Путешествие в Талех

ДЕРВИШИ ИЗ ЭРИГАВО

Утром проснулись от… холода. Замерзли в Африке, под шерстяными одеялами. Рассказать в Москве — не поверят! Два с лишним километра над уровнем моря дают о себе знать.

Город состоит из двух частей — жилых кварталов и района официальных учреждений, включающих здание комиссариата, полицейский участок, больницу, тюрьму… Все учреждения выкрашены в белый цвет, вероятно, для того, чтобы их не перепутали с жилыми домами. Эригаво рекламируется в официальном справочнике «Сомали сегодня» как город-курорт с прекрасным прохладным климатом. И хотя специальных «курортных учреждений» в городе нет, он все же оправдывает свою репутацию. Прекрасный парк, хотя и небольшой, порос высокими тенистыми деревьями и сочной травой. В лесном массиве Далло, что в нескольких десятках километров к северу от города, произрастают знаменитые мирровые деревья, которыми в древности славилось Сомали. Там же растет один из видов красного дерева, из которого в Эригаво выделывают знаменитые по всей стране палки-посохи с затейливой резьбой и набалдашниками в виде фигурок зверей и птиц.

Эригаво отделен от Аденского залива горами. С другой стороны перевала, на берегу залива, находится городок Маит. В средние века это был известный порт, там приставали суда, шедшие из стран Ближнего Востока. Ныне порт потерял свое былое значение. Жители побережья промышляют рыбу на небольших парусных суденышках — дау.

В Майте находится гробница шейха Исаака, родоначальника одноименной племенной группы, населяющей сейчас в основном Северо-Западную провинцию. Гробница шейха считается святыней, и многие сомалийцы, принадлежащие к исаак, совершают сюда паломничество.

Здесь у нас состоялась незабываемая встреча с Абди Нур Хидигом, одним из двух дервишей-повстанцев, которым «Аллах сохранил жизнь до нашего приезда», вняв, очевидно, молитвам ау Джамы в Могадишо.

Перед нами один из немногих оставшихся в живых активных участников событий тех лет, более того, человек, близко знавший сеида Мохаммеда. Выясняется, что он еще и его родственник: сестра Абди Нур Хидига была одной из младших жен сеида.

Наш собеседник заявляет, что ему девяносто лет. Что ж, приходится верить ему на слово. По его виду примерно так и есть, хотя старик держится довольно бодро. Рассказывая о былых сражениях, он жестикулирует, рисует палкой на песке: кто откуда наступал, кто куда отступал. Показал нам шрамы былых ран — у него были прострелены правая ключица и правое колено.

На следующий день Абди Нур Хидиг привел своего соратника Абди Нур Гулида по прозвищу Дерех (Высокий). Такой же старый, как и Хидиг, Гулид Дерех был к тому же еще и слепым. Тем не менее при второй пашей встрече пальма первенства в рассказах о восстании сеида Мохаммеда перешла к нему, а Хидиг лишь кивал головой в знак согласия и солидарности со своим товарищем.

Выяснилось любопытное обстоятельство: наши собеседники только сначала были на стороне восставших, а потом перешли на сторону англичан и принимали активное участие в подавлении восстания.

— Почему вы это сделали?

— Сеид Мохаммед убил четырех моих братьев, — отвечает Гулид.

— И моего отца, которого оговорили, обвинив в измене. Меня тоже хотели убить, — добавляет Хидиг.

Из дальнейших расспросов выясняется, что главную роль тогда играли племенные и родственные связи и что ими, а вовсе не политическими мотивами определялись многие действия современников движения. И мы снова вспомнили слова президента Мохамеда Сиада Барре о том, что сомалийцы начали понимать значение и смысл движения сеида Мохаммеда только после того, как оно закончилось.

Оба старика — Хидиг и Гулид — во всех деталях описали бои, в которых они участвовали на стороне англичан в последний (1920-й) год восстания. Но нас больше интересовало, что происходило в лагере повстанцев, когда Хидиг и Гулид были еще среди них. И наши собеседники, нимало не смущаясь тем, что сами они изменили сеиду Мохаммеду, начали расхваливать его достоинства.

С их помощью мы пытались разобраться в одной загадочной, почти детективной истории с так называемым письмом Салиха.

Английские и итальянские колониальные власти организовали поездку нескольких зависимых от них сомалийских шейхов в Мекку к Мохамеду Салиху — основоположнику религиозной секты салихийя, к которой относил себя и сеид Мохаммед, одно время учившийся у Салиха. Эта группа шейхов, якобы представлявших сомалийский народ, должна была оклеветать сеида Мохаммеда и добиться официального осуждения его действий.

Приехав к Салиху, шейхи стали убеждать его в том, что сеид Мохаммед не соблюдает религиозные законы и отошел от праведного пути. Они обвинили сеида, в частности, в излишней жестокости и деспотизме. Салих не поверил им и заявил, что хочет знать мнение Абдуллы Шихери, который часто приезжал к нему и никогда не говорил ничего плохого о сеиде Мохаммеде.

Шейхи обратились к английским властям с просьбой направить Абдуллу Шихери из Адена в Мекку. К этому времени Абдулла Шихери, бывший ранее верным другом сеида Мохаммеда и его представителем в Адене, изменил дервишам и перешел на сторону колонизаторов. Прибыв в Мекку, Абдулла Шихери подтвердил слова шейхов.

Так как Салих все же не соглашался написать письмо, осуждающее действия сеида Мохаммеда, то пособники колонизаторов, выполняя приказ своих хозяев, решили его обмануть. Они уговорили Салиха спросить сеида Мохаммеда в письме, справедливы ли выдвинутые против него обвинения. Они подкупили секретаря Салиха и поставили печать-подпись Салиха на сфабрикованное ими письмо, резко осуждающее действия сеида Мохаммеда, а не на то, которое согласился написать Салих. Подложное письмо привезли в Аден, размножили и копии разослали по всему Сомали.

Эта подрывная операция, инспирированная колониальными властями, внесла некоторое замешательство в ряды дервишей. Ведь под знаменем салихийи и с именем Салиха они ходили в бой, а теперь, оказывается, Салих осуждает сеида Мохаммеда. Введенные в заблуждение, некоторые дервиши решили покинуть сеида Мохаммеда. Среди них были заговорщики, например Хасан Ауль, Фарах Мохамуд Сугуле, шейх Абдулла Горну, которые даже намеревались убить сеида Мохаммеда. Они собирались в местечке Ададеро под деревьями анджел, поэтому заговор вошел в историю под этим названием.

Однако заговорщиков постигла неудача: один из них, Шире Умбал, признался во всем сеиду Мохаммеду. На следующий же день заговорщики были арестованы.

Сеид Мохаммед не казнил заговорщиков, проявив тем самым мудрость и дальновидность. Дело в том, что среди них было много руководителей кланов, и сеид опасался, что рядовые дервиши могут уйти от него. Через некоторое время заговорщики были освобождены (кроме Хасана Ауля, убитого его же единомышленниками).

Некоторые из них потом ушли в свои родные места. Сеид Мохаммед их не задерживал: это уже были ненадежные люди, не заслуживавшие доверия. Почти все остальные дервиши остались в харунте[6], мало кто ушел с незадачливыми заговорщиками.

Такова была, судя по рассказам Хидига и Гулида, а также нашего коллеги ау Джамы, эта история, которую мы, вероятно, так никогда и не выясним окончательно.

Наши длительные беседы со старыми дервишами сопровождались почти непрерывным чаепитием. Несколько раз, отвечая на вопросы ау Джамы, они запевали габеи, сложенные сеидом. В таких случаях мы откладывали карандаши в сторону и, изображая на лицах вежливое понимание, ждали окончания поэтических интермедий. Завершились встречи тем, что мы торжественно вручили нашим собеседникам экземпляры Корана ташкентского издания, что произвело на них ошеломляющее впечатление.

Вечером, который выдался настолько прохладным, что нам пришлось надеть на себя все, что у нас было, мы получили приглашение на празднество. По темным переулкам Эригаво мы подъехали к большому скоплению людей.

Толпа, в которой были представлены все возрасты — от самых юных жителей Эригаво до седобородых старцев — и, конечно, многие представительницы прекрасного пола в ярких, красочных одеяниях, образовала круг, в середине которого под аккомпанемент барабанов демонстрировали свое мастерство танцоры. Их освещали два ярко горевших газовых фонаря, стоявших на стульях. Нас, как почетных гостей, посадили на стулья, а все остальные стояли, согреваясь ритмичным хлопаньем в ладоши.

Танцы, ненадолго прерванные нашим появлением, возобновились. В середину круга вышли двое парней. Они притоптывали и кружились, то и дело поправляя накидки вроде шалей, в которые были закутаны. Все танцоры были одеты в сомалийские национальные одежды, гармонировавшие с исполняемыми танцами. Один только раз в круг выскочил парнишка в кургузом европейском пиджачке и при галстучке. Он явно не произвел на зрителей и на партнершу того впечатления, на которое, видимо, рассчитывал. Танцовщиц было более десяти, в одеяниях ярчайших расцветок, и все они стояли рядом в ожидании своей очереди. Пожилая матрона поочередно выводила их в круг, где они сменяли одна другую.

Танец, сопровождаемый монотонным пением зрителей, продолжался непрерывно, менялись только исполнители. Между ними происходило что-то вроде соревнования: кто дольше продержится. Зрители, как истые «болельщики», криками и хлопками подбадривали своих фаворитов. Партнерши только кружились, менее энергично, чем мужчины, но более грациозно. Парии же неистово топали ногами, лихо кружились и снова топали. Видимо, чем дольше мужчина находился в центре круга, тем больше это ему делало чести, поэтому танцоры менялись редко. Было что-то воинственное в этом танце. Возможно, он и возник первоначально как танец сомалийских воинов, ибо он требовал не только умения, но и силы, выносливости, ловкости. Танцы продолжались до поздней ночи.

Еще в Могадишо, посмотрев представление в Национальном театре, мы на следующий день побеседовали с Ахмедом Артаном, тем самым молодым сомалийцем в очках, который так тепло встретил нас в аэропорту. Он один из знатоков сомалийского фольклора и народного творчества. Ахмед Артан много рассказал о народных танцах Сомали.

Африканское искусство, по его мнению, очень близко к природе. Это еще «не тронутая» в научном отношении сфера духовной жизни общества. Танцы — главное средство, с помощью которого выражаются практически любые чувства и состояния человека: радость, боль, любовь, ненависть, желания и т. д.

Ритуальные, или, как их еще называют, традиционные, танцы издавна исполнялись в среде кочевого населения и оседлых земледельцев. Они наряду с фольклором — главные носители древних культурных традиций сомалийского народа. Ритуальные танцы исполняются по поводу различных религиозных церемоний, когда нужно умилостивить силы природы, чтобы она ниспослала хороший урожай, избавила от засухи, от нападения диких зверей, от болезней и т. д., и в связи с житейскими событиями — рождением ребенка, свадьбой. Танцами же отмечают наступление сезона дождей и других благоприятных природных циклов.

Но существуют, конечно, и танцы увеселительные и предназначенные для показа зрителю. В современном Сомали постепенно стирается грань, отделяющая традиционные танцы от танцев, не носящих ритуального или религиозного характера. Ритуальный танец воспринимается современным зрителем так же, как и все другие виды танцевального народного искусства, и входит в репертуар коллективов, выступающих на театральных подмостках.

Каждая область или этническая группа СДР имеет свои оригинальные по рисунку и ритму танцы. Мы убедились в этом на праздниках в Бурао и Харгейсе, посвященных дню Революции, где выступали самодеятельные коллективы всех северных районов.

Здесь же, в Эригаво, танцы отличаются наибольшей темпераментностью и задором, это своеобразный сомалийский перепляс, который неопытному танцору нелегко) выдержать.

До поздней ночи продолжались танцы, сопровождаемые звонкими хлопками, улюлюканьем и подбадривающими криками зрителей, которым они доставляли подлинную радость.

На окраине Эригаво, у здания полицейского участка, под развесистой акацией, намертво вцементирован блок авиационного мотора. Это — своеобразная реликвия, сохраненная со времен восстания сеида Мохаммеда и напоминающая об одном из наиболее драматических его эпизодов.

После многолетних безуспешных попыток подавить восстание британские колониальные власти решили применить авиацию. И вот в январе 1920 года над лагерем повстанцев в районе Эригаво появились странные, доселе невиданные «птицы», которые начали сбрасывать бомбы. Оправившись от первого шока, дервиши ответили на бомбардировки ружейным огнем.

И вот перед нами остатки авиамотора одного из тех самолетов. Был ли он сбит повстанцами или пытался сесть и разбился — мнения расходятся. Но это сейчас уже не имеет значения. Главное то, что враг понес большой урон, лишившись одного из своих самолетов. И теперь сомалийцы хранят этот кусок железа как символ стойкости патриотов, боровшихся за независимость.

После многих дней, когда перед глазами были все время камни, песок, редкая полузасохшая растительность сомалийской полупустыни и заросший колючими кустарниками буш, мы, к своему удивлению, оказались среди зелени. Это долина Мираши, или, как гласят некоторые карты, Медише. Примерно в сорока километрах к северо-востоку от Эригаво долина переходит в узкое горное ущелье. Жизнь долине дает небольшой ручей, истоки которого находятся где-то в верховьях ущелья. Когда въезжаешь в долину, поражает резкая смена растительности. Появляются высокие, с пышной кроной деревья, сочная, не поблекшая от недостатка влаги трава. Пасутся коровы — верный признак того, что здесь имеется оседлое население. Растут цитрусовые и фруктовые деревья — лимоны, зейтун, дальше вверху тянутся небольшие участки, засаженные дуррой. На горных склонах по обе стороны ущелья зияют черные провалы небольших пещер.

— Манки хауз, — говорит ау Джама. — Обезьяньи жилища.

Действительно, дорогу часто перебегают бабуины. Большой, лохматый, бурого цвета бабуин спрятался за дерево и с любопытством поглядывает на медленно движущуюся машину. Останавливаемся и пытаемся сфотографировать его. Бабуин из осторожности отбегает в сторону, но не уходит, а продолжает рассматривать нас. Люди для него, конечно, не диковинка, но незнакомцев следует на всякий случай изучить.

На склонах холмов, окаймляющих долину, стоят полуразрушенные каменные сооружения — это остатки сторожевых башен, невысоких крепостных стен с бойницами. В середине одного такого укрепления — надгробие могилы одной из жен сеида Мохаммеда; тут же в стене ниша, михраб мечети. Под ногами среди камней находим ржавые патронные гильзы и куски железа, видимо, осколки английских авиабомб, от которых так пострадали эти недостроенные сооружения.

Место здесь очень удобное; благоприятный климат, плодородные почвы, вода… Сравнительно недалеко, к северу, на побережье Аденского залива — порт Лае-Хоре, через который повстанцы вели торговлю с арабскими государствами и получали оружие, боеприпасы, одежду и другие товары. Весьма вероятно, что именно здесь сеид Мохаммед Абдулла Хасан собирался основать вторую после Талеха, а может быть и главную, столицу своего государства.

Трудно, конечно, утверждать со всей определенностью, но многое говорит в пользу этого предположения. Например, и в Могадишо и здесь, в Мираши, мы слышали рассказы о том, что сеид Мохаммед собирался построить огромный мост над долиной, который соединил бы противоположные склоны ущелья. Технически это вряд ли было осуществимо, да, видимо, в этом и не было нужды. Однако подобное намерение свидетельствует о грандиозных замыслах сеида Мохаммеда относительно Мираши. К сожалению, нам не удалось повидать единственного оставшегося в живых строителя здешних укреплений. Этот старец, живший в соседнем селении, куда-то ушел, и никто толком не знал, когда он вернется.

Исторические события того времени стали воспоминанием, а для молодого поколения сомалийцев — почти легендой. Сейчас в долине Мираши живет около двух тысяч человек. Так сообщили сомалийцы, которые, после того как мы осмотрели остатки сооружений, пригласили нас отдохнуть и выпить чаю. Под небольшим навесом, служившим укрытием от невыносимого солнца, собралось человек двадцать пять, большей частью старики. Потекла неторопливая, по-восточному размеренная беседа. Отвечал на наши вопросы один старик, другие либо поддакивали ему, либо дополняли его слова. На этот раз мы заинтересовались поземельными отношениями в этом благодатном краю, тем, кому принадлежит земля в долине и на каких основаниях ею пользуются.

— Эту землю мы получили еще при англичанах, — ответил старик, который, видимо, пользовался наибольшим доверием среди собравшихся. — Спрашиваете, кому принадлежит земля? Кому же она может принадлежать, как не богу или государству? Земли здесь не так много. Выращиваем дурру, имеются небольшие сады. У каждой семьи есть скот — овцы, коровы. Когда воды мало, а случается это нередко, откочевываем вместе со своим скотом, по недалеко. С коровами далеко не уйдешь, — добавил старик, как бы ища подтверждения своих слов у сидевших рядом.

Возвращаясь к оставленным в нескольких сотнях метров машинам, мы увидели на одном участке двух быков, запряженных в плуг, — молодой крестьянин пахал землю. Такая картина предстала перед нами впервые, ибо до этого мы не видели, чтобы сомалийцы обрабатывали землю плугом. Проблема плужной обработки земли с использованием тягловой силы — одна из наиболее насущных в Сомали. До сих пор сомалийские крестьяне применяют в основном мотыгу и обрабатывают землю вручную. Внедрение плуга, а также быков в качестве тягловой силы власти считают одной из первых мер по модернизации земледелия.

Наш маленький отряд, состоявший из довольно разных людей, все более превращался в единый, дружный коллектив. Первоначальные опасения насчет «психологической несовместимости» оказались напрасными. С нашими коллегами, сомалийскими учеными ау Джамой и «ленинградцем» Саидом (да, именно «ленинградцем»: Саид постоянно твердил нам, что Ленинград — лучший город в СССР), мы неплохо «стыковались» еще в Могадишо. Там же узнали и симпатичного лейтенанта Ахмеда Хаши, который в отличие от Саида отдавал предпочтение Одессе, где он учился несколько лет. Полицейские Ибрагим и Мохамуд, присоединившиеся к нашему отряду в Бурао, тоже оказались весьма коммуникабельными и симпатичными ребятами. Ибрагим был высоким, худощавым парнем с тонкими чертами лица. На привалах, нередко отложив свою винтовку в сторону, он вытаскивал из кармана книжку и, усевшись в тени машины, принимался читать. Между собой мы прозвали его Аристократом — в нем было что-то утонченное. Второй — Мохамуд — был попроще. Держался все время в стороне, вел себя скромнее, но чувствовалось, что ему не чуждо чувство юмора. Наиболее же частым объектом наших безобидных шуток и розыгрышей был ау Джама, который воспринимал их с полнейшим добродушием и безмятежностью.