Профессор Жупанский

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

В доме Жупанских поселились тревога и печаль. Горе змеей впилось в сердце старого отца. Уже третьи сутки Галинка находилась между жизнью и смертью, и никто из врачей не мог определить, где проходит та фатальная грань, на чьей стороне будет победа. Даже старый хирург Галицкий не решался делать какие-либо выводы, полагаясь на силу молодого организма больше, чем на любые лекарства. Он сам был отцом единственной дочери и очень хорошо понимал, что означала бы смерть Галинки для его старого знакомого, Станислава Жупанского. В эти минуты старый хирург забыл и о том, что Жупанский в молодые годы порой весьма пренебрежительно относился к нему, безвестному медику.

— Скажи, она будет жить? — с одним и тем же вопросом обращался Жупанский при каждой встрече с хирургом и при каждом разговоре по телефону.

— Должна жить! — устало отвечал доктор. — Во всяком случае я на это надеюсь.

Около тысячи операций сделал за свою жизнь Галицкий. Видел и радость выздоровления, и черную смерть.

— Завтра утром все прояснится. А сейчас, Станислав, иди домой, отдыхай. Ведь ты еще должен дождаться внуков. Помни об этом, дружище!

Станислав Владимирович поднял на хирурга усталые глаза. Некоторое время молча смотрел на такого же, как и он, седого человека. Искренне ли он говорит? Наверное, искренне и даже улыбается. От этой улыбки в глазах Жупанского блеснула искорка надежды, зажгла сердце старика верой в счастливый исход операции.

— Благодарю, дорогой друг, сердечно благодарю! — дрожал его голос. — Она будет жить? Моя Калинка? — шепчет он. — Я могу ее видеть? Да?

Галицкий отрицательно покачал головой.

— Ни за что! Это могло бы вызвать волнения. А твоей Галинке сейчас нужен покой и покой.

— Покой и покой, — механически повторил Жупанский.

— Через неделю — не раньше я пущу тебя на свидание.

— Через неделю?

Галицкий прикрыл веки, на какой-то миг впадая в забытье, потом спохватился.

— Извини, Станислав, но мне пора. Если будут какие-нибудь изменения, тебе позвонят, а сейчас тебе и мне пора спать. Я очень тебя прошу.

— Через неделю? Раньше я ее не увижу?

Галицкий мягко улыбнулся.

— Если все будет в порядке, а ты меня будешь слушаться, тогда через три дня.

Жупанский в знак благодарности поклонился.

Он согласен немедленно вернуться домой и прийти только завтра, но пусть Галицкий еще раз наведается к Калинке.

— Хорошо, — соглашается хирург. — Но сейчас советую тебе одеться.

Доктор быстро поднимается по ступенькам. На его лице уже нет и следа переутомления. На минуту переводит дыхание и входит в палату. Возле больной дремлет сестра.

— Как больная? — спрашивает профессор еле слышно.

Сестра не отвечает. Слабый свет ночных ламп убаюкал молодую девушку. Галицкий слегка прикоснулся к ее плечу, нахмурил брови, сестра раскрыла глаза, испуганно взглянула на хирурга.

— Как больная? — повторяет вопрос Галицкий.

Сестра испуганно вскакивает на ноги.

— Вы спали? — спросил строго, когда уже вошли в комнату дежурного врача. — Больная стонала?

Сестра кивнула в ответ.

— Вот видите! А это важно. Как вам не стыдно на дежурстве спать! Имейте в виду — это позор!

Сестра вот-вот расплачется. Галицкий немного смягчился:

— Записывайте все наблюдения. Понимаете?

— Понимаю, понимаю, — по-военному вытянувшись, заверила сестра.

— Можете идти! — велел хирург и сам вышел следом за сестрой, которую хорошо знал еще с военных лет.

Раненая спит. Галицкий поднес руку к ее виску, начал считать пульс. Его лицо просветлело. Теперь он действительно может сказать отцу кое-что утешительное. В эту минуту раненая застонала, попросила пить. Профессор скорее догадался, чем услышал. Собственноручно налил в стакан немножко воды, смочил марлей губы раненой.

Галинка, очевидно, хотела поблагодарить, но вместо этого лишь шевельнула бескровными губами.

— Спокойно, доченька, спокойно! Закрывай глазки и спи на здоровье, а завтра утром придет отец... Спи, спи, дорогая.

Галинка попыталась улыбнуться, однако и на улыбку у нее не хватило сил. Профессор подождал, пока она уснет, на цыпочках вышел в коридор, быстрыми шагами направился в свой кабинет.

— Все идет лучше, чем можно было предполагать. Через три дня приходи с цветами, Станислав.

Жупанский заставил хирурга дважды повторить рассказ о своих наблюдениях. Слушал и не мог сдержать слез.

— А теперь домой. Сейчас же иди домой и — спать! — приказал хирург. — Ты слышишь, Станислав! Иначе тебя тоже придется положить в больницу... Нет, нет, я не шучу!

Жупанский видел, что Галицкий стал разговорчивее, веселее. Значит, Калинке и в самом деле лучше.

— Иду, мой спаситель, иду немедленно, — заверил он, снимая халат. — Иду, иду.

— Спаситель на небе, а мы — на грешной земле...

Вынул толстую сигарету, поднес к ней зажигалку, несколько раз глубоко затянулся.

Бандит целился в сердце, но не пробил его. Он лишь кончиком лезвия задел его, но от кровоизлияния могла наступить смерть. Если бы «скорая помощь» хоть немного опоздала, если бы в лаборатории так быстро не определили группу крови, если бы... Но Станислав Владимирович всего этого не знал, да и не должен был знать.

Поднимаясь по ступенькам своего дома, Жупанский увидел свежепобеленные пятна на стене.

«Зачем это?» — вяло подумал профессор, и вдруг понял — там была Калинкина кровь. Да, да — это здесь она упала от руки преступника, которого он так неосмотрительно впустил в свою квартиру. Невольно вспомнилась фигура бандита. Гнев затуманил глаза, напомнил о мести. Да, да, он должен отомстить за кровь дочери, за свое горе, за отвратительную подлость.

На пороге квартиры встретил Олену. От горя и слез эта добрая женщина почернела, совсем сгорбилась. Не спрашивала ни о чем, только печально смотрела в глаза профессору.

— Хирург говорит, что Калинка будет жить, — еле слышно промолвил Жупанский.

Старушка часто зашмыгала носом, из глаз у нее покатились слезы — счастливые слезы, очищающие душу.

Станислав Владимирович подошел к домработнице, впервые за всю свою жизнь поцеловал ей руку.

— Благодарю, Олена! — тихо промолвил он.

Олена помогла хозяину снять пальто. Он в нерешительности постоял у дверей кабинета, но в кабинет не вошел — боялся одиночества. Сел в столовой за стол, понурив голову.

— Может, кофе? — напомнила Олена.

Да, пожалуй — ему надо выпить кофе. О сне и думать нечего. Через минуту Олена принесла большую кофеварку, поставила перед хозяином его любимую чашечку.

— А ты сама пила, ела?

— Я потом, потом! — замахала руками.

— Будем пить вместе, — сказал он и хотел встать, чтобы принести посуду.

Олена силком усадила хозяина на стул, направилась к буфету, взяла чашечку. Сердцем поняла, что между нею и Станиславом Владимировичем сейчас не существует той межи, которая разделяла их всю жизнь. «В страдании все мы равны, как перед богом», — думала Олена, садясь за стол.

Кофе пили молча. Станислав Владимирович чуточку спокойнее мог думать о горе. Ведь это по его вине Калинка чуть было не поплатилась жизнью. А может, еще...

Отгонял черные мысли, не отпускавшие ни на миг. Нет, нет, он верит хирургу. Разве Галицкий не отец единственной дочери? Если бы Галинке угрожала опасность, он непременно сообщил бы ему. А впрочем, он еще раз позвонит ему.

Встал с кресла, засеменил в свой кабинет, снял телефонную трубку, прислонил к уху. Трубка почему-то молчала.

«Неужели испортился телефон?» — испуганно подумал профессор и нервно постучал пальцем по рычагу. В трубке глухо загудело. Торопливо набрал нужный номер.

Из клиники ответили, что хирург Галицкий минут двадцать назад уехал домой.

— Я отец раненой дочери, — простонал Станислав Владимирович.

Голос в трубке стал мягче. Пусть профессор Жупанский не волнуется. Хирург поехал домой отдыхать, значит, все в порядке. А впрочем, она, дежурный врач, может еще раз проверить. Минут через пять она сама позвонит, пусть профессор только скажет, по какому номеру.

Станислав Владимирович поблагодарил, положил трубку на рычаг, начал ходить по комнате, ожидая обещанного звонка, смотрел на телефонный аппарат с таким видом, будто сейчас только от него зависело здоровье Галинки. Неожиданно взгляд его упал на второй экземпляр очерков. Волна гнева подкатилась к горлу: взять бы рукопись и выбросить за окно.

— Но ведь я потратил столько сил и здоровья! — простонал он, не отрывая взгляда от папки. — Да разве же рукопись виновата?

Как тяжело сложилась его жизнь! В девятнадцатом — крах политической карьеры. Семь лет спустя — смерть жены, затем — угрозы дефензивы за вполне объективную, научно обоснованную статью об эпохе Богдана Хмельницкого. Потом война. Не успели забыться ужасы фашистской оккупации, как начались неприятности на кафедре. А теперь вот самое страшное — покушение на дочь! И кто поднял руку? Свой же... Да разве он свой?!

Зазвонил телефон. Станислав Владимирович с тревогой и надеждой приник ухом к трубке.

— Я ведь говорил тебе: иди спать, Станислав, — гудел в трубке недовольный голос хирурга. — Я приказал дежурному врачу не отвечать ни на один вопрос о состоянии Галины Жупанской. И ты напрасно беспокоишь людей, сам не спишь, мне спать мешаешь.

— Прошу прощения, не ухудшилось ли состояние Калинки? Мне...

— Ну ладно, дружище, — прервал его объяснения хирург. — Жду послезавтра в десять утра. Но без цветов тебя в клинику не пустят. Так и знай! — гремел голос врача. — А сейчас спокойной ночи!

Немели руки, мороз по коже. Подсознательно понимал, что может потерять сознание.

В кабинет заглянула Олена.

— Что они там говорят?

— Профессор успокаивает, велит спать. Но разве я могу уснуть?..

Губы у него вздрагивали, ноги подкашивались. Олена помогла сесть в кресло, дала воды.

— Не надо так, Станислав Владимирович, — успокаивала старая женщина и, будто мальчика, гладила профессора по голове. — Галинка выздоровеет. Раз уж врач велит идти спать, значит, все будет хорошо.

Вдруг сама не выдержала, обняла хозяина за плечи, и они вдвоем заплакали навзрыд.