоном убедительного красноречия и кротко положил руку на ее плечо, но ни в его тоне, ни в его движении не обнаруживалось нежности к ней, — мне так наскучило мое вдовство. Катерина умерла, но мы, живые, не должны связывать себя с мертвыми. Подумайте об этом и старайтесь преодолеть ваше отвращение.

Лестер пошел на луг к детям. Коснувшись этого предмета, он не хотел говорить более, пока Маргарет не примирится с этой мыслью. А Маргарет Бордильон? Она стояла на том самом месте, на котором он ее оставил, на ярком свете лучезарного дня, и казалась олицетворением лучезарности, наполнившей всю ее душу.

— Наконец, я буду его женой! — шептал она. — Его женой! Его женой! Чем я заслужила такое неизмеримое счастье!

Но увы! Лестер говорил не о ней. Если бы ему сказали, что Маргарет Бордильон применила его слова к себе, он с удивлением раскрыл бы широко свои синие глаза. Он думал о той, которая была моложе и прекраснее — о леди Аделаиде Эрроль.

Находясь в близких отношениях с Дэнским замком, приезжая туда и уезжая оттуда беспрестанно с свободою сына, с большей свободою, чем новый наследник Джоффри, Лестер почти стал считать замок своим домом в те немногие дни, которые прошли после смерти леди Дэн. Он взял на себя все распоряжения, чтобы помочь лорду Дэну, он избавил его от всяких забот, от каких только можно было его избавить. Это стало основой его частых отношений с леди Аделаидой, и они вместе говорили о ее будущих планах и что эта перемена сделает для нее.

Сказать, что Лестер был привязан к леди Аделаиде Эрроль, будет слишком ничтожной фразой для того, чтобы выразить его чувства к ней. Он любил ее той страстной, пылкой любовью, которую он и не чувствовал и не выказывал к своей первой жене; Аделаида сделалась ангелом его надежд, звездою его жизни. При жизни Гэрри Дэна эта любовь сдерживалась в некоторой степени, но не совсем, иногда он выказывал ее леди Аделаиде. С изумительно тонкой проницательностью во всем, что касается любимого предмета, Лестер приметил, что леди Аделаида не любит Гэрри Дэна; он вполне был убежден, что она намерена отказать ему, и хотел выждать время, чтобы признаться ей в своей любви. Одна возможность видеть ее была раем для его души. Он ничего не знал о привязанности ее к Герберту Дэну; мысль, что они любили друг друга, никогда не представлялась его воображению.

Лэди Дэн предвидела вероятность, что после ее смерти Аделаида должна переселиться в другой дом. У нее не было другого выбора, кроме дома ее отдаленной родственницы, мистрисс Грант, вдовы, которая жила в отдаленной части Шотландии, была очень бедна и имела множество детей. Эта дама очень была бы рада принять к себе леди Аделаиду с деньгами, которыми молодая девушка будет платить за свое содержание. Для леди Аделаиды эта перспектива казалась ужасной; чистилище было бы ничто в сравнении с этим, так говорила она по секрету Софи; но необходимость не подчиняется законам. В замке она не могла более оставаться. Лорд Дэн не выходил из своей комнаты, и леди Аделаида одна, можно сказать, была единственной обитательницей замка.

— Наверное, вам не понравится жить у этой мистрисс Грант, леди Аделаида? — заметил ей Лестер на другой день после смерти леди Дэн.

— Как мне может это нравиться! Я с отвращением думаю об этом. Но что же мне делать?

Сердце Джорджа Лестера забилось. Преграда к молчанию рушилась, и он высказал свою любовь, умоляя леди Аделаиду стать его женой, хозяйкой его дома. Она была несколько удивлена, и ее первой мыслью было отказать, потому что она любила Лестера так же мало, как Гэрри Дэна. Но она подумала об уединенном доме мистрисс Грант, неудобном и наполненном детьми, и отказ замер на ее губах.

— Дадите вы мне дня два на размышление, мистер Лестер?

Он был рад дать ей два месяца, только бы она не отказала ему. Два дня он не говорил ничего более. На третий день леди Аделаида сама с ним заговорила, приняла его предложение и сделала это так спокойно, что Лестер мог бы догадаться, что она его не любит, но мужчина в его положении бывает слеп.

— Но пока вы не будете требовать исполнения моего обещания, — прибавила она. — Может быть, это будет через год. Как ваша невеста, я могу еще остаться в замке, пока жив лорд Дэн, и мы будем видеться постоянно.

Лестер был слишком признателен за это. Он проводил бессонные ночи, делая планы об изменениях и улучшениях в своем доме, все для удобства леди Аделаиды, все для того, чтобы ей было хорошо; его дети, его друзья начали занимать весьма ничтожное место в его привязанностях, для них не было места в его сердце возле Аделаиды, она была для него все. Неудивительно, что он не подозревал настоящей причины замешательства Маргарет Бордильон. Он отправился опять греться в лучах ее присутствия, но известие о его помолвке с нею он должен был сообщить лорду Дэну не раньше, чем через три дня после похорон леди Дэн.

А Маргарет оставалась с мечтою о своем счастье на том самом месте, где Лестер оставил ее, как долго, она не знала сама. Голоса детей на зеленом лугу были бальзамом для ее слуха; голос Лестера, когда он говорил с ними, был нежнейшей мелодией для ее сердца. Приход служанки с каким-то вопросом по хозяйству пробудил Маргарет к действительности.

Взгляните на эту служанку, которую зовут мисс Элиза Тифль. Она главная служанка в людской, лукава в разговоре и очень хитра. Низенького роста, с острым, худощавым, красным лицом и маленькими, лукавыми глазками зеленоватого цвета, как у хорька. Она имеет чванный вид, ходит в старом шелковом коричневом, выкрашенном платье и в белом кисейном переднике. Вы могли бы дать ей от двадцати до сорока лет; может быть, она занимала середину между этими двумя возрастами.

Элиза Тифль начала жизнь судомойкой, потом сделалась кухаркой, поступила в услужение к мистрисс Лестер во время ее последней болезни, как кухарка и ключница. Так полезна оказалась она, что ее бедная больная госпожа считала ее неоценимым сокровищем и просила Лестера держать ее всегда, если возможно. Ее сделали ключницей и наняли новую кухарку.

— Пусть она надзирает за всем, — говорила мистрисс Лестер.

Но когда она умерла и узнали, что мисс Бордильон остается, Тифль прямо пошла к барину и отказалась от своего места; она терпеть не могла служить, как она называла, у полугоспод. Лестер не принял ее отказа, он вообразил, что дом его, лишившись госпожи и домоправительницы, неизбежно расстроится, прибавил жалованье Тифль и сказал, что она должна остаться. Тифль согласилась остаться еще три месяца, внешне довольно любезно, но в сердце с негодованием. Но когда три месяца кончились и Тифль узнала, как мало беспокоила ее мисс Бордильон, поняла, что в сущности у нее теперь еще более воли, чем при жизни покойной госпожи — она уже не упоминала о своем отказе. Сказать по правде, мисс Бордильон оставляла ее в покое просто потому, что она не нравилась ей; она инстинктивно сомневалась в ней и даже несколько боялась. Тифль была самой кислой старой девой и любила самовластно всем управлять; у нее был не очень приятный характер и слуги называли ее «сердитой». Тифль, в свою очередь, ненавидела мисс Бордильон. Она ненавидела многих, но особенно мисс Бордильон, потому что она была все-таки ее госпожой, и Тифль видела, что мисс Бордильон ей не доверяет. Тифль умела ненавидеть с целью, при все своей притворной правдивости и действительной фальшивости.

— Я вздумала придти к вам, — сказала Тифль, — вы, может быть, забыли сделать распоряжение сегодня утром.

— В самом деле, я кажется забыла, Тифль, — отвечала мисс Бордильон опомнившись.

Щеки ее так горели, а нежные черные глаза так сияли, что наблюдательная ключница посмотрела на нее с интересом, хотя делала вид, будто смотрит совсем в другую сторону.

— Мистер Лестер говорил со мною о разных переменах в этой комнате, — продолжала мисс Бордильон, — и я задумалась о его планах.

Ее счастливые мысли действительно дошли до этого, и когда Тифль вошла, мисс Бордильон соображала, как лучше расположить оранжерею.

— Мясник уже целых десять минут стоит с своею лошадью у дверей, — продолжала Тифль кисло, потому что небрежность мисс Бордильон не понравилась ей.

— Возьмите, что хотите от мясника, Тифль, и сами закажите обед, — весело отвечала мисс Бордильон.

Тифль угрюмо проворчала что-то в ответ. Даже это приказание не понравилось ей. Она делала вид, будто ожидает приказаний мисс Бордильон, но та почти всегда предоставляла распоряжаться ей.

— Барин будет дома завтракать? — спросила она.

— Не знаю. Вы знаете, что он последнее время редко завтракал дома, но, может быть, сегодня будет. Девочкам подайте баранину к обеду, Тифль.

— Мистер Лестер не хочет есть баранины, — сердито сказала Тифль. — Он сказал мне предерзко вчера, что ему дают довольно этой дряни в Регби.

Мисс Бордильон засмеялась.

— Можете дать ему что-нибудь другое, Тифль, он не часто бывает дома.

Тифль хотелось бы угостить его черствым хлебом, и ее последний сердитый ответ был вызван не приказанием приготовить баранину для девиц, но внезапной мыслью об Уильфреде Лестере. Уильфред был великодушный, бойкий мальчик, но очень задористый с теми, кто не нравился ему, а он и Тифль почувствовали взаимную антипатию друг к другу с первой встречи. Это отвращение, объясняемое только одним инстинктом, было слишком очевидно при бесчисленных ссорах, происходивших, когда мистер Лестер бывал дома. Иногда, бывал виноват он, иногда Тифль; мисс Бордильон держалась в стороне, а слуги всегда принимали сторону мальчика.

Тифль, покончив свое дело с мисс Бордильон, ушла не в дверь, а в балконное окно. Она ходила по дому, как госпожа, не показывая большого уважения ни к кому, кроме барина. Мисс Бордильон предположила, что она пошла спрашивать Лестера, который, может быть, был еще на лугу, что он желает в этот день к обеду, но в действительности она сделала это для того, чтобы бросить мимоходом какую-нибудь колкость мистеру Лестеру.

Лестера на лугу не было и то, что она сказала об отвращении мальчика к баранине, особенно задело мальчика и заставило его погнаться за ней и наговорить колкостей. Тифль возражала тем же, и ссора увеличилась. Голоса сделались так громки, что мисс Бордильон вышла из задумчивости и поспешила к месту действия.

Эта сцена могла служить сюжетом для картины. Ссорившиеся стояли посреди заднего двора, между калиткой и входом в кухню. Тифль, красная, взбешенная, кричала и тряслась от гнева; мальчик стоял перед нею в угрожающей позе, говоря все дерзости, какие может сказать школьник, когда вздумает. Это был худощавый мальчик, высокий для своего четырнадцатилетнего возраста; лицо его было нежной красоты, глаза синие, как у отца. Слуги выбежали и собрались в кучу; мясник и рыбак, ухмыляясь, смотрели на ссору. Две девочки, таща за собою кукольную колясочку, пошли следом за мальчиком и Тифль. Мария Лестер, нежный ребенок с робким обращением, имела те же деликатные черты, которые отличали ее отца и брата, кроткие карие глаза и шелковистые каштановые локоны. Эдифь Бордильон, грациозная фея, имела светлые глаза, смеющееся личико и белокурые волосы. Но на лице ее теперь не было улыбки. Они были испуганы, и Мария начала плакать.

— Уильфред, Уильфред, это что такое? — закричала мисс Бордильон. — Тифль…

Она опоздала. Тифль с криком бросилась к мальчику и ударила его по щеке. Уильфред Лестер не отплатил ей ударом, он крепко схватил ее за руку и держал. Тифль была почти без ума; до сих пор всегда она одерживала над ним верх, но теперь мальчик вырос, и она уже не могла сладить с ним.

Мисс Бордильон развела их. Она настояла, чтобы Уильфред выпустил Тифль, и держала его возле себя пока не узнала причину ссоры. Насколько она могла разобрать, виновата была Тифль, она была зачинщицей и мисс Бордильон, действительно оскорбленная этой сценой, сделала ей спокойный, но решительный выговор. Может быть, надежда иметь вскоре полную власть в доме внушила ей мужество для этого. Тифль была глубоко изумлена, и злой взгляд вырвался из ее маленьких зеленых глаз — глаз, которые мастер Уильфред имел привычку открыто сравнивать с глазами кошки.

— Виновата она, Маргарет, разумеется, виновата она, — смело доказывал Уильфред. — Она не может оставить меня в покое. Я не пристал бы к ней, если бы она не пристала ко мне. Она подкралась ко мне с своими кошачьими глазами и напала на меня с насмешками, почему я не хочу есть баранины, дети могут сказать вам это. Конечно, я этого не потерплю. Она не имеет права распоряжаться, что я должен есть; это зависит только от папы или от вас. Мое мнение вот какое, — смело прибавил мальчик, — вам давно пора бы отсюда вон, Тифль.

Мисс Бордильон увела мальчика. Тифль проводила его громкой бранью. Она была страшно взбешена, и легкий говор одобрения, поднявшийся между слугами при последних словах мальчика, не способствовал тому, чтобы успокоить ее.

— Да, — сказала она слугам с сердцем, — вам бы хотелось освободиться от меня, не так ли? Но вам это не удастся. Ни вам, ни этой хитрой гадине.

Растолкав слуг направо и налево, приказав мяснику придти через полчаса, выхватив рыбу из рук рыбака, Тифль пошла в кухню и швырнула рыбу кухарке. Буфетчик Лестера, молчаливый, вежливый человек, самый смирный из всех и очень хорошо уживавшийся с Тифль, пошел за нею в комнату ключницы.

— Я не давал бы волю своему языку на вашем месте, мисс Тифль, — сказал он дружелюбным тоном, — особенно при мисс Бордильон. Вам самим может быть худо от этого. Мне сдается, что у нас скоро будет перемена в доме.

— Какая перемена? — огрызнулась Тифль.

— Ну… хотя мне не следовало бы говорить об этом, но по нескольким словам, вырвавшимся у сквайра сегодня утром, я сужу, что он собирается жениться.

— Собирается… жениться! — повторила Тифль, и в голосе ее слышалось что-то похожее на испуг.

— Да, в этом нет ни малейшего сомнения, но это между нами, помните.

Тифль вся похолодела. Убеждение, что буфетчик говорит правду, вдруг и безнадежно овладело ею. Она откинула со лба свои растрепанные рыжие волосы.

— Стало быть, он женится на этой твари, мисс Бордильон! — воскликнула она, ударив по столу своею костлявою рукою, — хитрая ведьма представляется, будто не хочет сидеть с ним, все уходит к детям, как будто боится, что он ее съест.

Буфетчик только улыбнулся. Он не думал, что Тифль сделает то, что задумала, но когда Тифль была раздражена, она за безделицами не останавливалась. Оставив буфетчика, она пошла отыскивать мисс Бордильон и нашла ее в столовой, оканчивавшею чтение того письма, которое она не докончила утром, когда ее позвал Лестер. Тифль вошла смелыми шагами и с сложенными крест на крест руками, красная, как рак.

— Я жила в этом семействе, прежде чем вы приехали сюда, мисс Бордильон, — начала она, задыхаясь от гнева, — и я думаю, что если эта перемена имелась в виду, меня можно было бы не втягивать в нее.

Мисс Бордильон привыкла к неопределенным выражениям Тифль, постоянно забавлявшим Уильфреда Лестера. Мисс Бордильон предположила, что эта вспышка относится к недавней ссоре, но вовсе не понимала ее.

— Объяснитесь, Тифль.

— Я говорю, что стыдно не сказать слугам и мне, главной над ними, я ведь, собственно говоря, не служанка, чтобы от меня скрывать, — закричала Тифль. — Но когда дело ведется таким скрытным образом, не много счастья принесет оно.

— Объяснитесь, я повторяю, — сказала мисс Бордильон. — О чем вы говорите, вы забываетесь, Тифль.

— Джонс сейчас сказал мне, что вы и мистер Лестер собираетесь венчаться! — закричала Тифль. — Он говорит, что барин сказал ему, а я повторяю, что мне кажется, это следовало бы сказать мне, а не ему. Я не привыкла к такому обращению, мисс Бордильон, меня всегда уважали везде, где я жила, и я намерена, чтобы и здесь мне оказывали уважение.

Никогда в жизни Маргарет Бордильон не была так озадачена. Дерзость Тифль, ее гнев — все исчезло при сообщенном известии. Это известие лишило Маргарет самообладания и привело ее в замешательство. Она вспыхнула, пролепетала невнятно, что она «не знает», что она «не уверена». Ей не пришло в голову сомневаться в том, что Лестер сообщил об этом буфетчику, и будучи внутренне убеждена в справедливости этого известия, она его не опровергала.

— И так как я не привыкла к такому обращению, и не могу его переварить, я предупреждаю вас, что я ухожу отсюда, когда моему жалованью минет треть, а это будет через четыре недели, начиная с завтрашнего дня.

Тифль повернулась и ушла, слишком верно приметив признаки любви и оставив мисс Бордильон с румянцем на ее нежном личике и погруженную в сладостный лабиринт ее обманчивой мечты.