Путь к вершине

ЧУЖАЯ СУДЬБА

Профессор обхватил левым ухом подбородок и крутанул его вниз. Этот жест — студенты хорошо знали привычки своего научного руководителя — означал у него крайнюю степень недовольства. Сейчас должен последовать разнос. Даже самые турбовалентные моментально зациклились, опасаясь стать жертвой старого брюзги.

— Молодые люди! — багровым тоном, не предвещавшим ничего хорошего, начал профессор. — Поверьте, я сам был молодым…

Студенты недоверчиво завибрировали.

— Да-да, я тоже был молодым, — для убедительности профессор придал словам ультрафиолетовый оттенок, — но в наше время никто, да-да, никто не мог позволить себе столь легкомысленного отношения к учебе. Только что я проверил ваши самостоятельные опыты, и у меня зубы встали дыбом. Ни один из вас не смог сшурупить правильно. А некоторые работы столь некорректны, что остается только ушами развести. Впрочем, полюбуйтесь сами. — Он развинченно подъюлил к многохрапному болванзеру, занимавшему добрую половину аудитории, и нажал на круск.

…Знаменитый Поэт, со смаком отхлебывая ароматный кофе из изящной фарфоровой чашечки, не спеша просматривал любимую газету. Она, как всегда, была заполнена сообщениями о его персоне. Всю первую страницу занимало интервью с корифеем современной поэзии об итогах его работы за минувший год и задумках на будущее. Итоги ошеломляли. Волшебник пера выпустил в разных издательствах пятитомное, ссмитомное и десятитомное собрания своих сочинений, шестнадцать отдельных сборников и сорок шесть буклетов. По заказу мелевидения была отснята восьмисерийная лимфа по одному из его ранних сонетов. Не менее впечатляющи были и планы на будущее.

На второй странице в хронике важнейших событий культурной жизни сообщалось о возвращении на родину из поездки по Анции и Царии делегации деятелей искусств, возглавляемой Знаменитым Поэтом. На протяжении вот уже четырех десятилетий он регулярно совершал зарубежные турне и каждый раз убеждался в том, что иноплеменники абсолютно незнакомы с его многогранным творчеством. Это льстило его самолюбию. Ведь, как объяснил в своей монографии «Мощь таланта» Самый Твердокаменный Критик, произведения нашего поэтического гения, что официально удостоверено десятью знаками «Золотая лира», столь самобытны, что никак не поддаются переводу. Его художнические откровения и озарения на любом недружественном языке выглядят банальнейшими пошлостями.

И на остальных страницах вплоть до последней, шестнадцатой, где была помещена премилая пародия на его последнюю басню, то и дело мелькало имя Знаменитого Поэта. Но сегодня газетный фимиам не радовал его. Он вспомнил, как вчера, приехав в лучший концертный зал столицы на свой творческий вечер, случайно услышал за спиной разговор двух читателей.

— Просто диву даешься, — приглушенным басом говорил один, — как этот графоман, убогий рифмоплет, к тому же малосимпатичная личность, ухитрился стать Знаменитым Поэтом. Ведь все знают, что он нуль на палочке, а на тебе — ежегодно премии, лавровые венки и очередная «Золотая лира». Какая-то чудовищная нелепость!

— Знаете, как его называют братья по литературному цеху? — хихикнул тенорком другой. — Бездарь в золотом переплете. А ведь издается. Да миллионными тиражами! Действительно, мистика какая-то! Он пожинает лавры, явно ему не предназначенные. И ведь это ясно как божий день. Так в чем же дело?

Знаменитый Поэт прокрутил в памяти этот вчерашний разговор и грустно вздохнул:

— Завистники! У настоящего таланта завистников всегда больше, чем почитателей.

Так в свое время объяснил феномен его официального признания и полного читательского равнодушия Самый Проницательный Критик. Но в данном случае критик был далек от истины. Все объяснялось гораздо проще…

— Напомню вам, молодые люди, — мысли профессора слегка полиловели, — что пять гобсеков назад высший эпителий нашей суперцивилизации выделил университету, где вы имеете незаслуженную, как я убедился, честь обучаться, Третью планету системы солнца Угу для проведения лабораторных опытов. Конечно, те простейшие микробоподобные, что ее населяют, не самый приятный объект для исследования. Вы знаете, что они кушают не только самих себя, но и даже среду своего обитания. Хотя у них налицо зачатки разума, однако все без исключения их популяции настроены на самоуничтожение. Вам известен наш святой принцип: «Живи сам и не мешай жить другим». Поэтому не наше дело спасать микробов Третьей планеты, но пока они еще не сожрали друг друга, было бы не по-хозяйски отказаться от испытаний на этих тварях новых алгоритмов.

— Ведь чем хорош микробоподобный?! — Тут профессор зазеленел от восторга. — В течение только одних наших суток он проходит полный жизненный цикл! Это же находка для программистов-генетикосоциологов. Безусловно, нас сдерживают исповедуемые нами принципы абсолютного гуманизма. Поэтому высший эпителий запретил под страхом утилизации создавать алгоритмы жизни королей, премьер-министров, полководцев, ученых-атомщиков, продавцов винных отделов, футбольных нападающих и других лиц, могущих своей деятельностью вызвать преждевременные катаклизмы на Третьей планете. Но все равно у нас в руках остается богатейший материал — так называемые поэты. Эти особи практически не влияют на ход исторического развития общественно-политических формаций Третьей планеты, поэтому работа с ними не сопряжена с риском. К тому же в последнее время они стали, пожалуй, наиболее плодовитым подотрядом в одной из самых многочисленных популяций.

И как же мы распоряжаемся этим благодатным материалом? — ехидно сконвульсировал в заключение профессор. — Весьма бездарно! Вы только что видели, он поколыхал на болванзер, — тот ужасный суррогат, извините за резкость, который смикитил студент Эх Ма. Давно уже отработанный стандартный алгоритм биографии Знаменитого Поэта он ввел в генетический код самого заурядного графомана, к тому же отличающегося личностными свойствами, намного превышающими среднюю мерзопакостность микробоподобных. Я внимательно изучил начальную декомпозицию данных подопытного микроба, и она совершенно ясно показала, что ему на роду было написано стать метрдотелем ресторана «Явсланский базар». Теперь же он ходит в Знаменитых Поэтах, и ошибку уже не исправишь. Как же вы умудрились, молодой человек, допустить такой грубый ляп?

Студент Эх Ма, к которому был обращен вопрос, лихорадочно загальванизировал, пытаясь придумать сколь-нибудь приемлемое объяснение. Не мог же он признаться, что вчера, когда проводил опыт, все хромосомы были для него на одно лицо — сказались последствия вечеринки, во время которой он не менее триллиона раз прикладывался к самонастраивающейся морботухе.