Призрачные поезда

XXXII

КОГДА мчишься в грохочущем вагоне под землёй, под повергнутым врагами городом, главное – осознать, решить для себя: едешь из тьмы в тьму или из света в свет? Ну как старая шутка про стакан – тот наполовину пуст или наполовину полон? Ответ зависит от меня и моей личной веры. Сам не заметил, как сделался оптимистом.

Летел в круговерти вспышек, меня мотало и бросало то на раскатывающийся рулон света, то на чугунную гофру тоннеля. Лязг и вспышки прорисовывали чрево кита меж гигантских рёбер. Я уже было подумал, что ведро совсем не волшебная вещь. Но через мгновенье обнаружил себя в битком набитом пассажирами шумном и весёлом вагоне цвета крем-брюле. Ну да, пропуском в бессмертные полки стало дурацкое ведро. На самом деле – замечательное. Первейшая вещь, когда нужно зацепить улетающее прошлое. Кто бы впустил меня на станцию с багром, гвоздодёром, топором, кошкой-якорем или абордажным крюком? А с ведром – пожалуйте-с. Далось мне это ведро! Я зажмурился и снова открыл глаза. Возле меня находился краском, тот самый, которого я видел на платформе в первый свой контакт с героями призрачного поезда! Да, сделай только шаг, и дальше уже судьба понесёт. Рядом именно тот, кто нужен! Красноармеец стоял так тесно ко мне, что я различил запах кожаной портупеи и крепкого одеколона, вроде бы он назывался «Шипр». Его полевая сумка из светло-коричневой кожи упиралась мне в живот. Кажется, она именуется офицерский планшет. Планшет! Сразу вспомнил про комплекты – раздатку из будущего – три набора в полиэтиленовых пакетах лежали в рюкзачке за моей спиной, крепко сжимал его лямку в левой руке.

Бодро, как я полагал, улыбнувшись красноармейцу, принялся стягивать свой мягкий городской рюкзачок, чтобы попытаться вручить военному вещи из будущего как доказательство того, что я действительно прибыл из другой эпохи. Вытащить заплечный мешок оказалось не так просто – меня сжимали пассажиры. Улыбаясь широкой улыбкой советского трудящегося, я, наконец, вытянул лямку, почему-то подозрительно лёгкую, и взглянул на неё. Обрывок старой парусиновой ленты, что-то вроде простроченного куска мешковины или брезента. Я ошалело шарил руками по бокам и спине – рюкзачок исчез! Видимо, на моём лице отразился ужас, потому что красноармеец спросил:

– Ну-ну, хлопчик, потерял чего?

– Да! – выпалил я. – Вернее, нет! Спасибо! То есть, так точно!

Первый контакт состоялся.

Я подумал было, что рюкзачок зацепился за что-то, оборвался и остался лежать на платформе в будущем. В моём настоящем. А, как же раздражают все эти темпоральные сдвиги! Но откуда тогда в моей руке бурый брезентовый ремень вместо чёрной синтетической лямки? Подменили в давке? Привстал на цыпочки, огляделся (хотя – ну и ну! – я был едва ли не самым высоким среди них). Сквозь толпу от меня к дверям быстро протискивался человечек лет тридцати – кепка-шестиклинка и узкие плечи серого пиджака. «Кепка» обернулся, мы встретились глазами. Он угрожающе прищурился и приложил палец к губам – ссс! молчать, коли жить хочешь! В приподнявшейся руке мелькнула чёрная лямка моего рюкзачка.

– Извините! Пардон! – восклицал я, буравясь от торца вагона к дверям.

На мгновение мигнул свет – близится следующая станция. Уйдёт!

– Пропусти! – ревел вор. – Жми, пролетарий! Коммунисты, вперёд!

– Не давите же! Безобразие!

– Ой! – засмеялся знакомый девичий голосок, пахнущий сиренью.

Краем глаза я увидел Лидию и Евдокию.

Тянул руку к серому пиджаку. Двери раскрылись. У-у-у! Мне хотелось завыть. Но на моё счастье, с платформы в вагон ринулась такая плотная толпа пассажиров, что «кепку» внесло назад, почти в мои дружеские объятия.

Я вцепился в свой рюкзак, прикрытый полой серого габардинового пиджака.

– Здорово, жиганчик! – разворачиваясь, нагло хохотнул «кепка». – Откедова приплынул? Сорочка беленькая, сидорок заграничный.

– Здоровей видали, – ответил я, дёрнув рюкзак к себе, и удивился: я точно не знал таких идиом! Наверное, когда-то прочитал в книге, а теперь синхронизировался с дискурсом.

– Мы с милёнком до утра целовались у метра, – нахально, в такт всеобщему веселью, пропел вор, не отпуская рюкзак.

Всё наперекосяк. Спасательная срывается. Почему? Следовало планировать! А что? Как?

– На «Красных воротах» тебя УГРО ждёт. Петруху Аристова уже замели. – Вспомнил газетную заметку про хулиганов, изловленных московским уголовным розыском. Да и пошлейшие ментовские сериалы деда сказались не лишними.

– Какого Петруху? Чё гонишь? – он говорил уже без наглинки, серьёзно.

– А ну выбирай: на шконке у параши сидеть или Родину спасать? – Сборник новелл Варлама Шаламова, так поразивший когда-то, наконец пригодился.

– Ты откель такой приметелился.

– Я из будущего. – Рюкзак наконец оказался у меня в руках. «Кепка» замер. Наши лица были так близко, что я видел бугорок на слизистом крае его века. – В 1942-м году в войне с фашистской Германией ты умрёшь смертью храбрых в штрафном батальоне.

– Я человек нервный, пострадавший от царского тюремного режиму, за такие слова могу и врезать! – загоношился «кепка», не очень уверенно.

– Смотри! – я с треском сорвал липучку с горловины рюкзака, выдернул небольшой наладонный планшет, от прикосновения сразу засветивший экраном, и ткнул его в руку с наколками.

Даже не пришлось открывать фотографии из будущего – один вид плывущих по экрану неоновых рыбок потряс «кепку» настолько, что я мог плести что угодно, хоть про реставрацию монархии или жизнь на Марсе, поверил бы.

Мальчик в пионерском галстуке на голую шею, приоткрыв рот, уставился на плывущих мерцающих рыбок, особенно ясно видимых в полутьме вагона.

– Тебе чего, шкет? Дуй до мамки, – растерянно сказал «кепка».

Скоро станция «Стадион Народов». И всё не по плану! Я должен был установить контакт с красноармейцем, комбригом! Вывести героев из метро в наше смутное время! А вместо того потерял время с вором. И всё по моей вине – прошляпил рюкзак. Но не может быть, невозможно, чтобы из-за тебя… Если сорвётся, нет мне прощения! Останется только навсегда сгинуть в тоннелях, делая стенгазету для Тоннелепроходчиков.

Расталкивая пассажиров, я вскачил на кожаный диван – пришлось задеть кедами подол платья сидевшей женщины, треснулся макушкой о потолок (светильник, поручень?); удерживая сияющий планшет, как икону в крёстном ходе, подался вперед и отчаянно, словно меня хотели вздёрнуть, закричал:

– Товарищи! Послушайте!

Лидия и Евдокия замолкли, краском цепко взглянул и переместил руку наизготовку, словно сжимая невидимую рукоять клинка.

– Война, товарищи!

Резко оборвала треньканье гармошка.

– Я с милёнком Сёмкою прокачусь подзёмкаю!.. – вслед за гармонью в тишине оборвались частушки, что выкликивал в глубине вагона шальной женский голос.

– На нашу Родину напали враги. Войска Еврорейха захватили страну. В Москве армия ландсвера.

Краском пробирался ко мне.

– Спокойно, товарищи. Кулацкий провокатор!

Вот сейчас достанет наган – разговор короток – и к стенке, и планшет с жёваным яблоком не защитит.

На подходе к станции поезд стал тормозить, я качнулся, балансируя со своём помосте, уронил гаджет, улавливая периферией слуха предательский хруст – не в своё время не садись; пытаясь удержаться, вцепился в какой-то выступ. Щелчок, шипение воздуха, словно под нами рассердился дракон. Состав лязгнул, пассажиры повалились.

Разлепляю глаза. Стоп-кран, сорванная проволочная пломба. Красноармеец стиснул моё запястье на болевой приём.

А-а!..

Закричал, рыдая:

– Товарищи! Это правда. Война! Ландсвер уже на Охотном ряду! В Кремле Временное правительство! Спасите Россию!

Свет погас. Девушка взвизгнула. Громко заплакал ребёнок. Обесточенная электричка медленно, словно корабль-призрак, вплывала на станцию «Стадион Народов».

Топографическая деталь – враг не просто у ворот города, а марширует уже по Охотному ряду к Красной площади – почему-то подействовала на красноармейца.

– Всем сохранять спокойствие и порядок! – отпустив меня, раскатисто скомандовал он, когда поезд нехотя остановился. – Выходим без толкотни на перрон! Мужчины, помогаем женщинам и детям!

Поразмыслив мгновенье, с шипеньем раздвинулись двери. Пассажиры, ошарашенные известием о войне, потрясённо, в тревожном молчании выходили из вагона.

Я обессиленно дотащился по перрону до скамьи и рухнул. Вдали, на другой стороне второй платформы, виднелись чёрные ряды бойцов «Белой стрелы».

Пассажиры заполняли пространство перед поездом, недоуменно озираясь, оглядывая станцию.

– Гля, жиган! – Я вздрогнул. – Ты чего там базарил? Какой штрафной батальон? Где погибну я?

«Кепка» стоял возле меня.

– Потом, друг!

Превозмогая слабость, я обогнул толпу пассажиров, пробрался к переходу.

На второй платформе – станция в плане напоминала букву «Ш», три палочки которой являлись тремя железнодорожными путями – стояли несколько офицеров под предводительством генерала Краснова. Висели флаги России, красное знамя СССР. Где дед его взял? Ограбил по пути «Музей советской оккупации», или хранил в той же комнате-кладовке? Ну да, как припекло, так про «ужасы тоталитаризма» верещать перестали, сразу под кумачёвый стяг выстроились. Почему-то я замечал ненужные, несущественные мелочи. В торце платформы оборудован импровизированный фуршет: столы с рядами коробочек сока, банок кофейного напитка, упаковок энергетического сухого продукта «Печеньки Госдепа». На каких загадочных складах всё это подготовлено? Ох, дед, ох, Василий! А ведь я временами считал старика никчёмным… хм, даже неловко вспоминать словцо. А Василий, простоватый, даже недалёкий, как я выскомерно полагал, казак Василий! Сейчас он стоял с сосредоточенным лицом, строгий, с выправкой спецназовца, на полусогнутой руке – армейский планшет, заряжающийся от шума.

Вдоль ближней ко мне платформы тянулась линия пластиковых столов со старомодными пачками бумаги и коробками шариковых авторучек. «Регистрация народного ополчения», – гласили таблички.

Неплохо.

Из-под свода свисал большущий светодиодный экран – такие транслируют на улицах и площадях социальную рекламу.

Дед кивнул Василию и Хмарову и громко, от волнения не своим голосом, провозгласил в невидимый издалека радио-микрофон, огибающий лицо:

– Товарищи, начинаем!

Василий ткнул пальцем в планшет.

Светодиодная панель вспыхнула. Тысяча человек – крепкая людская плотина – заворожённо подняли головы и потрясённо устремили взгляды на экран. В 1935-м уже показывали цветное звуковое кино? Даже если и так, впечатления от нашего фильма проняли даже меня.

Заиграла довольно бравурная – в духе индустриализации – музыка, начался фильм-клип о положении в стране. Пропагандистский, конечно, но очень точный, и впервые за много лет – ни одного доброго слова про общечеловеческие ценности, Локотскую республику, евроинтеграцию.

Когда и где его сняли? В голове стукнуло: Хадижат, Телекоммуникационный холдинг. Она? Но ведь риск какой – цифровать и монтировать подпольный видеоманифест прямо под носом начальства! Я вспомнил первую нашу встречу в метро – каблук её туфли застрял в гребёнке эскалатора. Она всё нарочно подстроила, или на ловца зверь? Я вспыхнул… Врал, что мне восемнадцать, что работаю в ТКХ. А она всё про меня знала. Что мне шестнадцать с половиной, что никакой я не сотрудник, а только школу закончил. И даже то, что «чистый», «прекраснодушный»… Закрыл глаза от стыда – а я-то изображал перед Хадижат бывалого парня, намекал, хоть и обиняками, что опытный умелый мужчина. А она всё про меня знала.

– Слухай, жиган! Какой 1942-й год, в каком батальоне я сгину? Чего базарил-то?

Я очнулся от мыслей о Хадижат. Тут судьба Родины, а ты всё о бабском, Трофим.

«Кепка» дёргал меня за рукав.

«Вставай, страна огромная!» – понеслось из динамиков, пошла нарезка кинохроники 1941 года.

– На экран смотрите, покажут, – примиряюще сказал я. – Не утверждаю, что именно вы погибните, но жертв среди советских людей будет много, двадцать семь миллионов в войне, одиннадцать миллионов в перестройку.

На светодиодном экране появлялись лица Сталина, Хрущёва, Гагарина, Горбачёва, лыба Ельцина. Карта СССР разваливалась на куски. Вспыхнула инфографика: труба с нефтью, схематичные корпуса заводов – богатства народа стали принадлежать кучке олигархов. Мой дед генерал Краснов – а к сценарию он несомненно приложил свою патриотическую руку, даже уместил в фильм эпизод про детей-сирот, которых за деньги продавали в заграницу, и никто не интересовался, для каких нужд: на ограны или извращенцам. Мелькнул ещё один президент, эпоху которого наши вспоминали чуть не со слезами. Потом началось то, о чём рассказывали родители, видевшие всё своими глазами, – и я смотрел вполглаза. Дефицит продовольствия, уличные беспорядки, расстрел толпы неизвестными снайперами, кадр: входное отверстие пули в бронежилете мирного демонстранта. Временное правительство. Премьер из юристов, президент из эмигрантов. Марширующие отряды ландсвера. Когда фильм окончился, на платформе поднялся гул. Удивление. Истерический смех. Снова детский плач. Недовольство. Гнев.

– Товарищи, вы находитесь в две тысячи, – помехи микрофона, – …цать пятом году! – раздался усиленный аудиосистемой голос Краснова. – И вы уже поняли, что это не шутка, не театральная постановка и не провокация иностранных разведок. Стране нужна ваша помощь. Ну нет у нас сейчас своих героев! Изничтожились российские герои к исходу тысячелетия! Нам, вашим потомкам, не одолеть сегодня врага! Дорогие советские граждане, родные! Предлагаем организованно проходить к столам регистрации в народное ополчение и трудовую армию.

Я вспомнил о рюкзаке, выдернул пакеты с раздаткой.

Пробирался сквозь толпу, пёструю, как мозаики на станциях, плотную, как развевающееся знамя, и сильную, как стальной молот.

– Вы в будущем, – повторял я, называя год. – Это вещи из нынешнего времени.

И на вытянутой руке демонстрировал, а затем отдавал прозрачные шариковые авторучки, листовки, светящиеся мобильные телефоны, электронные записные книжки с голосовыми ответами примитивного искина: «Что это?!» – «У вас в руках унифон, ваш незаменимый помощник в повседневных делах!».

Участники всесоюзного съезда изобретателей сгрудились вокруг планшета, сразу освоив принцип перелистывания страниц касанием экрана.

Метростроевцы – со значками ударников и орденами – потрясённо рассматривали схему Московского метрополитена будущего, вернее, настоящего.

– Братцы! В деревне моей, в Саларьево – метро! Эвон как, станция «Саларьевская».

– Ну и ну! За две сотни станций.

– И в Солнцево! – восхищались строители. – И в Кунцево! И в Перово! Смотри-ка, и в Лихоборах, и в Котельниках! В каждой деревне метро! Неужто всё большевики сделали? Лазарь Моисеевич, вы только представьте!

Человек с густыми чёрными усами недоверчиво взглянул на экран планшета.

– Погодите, разрешите, – встрял я и быстро набрал в поисковике «Каганович», мгновенно оказавшись на «Википедии». – Смотрите, Лазарь Моисеевич, страница о вас. До 97 лет проживёте!

Я тыкал пальцем в фотографии.

– Что думаете, Вениамин Львович? – тихо спросил нарком, протянув ладонь для рукопожатия молодому инженеру в тёмно-синей шинели, который потрясённо изучал планшет.

– Ваша фамилия как, товарищ Вениамин Львович? – я сбивчиво и отчаянно пытался убедить гостей в реальности происходящего.

– Маковский, инженер Управления Метростроя.

Я снова ринулся в «Википедию», ткнул в фотографию молодого человека с женщиной и ребёнком. – Вы?

– Я. Вряд ли на радиолампах! И жена моя. А ребёнок откуда?

– Ребёнок, надо пологать, ваш – из счастливого грядущего будущего, – я стал выражаться как писатель соцреализма.

Руководитель строительства метро Павел Павлович Роттерт. Жму руку. Архитектор Иван Георгиевич Таранов. Инженер-конструктор Кабанов. Объясните, что происходит?

– В 1991-м году, как раз в тот год, когда товарищ Каганович умрёт, – я покосился на Лазаря Моисеевича, – СССР исчезнет. Враги советской власти его развалят. Впрочем, развалят не сами, а с помощью мещан, интеллигентов и членов партии.

– Отступивших от ленинских заветов, – догадался Каганович.

– Социализма больше нет. В стране рыночный капитализм. Всё, что построено вашим трудом, разграблено, разворовано или продано международной буржуазии.

– Врёшь, сволочь! – вскрикнул рабочий с комсомольским значком на парусиновой куртке.

– Троцкисты недобитые?! – процедил Каганович. – Говорил я товарищу Сталину – не жалей врагов! Развели либеральничанье! А следовало – давить!!

– Сейчас не о том речь, – мягко перевожу его мысли в другое русло. – В конце концов, это было почти полвека назад. А сейчас ещё хуже. Только вы можете спасти страну от очередной чумы. Потому что вы – герои!

– А советское метро – вершина демократии! – деловито сказал Иван Георгиевич Таранов. – Мы его так и замышляли – небо наоборот, дворцы для народа.

– Посмотрите, про меня что есть? – обратился инженер с медалью на лацкане пиджака.

Я набрал фамилию, какую не хочу называть, поскольку сразу выплыли ссылки на исправительно-трудовые лагеря, строительством которых руководил имярек.

– Про вас, к сожалению, несколько разрозненно.

– А я? – худощавый мужчина с залысинами на лепном лбу. – Бобриков Василий Иванович, ровесник века, 1901-го года рождения.

Меня дёргали со всех сторон – всем было интересно заглянуть в своё будущее.

– Бобриков. Есть такой. – В спешке я не сообразил сначала отсмотреть, а потом обдумать. – 28 августа 1938 года военной коллегией верховного суда СССР осуждён к расстрелу… – Бобриков схватил край планшета. Я бормотал скороговоркой, боясь взглянуть ему в лицо. – Суд признал установленным, что Бобриков с 1929 года является агентом германских разведорганов, проводил вредительство на московском метрополитене…

Бобриков растерянно отступил.

– «Германские разведорганы»? Ты поди ж. Ну, вдарил по стопарику в «Праге» раз пять с этим коммивояжёром. Мы у них подшипники закупали по линии Торгсина. Ну, ссудил он мне пару раз червончиков. Но чтоб – нет!!

– Погодите, может, однофамилец, – лепетал я, но толпа сомкнулась, ровесника века оттёрли.

– Эва, шкет! Про меня в чудо-книжке что? – «Кепка» умоляюще расширил глаза. – В каком, говоришь, батальоне штрафном?

– Ладно, только быстро. Как вас?

– Сухарь… То бишь Суханов Валентин Анастасович.

– Про вас ничего нет. Есть Суханов Николай Валентинович.

– Сын мой нешто?

– Станет героем-целинником, – тарабанил я. – Его история ляжет в основу кинофильма «Первый эшелон».

– Эхма! Я его в детдом сдал. Заберу, к тётке поселю! – крикнул вдогонк вор: бурлящая народная лава несла меня дальше.