Профессор Жупанский

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Сергей Акимович Кипенко любил ходить пешком. Крепкие ноги легко и без устали носили его по городу. Поэтому шоферу Борису часто приходилось вступать с Сергеем Акимовичем в спор, когда тот, отсылая машину, приказывал не приезжать за ним. В таких случаях Борис надвигал свою серенькую кепку до самых бровей и лихо срывал машину с места.

После встречи с Жупанским в парке Кипенко решил в ближайшие дни побывать в университете — старейшем и крупнейшем учебном заведении города.

Деловито осмотрел фасад четырехэтажного здания, и сразу же в глаза бросились следы фашистских грязных рук... У одной из трех муз, державших в руках лавровый венок, отбит нос, стены главного корпуса густо исклеваны пулями.

Восстановление университета после изгнания фашистских захватчиков началось с аудиторий, где оккупанты и их бандеровские прислужники оставили вороха битого стекла, изуродованную мебель, оборудование. Поспешно удирая из города, они успели взорвать лишь мраморный актовый зал университета. На большее у них просто не хватило времени. В этом зале ныне шли восстановительные работы.

«А на другой год необходимо будет произвести и наружный ремонт», — заметил про себя Сергей Акимович, входя в вестибюль университета.

Старенький швейцар, стоявший на ступеньках возле широкой стеклянной двери, молча уступил гостю дорогу. Сергея Акимовича поразила такая беспечность. «Даже не спросил, куда я и к кому иду. Хорошенькие порядки!» — думал Кипенко, поднимаясь по мраморным ступенькам на второй этаж. Не заметил, как ускорил шаги. Только перед дверью с табличкой «Партбюро» задержался.

— Секретарь партбюро есть? — открыв дверь, спросил он миловидную блондинку.

Блондинка флегматично посмотрела искоса в его сторону и, не поворачивая головы, процедила сквозь зубы:

— Нет.

— А где товарищ Сирченко сейчас, не скажете?

— Не скажу! — проскрипел равнодушный голос молодой женщины.

— А если я вас очень и очень попрошу?

Кипенко попытался придать своему голосу шутливый оттенок, но настроение у него испортилось. Так бывало всегда, когда он сталкивался с грубостью и равнодушием.

Блондинка поморщилась, окинула Кипенко укоризненным взглядом, металлическим голосом пригласила посидеть, подождать товарища Сирченко, который сейчас у ректора и возвратится минут через двадцать — тридцать.

Сергей Акимович поблагодарил за информацию, но ожидать секретаря не стал, немедля решил пойти к ректору. Только после этого блондинка будто очнулась, даже порывалась провожать, так что Сергею Акимовичу пришлось решительно отказаться от ее услуг.

Приемная ректора чем-то напоминала комнату партбюро: такой же стол возле черной дерматиновой двери, такой же телефонный аппарат на столе, такие же старомодные, с высокими спинками стулья, такие же две круглые желтые вешалки неподалеку от двери. За столом — женщина средних лет.

Кипенко невольно улыбнулся. «Неужто и порядки здесь одинаковые?»

— У ректора много народа? — поинтересовался Кипенко, думая, что ему сейчас предложат сесть, немного подождать. Но женщина удивительно быстро скрылась за черной дверью и возвратилась буквально в тот же миг.

— Заходите, Сергей Акимович!

Кипенко поднял брови, остановился. Откуда этой женщине известно, что он Сергей Акимович? Всматривался в серые усталые глаза. Где он их видел? И потом эта трогательная и вместе с тем любезная улыбка. Где он мог встречаться с этой женщиной раньше?

Пытался вспомнить и не мог.

— В Харькове на заводе «Серп и молот», — напомнила женщина. — Еще до войны, когда вы работали в райкоме.

Вот так встреча!

— Товарищ Вернигора? Да?

— У вас хорошая память, Сергей Акимович... Евгений Петрович ждет вас, — перевела она разговор в другое русло. — Заходите, пожалуйста!

В это время в полуоткрытой двери кабинета появился ректор.

— Прошу-у! — поклонился он. — Не знал, что вы у нас.

Евгению Петровичу Лозанюку было лет под сорок. Но он уже успел стать доктором, а несколько месяцев назад был избран членом-корреспондентом Академии наук Украины.

Главное, что нравилось Кипенко в молодом ректоре, это скромность. Лозанюк умел уважать старых преподавателей, поощрять молодых научных работников, не чурался своих коллег по кафедре, внимательно относился к студентам.

— Мы очень рады, что вы пожаловали к нам, — повторил ректор, приглашая Кипенко в кабинет. — А мы вот с товарищем Сирченко рассматриваем планы воспитательной работы.

Из кресла поднялся широкоплечий грузный мужчина.

— Тоже рад, что застал вас, да еще за разработкой такого важного мероприятия, — начал Сергей Акимович и внимательно посмотрел на Сирченко.

— Может, присядем? — предложил ректор.

Присели за небольшой круглый стол, стоявший у окна, неподалеку от рабочего стола ректора. На чуточку полноватом, несколько флегматичном лице Евгения Петровича блестящими темными пятнышками из глубоких орбит отсвечивали внимательные глаза. Они то останавливались на Кипенко, будто спрашивая о цели его прихода, то устремлялись в сторону Сирченко, будто просили у него совета. Видимо, ректор не решался начинать беседу первым — ждал.

— Это хорошо, что вы уделяете внимание воспитательной работе среди студентов, — еще раз повторил Сергей Акимович, начиная беседу. — Однако не следует забывать и о преподавателях, особенно о старой генерации.

— Мы этого не забываем, — заметил Сирченко.

Ректор молчал.

— Дней пять назад я случайно встретился с профессором Жупанским. Совершенно случайно, однако не без пользы.

— Безнадежный консерватор, — резко заключил Сирченко и закашлялся.

Секретарь горкома подождал, пока Сирченко откашляется, обменялся взглядом с ректором. Тот, как показалось Сергею Акимовичу, чувствовал себя неловко.

«А новый ректор, очевидно, привык больше слушать, чем говорить», — подумал Кипенко о Лозанюке и, чтобы вовлечь его в беседу, обратился непосредственно к нему:

— А какого мнения о Жупанском вы, Евгений Петрович?

Ректор почему-то немного покраснел. Однако Кипенко не отступал, всем видом показывая, что ждет ответа.

— Признаться, мне лично трудно ответить, — неторопливо объяснил Лозанюк. — Вы ведь знаете, я недавно работаю на этой должности. А раньше мне и вовсе не приходилось близко сталкиваться с Жупанским. Вот почему сказать что-то определенное...

Ректор развел руками, будто подчеркивал, что он в самом деле ничего конкретного о Жупанском сказать не может.

— Конечно, у профессора Жупанского изрядный багаж знаний в области истории, солидный педагогический опыт... Он знает свое дело. Все это следует учитывать. И мы это принимаем во внимание. Однако профессор Жупанский за свою жизнь, — продолжал Лозанюк, — совершил немало ошибок. Откровенно говоря, есть жалобы на уровень его лекций и прочее... Кое-кто из товарищей предлагает освободить его от заведования кафедрой.

— Не жалобы, а целые петиции, — дополнил Сирченко. — Очень мы цацкаемся с этой старой галицкой интеллигенцией.

Разговор прервался. Все трое выжидающе посматривали друг на друга. Каждый пытался угадать настроение собеседника.

— Как же вы намерены реагировать на статью доцента Линчука? — нарушил молчание Кипенко.

Сирченко начал внимательно изучать узоры на большом ковре, лежавшем под ногами. Сергей Акимович внимательно наблюдал за Сирченко и думал, может ли такой человек пользоваться авторитетом среди преподавателей университета.

— Так как, товарищи?

Ректор недвусмысленно взглянул на секретаря партбюро. Его черные выпуклые глаза стали еще более выразительными. Он довольно старательно тер пальцами большую лысину, обрамленную жиденькими кудрями. Сирченко в ответ только тяжело дышал.

«Серьезно болен или просто сильно волнуется? — терялся в догадках Кипенко. — Наверное, в самом деле здоровье у него слабоватое. Но больной человек долго не выдержит такой нагрузки».

— Я считаю, что статью доцента нам следует обсудить на ученом совете университета, — решительно заявил секретарь партбюро, неожиданно срываясь с места.

— Об этом и я думаю, — поддержал его ректор.

— Пускай Жупанский даст четкий ответ: признаёт ли он или не признаёт ошибки? — резко продолжил Сирченко, будто ожидая возражений. — Мы не можем...

Приступ кашля не дал ему закончить фразу.

— А мне кажется, товарищи, что этого делать как раз не следует, — задумчиво заметил Кипенко.

Сирченко, насколько мог, втянул толстую короткую шею. На высоком выпуклом лбу Лозанюка застыли дуги черных бровей.

Сергей Акимович без обиняков пояснил свою мысль:

— Я уже говорил вам, что случайно встретился с профессором в университетском парке. Признаться, меня очень обеспокоило состояние здоровья старика. Возможно, статья получилась излишне резковатой. Но не это теперь главное. Главное — доказать Жупанскому и таким, как Жупанский, что статья — не расправа, а помощь. Между тем профессор воспринял ее как подготовку к расправе, ему кажется, будто с ним пытаются свести счеты, изгнать из университета. А мы с вами в этом вовсе не заинтересованы.

Ректор сдержанно кивал, но молчал. Сирченко смотрел все время в окно.

— Значит, — продолжал секретарь горкома, — следует все же учесть возраст Жупанского, дать ему возможность успокоиться. Я, например, почему-то убежден, что с течением времени профессор сам сделает какие-то выводы. — Улыбнулся и добавил:— Возможно, когда-нибудь профессор Жупанский станет активистом-пропагандистом.

— Как бы не так! — снова вспыхнул Сирченко. — Сколько волка ни корми, он всегда в лес смотрит!

Восклицание прозвучало как-то невпопад. Ректор отвернулся. У секретаря горкома лицо стало каменным. Сирченко задрал голову, наверное, ждал возражения.

В кабинете наступило неприятное молчание.

— В том-то и дело, — тихо начал Кипенко после небольшой паузы, — чтобы отличить матерых волков, которые рядятся в овечьи шкуры, от овечек. И вообще проводить такие аналогии вряд ли правомерно, принимая во внимание даже пословицу... Ну, давайте говорить конкретно о Жупанском. — При этом Кипенко пристукивал ладонью по колену, будто стремился придать своим словам больший вес. — В своих трудах Жупанский стремился быть объективным. Но попал в плен националистических концепций Грушевского, запутался в них. Одно дело ошибаться, считая, что делаешь людям добро, и совсем другое дело быть намеренным врагом...

Должен вас проинформировать, товарищи, Центральный Комитет нашей партии неоднократно обращал внимание на различные аспекты классовой борьбы в западных областях Украины. Центральный Комитет требует выдержки и выдержки. Именно в аспекте этих указаний и следует истолковывать Указ Президиума Верховного Совета о полной амнистии всех националистических подпольщиков, которые добровольно приходят с повинной.

Направление разговора, наверное, не нравилось Сирченко: он снова принялся рассматривать ковер под ногами.

Первым вступил в разговор ректор.

— Я с вами согласен, Сергей Акимович, — с видом озабоченного человека промолвил он. — Дело только в том, что Жупанский руководит кафедрой. Можно ли оставлять его на этой должности?

Кипенко встал с кресла, прошелся по кабинету.

— Помогайте, а там посмотрим. Главное не надо спешить там, где этого не требуют обстоятельства. Так нас учил Ленин.

Сергей Акимович остановился напротив Сирченко, будто намекая: это и тебя касается, дорогой товарищ. Однако секретарь партбюро упорно молчал, продолжая изучать узоры на ковре. Тогда Кипенко вынул из кармана часы: беседа затянулась, а он хотел поговорить еще со студентами, посмотреть, как идет восстановление актового зала.

— Итак, вы не рекомендуете обсуждать статью на ученом совете? — вернулся к своей мысли Сирченко.

Это была явная бестактность. К счастью, Сергей Акимович не принадлежал к числу слишком впечатлительных.

— На ученом совете, — сказал он без упрека и осуждения, — наверное, прежде всего следует ставить проблемные вопросы, нацеливать кафедры на активную и актуальную деятельность...

Потом разговор перешел на хозяйственные темы. Сирченко, словно почувствовав облегчение, предложил посмотреть, как ведутся восстановительные работы в актовом зале, зайти в университетскую типографию. Ректор поддержал секретаря партбюро и первым встал с кресла...

— В самом деле, давайте посмотрим, — согласился Сергей Акимович и тоже встал. — А после этого я хочу встретиться с вашими студентами из общежития. Вы давно там были? — обратился он к Сирченко.

— Бываю... — начал Сирченко, но в груди у него вдруг захрипело, его снова начал душить астматический кашель.

— Я посещаю общежития по пятницам, — откашлявшись, продолжил секретарь партбюро незаконченную фразу.

Сергей Акимович не ответил. Они шли по коридору в актовый зал — ректор немного впереди, за ним Кипенко, рядом с ним — тяжело дышащий Сирченко. Ректор рассказывал о восстановительных работах, о трудностях с приобретением материалов, особенно красок для фресок.

— Вы как главный прораб, — пошутил Кипенко, но пообещал кое в чем помочь.

Когда спускались в вестибюль, столкнулись с Жупанским. Увидев ректора, профессор остановился, отступил на шаг в сторону, почтительно склонил голову. И вдруг его глаза встретились с Кипенко. Профессор снова поклонился.

— Как дела? Как здоровье, Станислав Владимирович? — спросил секретарь горкома, поздоровавшись с профессором, как с давним своим знакомым.

— Хвастать не буду, но ничего — двигаюсь, стало быть, жить можно.

Перед Сергеем Акимовичем стоял теперь вовсе не немощный человек, какого он недавно встретил в парке. На лице профессора не было и следов болезненной бледности, в глазах играли огоньки.

— Это очень приятно слышать, — искренне обрадовался Кипенко. — На той неделе я жду вас. Помните нашу договоренность?

Жупанский снова вежливо поклонился, но огоньки в глазах угасли, с лица исчезла улыбка.

— Конечно, помню, — сдержанно подтвердил он. — А в какой именно день и в каком часу разрешите прийти?

— Лучше всего в пятницу вечерком или в субботу... тогда с утра, — Кипенко пытался подбодрить немного растерявшегося профессора. — Если вас устраивает это время, Станислав Владимирович, — добавил он.

— Хорошо, я буду в субботу. Тем более что в этот день у меня нет лекций.

Жупанский еще раз вежливо поклонился Кипенко, ректору и как-то неопределенно покосился на Сирченко...