Профессор Жупанский

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

После беседы с руководителями университета, знакомства с ходом восстановительных работ в актовом зале Сергей Акимович поехал в общежитие. Он решительно отказался от того, чтобы его кто-нибудь сопровождал.

— Хочется поговорить со студентами откровенно, — аргументировал свой отказ Кипенко, — а если появимся вместе, будет слишком официально и разговора не получится.

Руководители университета в конце концов согласились с секретарем горкома. Однако сигнал в общежитие успели дать. Войдя в коридор главного корпуса, Сергей Акимович догадался, что здесь его ждут: суетились уборщицы, дежурный вахтер, услышав его фамилию, начал предупредительно объяснять, где расположен красный уголок, как там хорошо, какой уют в студенческих комнатах и столовой.

— Все у них есть: и для занятий, и для развлечений; интересную книжку тоже можно почитать... Такое раньше и не снилось. А я здесь, почитай, двадцать лет работаю. Вот, прошу вас, проходите в красный уголок — вот так прямо и прямо. Я вам сейчас покажу.

Кипенко поблагодарил, сказал, что ему хотелось бы заглянуть в какую-нибудь студенческую комнату.

— Вы хотите посмотреть, как они живут? — догадался старик и, видимо, обрадовался своей проницательности. — Дай боже, чтобы всюду студенты так жили, — добавил он многозначительно.

Сергей Акимович прошелся по коридору, постучал в дверь, за которой слышна была громкая беседа.

— Войдите! — донеслось из комнаты.

То, что Кипенко увидел, сразу напомнило ему собственную молодость: студенты, столпившись вокруг стола, о чем-то жарко спорили. С приходом Кипенко спор прекратился, но, наверное, ненадолго.

Сергей Акимович назвал свою фамилию, сказал, что хочет поговорить со студентами, если у них найдется для этого время. Студенты засуетились, начали наводить на столе порядок, извиняться.

— А извиняться не надо, — успокоил Кипенко ребят. — Давайте сначала познакомимся.

Через минуту Сергей Акимович знал, что высокого худощавого студента зовут Владимиром, а фамилия — Пилипчук, низенький — Юрий Засмага, а парень атлетического телосложения — Сергей Веселов.

Завязался живой непринужденный разговор о том, что больше всего волновало...

— А вы читали, товарищи, статью о вашем профессоре Жупанском? — неожиданно перевел он разговор в иное русло.

— Читали, — подтвердил Веселов, который до сих пор почти не принимал участия в беседе, а лишь смеялся, когда Засмага шутил.

— И какого же вы мнения, тезка?

— Лично я? — прикоснувшись рукой к своей широкой груди, спросил Веселов.

— Я не только вас спрашиваю, мне хочется знать общее мнение студентов.

Юрко Засмага поморщился, взглянул на Владимира, — мол, как тебе все это нравится? Однако Пилипчук почему-то не отвечал. Он в эту минуту стоял чуточку в сторонке, будто не желал принимать участия в разговоре. И кто знает, какие мысли волновали, тревожили юношу? А какая-то неприятность, судя по всему, тяготила его. Иначе почему же пульсирует на его виске жилка?

— Итак, вы со статьей в основном согласны? — повторил вопрос Сергей Акимович, не отрывая от Пилипчука внимательных глаз.

«Таким бы уже был и мой Толя», — с грустью подумал Кипенко о своем сыне, погибшем во время налета фашистской авиации на Харьков в самом начале войны. Больно стиснуло сердце. Только нельзя, никак нельзя поддаваться горьким воспоминаниям... Сейчас он беседует со студентами — это тоже сыновья! А грустить можно где-нибудь в уединении, когда никто тебя не видит, никто не слышит, как ты тяжело вздыхаешь.

— Я под такой статьей и сегодня подпишусь, — решительно заявил Засмага.

Пилипчук смерил товарища с головы до ног насмешливым взглядом, приблизился к нему почти вплотную.

— Чтобы подписываться, сначала надо написать. А ты и заметку в стенгазету не в состоянии сочинить.

Веселов не выдержал и громко рассмеялся. Владимир его поддержал. Улыбнулся и Сергей Акимович, а за ним Засмага.

— Какие же ошибки отметили бы вы у профессора Жупанского? — полушутя обратился Кипенко к Засмаге, когда смех стих.

Юрко пожал плечами. Это, мол, и так ясно, говорил он всем своим видом.

— Вы ведь знаете: студент становится умным и разговорчивым после экзаменов. Но некоторые случаи были...

— Например?

— Например, процитирует что-нибудь, а студент пускай истолковывает, как хочет.

— А кто же за вас думать будет? Кто приучит к самостоятельному анализу явлений? Надо учиться осмыслять материал, поданный и в такой информативной форме!

А критиковать профессора есть за что! Статья доцента Линчука хоть и резкая, но верная и необходимая. Направлена, как вы сами понимаете, не лично против Жупанского, а против последователей Грушевского. Правда, больше всего досталось вашему профессору. Но это не означает, что студенты должны отвернуться от профессора. Наоборот, проявите сейчас к нему максимум внимания: во время лекций — никаких намеков, колкостей...

Секретарь горкома снова пристально посмотрел на молодых своих собеседников. Во время этого короткого знакомства он убедился, что перед ним хорошие ребята. В Пилипчуке и в Веселове Сергей Акимович узнавал бывших военных. Даже шутник и весельчак Юрко Засмага производил впечатление неплохого студента.

— Кто из вас комсомольцы?

— Все трое, — ответил Юрко.

— Тем приятнее, — сказал Кипенко, не без улыбки заметив быструю реакцию Засмаги. — Итак, задавайте, хлопцы, тон, умелый и выдержанный. А спорить о жизни и обо всем таком... необходимо.

Далее Сергей Акимович заговорил о столовой, о красном уголке. Поинтересовался, есть ли в общежитии мастерские.

— Столовая у нас неплохая, — начал Юрко, — работает на уровне студенческих требований, у меня, например, особых претензий нет. А вот набойки подбить негде. Это факт! Неужели я должен носить в ремонт свои туфли на другой конец города? И потом, как же я их понесу, если они у меня одни?

Владимир толкнул Засмагу в бок, мол, не заговаривайся. Ему не нравилась болтливость Юрка — как-никак, а Кипенко секретарь горкома, и то, что он так просто разговаривает, вовсе не дает права на панибратство.

— Мастерскую откроем до конца года, — пообещал Кипенко. — И очень хорошо, что вы откровенно об этом сказали. О своих неудобствах. Искренне рад знакомству.

— А мы еще больше рады, — снова не удержался Засмага. — Особенно я, Сергей Акимович.

— В самом деле?

— Честное слово! — с еще большим жаром подтвердил Юрко. — Ведь я староста комнаты.

— То есть начальник?

Все засмеялись, а когда смех затих, Сергей Акимович заговорил уже совсем другим тоном.

— Знаете ли вы, друзья, что на вашем факультете несколько дней назад были разбросаны враждебные листовки?

В комнате воцарилась тишина.

— Кто-нибудь из вас видел эти листовки или нет?

— Все видели, — подтвердил Веселов.

— Но, как говорят в нашем местечке, — собака лает, а конь скачет, — заметил Засмага. — Правда, Володя?

Пилипчук почему-то покраснел, отвел глаза в сторону. Сергей Акимович заметил его обескураженность, удивился. Но разве он мог знать причину?

— Мы, конечно, уверены, что открытых врагов среди студенческой молодежи нет. Зато неустойчивых, кто поймался бы на крючок вражеской пропаганды, стал орудием вражеских намерений, еще можно встретить.

Владимир покраснел еще сильнее.

Секретарь горкома внимательнее посмотрел на Пилипчука. Юноша выдержал его взгляд и ответил на него открытым, чистым взглядом своих голубых глаз.

В дверь комнаты постучали.

— Прошу! — немедленно откликнулся Засмага.

На пороге остановились двое в кожухах.

— Разрешаете? — спросил старший из прибывших, снимая с головы суконную фуражку.

Владимир пошел гостям навстречу.

— Заходите, отец! Раздевайтесь, Остап Богданович! — засуетился он, стараясь высвободить на вешалке место для одежды.

— Кого я вижу! — громко удивился председатель исполкома, встретившись глазами с Кипенко. — Вы, Сергей Акимович, тоже в студенты записались?

От прибывших дохнуло холодом, еле уловимым запахом хвои.

— По долгу службы, — ответил секретарь горкома, подымаясь из-за стола. — А какие дела вас сюда привели, Остап?

— Михаил Тихонович приехал проведать сына, а я вот его сопровождаю... Правда, с некоторыми намерениями, Сергей Акимович, — объяснил Крутяк. — Это наш председатель колхоза «Ленинская искра». Знакомьтесь, пожалуйста. Хорошо, что мы здесь вас встретили. Очень важную просьбу к вам имеем...

Старший Пилипчук и Кипенко обменялись рукопожатиями.

— А это что? — спросил секретарь горкома, указывая на подвязанную руку Крутяка.

— Пустяк.

— А все же?

— С неделю назад обстрелял один бандюга, когда я возвращался из села. Кость не задел, а мясо нарастет быстро, — объяснил Крутяк с видом человека, которому уже надоело рассказывать об одной и той же истории, быть может, в сотый раз.

Кипенко ненароком перевел взгляд на Владимира и на щеках студента снова заметил румянец.

Воспользовавшись моментом, когда все умолкли, старший Пилипчук обратился к сыну:

— Тут тебе, Володя, мать кое-что передала... Развязывай корзинку, угощай хлопцев.

Сергей Акимович почувствовал, что его присутствие становится лишним, начал прощаться.

— Разрешите, я вас провожу? — предложил Крутяк.

...Они побывали еще и в красном уголке, и в комнате для занятий, и в столовой. Потом неторопливо вышли на улицу.

— Вы давно знаете Владимира Пилипчука? — тихо спросил Кипенко.

— Со дня рождения, — широко улыбнулся Крутяк. — Я ведь из того же села. Даже соседи. А что именно вас беспокоит?

Сергей Акимович задумался. Возможно, его наблюдения ошибочны. Разве можно делать какие-нибудь определенные выводы из того, что человек покраснел или побледнел? И в то же время секретарь чувствовал в душе какое-то подозрение.

— Понимаете, молодой Пилипчук все время почему-то краснел, когда мы начинали разговор о националистическом охвостье... Может, у него какие-нибудь связи?

Крутяк решительно возразил:

— Это исключено! Он был организатором истребительных групп. Сам раскрыл одно вражеское гнездо. Там укрывалось около семи или восьми бандитов. Имели оружие, боеприпасы... Нет, за Владимира я могу поручиться.

— Ясно! А теперь хочу услышать о вашем неотложном деле, Остап Богданович. В чем его суть?

Крутяк кивнул. Начал излагать содержание «важной» просьбы. Кипенко понял его с первых же слов.

— Вы хотите оборудовать образцовую колхозную теплицу? Ну что ж, город в таких теплицах заинтересован. Поможем: и трубы найдем, и котел. Обязательно!.. А как рана? Может, ты, Остап Богданович, малость подлечился бы? — перешел секретарь горкома на дружеское «ты». — Как-никак всякая рана по-своему опасна.

— Уже все зажило! — небрежно махнул здоровой рукой Крутяк. — У вас тут, говорят, неспокойно?

— Малость есть, — подтвердил Кипенко. — Приходи сегодня вечером, поговорим. Пилипчука тоже приглашай — вместе приходите. После семи часов.

Сергей Акимович пожал председателю райисполкома здоровую руку, пошел к трамвайной остановке. Намеревался пообедать дома, немного отдохнуть, чтобы вечером принять сбоковцев, решить несколько неотложных дел. Делить время «на рабочее» и «личное» не приходилось.

Взглянул на часы. До семи оставалось почти два часа. Значит, еще есть время спокойно дома пообедать, затем — в обком на совещание...

Мимо Кипенко пронесся переполненный трамвай. Люди висели на подножках, трое подростков в спецовках ремесленников каким-то образом удерживались на буфере.

«Маловато вагонов, — подумал Сергей Акимович, — а смены кончаются на всех предприятиях одновременно».

Решил идти домой пешком. Но не успел свернуть в тихую боковую улицу, как его внимание привлекла небольшая белая бумажка, приклеенная, вероятно, недавно на стене старого, почерневшего дома. Внутреннее чутье подсказало Сергею Акимовичу, что это вражеская листовка.

Сорвал бумажку. Однако в сотне шагов, на противоположной стороне улицы, снова заметил такой же призыв «не доверять большевикам». Возле листовки остановились две девушки. Сергей Акимович сделал вид, что входит в подъезд дома, а сам незаметно наблюдал за девчатами.

— Неужели снова война? — промолвила тихим испуганным голосом одна из них.

— Бандеровские выдумки! — ответила другая, с гневом срывая листовку. — Пошли, Янка!

Сергей Акимович мысленно поблагодарил девушек. Смотрел им вслед и улыбался.

Решил, не заходя домой, прямо в горком, отдать срочные распоряжения.

Кипенко понимал: враг активизировался по определенному указанию — ровно через десять дней Советское государство будет отмечать свою тридцать первую годовщину. Какие же контрмеры необходимо принять? Как ударить по националистическим недобиткам, парализовать их подлые намерения?

Ясно, враг на открытую борьбу не пойдет, однако причинить вред может. Только за последние четыре дня в городах и селах области от рук бандитов погибло семь активистов, на железнодорожном перегоне неподалеку от границы подорван товарный поезд. Враг портил телеграфные и телефонные линии, отравлял воду, скот.

Телефонный звонок вывел из задумчивости:

— Слушаю!

— Ты, наверное, забыл о совещании? — донесся из телефонной трубки ироничный голос. Кипенко узнал по голосу Юнько — второго секретаря обкома партии. — Все уже собрались, ждем тебя. Без десяти десять!

Когда Кипенко вошел в кабинет второго секретаря, увидел председателя облисполкома и его первого заместителя. Сам Юнько стоял возле массивного стола, тер рукой лысеющую светло-русую голову. Рядом с ним стоял первый секретарь обкома комсомола Вишневич, о чем-то рассказывал. Гавриил Алексеевич часто посматривал на Вишневича недовольным взглядом, щурился и морщился.

— Иди сюда, Сергей Акимович, — поманил Юнько пальцем, когда Кипенко остановился у двери.

Сергей Акимович поздоровался с председателем облисполкома и его заместителем, потом с Юнько.

— Немало тут инцидентов, Сергей Акимович. Вот послушай, что рассказывает товарищ Вишневич, — кивнул Юнько на секретаря обкома комсомола. — Я удивляюсь, что ты слишком спокойно ведешь себя в такой ситуации.

Кипенко посмотрел на Вишневича. Его красивое лицо было суровым и бледным. На высокий лоб, пересеченный наискось красноватым шрамом, ниспадал клинышек курчавых волос. Это еще больше подчеркивало усталость. Белки глаз испещрены густыми красными жилками.

— Расскажите все по порядку, — велел Вишневичу Юнько и подошел к столику с телефонными аппаратами.

Вишневич откашлялся.

— Сегодня ночью вражеский самолет сбросил диверсионную группу, — обращаясь, очевидно, к одному Кипенко, сказал он тихо и стиснул в жилистом кулаке желтый карандаш. — Комсомольцы-дозорцы из села Сбокова собственными глазами видели...

— А в городе что делается! Ты заметил? — обернулся второй секретарь к Кипенко. — Мы намерены сегодня ночью пройтись по городу... Как вы думаете, товарищи?

— Очень мы цацкаемся с националистами, — бросил кто-то из присутствующих.

Кипенко посмотрел в ту сторону, откуда прозвучала реплика, и догадался, что ее бросил один из секретарей райкомов города, молодой стройный блондин в военной форме без погон.

— Что вы сказали? — обратился к нему Юнько, хотя реплика прозвучала довольно отчетливо.

— Я говорю, — ответил Черний, — что надо бы всех подозрительных выселить, раз и навсегда покончить с бандеровщиной!

Гавриил Алексеевич перевел взгляд на председателя облисполкома Сливчука, очевидно намереваясь узнать его мнение. Так Юнько всегда делает в трудных случаях. Он будто советовался с товарищами, а потом присоединялся к большинству, открыто не высказывая своего мнения. Эта примитивная «крестьянская хитрость» возмущала Кипенко, потому что за всем этим он усматривал неискренность Юнько, его неумение глубоко оценить суть дела, суть момента.

Теперь все ждали, что скажет широкоплечий Сливчук.

— Мы не имеем права этого делать, — промолвил тихо, но недвусмысленно на вид суровый и непроницаемый председатель. — Было бы неправильно пойти по такому пути. Разве товарищу Чернию не известна истина, что вместо одного незаконно обиженного появляется десяток недовольных? Такие методы нам не подходят.

— Точно! — подтвердил Юнько. — Тут, товарищ Черний, вы, как говорится, загнули не в ту сторону. Партия и правительство никогда на это не пойдут.

Напротив Сливчука на столе лежало несколько листовок. Кипенко взял одну из них, начал внимательно рассматривать. Шрифт и бумага такие же, как и прошлый раз. Все это так. Но где их печатают? И кто печатает? Судя по всему, неплохие специалисты занимаются: хорошо подобраны шрифты, чистая печать, довольно грамотно все написано...

Сливчук снял очки, наклонился к Кипенко ближе.

— Вы замечаете, Сергей Акимович, производство не изменилось. И есть некоторые основания думать, что листовки напечатаны шрифтами университетской типографии. Там работает мой давний товарищ по подпольной работе, он кое-что уже сообщил...

— Я тоже вижу, что производство не изменилось... А каково мнение экспертов?

— Экспертиза, думаю, подтвердит полностью. Несомненно одно: здесь замешан кто-то из работников университетской типографии.

Сергей Акимович поморщился, будто от зубной боли, — снова университет! Открыл записную книжку, сделал пометки в своем сегодняшнем плане.

За полчаса до окончания занятий Кипенко был уже в университете. Знакомая блондинка в приемной секретаря партбюро на этот раз показалась не такой суровой и неповоротливой, как в первый раз. Она порывисто встала со стула, грациозно встряхивая высокой прической, прошла через комнату.

— Яков Илькович у себя, — промолвила она с угодливой улыбкой, открывая перед Кипенко дверь кабинета секретаря партбюро. — Он ждет вас.

Сирченко разговаривал с кем-то по телефону. По его виду вовсе невозможно было подумать, что он очень обеспокоен. Увидев секретаря горкома, Сирченко быстро положил трубку, встал со стула.

— С чем-нибудь хорошим? — спросил он, когда блондинка вышла.

Кипенко поморщился.

— У вас снова кто-то разбрасывает листовки. Знаете?

Яков Илькович насупился, молча пошевелил толстыми губами и только после этого сказал:

— Не могу же я выставлять во всех закоулках часовых!

Ответ не понравился Кипенко. Да и сам хорош!

«Уважаешь, не уважаешь человека, а вести себя надо сдержанно... Как я его спросил, так он мне и ответил», — подумал Кипенко и, чтобы переменить тон разговора, попросил Якова Ильковича показать список членов редколлегии, работников редакции университетской многотиражки.

— Тут, видите, в чем дело, — продолжил Сергей Акимович. — У нас есть все основания считать, что листовки не только распространяются среди студентов и преподавателей университета, но и печатаются шрифтами вашей типографии.

Сирченко наклонил голову, задумался. На отвисшем подбородке образовалось несколько складок. Вдруг секретарь партбюро порывисто подошел к столу, нажал кнопку электрического звонка.

Вошла блондинка.

— Ректор у себя? — не глядя на женщину, спросил Сирченко.

— Кажется, на лекциях, Яков Илькович. Но сейчас началась перемена, я попытаюсь разыскать Евгения Петровича.

— Прошу, разыщите и скажите, что к нам приехал секретарь горкома товарищ Кипенко.

— Я знаю. — Блондинка посмотрела на Сергея Акимовича, улыбнулась. Потом еще раз окинула его продолжительным взглядом и только после этого вышла. Но не успела она скрыться за дверью, как в кабинет вошел Лозанюк. Он почтительно поклонился Кипенко, совсем просто заметил:

— Очень рад, Сергей Акимович. Я должен самым сердечным образом поблагодарить вас за помощь. Теперь восстановление актового зала пошло куда лучше...

Кипенко не дослушал его.

— Евгений Петрович, я приехал посоветоваться с вами по другому делу...

— Мы считаем это честью для нас, Сергей Акимович, — снова поклонился ректор. — Может, не столько посоветоваться, сколько посоветовать. Будем весьма благодарны.

Все трое сели за приставной столик. Сергей Акимович развернул папку, в которой лежали листовки.

— Вы видели эти бумажки?

Кипенко брезгливо подал одну из листовок ректору. Евгений Петрович побледнел, молча смотрел на бумажку. Сирченко нервно постукивал по столу толстыми пальцами.

— Неужели вы ничего не знаете? — насколько мог сдержанно спросил Сергей Акимович.

— Почему не знаем? — неожиданно заговорил Сирченко. — Мы ведь не для мебели тут поставлены!.. Только за всеми не уследишь. У нас пять тысяч студентов!

— Пять тысяч триста, — уточнил ректор.

— Ну вот!.. Если где-нибудь появится глупая записочка...

— Нет, это не записочка, — прервал Кипенко. — И зря вы, Яков Илькович, преуменьшаете опасность вражеской агитации.

Сирченко от последних слов секретаря горкома притих, втянул голову в плечи, будто пытался сделаться менее заметным. Ректор сидел сосредоточенный, все время пристально смотрел Кипенко в глаза.

— Как же нам быть, Сергей Акимович? Что мы должны делать конкретно? — наконец спросил сдержанно Лозанюк.

У него был вид немного растерянного человека, который оказался перед совершенно неожиданным для него фактом и не успел его еще как следует обдумать. Кипенко даже немного пожалел его в душе.

— Как быть?

Сергей Акимович сложил замком ладони, хрустнул пальцами.

— Этот вопрос и давайте решать вместе. Прежде всего вы должны выделить сегодня в распоряжение горкома партии двадцать лучших коммунистов для выполнения важного задания. Сбор в кинотеатре имени Коперника в двадцать три часа тридцать минут. А чтобы не было никаких разговоров, домыслов, соберите этих товарищей к десяти часам вечера сюда и коротко объясните им ситуацию в городе и области. А когда они пойдут на задание, вы — вместе с деканами, секретарями факультетских партийных и комсомольских организаций — проверьте общежитие. Конечно, все это необходимо делать без лишней суеты. Просто проверьте, не ночуют ли в общежитиях посторонние люди...

— Хорошо, Сергей Акимович, мы это сделаем тактично и с надлежащей предусмотрительностью, — заверил ректор.

— Вот и хорошо! А сейчас товарищ Сирченко познакомит меня с работой типографии, многотиражки. А вас, Евгений Петрович, я не смею дольше задерживать, единственное — хочу еще спросить о Жупанском. Как он там? Успокоился после критики, сделал хоть какие-нибудь выводы?

Ректор опустил глаза.

— У него подавленное настроение, — промолвил он после продолжительной паузы. — Я, например, вчера был на его лекции. Признаться, не очень она понравилась. Жупанский много цитирует и почти не дает объяснений, комментариев. Конечно, я сказал ему о своем впечатлении и так далее... Порой мне кажется... Я склонен поддержать Якова Ильковича, — кивнул ректор на Сирченко. — Может, в самом деле Жупанский уже стар для руководства кафедрой.

— Он просто не годится! — торопливо подхватил Сирченко. — Меня несколько удивляет ваша позиция, Сергей Акимович.

Секретарь горкома молчал. Освободить Жупанского в такое время от обязанностей заведующего кафедрой? Принесет ли это пользу? Торопливость навсегда оттолкнет профессора от общественной жизни. А Жупанский еще может принести пользу народу, обществу... Нет, нет — спешить не следует.

— Тут нужна выдержка, товарищи...

Ректор кивнул. Сирченко подчеркнуто молчал.

В типографии, казалось, работали вполне надежные люди. Особенно понравился Кипенко наборщик Гринь — бывший подпольщик, о котором ему говорил председатель облисполкома. Он открыто посмотрел Кипенко в глаза, при этом зрачки его сузились, стали колючими. Да и весь он был маленький, неказистый, с серым, почти пепельного цвета лицом, изуродованным тремя шрамами на щеках.

Разговор завязался как-то незаметно, сам по себе.

— Вас удивляют мои шрамы? — спросил наборщик, потому что Кипенко в самом деле внимательно смотрел на его лицо. — Это «гостинцы» польских жандармов во время похорон Козака в 1936 году. А вас что-нибудь конкретно интересует или вы решили познакомиться с условиями нашей работы? — тихо добавил Гринь, когда Сирченко отошел в сторону и они с Сергеем Акимовичем остались с глазу на глаз.

— Просто никогда здесь не был, — подтвердил Кипенко. — Шли на встречу с сотрудниками университетской многотиражки, ну и захотелось хотя бы мимоходом осмотреть типографию... А вы недовольны?

— Нет! — пытливо глядя на Кипенко, ответил рабочий. — Я только подумал, что вы интересуетесь чем-то другим...

— Что вы имеете в виду? — понизил голос Кипенко.

Гринь как-то странно, почти по-мальчишески шмыгнул носом.

— Только то, что понемногу шрифты исчезают. Я уже давно замечаю. Но кто их тащит, не пойму, — уже совсем шепотом добавил рабочий. — Кажется, все хлопцы надежные.

— Почему ж вы молчите? — еле сдерживая недовольство, спросил Сергей Акимович.

Гринь снова шмыгнул носом.

— А вот и неверно!.. Я сообщал. — Гринь вдруг умолк, посмотрел в ту сторону, где Сирченко беседовал с метранпажем. — Я так это дело не оставлю, будьте уверены, я найду этих воров, — шепнул наборщик, прощаясь с Кипенко.

«Ну что ж, и на том спасибо, — думал Сергей Акимович. — Знакомство с людьми никогда не вредит. Возможно, что этот Гринь держит в своих руках ниточку, которая приведет к клубочку. Наверняка приведет», — убеждал себя Кипенко, идя с секретарем партбюро в редакцию университетской многотиражки.

Там их уже ждали. Сирченко представил Сергею Акимовичу членов редколлегии.

— Это товарищ Дриг — доцент кафедры украинской литературы, а это студент Засмага. Вы с исторического, Засмага? Да?

— С Юрком мы уже знакомы, — улыбнулся секретарь горкома. — Ну как жизнь на факультете? На Марсе? Мне говорили, вы и астрономией интересуетесь. Так как там, есть жизнь на Марсе?

— Как жизнь на Марсе, пока не установлено, — развел руками студент. — В наш университетский телескоп даже Луны не видно.

Товарищи засмеялись, хорошо понимая намек Засмаги на телескоп, испорченный во время войны и до этого времени не отремонтированный. Только Сирченко нахмурился, показывая своим видом, что остроты здесь излишни.

Последним к Кипенко подошел высокий, женственно красивый юноша.

— Виктор Голод, — галантно поклонился он.

Сергею Акимовичу эта фамилия была известна. Нахмурил лоб, пытаясь вспомнить, где он слышал ее.

— Это ваш отец работает на машиностроительном?

Виктор изысканно вежливо подтвердил, что его отец действительно там работает мастером. Потом Кипенко интересовался, как редколлегия многотиражки планирует номера, что она предполагает поместить в праздничном выпуске, как освещается жизнь в группах.

— А вы, оказывается, стихи пишете? — обратился Сергей Акимович к Голоду, увидев в одном из номеров газеты два коротеньких стихотворения за его подписью.

— Пробую писать, как почти каждый студент...

— Даже сатиру! — продолжал Кипенко. — Этот жанр нам очень нужен... Напишите несколько колючих миниатюр о националистическом охвостье. Может, у вас есть и конкретные факты?

— Конкретных фактов у меня нет, но я попробую, — ответил с прежней сдержанностью Голод. — Правда, я не уверен, получится ли у меня... У нас есть куда более сильные сатирики. — И Виктор Голод назвал несколько фамилий студентов-поэтов.

— А может, сам боишься? — включился в разговор Сирченко.

Вопрос прозвучал бестактно, и Кипенко в душе выругал секретаря партбюро за невыдержанность. Голод заметно побледнел.

— Если вы так считаете, я могу вовсе не писать.

Сирченко вспыхнул:

— Мы говорим о серьезных делах, а ты сразу в амбицию!

Сергей Акимович перевел разговор на другие темы — о перспективах развития города, области:

— Через пять-шесть лет промышленность нашей области будет давать продукции больше, чем вся Западная Украина до 1939 года. Вот-вот вступит в строй автобусный завод, потом трикотажная фабрика, завод автопогрузчиков. А на очереди — строительство телезавода, новых корпусов на электроламповом и велосипедном... Готовимся также к открытию двух новых вузов, трех техникумов.

Затем речь зашла о студенческой любознательности.

— Я бы, например, советовал вашей газете вести рубрику «Для любознательных», шире освещать спортивные новости. Неплохо было бы ввести «Календарь университета», рассказывая в нем о важных событиях из истории вашего вуза, о его лучших преподавателях, талантливых выпускниках. Да и загадочными явлениями природы студенчество тоже интересуется.

— Хорошая идея, — не удержался Засмага. — Мы все очень любим читать о необычных явлениях. Особенно о таких, как открытие буфета в общежитии, ремонтной мастерской... Вы почаще приходите к нам, Сергей Акимович.

Все засмеялись. Даже Сирченко кисло улыбнулся.