Профессор Жупанский

ГЛАВА ШЕСТАЯ

На окраине города в небольшом домике жил демобилизованный лейтенант Роздум. Откуда он был родом, имел ли когда-нибудь семью — об этом никто из соседей не знал. Жил бобылем. В свободные часы возился в саду и на огороде, и только поздними вечерами выходил в город. Кое-кто из соседей пытался завести с ним знакомство, но безуспешно.

«Слишком гордый этот золотозубый человек, — кивая Роздуму вслед, говорили соседи. — Нос кочергой задирает!»

Знали о нем совсем немного: демобилизованный офицер, имеет несколько наград, работает на электростанции мастером. А последняя новость пришла от шофера, который еще позапрошлым летом привозил уголь Роздуму, — возможно в шутку, шофер сказал соседям, что Роздум собирается жениться, для этого и купил у старенькой вдовы-польки домик.

С тех пор прошло два года; вдова переехала в Келецкое воеводство к младшему сыну, а Роздум успел отремонтировать домик... Со временем к чудаку привыкли, или — вернее — перестали обращать на него внимание.

А Роздум, как и раньше, в свободное от службы время возился в саду, на огороде, а с наступлением сумерек выходил в город на продолжительные прогулки, а возможно, и к какой-нибудь пикантной молодке.

Была суббота. Роздум только что вернулся из командировки и теперь лежал на диване в своей небольшой светлице, затягивался сигаретой, не мигая, по нескольку минут смотрел в одну точку, потом переводил взгляд на какой-нибудь другой предмет, и снова его глаза словно бы застывали.

О чем он думал?

Может, его волновали неполадки на электростанции, работавшей с перебоями? Возможно, он обдумывал, как отремонтировать испорченную гитлеровцами турбину, дать городу еще несколько десятков тысяч киловатт энергии? Или, быть может, он ломал голову над тем, как подключить к городской электросети новый машиностроительный завод? Кстати, по этому делу он и ездил в Киев на консультацию. Легко сказать — подключить! Но как? Не за счет же сокращения лимитов электроэнергии для бытовых нужд населения?

Настольные часы-пирамида легким мелодичным звоном отбили час дня. Роздум встал с дивана. Сегодня нужно было бы пойти на работу, доложить о поездке. Но это не в его интересах... Приблизился к зеркалу, по-девичьи внимательно начал рассматривать свое отражение. Тридцать пять лет, а под глазами мешки, лицо — измятая тряпка. Выцветшие желтоватые глаза... Буфетчица Стефа говорит, что у него особенные глаза. А что в них особенного? Да и можно ли верить в искренность слов Стефы? Врет, шельма голенастая! Вот если бы Яринка...

При воспоминании о Яринке Роздум ощутил в груди приятное тепло. Нужно настойчивее добиваться расположения Яринки. Обязательно! Обещать и добиваться своего. Все женщины любят подарки и верят обещаниям. Стало быть, надо обещать и обещать, хотя бы и златые горы. Это единственный путь к Яринкиному сердцу. Она должна стать его радостью. При всех условиях! Разве не была эта красавица в его руках? Почти была. Однако тогда ему не удалось воспользоваться случаем. А спросить — почему? Пользуйся случаем, когда он есть, а не надейся на то, что он повторится.

В коридоре послышался звонок. Роздум огляделся, поправил на диване подушки, прислушиваясь, затих. Звонок прозвенел еще дважды — протяжно и коротко.

«Гайдук!» — облегченно вздохнул хозяин. Надел светозащитные очки, вышел во двор. За забором стоял плечистый, по-крестьянски одетый мужчина, в кованых немецких солдатских сапогах.

— Что вам угодно, вуйко? — недовольно буркнул хозяин, приближаясь к воротам.

— Хочу видеть товарища Роздума, мастера-электрика, — кланяясь, объяснил крестьянин.

Роздум оглянулся и тем же недовольным тоном продолжал допытываться:

— Зачем вам понадобился мастер?

— Имею серьезное дело.

— Какое дело? Я нынче не нуждаюсь ни в каких делах. Оставьте, прошу, в покое. Свободное время дано рабочему для того, чтобы отдыхать! Особенно после такой хлопотной дороги. Вы же, кажется, уже раз приходили?

Он уже, казалось, готов был возвратиться в дом, но крестьянин за воротами снял выгоревшую на солнце черную шляпу, начал кланяться.

— Ой, товарищ, побойтесь бога, — умолял он жалобно. — Коли беда заставит, и десять раз придешь. Мне позарез необходимо подремонтировать мотор. Люди говорят — только вы можете помочь!

Они перекинулись еще несколькими фразами. Крестьянин так уговаривал, так низко кланялся, что Роздум наконец отпер калитку.

— Прошу в дом!

— Благодарствую, добродий, — обрадовался прибывший.

С этими словами оба вошли в дом. Как только дверь закрылась, отношения между хозяином дома и прибывшим вдруг переменились.

— Хорошенько вытирай ноги! — резко приказал Роздум.

— Да, да, конечно. Вытирать ноги всегда надо, чтобы в доме было чище и уборки меньше.

Они вошли в комнату. Роздум удобно расположился на диване, гость остался у порога.

— Что новенького, Гайдук? — спросил хозяин. — Рассказывай обо всем подробно.

Гайдук переступил с ноги на ногу, оглянулся, будто искал место, где бы сесть, и, не дождавшись приглашения, тихо начал:

— Дела, извините, не того... Люди не слушают, рази их гром! Работать стало трудно. Ой трудно, верьте слову.

Роздум кивнул головой, повторил:

— Продолжай, Гайдук, продолжай!

— На прошлой неделе собрали людей, хлеб, говорят, государству нужен. Для рабочего класса, говорят. Так что б вы думали? Выдвигается наперед Пилипчук. Помните, сын того старика, который у вашего родителя коней пас, и давай народу такое говорить, что слушать противно и страшно. Мы теперь, говорит, землю имеем, а кто ее нам дал? Советская власть. Это она, говорит, отобрала у пана Злогого, извините на слове, пан добродий, и нам отдала...

— Я слушаю, Гайдук. Продолжай.

— А была ли когда-нибудь на свете такая правда, спрашивает, чтобы крестьянам кто-нибудь землю давал без денег? Ну, а если, говорит, Советская власть наделила нас землей, то и мы, крестьяне, должны перед нашей властью добросовестными быть. Вот, говорит, наш колхоз «Ленинская искра»... Он ведь теперь председатель этого колхоза. Весной его единогласно избрали, прости господи... Тьфу!

Гайдук гневно сплюнул, но, встретившись с презрительным взглядом хозяина, пугливо вытер ладонью плевок на полу и замер.

— Дальше, Гайдук, дальше!

— Наш колхоз, говорит, выполнил план и сверх плана триста пудов сдал, и вам, единоличникам, не следует отставать. Ведь для Советской власти все равны: что колхозники, что единоличник. После него еще Липицкий разглагольствовал, за ним Бондарчук, усатый Петро. Помните, усы как щетки. И все тоже, как и Пилипчук, говорили о сдаче хлеба. Не узнать, прошу пана, нынче людей. Раньше как было? Соберет войт людей и так и сяк уговаривает, а люди молчат, как волы. Или такой крик поднимут, хоть уши затыкай. А нынче никто против не пошел, даже солидные хозяева и те большевиков поддерживают. А вся беда идет от Крутяка. Это он со всех сел бедноту собрал, на Киевщину возил, чтобы они собственными глазами хорошие колхозы увидели.

— Пускай себе возит... А нам, Гайдук, надо так стараться, чтобы ни один колхоз не поднялся. Понял?

— Понял, конечно. Затем и голову ношу, чтобы кое-что все-таки понимать.

— А как в Сбокове колхозники живут?

Гайдук вздохнул, наклонил голову.

— Живут, холера их побери. В том-то и дело, что живут неплохо. Машины, кредит государство дает. Агронома теперь уже имеют.

— А наши люди? А ты, Гайдук? Куда ты смотришь? Где твоя работа? Уклоняешься, Гайдук! Почему до сих пор не убрали Крутяка? Почему, спрашиваю? А колхоз! Почему допускаете, чтобы укреплялся? Сожгите лошадей, коров, хлеб — пускай тогда колхознички локти кусают. Слышишь, Гайдук?

Теперь Роздум бегал по комнате, будто разъяренный волк в клетке, брызгал слюной, размахивал руками. Гайдук молчал. В такие минуты лучше смолчать. Гайдук знает это еще с тех пор, когда возил молодого пана на прогулки в город. Очень хорошо знает. Пускай себе покричит вдоволь, остынет, тогда он и расскажет кое-что приятное для пана, и все кончится рюмкой. Пускай себе кричит!

— Ваш район совсем прекратил действия. Кто позволил? Я спрашиваю, Гайдук, кто позволил?.. Молчишь? Может, ты за молчание получаешь вознаграждение? Как думаешь, Гайдук?

— Стараюсь для вас как могу, пан старшина.

— Не для меня стараешься! От меня требуют, и я должен требовать. Понимаешь, должен! Кто будет платить бездельникам? Кто, спрашиваю?

Роздум вплотную подошел к Гайдуку, яростно затряс кулаками. Рядом с плечистым Гайдуком, плотным и крепким, хозяин выглядел довольно-таки комично. Особенно нелепы были угрозы маленькими кулачками. И кому угрожать? Гайдуку, у которого руки, будто лопаты, — большие и почерневшие от земли, от работы. Стоило бы Гайдуку опустить одну такую «лопату» на голову пана — и, считай, конец, «аминь». Однако Гайдук и не думал, пожалуй, отвечать на угрозы Злогого. Испуг застыл в его вытаращенных глазах. Он боялся Злогого, это был его господин, и ему нужно было прислуживать и угождать. Иное дело село — там Гайдук кому угодно заткнет глотку, кого угодно согнет в бараний рог. Если, конечно, захочет.

Хозяин дома тоже, видимо, заметил страх в глазах Гайдука, смягчился:

— Надо действовать, Гайдук. Действовать непременно, каждый день. Пусть наши акции кажутся незначительными, но они будут напоминать народу о нашем существовании, будут вселять страх. И кроме того, Гайдук...

Роздум самодовольно осклабился, снова показывая ряды золотых зубов, перешел на заговорщический шепот:

— За границей тоже больше шума поднимут о «принудительной коллективизации». А нам это выгодно, Гайдук. Понимаешь?

— Да, понимаю. К-хе! Как же не понимать, когда вы так хорошо растолковали, — торопливо ответил гость. — Устрашать народ надо. Вы очень мудро советуете.

Тем временем хозяин подошел к столу, взял сигарету, прикурил и, крепко затягиваясь табачным дымом, как бы между прочим спросил:

— Как там Яринка?

Глаза старого прислужника подобострастно засверкали; он с нескрываемым удовольствием потер ладони.

— Яринка, спрашиваете? К-хе, к-хе! Очень славная, скажу вам, дивчина. Прямо-таки краля, а не девушка. На что я стар, а посмотришь на такую красотку, и глаз оторвать невозможно.

— Не об этом спрашиваю, Гайдук! — не без раздражения прервал разглагольствования гостя хозяин.

— Я понимаю. Известно, речь не о том... Письмо ваше я передал и дал кое-какие поручения.

— Кому именно?

Гайдук снова оглянулся, словно вор, и, по-воровски поводя глазами, приглушил голос:

— Ей поручил... Крутяка убрать. К-хе!.. Понимаете, ей ведь удобнее, чем мне: секретарша сельсовета, везде ее пускают.

Злогий удивленно уставился на него.

— Ну, а она?

— Боится, очень боится, пан старшина. Известное дело — баба. Потому и боится. Но если нажать хорошенько, припугнуть, то дело пойдет. Ей-богу, пойдет.

— Думаешь, согласится?

— Ей-богу, согласится!

Роздум сел в кресло, смежил глаза. Яринка! С каким наслаждением приник бы сейчас к ее калиновым устам... заглянул в ее черные глаза, обрамленные длинными пушистыми ресницами...

— Садись, Гайдук, рассказывай подробнее, — велел Роздум.

Гайдук подкрутил усы, потом зачем-то пригладил их и, покорно посматривая на хозяина, осторожно присел на краешек стула. Именно присел, а не сел, ибо кто разгадает нрав таких, как пан старшина: то они кричат и бранятся, то похлопывают тебя по плечу, будто ровню. Гайдук — старый волк, его костью не приманишь, нет. А и впрямь нравится пану Яринка. Ишь какими глаза стали — маслеными и круглыми, как пампушечки...

— Рассказывай, Гайдук, рассказывай, — тихо напомнил хозяин и снова прикрыл глаза.

Гайдук откашлялся, по привычке пригладил усы.

— Встретил я как-то Яринку на улице, поздоровался. «Как дела?» — спрашиваю... «Благодарю, — говорит, — я довольна». Ей-богу, так и сказала, — поторопился добавить Гайдук, заметив гримасу неудовольствия на лице хозяина.

— Дальше, Гайдук, дальше.

— «А не хотите ли, милая, получить письмо от красивого кавалера?» — спрашиваю. «Ну, — говорит, — вуйко, где же вы встретите девушку, которая не желает получить письмо от красивого кавалера? Но от кого именно?..» — «Э, Яринко, — это я так ей говорю, — не хитри, по глазам вижу — догадываешься, от кого тебе письмо пришло. Хорошо вижу!» А она, пан, покраснела, ну вот-вот кровь с ее щечек брызнет. «От Злотого?» — спрашивает. Ведь она не знает, что вы теперь не Злогий и не пан, а мастер Роздум. «Да, — говорю, — ты угадала, именно от него письмо».

— На улице? Где же твоя осторожность, Гайдук? Сколько раз нужно тебе втолковывать: в нашем деле осторожность — прежде всего!

Пан поморщился, подошел к Гайдуку вплотную.

— Помни, Гайдук, измена и неосторожность — родные сестры, а ты, надеюсь, не забыл, как мы наказываем предателей? Это наш святой долг перед родиной.

Гостя распирал хохот.

«Ха-ха-ха! — гоготал он в душе. — Родиной! Какая родина, господи! Ха-ха-ха! Ну и смешные же слова вы иногда говорите, пан старшина, очень смешные!»

Яростный хохот внутри не затихал, от него подрагивали ноги, но на лице застыла холопская покорность. Гайдук делал вид, что очень внимательно слушает пана.

— Сколько раз надобно напоминать, предупреждать? Отвечай? — прошипел хозяин. — Злогий, Злогий! Злогий погиб! А есть мастер Роздум. Разве забыл мое требование?

Гайдук молчал, внутренне продолжая смеяться. «Ну и глупый вы человек, хозяин, как присмотреться к вам поближе. Думаете — Гайдук враг своему дому и себе самому? Или, может, боитесь за собственную шкуру? У Гайдука не две головы, одна только, и терять ее он не собирается...»

— Я жду, Гайдук!

— Что, пан старшина? — встрепенулся гость. С минуту смотрел пытливо на хозяина, подыскивая, очевидно, нужные слова. — Я осторожно, ох как осторожно. Сначала осмотрюсь по сторонам и только после этого начинаю говорить. И потихоньку, так, чтобы и в пяти шагах не было слышно. А что касается этого... То ведь Яринка не знает, что вы теперь Роздум. А объяснить без разрешения...

— Ладно! Рассказывай подробнее.

— Схватила она ваше письмо и побыстрее от меня — стесняется. Ну, я задерживаться не стал, на том и разошлись. Но вижу, что все идет к лучшему, пан старшина.

— Хорошо. Очень хорошо.

Злогий положил обе руки на широкие плечи Гайдука.

— Если Яринка свернет Крутяку шею...

Потер ладони, подошел к столу, взял шкатулку с сигаретами, предложил Гайдуку. Курили и молчали, каждый думал о своем.

«Сколько же он даст за Крутяка? — прикидывал Гайдук. — Кажется, скупиться не будет. На такое дело денег жалеть нельзя. Ей-богу, нельзя!»

А пан думал о метаморфозах в своей жизни. Вот теперь он стал товарищем Роздумом. Очень мило! Пусть будет Роздум, Пшешевский, Зельц. Разве не все едино! А для иных он все еще пан Злогий. Настоящий господин! Разве от его окриков не трясется, например, Гайдук? Еще как трясется! А разве не величают его за границей вельможным паном? Величают. А тут он стал «товарищем». Стыдно даже слышать, когда его каждый встречный называет товарищем. Предпочел бы вовсе не знать и не слышать этого слова. Даст бог, придет время. Уже было такое время, когда все дрожали перед ним. А потом...

Потом пришлось искать новых покровителей и властелинов. Недолго искал — нашлись. Они, кажется, могущественнее прежних. Если бы их военная сила соответствовала их денежным возможностям, вот тогда бы на земном шаре они были полновластными хозяевами. Но пока что техники у них много, а духу мало. По-настоящему воевать — кишка тонка. Любят жар загребать чужими руками. И его руками — тоже. Зато, правда, платят. А деньги у них хороши, ох как хороши! Во всех банках мира доллары принимают с уважением. Приходится, конечно, много работать, иначе пан шеф платить не будет. Однако дело не только в деньгах — приятно делать то, что тебе по душе. Ибо кто же возвратит ему наследство? Чудесный дом, фамильные леса, земли... Голытьба отняла, а вернут...

Злогий снова глубоко затянулся.

Сколько земли, сколько леса! Все от отцов и дедов. А теперь это богатство принадлежит колхозу, государству рабочих и крестьян. А он, потомок грозного помещика, вынужден жить в жалкой халупе из трех комнатушек, собственными руками подметать пол, работать в саду, на огороде! Что ж, за большие деньги и большие надежды можно и потерпеть. Главное — деньги! Они — высшая ценность. Дают наслаждение, распахивают двери дорогих ресторанов, зажигают любовью сердца очаровательнейших женщин. Пусть не искренней, покупной, но все-таки любовью. Да, да, деньги обладают могущественной силой, не копейки, не рубли, не сотни, а настоящие большие деньги.

— Хорошо! — нарушил он молчание, вырываясь из плена сладостных мечтаний. — А теперь, Гайдук, наматывай на ус!

— Я уже слушаю.

— Прежде всего — Крутяка. Кстати, ты знаешь, что он член обкома партии?

— Знаю, конечно.

— И дальше устрашать этих холопов всеми способами — войной, атомной бомбой, виселицей.

— Я так и делаю, пан.

— И побольше красных петухов... для красных.

Гайдук хмыкнул, зная, что на господские остроты нужно улыбаться. Злогий это любит.

— Только за это дело сам не берись. Посылай людей наименее стоящих. Понимаешь? Или молодежь — для проверки... Вот, кажется, и все... А сейчас пойдем в столовую, перекусим, и с богом в дорогу.

— Премного благодарен, — встал со своего места Гайдук. — Я недавно поел. Разве что пан угостят коньячком...

Промолвил и сдержанно поклонился хозяину.

— Ах ты старый магарычник, безусловно, угощу. Если гостя не угостишь, говаривал мой отец, тот станет первым твоим врагом, а мы с тобой друзья давнишние.

Панок самодовольно хихикнул. При этом как-то неестественно задергались реденькие полоски усиков, засверкал желтым металлом тонкогубый рот. Гайдук показал крепкие, чуть искривленные зубы и тоже засмеялся.

Хозяин достал из буфета графинчик с искристой жидкостью, банку шпрот, две рюмки.

— За наше общее дело, Гайдук!

— За ваше здоровье, хозяин!

Вторую половину дня Гайдук ходил по магазинам. Навещать знакомых не хотелось. Да, собственно, и не было у него приятелей. Разве что мясник Левицкий, к которому возил свиней. Когда-то пароконкой к нему подкатывал, пыль столбом стояла! А теперь и Левицкий прикидывается нищим, работает на какой-то кооперативной скотобойне...

Что же это творится на белом свете? Казалось, пришло время — только бы жить да бога благодарить: и земелька есть, и скотинка, и подворье добротное, работай себе, бери от земли, что бог дает, богатей, становись крепко на ноги. Так нет, колхозы выдумали! Можно ли с этим мириться?

И не удержался, проходя мимо закусочной. «Кажется, здесь теперь работает Стефа, «подружка» пана Злогого. Ну, ну, посмотрю, какими прелестями он тешится. Не та ли это Стефа, которая когда-то держала мясной магазин?»

Неторопливо переступил порог, огляделся по сторонам.

— Проходите, пожалуйста, проходите! — подбодрила его толстая женщина, вылезая из-за стойки. — Выпить и закусить?

Гайдук долго стоял у буфета, выбирал что-нибудь подешевле. Смотрел и только облизывал губы.

— Полстакана водки, полкило хлеба. Порежьте, но только толстыми ломтями... Душа болит, когда вижу, как в городе хлебом сорят.

— И больше ничего? — удивилась буфетчица. — Может, колбаски, ветчинки? Есть жареная рыба, очень вкусная, сыр — свеженький, осетрина заливная. Был бы аппетит. Выбирайте!

Гайдук недовольно повел глазами.

— У меня солонина домашняя, — соврал он. — А водки налейте.

— Подам. Садитесь!

— При мне наливайте, — буркнул Гайдук, не отрывая жадных глаз от полногрудой Стефы.

— Ну и посетитель! — возмутилась буфетчица. — Не доверяет мне налить сто граммов! Да вы знаете...

— Я вас очень хорошо знаю, — криво улыбнулся Гайдук, снова окидывая буфетчицу похотливым взглядом.

Стефа с грохотом поставила перед ним тарелку с хлебом, стакан с водкой и демонстративно отвернулась. Гайдук, забравшись в темный угол, одним махом выхлестал водку и раздумчиво пожевывал хлебец...

«Хорошо ему: командует — сделай то, выполни это... А попробуй, когда на каждом шагу опасность. Собственными руками придушил бы Крутяка. Да ведь сам пропаду ни за понюшку табаку...»

Вспомнил Слепого, Кушпитовых сыновей, сердито засопел:

«Похваляются, а сами только дули большевикам в карманах показывают. Один раз листовки взялись разбрасывать, вот и вся их работа».

— Тьфу!

— На пол плевать нельзя! — донеслось со стороны буфета. — Это вам, прошу пана, не хлев.

Гайдук повернул голову. Буфетчица содрогалась от смеха.

— Чего вы хохочете?

— Смотрю на ваше «сало». Где вы его покупали? Может, дома забыли или кто-то украл?

— Где-то затерялось, — понуро ответил Гайдук, сметая в тарелку крошки хлеба. — Вам хорошо — одному недовесишь, другому недольешь, и все в карман идет, а крестьянин на собственном горбу хлеб должен выращивать.

— Разве у вас земли нет? Почему же на собственном горбу хлеб сеять?

— Земля есть! — тяжело вздохнул Гайдук. — Только как ее удержать?

Толстое лицо буфетчицы обмякло. Она вышла из-за стойки, приблизилась к Гайдуку.

— Я вот думаю, думаю и никак не могу вспомнить, где мы раньше встречались...

Гайдук решил, что Стефа может ему пригодиться.

— Думаете, встречались?

— Точно не знаю, но мне так кажется, — внимательно присматриваясь к посетителю, ответила буфетчица.

— У мясника Левицкого. Разве забыли? Я частенько возил ему свиней, а он свежатину сбывал в вашу лавку, Стефания.

В мутных глазах женщины промелькнула грусть.

— Зачем напоминать?.. Когда-то хозяйкой была, а теперь... — и начала вытирать фартуком слезы. Второй ее подбородок мелко затрясся.

Гайдук встал, крякнул, подкрутил усы, недвусмысленно посмотрел на буфетчицу.

— Придет время, — снова магазин откроете, — сказал шепотом, слегка похлопывая Стефу по спине.

Дородная буфетчица внезапно прильнула к Гайдуку:

— Разве что-нибудь слышно? — тяжело дышала в лицо, и ее цепкие глазки словно ощупывали Гайдука невидимыми щупальцами.

Гайдук выругал себя за неосмотрительность и начал торопиться.

— Разве пошутить нельзя? — пронизывая женщину пристальным взглядом, ответил он. — Ну, мне пора на поезд. Будьте здоровы!

— Заходите, — вздохнула буфетчица, — а то не с кем и поговорить откровенно. Так редко теперь встретишь своего человека...

Гайдук вышел на улицу. Зыбкие очертания домов и деревьев уже сливались в смутные причудливые силуэты; на их фоне золотые купола собора, возвышавшегося на холме в центре города, казалось, полыхали особенно ярко, будто состязались с солнцем. Гайдук степенно шел по Центральной улице, время от времени поглядывая на витрины магазинов.

«Откуда столько товаров, полки ломятся? А говорили, что у Советов ничего нет... А ведь война совсем недавно кончилась...»

До отхода поезда оставалось почти два часа. Гайдук свернул налево, на узкую, тихую улочку.

«Какая силища у Гитлера была! Целые государства на колени падали. А красные все же фашистов разбили! Нет, что ни говорите, господа, а Россия — могучая держава. Пропали ваши, пан Злогий, богатства, ей-богу, пропали!»

Злорадная мысль на миг приятно возбудила его, но уже через минуту порядком озадачила:

«И мое добро пойдет прахом!.. Голытьбу одним пирогом не накормишь. Съест панский, к моему руки протянет».

Неприятные мысли не давали покоя, словно надоедливые комары. Много ли у него заклятых врагов? Кажется, хватает, черт бы их побрал! И самый страшный — Крутяк. Потом — Пилипчук, Лобанова. Встревает во все дела, ходит по хатам с книжками... Настырная библиотекарша! Давно уже нужно было избавиться от этой холеры. Откуда только она взялась на их голову? Или желторотый Никифор! Вишь, завклубом назначили! Набросить бы на шею удавку, привязать камень и — в пруд, пусть там раками заведует.

Ой, много врагов, очень много. А надежных людей осталась горсточка. Да и сколько из них вояк? Может, с десяток, а то и меньше. Да и те отсыпаются, а не действуют.

Неподалеку от вокзала Гайдука кто-то окликнул. Неспешно оглянулся и увидел, что к нему приближается высокий юноша в военном. «Неужели выследили?» Сердце стиснулось, непослушными стали руки, ноги.

— Не узнали, вуйко?

— Нет, теперь узнал. Владимир! Дай бог здоровья. А сначала подумал: какой-нибудь комиссар окликает... Куда это ты спешишь? Может, домой?

— Угадали! — весело ответил Пилипчук. — Едем с концертом в наш колхоз. А будет необходимость, мы и в молотьбе поможем малость.

Гайдук степенно пригладил усы.

— О, о! Помогать надо, надо! Я уже твоему отцу напоминал: говорю, у пана Злогого до святого Семена молотьбу заканчивали, а вы и до морозов затянете. А он злится, краснеет, твой отец. Но правда есть правда!

— Ничего, вуйко, все наладится. Вы тоже не в один год хозяином стали. Начнем комбайнами хлеб убирать, тогда легче будет. Дней десять — и жатве конец... Главное сейчас — чтобы дружно.

Гайдук искоса посматривал на студента, недовольно думал: «Такой же, как и отец. Весь род анафемский — одна коммуния. Куда нужно, куда и не нужно — всюду Пилипчуки свой нос суют. Вишь, студентов в село тянет, меня вуйком, будто дядю родного, называет... Твой вуйко крикуном был, пока его дефензива не прибрала к рукам».

Владимир повернулся к своему спутнику, уставился взглядом в хитрое лицо. Однако Гайдук сосал цигарку, подчеркнуто молчал.

Так, не сказав друг другу ни слова, дошли они до привокзальной площади. Там было суматошно, шумно. Поддаваясь общему настроению, ускорил шаги и Владимир.

Напротив главного входа в вокзал стояла группа юношей и девушек. Там то и дело вспыхивал смех. Иногда он был таким громким, что прохожие невольно останавливались.

— Внимание, граждане пассажиры, прибыл Владимир Пилипчук; посадка на пригородный поезд двести седьмой начинается! — нарочито громко прокричал кто-то из студентов, удачно копируя местного диктора.

— Обратите внимание на точность — опоздал всего лишь на три минуты, — добавил низенький юноша, указывая на стрелки вокзальных часов.

Гайдук понял, что ему лучше удалиться, а то, чего доброго, какой-нибудь болван объявит и о его приходе.

— Я пошел за билетом, — тихо промолвил он, обращаясь к Пилипчуку.

— Покупайте билет и приходите в наш вагон! — предложил Владимир.

Гайдук не ответил.

Пилипчук подошел к группе, пожал руки товарищам, приблизился к Линчуку.

— А мы вас действительно уже ждем: вы ведь наш сопровождающий.

Владимир смущенно взглянул на доцента, потом на товарищей: в самом деле, все уже были в сборе. Однако не это вызывало неловкость. Он почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Этот взгляд словно бы требовал оглянуться. Владимир подчинился интуиции, и его глаза встретились с глазами Галинки Жупанской. Сердце сжалось от волнения. Чтобы не выдать себя, своего состояния, Владимир торопливо начал объяснять доценту:

— Земляка встретил — односельчанина. Почти от самого центра пешком с ним шли. Говорю, давайте, вуйко, на трамвай сядем — не захотел, дескать, времени хватит. А мне нужно было с ним поговорить. Знаете, в селе еще прислушиваются к голосу так называемых почтенных наших хозяев, дескать, как они, так и мы будем делать... Вот и пришел позже всех. Но ведь три минуты даже в армии не считаются опозданием.

Снял фуражку, тряхнул длинным, зачесанным назад чубом, по которому мелкими барашками вились золотистые кудри. Линчук, заметив, какими выразительными взглядами обмениваются Галинка и Пилипчук, сказал строго:

— Довольно разговоров, товарищи! Пошли лучше на перрон.

Галинка взяла под руку однокурсницу Нину Пирятинскую. Пышнотелая подруга склонила голову, словно хотела казаться чуть ниже, чем была на самом деле, поправила две тяжелые косы и, прижимая Галинкину руку к своей полной груди, о чем-то зашептала ей на ухо, то и дело оглядываясь назад.

— Прошу без секретов! — заметил низенький юноша в зеленой шляпе. — И разрешите вас, девчата, разъединить.

— Ты бы малость успокоился, Юра, — серьезно посоветовала Жупанская.

— То есть мне приказывают молчать... Но если для меня молчание смерти подобно! И все же я буду молчать. — Он так жалобно покачал головой, что вокруг засмеялись.

Николай Иванович шел впереди в тихой задумчивости. Услышав смех, оглянулся. Как жаль, что он не может так же запросто! В нескольких шагах от него идет Галинка, самая дорогая для него девушка. Она тоже шутливо разговаривает с ребятами, смеется... Сегодня у нее, кажется, особенно приподнятое настроение, ведь она первый раз едет в село.

«А у меня в душе кошки скребут. Спросить бы, отчего?»

На перроне, как и всегда перед отходом поезда, шум, суета. Одни лишь железнодорожники спокойно стоят у подножек вагонов, флегматично, даже с некоторым превосходством поглядывают на снующих пассажиров.

— Прошу, кто повеселее, в мой вагон! — приглашает старенький кондуктор, обращаясь к Николаю Ивановичу. — Если не ошибаюсь, студенты?

— Так точно, студенты! — снова выскочил вперед Юра. — И не первокурсники. Вот вам, прошу, двадцать три билета. А я бесплатно, — не удержался он от шутки.

— Это почему же? — в тон ему спросил проводник.

— Потому что я с мамой, — показал он на Нину. — Я же маленький.

Все засмеялись, ожидая, что скажет железнодорожник.

— У нас маленькие считаются до пяти лет.

— Видите ли, мил человек, если меня бог обидел ростом, то чистосердечные люди должны проявлять к обойденному богом великодушие.

— Ростом ты, хлопец, до гвардейца не дотянул, а вот умом, наверное, заметен.

— Точно угадали, дядя, я даже когда-нибудь отличником буду.

— Тогда прошу войти в мой вагон сразу же после руководителя и девушек!

Владимир Пилипчук вскочил на подножку последним. Он все время выглядывал Гайдука. Почему-то хотелось понаблюдать, как будет вести себя сельский богатей среди студентов. А может, ему просто-напросто хотелось похвалиться перед односельчанином своими друзьями-товарищами?

Но Гайдук так и не появился.

«Не захотел с нами ехать, мироед», — подумал Владимир, когда хриплый голос из репродуктора предупредил об отходе поезда.

Паровоз откликнулся неустоявшимся, как у молодого петуха, голосом, небольшой пригородный поезд вздрогнул, медленно покатился по новеньким рельсам вдогонку заходящему солнцу.