Призрак Фаберже

Глава 3

Первый раз за месяц Саша позвонил отцу. Звонок этот имел двоякую цель: Саша хотел сообщить ему о появлении Марины и заодно выяснить, сможет ли он устроить вечеринку на квартире отца. Раз уж он решил идти на бал, почему бы не скрасить его небольшим ужином для друзей.

Огромная квартира Озеровских в доме 839 на Пятой авеню раньше принадлежала родителям Кирилла. В тридцатые годы ее отделкой руководил сам Буден. Выдержанная в традиционно французском стиле, она казалась Кириллу слишком помпезной, и, когда он поселился в ней с Сашей после отъезда его стариков в Коннектикут, все здесь было переделано. После того как над квартирой поработали миссис Периш и мистер Хедли, она уже не выглядела традиционно. Миссис Периш настояла, чтобы были оставлены французские панели, заказанные Буденом (она сказала, что менять их обойдется слишком дорого, да и качество у них отменное). Стены покрыли прозрачной глазурью цвета слоновой кости и кротового меха (на это стоило потратиться), оттенив лепку позолотой. На этом фоне китайский серовато-зеленый фарфор, который коллекционировал Кирилл, выглядел особенно эффектно. Пол покрывал аксминстерский ковер восемнадцатого века, на котором были расставлены мягкие диваны с обивкой от Скаламандре и позолоченные французские кресла, принадлежавшие раньше Нине. На стенах висели фотографии умерших родственников и свергнутых монархов с их дарственными надписями. Среди них выделялся большой портрет Сашиной матери кисти Аарона Шиклера. Глядя через плечо, она крутила в тонких пальцах длинную нитку жемчуга. В общем, квартира производила впечатление и идеально подходила для приема гостей.

— Алло! — громко произнес отец, подняв трубку.

— Привет, отец. Рад, что застал тебя в городе, — с улыбкой проговорил Саша.

— Тебе повезло. Мы с Дианой собираемся в Аспен покататься на лыжах. Как твои дела, Саша?

— Прекрасно. Только вот занят по горло.

Приятельница отца Диана Деннинг была профессиональным дизайнером, но периодическое появление на сайте newyorksocialdiary.com заботило ее гораздо больше, чем получение заказов. Саша никак не мог решить, нравится она ему или нет, но одно он знал точно: видеть ее в роли своей мачехи он бы не хотел.

— Передавай привет Диане, — сказал он, стараясь быть вежливым. — Я хочу тебя кое о чем попросить. Могу я на следующей неделе устроить у тебя небольшой ужин перед балом?

— А где будет бал?

— В Музее Нью-Йорка.

— А, благотворительное мероприятие, — разочарованно протянул Кирилл. — Во времена моей молодости в Нью-Йорке устраивались частные балы. Думаю, их и сейчас дают, правда, не знаю где. Конечно, ты можешь пригласить сюда своих друзей. Позвони Дереку, он тебе поможет. Скажи, что я разрешил. Можешь брать любое вино, только не трогай ящик с каким-то там Ротшильдом, который мне подарили Дэвисы. Оно чертовски дорогое, так что одним «спасибо» не отделаешься. Что еще у тебя нового?

Саша решил говорить без обиняков:

— Сегодня мне позвонила Марина Шутина.

— Вот это да, — растерянно произнес отец.

— Не знаю, что и делать. Она сейчас в Нью-Йорке. — Саша сделал паузу, чтобы отец переварил эту новость.

Немного помолчав, тот ответил:

— Думаю, тебе надо пригласить ее на свой ужин. То, что ваши матери были в ссоре, вовсе не означает, что и вы должны враждовать. У тебя не так уж много родственников, тем более твоего возраста. Почему бы тебе не устроить вечеринку для сверстников? Пригласи Бетси Романову и других кузенов и кузин. Уверен, что Марина, так же как и ты, росла одна. Хоть Татьяна и не приехала на похороны собственной сестры, дочь ее мы будем принимать как родную. И пусть эта глупая корова, твоя тетка, знает об этом.

— Спасибо, отец, — поблагодарил Саша.

В трубке послышался звук шагов.

— Я перешел в библиотеку, так что Диана меня не слышит, — тихо произнес Кирилл. — Тебе деньги нужны? Конечно, нужны. Ведь в твоем гадюшнике тебе платят копейки. Я оставлю конверт в лотке для писем, так что ужин будет за мой счет. Только не говори ничего Диане, а то она снова захочет устраивать у меня свои сборища. Можешь себе это представить?

Его голос зазвучал громче. Видимо, Диана опять оказалась в пределах слышимости.

— И не устраивай беспорядок в столовой. Диана там все отделала по-новому. Стоимость работ привела меня в ужас. Услуги миссис Периш обходились намного дешевле. Ну, пока. Позвоню, когда вернемся.

Саша с волнением вошел в квартиру отца, предчувствуя, что в столовой его ожидает ночной кошмар. Почувствовав запах «Фракаса», любимых духов Дианы, Саша открыл окно, чтобы поскорее избавиться от следов ее присутствия.

Войдя в столовую, он огляделся. Стены переливались сотнями оттенков золота и янтаря, вся лепка была окрашена теми же тонами. На месте старинного светильника времен Людовика XV красовалась люстра в стиле русского неоклассицизма со штоком и тарелкой из янтарно-желтого стекла. На окнах висели километровые парчовые шторы от Джорджа Леманаха, щедро отделанные басоном. Они каскадом ниспадали на пол, расписанный, как в Екатерининском дворце. Прежнюю мебель сменил дорогой столовый гарнитур — стол из узорчатой карельской березы и десять стульев в стиле того же русского неоклассицизма. Саша закрыл лицо руками. Он догадался, у кого Диана купила люстру и мебель. Отец был потрясен стоимостью отделки стен. Интересно, что бы он сказал, увидев счета за эту мебель.

Отделанная в духе русских салонов, комната тем не менее была начисто лишена их прелести. Она скорее напоминала грубую имитацию старины советского периода. Явный новодел, неуклюжий и безвкусный. Судя по всему, Диана пыталась создать неоклассический вариант Янтарной комнаты в Царском Селе, летней резиденции русских царей. Она, несомненно, мечтает, что в один прекрасный день займет место хозяйки дома и будет восседать во главе этого стола среди друзей и родственников князя Озеровского. Но этим друзьям и родственникам, подумал Саша, было гораздо уютнее в старой французской столовой миссис Периш со светло-бежевыми атласными шторами и изящной росписью стен.

— Не слишком тонкий вкус, как вам кажется?

Обернувшись, Саша увидел Дерека, дворецкого отца, которого он знал с детства.

— Так и кажется. Она, видимо, все еще живет в восьмидесятых.

— Скорее всего. Ведь, по ее словам, ей всего сорок, — улыбнулся Дерек. — Не расстраивайся, Саша, при свечах это выглядит довольно красиво. Люстра дает удивительный свет. В нем все выглядят молодыми. Даже Диана.

Саша рассмеялся.

— Надеюсь, что это так. Иначе отец оторвет ей голову, когда увидит счета.

— Вряд ли он их когда-нибудь увидит.

— Ты хочешь сказать, что она оплатила все это сама? — изумленно спросил Саша.

— Совершенно верно. Первая состоятельная женщина в жизни твоего отца.

Саша взглянул на Дерека.

— И все-таки она мне не нравится.

— Ты слишком строг. Она настоящая леди. И твой отец ее любит.

— Не знаю, говорил ли тебе отец, но на следующей неделе я устраиваю здесь небольшой ужин перед балом в Музее Нью-Йорка, — начал Саша. — Человек на двенадцать, не больше. Что-нибудь очень простое. Русские закуски: три горячие, четыре холодные. На первое бульон консоме, на второе цыпленок с каким-нибудь пюре. Совсем детская еда, — быстро проговорил Саша. Такой ужин обычно подавала его мать.

Дерек улыбнулся.

— А что вы будете пить?

— Ну, я не знаю. Давай подумаем… К закускам подадим водку, настоянную на розовых лепестках, а к цыпленку — белое бургундское. Приезжает моя кузина Марина, и этот ужин в ее честь.

Дерек удивленно поднял брови. Саша понял, что дворецкому известно о размолвке Нины с Татьяной.

Сочтя разговор оконченным, Дерек поклонился и ушел. Саша остался стоять у окна, глядя, как над Центральным парком сгущаются сумерки.

Санкт-Петербург, 1913 год

Альма Терезия Фил, главный художник Дома Фаберже, закрыла лицо руками, размышляя, почему именно сегодня все пошло кувырком.

Беспрерывно звонивший телефон действовал ей на нервы. Дворник, в обязанности которого входило открывать двери магазина на Большой Морской, явился в подпитии, и его вырвало прямо на глазах у мадам Калининой. Мадам собиралась купить у них жемчужный гарнитур, но после подобного происшествия она наверняка предпочтет пойти к месье Картье. Одна из печей в эмалевой мастерской перегрелась, и на ее внутренней облицовке появилась трещина. Надо срочно ее заделать — ведь на носу Пасха, и они завалены заказами. И все это случилось именно в тот день, когда она должна утвердить окончательный вариант статуэтки, заказанной князем Озеровским для своей невестки, которая, как известно, немка и в силу этого весьма взыскательна.

Альма затушила папиросу и достала из конторки флакончик духов «Сирень» от Коти, которые служили ей успокоительным средством в минуты сильного душевного волнения.

— Альма Оскаровна, к вам можно?

В дверях появился посыльный, выполнявший поручения сотрудников.

— Да, а в чем дело?

— Агафон Карлович ждет вас в мастерской на третьем этаже.

— Но он мне ничего не говорил.

— И все же, мадам, он вас ждет, — повторил мальчик, неловко переминаясь с ноги на ногу и вертя в руках фуражку.

Поднявшись со стула, Альма оправила серое саржевое платье, отделанное черным шнуром. Взглянув в зеркальце розовой эмалевой пудреницы, она взяла со стола блокнот и автоматический карандаш. Наверняка придется записывать — Агафон Карлович любил давать указания.

Быстро пройдя по коридору, Альма вошла в лифт. Пожилой лифтер закрыл за ней двери. На стуле, где он сидел, когда был свободен, всегда лежала свежая газета, хотя старик не умел читать.

Заголовок кричал о новых забастовках. Альма пробежала глазами последние новости, чтобы удостовериться, что их фирме ничего не грозит. Последняя забастовка шахтеров практически парализовала всю ее деятельность. Печи, где обжигались эмали, неделю стояли без работы, потому что поезд с углем застрял где-то между Москвой и Петербургом. Альма тяжело вздохнула. Интересно, у Картье такие же проблемы? А мистер Тиффани в Америке тоже страдает от шахтерских забастовок, проблем с транспортом и пьяных швейцаров? Вполне возможно. В кино постоянно показывают, как индейцы нападают на американские города и жгут лавки и мастерские. Альма терпеть не могла американцев, хотя среди клиентов Фаберже их было немало, а русские аристократы подчас вступали с ними в брак. И все же этим людям не хватало культуры, они слишком громко говорили и постоянно смеялись. Одно было хорошо — денег они не жалели.

Лифт остановился, и Альма пошла по длинному коридору к мастерской. Там было очень жарко и пахло серой, хлором и формальдегидом, которые использовали для приготовления эмалей. У окон за круглыми столами сидели ювелиры, создававшие те вещи, что продавались внизу. В глубине комнаты Альма заметила солидную фигуру Агафона Фаберже, который что-то говорил расстроенным мастерам. Она стала терпеливо ждать, пока он закончит.

Заметив Альму, Фаберже просветлел.

— А, госпожа Фил! Идите скорей сюда, — приветствовал он ее.

Альма вздохнула с облегчением. Пока все спокойно.

— Доброе утро, Агафон Карлович, — поздоровалась она, проходя мимо столов, за которыми сидели мастера. Часть из них усердно трудилась, но некоторые откровенно били баклуши. Надо будет сказать старшему, чтобы навел порядок. Когда в мастерскую приходит кто-то из семьи Фаберже, все мастера должны работать. Или хотя бы делать вид.

— Я только что был в мастерской у Вигстрома, — сообщил Фаберже.

Альма затаила дыхание. Это там делали ее фигурку. Интересно, что скажет Агафон Карлович.

— Снегурочка просто восхитительна. Никогда не видел ничего подобного. Это ваша заслуга. В этом году все, что делалось по вашим эскизам, вышло на редкость удачно. Хотя пасхальное яйцо для его величества вызывает у меня определенное беспокойство.

Альма поморщилась. Стоимость яйца сильно превысила смету.

— Вообще-то мы не ограничены в расходах, госпожа Фил, но на этот раз яйцо обошлось нам слишком дорого — намного дороже, чем в прошлом году.

— Это все из-за топаза, — объяснила Альма. — Мы не предполагали, что будет так трудно найти большие белые топазы, да еще без дефектов.

— Вы нашли их в Сибири?

— Нет, пришлось покупать в Германии, в Идар-Оберштейне.

— Но это не объясняет столь высокой цены.

Альма вздохнула.

— Да, но наш представитель в Германии имел неосторожность сказать, что камни предназначаются для императора, и они сразу же вдвое взвинтили цену.

— Проклятые торговцы. Как они смеют так обманывать его величество!

Альма сочувственно кивнула головой. Однако она была уверена, что император не поскупится и на бóльшие расходы. Посмотрев на свои черные туфли с блестящими пряжками, Альма заметила, что они уже покрылись пылью. Цены у Фаберже нельзя назвать грабительскими. Ведь такой работы больше нигде не найдешь. Но все же интересно, что скажет царь, когда увидит счет.

— Но как бы там ни было, отец благодарит вас за отличную работу в этом сезоне. Яйцо для Нобелей просто великолепно, как и все, что вы делали для них раньше. Яйцо для его величества станет лучшим в его коллекции, хотя по милости немцев и самым дорогим.

Альма подняла глаза и слегка улыбнулась.

— И наконец, ваша Снегурочка — настоящий шедевр. Никто не ожидал, что получится так отменно. Камнерезы превзошли сами себя.

От этой похвалы Альма просто расцвела.

— Как это вам пришло в голову? — спросил Фаберже, садясь за большой стол в конце комнаты и жестом приглашая ее сесть напротив.

Альма опустилась на стул.

— Вы помните, что тогда стояла зима, — начала она.

Фаберже кивнул.

— Было так холодно, что замерзли все окна. Мы разговаривали с поставщиком бриллиантов, и он назвал мне цену. Я никак не могла найти карандаш…

Фаберже опять кивнул, не совсем понимая, куда она клонит.

— …и ногтем нацарапала цену на замерзшем стекле. Сквозь изморозь пробивалось солнце, и у меня возникла идея: а что, если взять белый топаз и выгравировать на нем морозный узор? Потом я подумала о снежинках, и как-то само собой все это воплотилось в тех изделиях, над которыми я тогда работала. На пасхальном яйце для царя я пустила поверх гравировки платиновую сетку с бриллиантами, а в яйце для Нобелей то же самое было сделано поверх эмали — и получилось очень удачно.

— Я тоже так думаю, — вставил Фаберже.

— Ну а когда ювелиры делали сетку для Снегурочки и царского яйца, мне пришло в голову, что ту же технику можно использовать для браслетов и запонок.

— Неплохо придумано.

— Благодарю вас, сударь.

— А почему вы решили сделать именно Снегурочку?

— Это была идея князя Озеровского. Когда княгиня училась русскому языку, она для практики переводила сказку о Снегурочке.

— Как мило, — заметил Фаберже. — Госпожа Фил, сегодня мы с отцом вручаем Снегурочку князю Озеровскому. Желательно, чтобы вы там тоже присутствовали. Сможете подойти к пяти часам? Мы устроим небольшое чаепитие. Моя жена уже заказала клубничный торт у patissier[8] на Литейном.

— Но я же не в том виде, — возразила Альма, проведя рукой по волосам. — И вся пропахла серой и политурой.

Фаберже засмеялся, поднимаясь из-за стола.

— Госпожа Фил, сегодня вы можете быть свободны. Не могу описать, как я доволен вашей Снегурочкой. Вы не хотите на нее посмотреть?

— Она все еще в мастерской?

— Нет. Она слишком красива, чтобы там оставаться. Я перенес ее в кабинет отца. Жду вас там через пять минут, — сказал Фаберже и пошел к двери.

Альма почувствовала, как кто-то тронул ее за плечо. Это был Хенрик Вигстром, мастер, делавший фигурку.

— Я все слышал, — сказал он, улыбаясь, и расцеловал Альму в обе щеки. — Он, кажется, назвал ваше яйцо самым лучшим из всех?

— Мне, право, так неловко, — пролепетала она, глядя в пол.

— Да полно вам. Вы настоящий талант и вас ждет блестящее будущее. У вас врожденное чувство стиля, дорогая моя. Ваш отец может вами гордиться.

— Спасибо, сударь.

Вигстром повернулся к мастерам.

— Ребята, Агафон Карлович сказал, что Зимнее яйцо — самое лучшее из всех. Ура госпоже Фил!

— Ура! — подхватили мастера, громко захлопав в ладоши и застучав по столам.

— Спасибо, спасибо, — поблагодарила их Альма, чуть покраснев. — А сейчас мне пора идти. Продолжайте работать.

Улыбнувшись Вигстрому, она направилась в кабинет старика Фаберже.

Альма постучала в тяжелую дубовую дверь.

— Входите, — отозвался Агафон Карлович.

Переступив порог, Альма оглядела комнату, обшитую деревянными панелями. Стены над ними были выкрашены в темно-зеленый цвет и расписаны золотом в стиле модерн. Электрические лампы под нежно-розовыми абажурами отбрасывали мягкий свет на зеленое сукно стола, стоявшего посередине комнаты. Агафон Карлович сидел за конторкой отца. На столике у окна Альма заметила ящичек из падуба.

— Входите, входите, — повторил он весело. — Сейчас я вам ее покажу.

Подойдя к окну, он вынул статуэтку из шкатулки и поставил ее на конторку, жестом пригласив Альму сесть рядом.

Присев на стул, она достала увеличительное стекло и стала рассматривать стыки между деталями. Они были совершенно незаметны. Камни были так точно подогнаны друг к другу, что между ними не прошло бы даже лезвие бритвы. Глаза из крошечных сапфировых кабошонов посажены в глазницах на воск. Казалось, их держит там неведомая сила. Альма с радостью отметила, как искусно были сделаны волосы: кудри из коричневой яшмы с желтоватыми полосками выглядели на редкость естественно. В яшме были просверлены отверстия, в которые вставили золотые подложки, заполненные красной матовой эмалью. Создавалось впечатление, что в косу вплетена лента, завязанная внизу большим бантом. Альме дорого далась эта лента — ее споры с мастерами уже вошли в поговорку. Она была уверена, что все получится, но они заартачились, потому что создать иллюзию заплетенной косы, используя разнородные материалы, было технически очень сложно. Однако она настояла на своем, и лента получилась вполне убедительной.

Личико у Снегурочки было очаровательное. Сквозь камень проступал легкий румянец, улыбающиеся губы были тронуты кармином и напоминали бутон. Голову венчал кокошник из пурпурина, украшенный платиновыми снежинками. Но самым примечательным был сарафан. Вырезанный из белого топаза, как бы покрытого изморозью, он был усыпан платиновыми и бриллиантовыми снежинками. Снегурочка кружилась в танце, подняв над головой руки, и ее сарафан разлетался вокруг ног.

Поставив статуэтку на конторку, Альма бросила взгляд в сторону Агафона Фаберже.

— Неплохо получилось, — заметила она, кладя в карман увеличительное стекло.

Агафон рассмеялся.

— Да, дорогая моя, совсем неплохо. Мои поздравления. Ждем вас к пяти.

Попрощавшись, Альма вышла из кабинета. Ее маленькие часы-кулон показывали два. Еще есть время, чтобы сделать прическу и купить новую шляпку.

Вернувшись в свой кабинет, Альма надела коричневый бархатный ток с эгретом из перьев, приколов его к темным волосам булавкой с маленьким пасхальным яйцом, покрытым серебристо-черной эмалью. Она изобрела этот цвет сама и по праву гордилась им — в прошлом сезоне он стал сенсацией в мире моды. В этом году его место занял перламутрово-бирюзовый. Не слишком утонченный цвет, но, как говорил ее отец, такими были и большинство их клиентов. Надев отделанное мехом пальто, Альма вышла в коридор, решив пройти через магазин.

Там было полно народа — все покупали подарки к Пасхе, до которой оставалось еще два месяца. Стоя за красивыми стеклянными прилавками, продавцы в черных сюртуках доставали бархатные лотки со сверкающими драгоценностями, чтобы показать их самой взыскательной публике Петербурга. Заметив Альму, продавцы кивали ей, не переставая болтать с клиентами по-французски.

Все шло хорошо, и Альма покинула магазин в самом приподнятом настроении.