Путь к вершине

У НАС В ОБРАДОВСКЕ

Мир тесен. В этом я лично имел возможность убедиться, когда буквально на второй же день своего пребывания в городе Обрадовске познакомился с Петром Ивановичем Неустроевым. Он оказался родным сыном бывшего моего соседа по лестничной площадке Ивана Петровича Неустроева, чьи мемуары, как уже знает читатель, волею их автора были переданы в полное мое распоряжение. Не скажу, чтобы с Петром Ивановичем установились у нас очень уж близкие отношения, более того, не раз он позволял себе делать критические замечания по поводу моих репортажей о кипучей деятельности светлых умов славного райцентра. «Вам, заезжим обозревателям, — как-то не без ехидства сказал он, — конечно, виднее, что по чем, но не все нюансы сможете вы уловить при всем вашем даже великом желании. Потому как на обрадовскую быстротекущую жизнь смотрите, так сказать, со стороны, а мы, в данном случае ваш покорный слуга, проживаем ее совместно со своими героями». В другой раз выразился он еще определеннее: «Нет, коллега, образ Василия Ивановича Суслопарова получился в вашей последней корреспонденции весьма схематичным. А ведь это ж такой самобытный ум! Вот, погодите, соберусь с духом и утру вам нос!»

Свою угрозу Петр Иванович сдержал. Когда срок моей затянувшейся командировки закончился и я с легкой грустью на душе покидал славный райцентр, на вокзале при посадке в купейный вагон пассажирского поезда, долженствующего увезти меня в столицу, он вручил мне банку соленых груздей собственного приготовления и неказистую канцелярскую папку, к которой была приколота записка: «Дорогой коллега! Надеюсь на Ваше благожелательное прочтение сего труда. Если оно окажется таковым, то распоряжайтесь им (моим трудом) по собственному усмотрению. Даже можете его издать. Хотя, должен оговориться, перед Вами лишь незначительная часть замысленного. Буде возможному читателю понравятся мои бесхитростные заметы, сообщите, и я с готовностью продолжу их. Заранее благодарный Неустроев».

Уже в вагоне под мерный перестук колес я прочитал повесть Петра Ивановича и при некотором внутреннем несогласии с авторской оценкой отдельных лиц и собы тий, все же решил предложить ее вниманию читателей. При нынешнем буме мемуарной литературы, возможно, и нижеследующий опус будет проглочен без нежелательных последствий.

Обрадовск — Москва, В Егоров

декабрь 1987 года

ГЛАВА I

Серый хищник подает голос. Истоки доброй традиции. Слухам надо верить. Чему учат в университетах. Одобрительные аплодисменты. Наши современницы умеют работать красиво. Читатель начинает сомневаться

Минувшим летом произошел в нашем городе один в общем-то незначительный биологический казус, а именно: с наступлением июльского полнолуния, когда диск естественного спутника Земли и очертаниями, и скорбно снисходительной ухмылкой своей приобрел окончательное сходство с физиономией заведующего плодоовощной базой Никодима Ивановича Капустьянца, в городском парке имени Степана Разина стал выть волк. Истины ради надо признать, что выл он не философически мудро, как у Чингиза Айтматова, а довольно примитивно, на одной ноте, хотя и звучно, но с какими-то гнусными подхалимскими интонациями, более приличествующими работнику среднего звена административно-управленческого аппарата, нежели хищнику, которому природа назначила быть твердым и последовательным во взглядах на жизнь, пусть кому-то и представляются они ошибочными. И что еще огорчительнее, когда я услышал этот вой, то показался он мне удивительно сродни вокализам, исполнявшимся в не столь давние времена близким моим знакомцем Ванюшей Онучиным, бывшим референтом бывшего нашего мэра Василия Даниловича Гамова, на служебных пикниках, в которых и я пару раз сподобился принять участие.

Добрая народная традиция потчевать уважаемых гостей из центра не в чопорной обстановке банкетного зала, а на лоне природы, в укромном уголке заповедной дубравы, что начинается в пятнадцати километрах от Обрадовска и тянется широкой полосой вдоль правого крутого бережка полноводной и быстроструйной Обрадовки почти до самой границы района, зародилась, как недавно установил местный краевед и историограф Эдуард Каллистратович Утлогузов, в период Смутного времени. Тогда в Обрадовск зачастили посланцы от разных Лжедмитриев, и, чувствуя нутром, что лица, чьи интересы представляют оные визитеры, обыкновенные самозванцы, но в то же время не желая попасть впросак, буде кто-нибудь из них усядется-таки на трон, предусмотрительные наши предки стали устраивать совместные с ними трапезы подале от любопытных глаз, дабы избежать нежелательной огласки и злоязычия со стороны рядовых смердов, слабо разбирающихся в тонкостях дипломатического этикета. С годами ритуал хлебания ушицы без всяких там церемоний — «расстелем персидский ковер (с конца сороковых годов нынешнего столетия — брезент) на травушке-муравушке и закусим чем бог (в новейшие времена — райпотребсоюз) послал» — доведен был до совершенства, и только благодаря ему планы взимания податей (в девятой — одиннадцатой пятилетках — производства товаров широкого потребления) корректировались сверху всегда в сторону уменьшения. Впрочем, призывно манящая дымком от костра «уха по-обрадовски» (случалось, и стерляжья!) еще не раз будет помянута в моем повествовании, так что, пожалуй, не стоит сейчас отвлекать на нее внимание терпеливого читателя. Вернемся к серому хищнику.

Итак, с раннего утра — как сейчас помню, дело было в субботу, 26 июля, — по славному райцентру поползли слухи, будто в городе объявился волк. Правда, видеть его никто не видел, но вот волчий вой явственно слышали не менее полутора десятков горожан, по разным причинам бодрствовавших в полуночное время. Не знаю, как у вас, а в Обрадовске принято верить слухам. Наверное, потому, что какими бы несуразными они подчас ни казались, тем не менее оправдывались абсолютно всегда. Да вот взять хотя бы, к примеру, недавний слух о снижении цен на бельевые прищепки. Им и так грош цена, однако вдруг ни с того ни с сего по всем очередям прокатился доверительный шепот: «Вы прищепки-то не покупайте, с первого марта подешевеют на сорок процентов». И действительно ведь подешевели. Ну не на сорок процентов, а на двенадцать, и не все виды, а только деревянные, уже снятые с производства, но, по сути, народная информация оказалась вполне достоверной.

Еще пример. Уж совсем чепуховыми, абсурдными даже казались многим разговоры о том, что решено срыть шестой обрадовский холм, самый высокий из семи, а потому, очевидно, и прозванный Великой горкой.

— Чего люди мелют? — укоризненно вздыхали эти многие. — Знамо, язык без костей. Кому такая глупость может в голову взбрести, чтобы просто так, за здорово живешь срыть целый холм? Никаких полезных ископаемых в нем не содержится, а ценность он представляет как раз в своем натуральном виде — и историческую, ибо именно здесь обосновались поначалу первобытные наши предки, и архитектурную — как основной градообразующий ландшафтный элемент. Нет, что-то вы загнули, батенька!

— Поживем — увидим! — лукаво улыбался «батенька». — Я, знаете, сам ушам своим не поверил, когда такое услышал. Но информацию получил из очень надежного источника. Племяш мой намедни чинил сливной бачок на третьем этаже горисполкома, там, где самые компетентные лица обретаются, и они при нем, не таясь, обсуждали, как половчее нашу Великую горку сровнять с землей. Какому-то шибко большому начальнику она не глянулась.

А и точно. Проплывал по долгу службы мимо нашего города один Достаточно Ответственный Товарищ. (Кстати, почему ответственных товарищей называют ответственными, если их не принято привлекать к ответственности?) Ну, естественно, помощник или, может, специально выделенный экскурсовод давал ему пояснения, какие такие достопримечательности находятся на берегах Обрадовки. Можно предположить, что про Об-радовск доложил он примерно следующее: «Районный центр Обрадовск, основанный по преданию легендарным Чурилой Пленковичем, привольно раскинулся на семи холмах…»

— А ну-ка, мы их сейчас пересчитаем, — шутки ради сказал Достаточно Ответственный товарищ и начал загибать пальцы. Насчиталось только шесть. Укоризненно посмотрел Достаточно Ответственный товарищ на экскурсовода: как же, мол, так, молодой человек, вы людей в заблуждение вводите?

Сконфузился экскурсовод, вытащил из портфельчика путеводитель, открыл нужную страницу — там про семь холмов написано.

— Может, — говорит, — когда вы пальцы загибали, один пальчик у вас нечаянно отогнулся?

— Ну, уж раз дело пошло на принцип, — осерчал Достаточно Ответственный товарищ, — давай, капитан, задний ход, мы их снова пересчитаем. И прошу всех присутствующих принять участие в установлении реального количества холмов этого — как его? — Обрадовска.

Дали задний ход, потом медленно поплыли в прежнем направлении. Столпились все на палубе, зорко оглядывают панораму города, холмы считают. Раз… два… три… На шести остановились, ни у кого семи не набралось.

— Чему вас только в университетах учат! — насмешливо глянул на вконец стушевавшегося экскурсовода Достаточно Ответственный товарищ.

Видно, обидная эта реплика задела за живое экскурсовода, припомнил он, чему его в университетах учили, и хлопнул себя по лбу:

— Извините, товарищ Ответственный товарищ, действительно запамятовал: если глядеть на Обрадовск с середины реки, то видится только шесть холмов, потому как седьмой, низкорослый, располагается аккурат позади предыдущего, шестого.

Внимательно выслушал это сообщение Достаточно Ответственный товарищ, задумался глубоко и наставительно изрек:

— Не дело это. Реальность всегда должна находиться в строгом соответствии с документами. Раз холмов обозначено семь, то седьмой обязательно должен быть виден. А если его какой другой загораживает, кто обрадовцам мешает срыть этот другой? Правильно я говорю?

Тут, конечно, раздались одобрительные аплодисменты.

Через некоторое время казус с обрадовскими холмами обнародован был на межобластном симпозиуме по борьбе с приписками, ну и, сами понимаете, судьба Великой горки оказалась предрешена…

И чтобы уж окончательно покончить с этой, по правде говоря, мелковатой, не имеющей большого общественного звучания темой о слухах, расскажу в заключение такой эпизод.

О снятии с поста того же Василия Даниловича Гамова куда как задолго стали поговаривать. Ни одного вроде даже облачка, не то что тучки, на его служебном небосклоне тогда не просматривалось. Тем не менее сбылся прогноз, поначалу никак не укладывавшийся в голове. Рухнул Василий Данилович, что называется в одночасье.

Как всегда свежевыбритый, благоухающий заграничным лосьоном «Spartacus», бодрым пружинистым шагом вышел он ровно в восемь тридцать из своего подъезда и протянул руку, чтобы открыть дверцу персональной «Волги». (Надо отметить, наш бывший мэр отличался демократизмом в общении с нижестоящими и категорически запретил своему шоферу оказывать эту немудрящую услугу, чем, кстати, весьма обидел доброго малого.) Так вот, протянул он руку да так и застыл с протянутой рукой: машины не было. Недоуменно повел Василий Данилович очами по сторонам, но и там она не обнаружилась. Тугие розовые щеки товарища Гамова вспыхнули багровым румянцем от справедливого негодования. Еще бы, нарушался главный принцип, им исповедуемый.

— Первопричина наблюдающейся разболтанности районного хозяйственного механизма, — любил повторять он назидательно и с трибуны и в ходе доверительных бесед, — кроется именно в низкой исполнительской дисциплине и отсутствии пунктуальности при осуществлении элементарных служебных функций. Какими бы прекрасными производительными силами мы ни располагали, но если человеческий фактор позволяет себе опаздывать к станку или отвлекаться в процессе производственной деятельности на совершение известных злоупотреблений, вряд ли в такой ситуации можно рассчитывать на то, что сегодня будет лучше, чем вчера, а завтра — лучше, чем сегодня…

Уже пять минут простоял недвижно Василий Данилович на крыльце, а машины все не было. Перебрав все оттенки первой части спектра от розового до кумачового его пышущее гневом лицо готово уже было приняться испускать инфракрасное излучение, но тут за углом дома послышался лихой посвист метлы, затем показалась она сама, а через мгновение и ловко управляющая ею дворничиха Екатерина Петровна, которую мэр в силу присущего ему демократизма по-простецки звал тетей Машей.

Производя своим примитивным орудием труда поистине реактивные движения, дворничиха стремительно приближалась к крыльцу. «Умеют же красиво работать наши современницы!» — несмотря на душивший его гнев, невольно отметил про себя товарищ Гамов, и взор его потеплел. Но тут жесткая метла шваркнула по его начищенным до блеска ботинкам, и тетя Маша неожиданно грубым голосом гаркнула:

— Чаво расстоялись тут? Аль не видите — мету?!

— Я… я… — только и успел пробормотать ошарашенный мэр, как тетя Маша перебила его язвительно:

— Чай, не слепая, вижу, что вы. Кто же еще пеньком стоять будет, не пошевелится, когда чистоту для вас же, охламонов, наводят?

— Ну, знаете! — начал приходить в себя Василий Данилович. — Вы что это, тетя Маша, себе позволяете? Уж не в алкогольном ли вы опьянении?

— Трезва я, касатик, трезва, — ехидно пропела дворничиха. — А вот вы, видать, с утра накачались. Ишь одеколонищем как разит! Людей не узнаете. Какая я вам тетя Маша, когда я уж шестьдесят шестой годок Екатерина Петровна. Работающая, между прочим, ветеран-ка труда, почти что мать-героиня. А вот с вами, голубок, еще надо разобраться…

— Да как вы смеете таким недопустимым тоном со мной разговаривать! — повысил голос Василий Данилович, стыдясь, что обстоятельства вынуждают его изменить той доверительной манере, в которой он взял себе за правило вести беседу с рядовыми избирателями.

— А вот и смею! — нахально ухмыльнулась тетя Маша, так непредвиденно для Василия Даниловича оказавшаяся Екатериной Петровной. — Потому как не оправдали вы, товарищ Гамов, доверия трудящихся, не сумели сберечь в чистоте звание народного избранника. Вот мы и порешили отозвать вас с высокого поста. Чтоб без толку, значит, не протирали штанов в руководящем кресле. Сообчение об этом по радиво в шесть утра сделали, да вы небось еще почивать изволили. Ну, ничаво, в газетке тоже пропечатают…

Допускаю, что здесь возможный читатель моих Записок недоверчиво покрутит головой:

— Эка загнул автор! Да ни в жизнь не поверю, чтоб простая дворничиха позволила себе по-хамски разговаривать с мэром, пусть даже и бывшим. Во-первых, она — женщина, значит, создание нежное и деликатное. Во-вторых, чего это она так разошлась, если и раньше, согласно руководящим рекомендациям, имела полное право высказать любому должностному лицу все, что думает о негодном стиле его работы? Так что совсем необязательно было ей ждать, пока В. Д. Гамова снимут с высокого поста. И, наконец, очень сильно сомневаюсь, что сам мэр, как утверждает автор, ничегошеньки не знал о готовящейся отставке.

Ну не скажите! Всякое бывает в жизни, и эпизод с дворничихой мною ничуть не выдуман. Чтобы развеять малейшие сомнения в его достоверности, сообщаю, что его не единожды воспроизводил сам Василий Данилович Гамов после завершения игры в лото, которой он самозабвенно предавался, выйдя на заслуженный отдых, в компании бывших своих сподвижников. Когда кто-нибудь не отпускался из дома сварливой супругой, место отсутствующего дозволялось занять мне. А дословно запоминать все говоренное — это, уж извините, моя профессиональная привычка.

Если вышеприведенный довод но убедил тебя, читатель, постараюсь в следующей главе опровергнуть твои возражения по пунктам.

ГЛАВА II

К вопросу о трепетных созданиях. Простор для здоровой критики. Не надо спорить с автором. Какой импульс лучше? Без ложной скромности. Посланец центра расслабляет ремешок. Манящий вой меньшого брата

Итак, сначала насчет нежных и деликатных созданий. Да, женщины и у нас в Обрадовске именно такие. Более того, они еще и возвышенные, очаровательные, трепетные, легкоранимые, мятущиеся натуры, что, однако, не мешает некоторым из них (да что там некоторым — абсолютно всем!) быть иногда сущими каракатицами. «Взять мою Катерину, — недоуменно разводил руками супруг той же дворничихи Леонтий Михеевич, прозванный за многодетность Папой Римским, — грех жаловаться, баба она по натуре добрая, но уж шибко чувствительная. Чуток ослаблю к ней сексуальное внимание, становится агрессивной, ну что твой Эйзенхауэр!» (Естественно, фамилии американских президентов Леонтий Михеевич с годами заменял.)

Теперь по поводу свободы критики. Этим правом обрадовцы тоже не обделены. Только воспитанные на поучительных прецедентах, они мужественно подвергают остракизму исключительно лиц, уже сошедших с исторической сцены, а вот деяния сиюминутных начальников неизменно вызывают у них умиление. Случается, иной веселого нрава администратор даже специально какую-нибудь глупость сморозит, а все равно раздается окрест восхищенный возглас: «Ваше последнее откровение восприняли всем сердцем. Единодушно и горячо поддерживаем, одобряем и обязуемся!» Улыбнется сначала весельчак администратор: «Ишь ты, здорово я их, простаков, разыграл!» А потом, услышавши, как этот возглас целую неделю повторяют и старые и малые, да с выражением, от души, задумается и вдруг, к вящему своему изумлению, обнаружит, что вовсе и не глупость он сморозил, но высказал суждение весьма здравое, при некотором же снисхождении и вовсе мудрое. Правда, на новом историческом витке, когда действующие лица поменяются и начнет функционировать диалектический закон «отрицания отрицания», все равно выяснится, что глупость, она и есть глупость, из каких бы уст ни вылетела. Вот тогда — и только тогда! — открывается широчайший простор для здоровой ядреной критики.

И последний контраргумент: по поводу якобы неправдоподобной ситуации, когда снимаемый с высокого поста ни сном ни духом не ведает, что его участь решена, и узнает о своем служебном низвержении, как говорится, post factum. Так вот, не знаю, как у вас, а у нас в Обрадовске именно так все и происходит. И объясняется это исключительно гуманизмом вышестоящего начальства. Я лично этот гуманизм приветствую. Ну, посудите сами, что лучше? Еще, скажем, за месяц получить уведомление о грядущей потере номенклатурной должности и, значит, все это время, ежедневно и еженощно страдать, томиться, негодовать, мучиться угрызениями совести, кусать себе локти — да это с ума сойти можно! Или: утречком в хорошем настроении зайти в свой служебный кабинет, не обратив внимания на скорбное выражение лица всегда приветливой секретарши, и увидеть за своим столом, где каждый карандашик известен до последней грани, совсем незнакомого тебе человека, который, состроив чуть жалостливую улыбку, вежливо попросит у тебя ключи от сейфа, потому как с сегодняшнего дня этот ответственный участок работы поручено вести ему. Ну, тут, конечно, легкий шок неизбежен, но только и всего.

Нет, уважаемый читатель, с автором лучше не спорить. Но все-таки, чтобы быть до конца объективным, признаюсь: в эпизоде с дворничихой я действительно несколько изменил правде жизни, заставив бедную Екатерину Петровну изъясняться покалеченным русским языком. Однако к этому побудили меня суровые правила хорошего литературного тона. Если в современном произведении появляется пожилая, а тем более старая женщина, представительница какой-нибудь массовой профессии, как-то: колхозница, ткачиха, бульдозерист-ка, шпалоподбойщица, ну и тем более дворничиха, — она просто обязана иметь в своем лексиконе слова «энтот», «радиво», «сообчение» и еще нежно любимое всеми прозаиками отглагольное существительное «сумление»…

Косноязычно (теперь понятно, почему), без надлежащих официальных формулировок изложила дворничиха Василию Даниловичу сообщение о его отставке, но он сразу поверил eй. «Любят обрадовцы низвергать кумиров, которых сами же с любовью сотворяют!» — с горькой укоризной подумал мэр, теперь уже бывший, и взор его невольно затуманился. Он вынул платочек из нагрудного кармана и аккуратно промокнул им уголки глаз. И камень растаял бы, наблюдая за этими трогательными действиями еще вчера гордого в осознании великой своей значимости администратора, можно сказать, властителя бытовых и жилищно-коммунальных дум населения целого города. Вот и у дворничихи легким минорным перезвоном отозвались добрые струны души, и, шмыгнув пару раз носом, она заговорила снова своим прежним, не без приятности, голосом:

— Да вы не шибко-то печалуйтесь, Василий Данилович. Подумать только, энто какой же груз агромадный вы на своих плечах тащили. Помяните мое слово, теперича, когда его сбросили, только настоящая жизнь у вас и начинается. Пенсию вам определят достаточную. Тут не может быть никакого су мления. Детишек вы уже пристроили. Сиди себе на скамеечке да семечки лузгай. (Здесь Василия Даниловича слегка передернуло.) А то, когда вечер теплый, как хорошо в лото поиграть! Да и потом, я вам скажу, у нас в Обрадовске на вашем посту никто своей смертью не помирал. Всех сымали. Бывалыча, страшно вспомнить, все с треском, да каким! А вас-то по-тихому отстранили, разве что но радиво оглашение сделали. Но не обидное, без всяких там разъяснений про ваши художества. Просто коротенько так сказали, что, мол, освобожден от занимаемой должности в связи с уходом на пенсию по личной просьбе с учетом мнения избирателей…

При этих словах Василий Данилович вдруг почувствовал, что из него будто какой-то пар выходит.

«Неужели прав был Суслопаров?» — с тоской подумал он и судорожно защемил ноздри большим и указательным пальцами левой руки, а ладонью правой плотно зажал рот. Тщетно! Неведомый пар заструился из ушей. Холодея от догадки, что свершается непоправимое, Василий Данилович явственно ощущал, Как его персона претерпевает весьма нежелательные и обидные превращения: тело теряет упругость, обмякает, а голова наливается тяжестью простых неуказующих мыслей.

«Эй, кто там наверху! — мысленно возопил он, задирая голову, — Не дай иссякнуть до конца!»

Но, видно, страстная эта мольба не была услышана: таинственное испарение продолжалось еще с минуту, до тех пор, пока Гамов не почувствовал, что и испаряться-то больше нечему. Лишь в районе селезенки вроде бы застрял крохотный сгусток летучей субстанции.

«И на том спасибо!» — горько вздохнул Василий Данилович и разжал начинающий уже наливаться баклажанной синевой нос.

Нет, проницательный читатель, ты ошибаешься! Автор отнюдь не намерен отдавать дань чертовщине и мистике, без которых не обходится ныне ни один уважающий себя писатель-реалист. Все обстоит гораздо проще. Впрочем, чтобы ты до конца понял суть перемен, испытанных Василием Даниловичем Гамовым при известии о снятии его с высокого поста, мне придется сделать еще одно отступление и хотя бы вкратце ознакомить тебя со взглядами на интересующий нас предмет В. И. Суслопарова, который в тот трагический момент совсем не случайно вспомнился бывшему мэру.

Тезка и один из ближайших сподвижников Гамова, теперь уже тоже бывший начальник районного управления внутренней культуры населения Василий Иванович Суслопаров, слыл в нашем городе большим философом. Это его перу принадлежала нашумевшая в свое время брошюра «Некоторые методологические замечания к вопросу о минимально допустимом количестве граней в гармонически развитой личности», в которой он довольно-таки убедительно доказывал, что оных граней у нормального индивида может наличествовать всего две, конкретно же: неуемная тяга к повышению производительности труда и изначальная потребность скандировать.

В ходе уже упоминавшихся служебных пикников, когда наступала пауза, вызванная необходимостью предаться блаженной истоме после отведывания ухи по-обрадовски, наш мыслитель любил потолковать о вещах возвышенных, эфемерных, не поддающихся грубому осязанию. В частности, мне довелось слышать его рассуждения о том, надо ли общественной мысли биться ключом или достаточно ей просто дерзать, какой импульс лучше — творческий или новый мощный, где кончаются нравственные начала и начинается духовное благосостояние. Но, что, конечно, понятно и извинительно, все свои философствования Суслопаров неизменно сводил к разговору о некоей, открытой лично им администраторской субстанции, которая только одна и отличает начальствующий состав от подчиненных.

— Будучи воинствующим материалистом, — не совсем внятно начинал он, дохрустывая севрюжий хрящик, — я предпочитаю термин «субстанция», хотя для простоты изложения вполне приемлемо и бытовое расхожее понятие «администраторский дух». Так вот, если человек обделен им, ему никогда не занять даже самого маленького руководящего кресла. И ведь народ — шапку перед ним надо снять! — это давно подметил. «Ишь надулся!» — говаривал русский мужичок в эпоху крепостного права о старосте, или бурмистре, или еще каком выдвиженце. Вслушайтесь: на-дул-ся! — Василий многозначительно поднимал указательный палец. — Значит, вдохнул что-то и как бы задержал дыхание. А теперь, товарищи, давайте без ложной скромности посмотрим на самих себя. Все мы люди разные, кого, как говорится, бог наградил умственными способностями, кого — какими другими, случается у иного администратора и вообще никаких свойств и качеств не видно, а тем не менее каждый, согласитесь, чувствует себя приподнятым в глазах окружающих. И приподнимает его этот самый администраторский дух. Так как он придает легкость, то можно предположить, что это какая-то газообразная субстанция, смесь, скажем, гремучего газа с сероводородом, а может, и вообще пока еще неизвестный элемент системы Менделеева. Впрочем, не собираюсь отбивать хлеб у физиков и химиков, ведь наше, философов, поле деятельности — сфера чистого разума…

— Гм, весьма любопытная теория, — улыбался очередной представитель центра. — У нас в столице мыслителей, кажется, хоть отбавляй, и деньги государство им платит немалые, а вот до такого еще никто не додумался. И ведь есть резон в ваших рассуждениях, право же, есть…

— Товарищ Суслопаров у нас вообще горазд на идеологические придумки, — подавал тут реплику Василий Данилович. — Вот вы давеча, Александр Ильич, одобрительно отозвались о нашем почине «Каждому коллективу — надлежащий микроклимат!». Так это тоже идея Василия.

— Да, с микроклиматом у вас действительно занятно получается, — благосклонно кивал головой Александр Ильич. — Но, знаете, эта теорийка насчет администраторского духа очень и очень заманчива. Только вот, уважаемый товарищ философ, — Тут следовала снисходящая, но с оттенком язвительности, улыбка в сторону Суслопарова. — Замыкаться в сфере чистого разума в наше динамичное время непозволительно. В свете последних указаний, теория без практики — это некоторым образом витание в облаках, и нашей философской мысли давно пора спуститься на грешную землю…

— Он спустится, Александр Ильич, обязательно спустится, — стремительно вступал в разговор мэр, видя, что высокий гость вроде бы начинает выражать неудовольствие. Кто его знает, может, в студенческие годы какой-нибудь философ оскорбил его действием или на свой счет принял он, по правде сказать, не совсем корректное высказывание Суслопарова об абсолютном отсутствии у иных администраторов каких бы то ни было способностей, только от греха подальше, справедливо рассуждал Василий Данилович, надо срочно «менять пластинку». И он призывно хлопал в ладоши. — Как там, Никодим Иванович, шашлычок готов у нас?

— Всенепременно! — отзывался лирическим тенорком уже знакомый нам Капустьянц, непременный участник всех неофициальных вылазок на лоно природы.

— Как, еще и шашлычок?! — постанывал высокий гость. Но постанывал как-то расслабленно и обреченно, понимая, что от судьбы, как говорится, не уйдешь и придется претерпеть, дабы не обидеть радушных хозяев.

— Да вы не беспокойтесь, — успокаивал Василий Данилович. — Шашлык товарищ Капустьянц готовит по рецептам своих предков, и получается он вроде той воздушной субстанции, о которой Суслопаров только что вам докладывал. Сам растает во рту, и не заметите. А для удобства пищеварения — компания у нас мужская, стесняться некого — ремешочек лучше расслабить.

— Уж если так, можно рискнуть, — покорно вздыхал посланец центра и расслаблял ремешок, одновременно стараясь расстегнуть и верхнюю брючную пуговку, потому как предчувствовал, что одним шампуром тут не обойтись…

Конечно, шашлык в исполнении Никодима Ивановича Капустьянца заслуживает более подробного описания, как, впрочем, и уха по-обрадовски. Автор даже знает рецепты этих аппетитнейших блюд и посвящен в секреты их приготовления. Однако не затем взялся он за перо, чтобы утереть нос Похлебкину, им движут совсем другие помыслы, определить которые предоставим право въедливым критикам. А сейчас позвольте завершить эпизод, долженствовавший, как, надеюсь, помнит читатель, лишний раз подтвердить, что дыма без огня не бывает и к слухам надо относиться с уважением, какими бы нелепыми они нам порой ни казались.

…Видя, как на глазах у нее теряет монументальность, тускнеет, скукоживается еще пять минут назад величественный мэр, дворничиха огорченно всплеснула руками:

— Ах ты, господи, прости меня грешную. Не думала я, старая, не ведала, что так шибко вы, Василь Данилович, напужаетесь. По глупому своему соображению, уверена была, что вы уж, поди, давно подготовлены к этой судебной превратности. (В скобках замечу, что ни до какого суда, как о том мечтали некоторые пылкие и легкомысленные обрадовцы, дело с бывшим нашим мэром не дошло. Просто Екатерина Петровна в силу необходимости соответствовать речевой характеристике, навязанной ей автором, говорит так о превратности судьбы.) Слухи-то про вас, считай, с год как ходят.

Да, если уж слухи о снятии самого Гамова, как мы знаем, полностью подтвердились, то надо ли удивляться, что изустное сообщение о волке, обосновавшемся чуть ли не в самом центре Обрадовска, большинством населения нашего города сразу же было принято на веру без сомнений и колебаний. Ну, а уж когда в «Вечернем звоне» появилась заметка Э. Утлогузова «Здравствуй, санитар леса!», тут даже записные скептики прикусили языки. Пытливый краевед установил, что последний раз присутствие волков в нашем районе зафиксировано было в начале тридцатых годов, а в пределах городской черты они вообще никогда не появлялись за всю тысячелетнюю историю Обрадовска. Иначе такой факт обязательно бы нашел отражение в летописях и уж подавно в произведениях фольклора, которые сплошь и рядом откликаются и на куда менее значительные события. «Коли народ счел нужным сохранить в своей исторической памяти, — патетически восклицал Утлогузов, — такую пустяковину, как топор, некогда проплывший по Обрадовке из города Чугуева, то о забредшем в населенный пункт диком, но тем не менее меньшом нашем брате он непременно поведал бы в былинах, песнях, сказах!» Заканчивался же газетный этюд страстным призывом: «Горожанин! Продли сегодня бодрствование свое и дождись, когда над мирными крышами нашего славного райцентра проплывет в полночной тишине этот манящий, загадочный звук «о-у-у-у!». Какие чувства, какие мысли разбудит он в твоей душе? Отрадно, если это будут мысли о единении с родной природой, о необходимости сохранения в ней экологического равновесия…»

ГЛАВА III

«А ты не хочешь высказаться?» Коварный удар сапогом. О культуре дискуссий. Любимое блюдо Жозефа Луи Гей-Люссака. Опора на творческие кадры. Народ у нас отзывчивый. Папа Римский посрамлен

Забегая вперед, скажу, что с санитаром леса оказалось не все так романтично, как живописал наш неистовый радетель экологического единения. К слову сказать, Эдуарда Каллистратовича заносило весьма частенько, а посему после его публикаций приходилось на страницах «Вечернего звона» помещать читательские отклики pro и contra, которые ответственный секретарь редакции Анатолий Карпович Бескорыстных, неустанно пекущийся о том, как бы похитрее завлечь недоверчивого подписчика, снабжал интригующими рубриками: «Хочу поспорить», «А у меня другое мнение», «Рассудите нас, люди!», «Ищем истину», «Читатель одобряет, сомневается, негодует», «А ты не хочешь высказаться?», «Параметры гласности». Впрочем, последний плод напряженного журналистского поиска нерадивым наборщиком был переиначен в «Периметры гласности», в каковом виде и закрепился в газете, так как появление новой актуальной рубрики было сразу же замечено и благосклонно одобрено самим Василием Даниловичем Гамовым. Когда же референт Ванюша Онучин робко, но не без ехидства, намекнул мэру, что в «Вечернем звоне», наверное, имели в виду все-таки не периметры, а параметры, Василий Данилович со свойственным ему демократизмом рассудительно заключил: «А не один ли хрен?»

Не знаю, согласится ли со мной читатель, но сейчас, пожалуй, самое время вспомнить о том, какой накал страстей вызвал в прошлом году совершенно невинный на первый взгляд фенологический этюд Утлогузова «Росистыми тропами». Повествуя о грибной поре, о «скромных утехах и тихих радостях гриболовов» (Эдуард Каллистратович в своих опусах любил щегольнуть неологизмом), автор в заключение между прочим посетовал, что «иной обрадовец за доблесть почитает с высокомерной ухмылкой обрушить сапог на доверчивое создание природы — мухомор, который в отличие от большинства своих лесных собратьев не прячется от людей, а, напротив, без всякой опаски так и норовит попасться нам на глаза, и яркая окраска его будто молит призывно: «Возьми меня в лукошко, человек-труженик!»

Видно, трогательная эта картина до того распалила краеведа, что он подавил в себе внутреннего цензора и исторг из глубин сознания и души следующие далеко не однозначные строки:

«И на эту немую мольбу следует коварный удар сапогом. Так и хочется крикнуть: «Остановись, занесенная нога! Ты же ничего не знаешь об этом пластинчатом. Ведомо ли тебе, к примеру, что французы всем другим грибам предпочитают именно мухомор? Не только за его нарядный праздничный вид, но и за обилие в нем микроэлементов и витаминов, впитывая которые наливается бодростью ослабший организм. Отринь свою национальную кичливость и задумайся: неужели народ, давший миру Вольтера и Бальзака, Бизе и Дебюсси, Делакруа и Ренуара, Гей-Люссака и Реомюра, Наполеона, наконец, при всем конечно же критическом отношении к этой крупной исторической личности, неужели стал бы этот великий народ употреблять в пищу что-нибудь заведомо несъедобное?!»

Неудивительно, что этот пассаж взбудоражил широкую общественность славного райцентра и она засыпала редакцию «Вечернего звона» письмами-откликами. Причем авторы их заняли диаметрально противоположные позиции — они или горячо одобряли, или гневно негодовали. Сомневающихся не было. Анатолию Карповичу пришлось изрядно попотеть, чтобы привести в удобочитаемый вид выплеснувшиеся на бумагу эмоции об-радовцев равно как восхищенных, так и разъяренных Э. Утлогузовым.

Тут следует отметить, что как раз в это время в наш город вернулась мода на дискуссии. Как и всякая другая, она имеет свойство повторяться через каждые два-три десятка лет. Такой достаточно длинный в масштабах жизни одного поколения перерыв привел к тому, что оное поколение и без дискуссий научилось обходиться вполне прекрасно, а полемические навыки были им порядком подрастеряны, если не сказать, и вовсе утрачены. Судите сами. Так, при попытке возобновить в нашем пединституте лингвистический диспут о сравнительной частотности применения сослагательного и повелительного наклонений, ярый приверженец последнего профессор А. Костоправов, между прочим, человек с интеллигентной бородкой и любимец студенчества, позволил себе выбрать в качестве главного аргумента однотомный словарь С. И. Ожегова, в результате чего его оппонент доцент Е. Приблудович получил сотрясение мозга средней тяжести и две недели вынужден был провести на больничном.

В свете подобного рода фактов пример культуры дискуссий призвана была подать пресса. Однако дело осложнялось еще и тем, что одновременно с возвращением вышеупомянутой моды средства массовой информации получили рекомендацию доносить до своих читателей и слушателей живое слово широких масс в его первозданном виде. Ибо укоренившаяся в иных изданиях пусть и продиктованная благими намерениями сомнительная практика редактировать, приглаживать, припудривать читательские письма сплошь и рядом приводила к шаблонизации и обезличиванию человеческого фактора, который интересен именно своей индивидуальностью, своими неповторимыми личностными качествами.

Насколько удалось Анатолию Бескорыстных выполнить эту сверхзадачу, можно судить по собственноручно подготовленной им подборке откликов на публикацию «Росистыми тропами». Подборка была сопровождена усеченной рубрикой «Читатель одобряет и негодует», небольшим врезом и редакционным комментарием. Заняла она в «Вечернем звоне» добрую половину третьей страницы или, выражаясь языком газетчиков, полосы. Право же, подборка заслуживает быть воспроизведенной полностью, но, опасаясь, что в таком случае может потускнеть в глазах придирчивого читателя мой собственный труд, ограничусь выдержками, судя по которым с достаточной степенью достоверности можно представить, как выглядела в целом эта газетная акция.

ВСЯКИЙ ЛИ ГРИБ КЛАСТЬ В ЛУКОШКО?

Мнения читателей разделились. Спор будет продолжен.

Большой резонанс вызвали опубликованные неделю назад раздумья нашего экологического обозревателя Э. Утлогузова «Росистыми тропами». Мыслями о затронутых газетой проблемах сочли своим гражданским долгом поделиться люди разных возрастов и профессий, разного жизненного опыта. Металлург и врач, комбайнер и повар, видный деятель культуры и скромный директор станции автотехобслуживания, по-разному подходят они к предмету нашей дискуссии, но всех читателей — и это не может не радовать! — объединяет обостренное чувство нового, чувство личной причастности к тем необратимым благотворным переменам, что происходят нынче в Обрадовске, к тому свежему живительному ветру, который выдувает из нашего быта все затхлое, замшелое, морально устаревшее, чуждое нашему образу и подобию. Вчитайтесь в публикуемые ниже бесхитростные человеческие документы и вы увидите: место изъеденных молью обветшавших догм по праву занимает живая пульсирующая мысль. Итак, слово читателям.

Ко времени сказано

…Может, я чего не понимаю, но замечательная статейка Эрика Утлогузова (автор письма, видимо, был очень взволнован, берясь за перо, и слегка спутал имя нашего обозревателя, его зовут Эдуард, — Прим. ред.) проняла меня до слез. Очень справедливо расставлены им все акценты, особливо насчет мухомора. Я давешний ваш подписчик, и душа радуется, что на страницах любимой газеты появляются такие острые публицистические статейки. Так держать, «Вечерний звон»!..

Павел Размышляев, ветеран труда

Нас читают в Ленинграде

…Проезжая через г. Обрадовск на международный симпозиум, случайно купил в вокзальном киоске Вашу уважаемую газету, где хорошо знакомый мне по прежним публикациям Э. Утлогузов с большим знанием дела рассмотрел вопрос о мухоморе как таковом. Газета мне очень пригодилась, так как к нашему всеобщему стыду — и пора это признать, как говорится, перед всем миром, — сервис в поездах дальнего следования у нас весьма далек от мировых стандартов…

Лев Прямоуглов-Бедолагин. академик

Ленинград

Убедился на личном опыте

…Сам я родом с цветущей Украины, но считаю себя исконным обрадовцем, потому что здесь нашел свое счастье. Это счастье поначалу трошки омрачала мама моей жены, грубо говоря, теща. Она очень любила критиковать меня и даже повышала голос до крика. Чем бы закончилась моя семейная жизнь, неизвестно, но нашлась в нашей замечательной интернациональной бригаде добрая душа, которая посоветовала подкармливать тещу мухоморами. Их рекомендует принимать в жареном виде «при трясении конечностей, изжогах, тучнотелости, а также для смягчения ндрава» народный целитель Ст. Хрумкин. Подтверждаю: средство очень хорошее. Тещу я начал подкармливать в конце июля, а уже к началу сентября характер у нее стал задумчивый, а голос тихий, и тучнотелость свою она потеряла настолько, что на нее обратил внимание одинокий пенсионер с соседнего подъезда, и она соединила с ним свою судьбу… Напечатайте, пожалуйста, рецепт, как заготовлять мухоморы впрок…

Tаpac Х., такелажник

Сильно сомневаюсь

…Ни в жизнь не поверю, что Гей-Люссак употреблял в пищу мухоморы…

Андрей Колотовкин, комиссар студенческого строительного отряда

Доколе?!

…С негодованием прочитала сомнительное произведение небезызвестного Э. Утлогузова в моей любимой газете. Всегда доверяла каждому ее слову, а тут не могу. В который уже раз пытаются подсунуть гражданам нашего славного города тухлые идейки с закордонным запашком. Твист вместо кадрили. Джинсы вместо гигиеничных сарафанов. Пепси-кола вместо кваса. И вот теперь предлагают мухомор вместо боровика. Так и до стриптиза, братцы, недолго дойти.

Ефросинья Дубравина, стрелок военизированной охраны, кормящая мать

Не могу молчать

Уважаемая редакция! Как ваш постоянный автор и почитатель не могу пройти мимо «Росистых троп». Откликаюсь, как всегда, в стихотворной форме. На сей раз родилась басня.

Дед Егор и Мухомор

Басня

* * *

Гермоген Новодевичий, непременный лауреат фестиваля «Обрадовская лира»

От редакции. Как видим, мнения разделились. Кому-то это может и не понравиться. А зря! Ведь именно в споре рождается истина. И пока она не родится, мы намерены продолжить на страницах газеты заинтересованный читательский разговор.

Не правда ли, доверительно-искренней получилась подборка? Но истины ради должен сообщить, что парочка «человеческих документов» все-таки была сочинена от первой до последней строки самим Анатолием Бескорыстных. В частности, письмо академика. Очень уж хотелось ответственному секретарю украсить дискуссию каким-нибудь именем всесоюзного звучания. Человеку, не знающему тонкостей газетной технологии, поступок видного журналиста может показаться предосудительным, однако на самом деле ничего зазорного в нем не было. Во-первых, Анатолий Карпович практически ничем не рисковал, так как буквально каждый день в центральных и периферийных изданиях появлялись открытые и просто письма на самые разные темы, под которыми одиноко или вкупе с пятком имен местного масштаба красовалась подпись Льва Самсоновича Прямоуглова-Бедолагина. Так что само мировое светило, уже слегка отягченное склерозом, вряд ли могло упомнить, в защиту чего и против кого оно намедни выступало. Во-вторых, текст письма был так ловко скомпилирован ответственным секретарем из недавних выступлений академика, что, собственно, всего лишь три слова в публина-ции «Вечернего звона» не принадлежали его перу, а имено: «Обрадовск», «Утлогузов» и «мухомор»…

Раз мы уж заговорили об откликах, позволю себе заметить, что каждая уважающая себя редакция районной газеты всегда держит в запасе шесть-семь постоянных «откликал», в любое время готовых «горячо поддержать» или «гневно осудить». Для этих целей, как правило, достаточно располагать всего одним поэтом (если такового нет, сгодится и прозаик, желательно пишущий для детей и юношества), одним инженером-программистом, одной воспитательницей детского дошкольного учреждения и тремя-четырьмя представителями массовых рабочих профессий. В идеале, конечно, «откликалы» должны различаться также по полу и возрасту. Народ у нас отзывчивый, поэтому подобрать авторский актив гораздо проще, чем это может показаться со стороны. Вот с той же Ефросиньей Дубравиной, чья фамилия уже добрых два десятка лет регулярно появляется на страницах «Вечернего звона», как дело было.

В году так шестьдесят седьмом тогда еще молодой, но уже подающий надежды литсотрудник Толик Бескорыстных получил задание написать репортаж об открытии нового цеха по производству сибирских пельменей. А заодно поручили ему передать отклик на речь, которую произнес накануне на коллоквиуме сотрудников городского вычислительного центра, начинавший делать первые шаги на славном поприще Василий Данилович Гамов. Приехал Толик на пищекомбинат, быстренько осмотрел «просторный светлый цех, где труд будет в охотку», но представителей массовых рабочих профессий в нем не обнаружил. Огорченные отсутствием на тот момент сырья, они уединились в душевой, где самозабвенно предавались лузганью семечек.

Огорчился было Толик, что редакционное задание может оказаться под угрозой срыва, но тут же вспомнил, что при входе на комбинат смерила его профессионально любопытным взглядом молодая дебелая вахтерша. «А что? — подумал он. — Вахтеры — это ж самая что ни на есть массовая профессия». И решительно направил шаги к проходной.

Ефросинья долго не могла уразуметь, чего от нее хотят, но когда поняла, что никакого обременения ее скромному уму требуемый отклик в газету не принесет, махнула рукой:

— А чего там! Валяйте! Мы своей прессе завсегда доверяем. Вас же специально обучали, как половчее отражать мнение рядового трудящего. Только вы уж постарайтесь, чтобы мои слова шли от сердца, чтобы чувствовалось, что я натуральным образом взволнована и гражданская моя совесть не дозволяет мне помалкивать, когда свершается очередное эпохальное событие. А что касается энтих ЭВМ, то я так кумекаю, что без них ни в жисть не решить тех грандиозных задач, которые поставила перед нашим городским хозяйством научно-техническая революция.

«Лучшей кандидатуры на роль откликалы я не найду!» — обрадованно подумал Толик, но все же решил задать еще несколько тестов на гражданскую сообразительность.

— Ваше отношение к силам зла, воинствующим мракобесам, воротилам большого бизнеса?

— Гневно осуждаю их происки, которые обречены на провал.

— А что вам больше по душе — суровый реализм, воспевающий пафос созидания, или формалистические выкрутасы, смакующие некоторые наши временные упущения?

— Ох, чует сердце, что в энтих выкрутасах, как вы выражаетесь, ничего путного быть не может, одно баловство.

— Так разрешите тогда, уважаемая товарищ Дубравина, — патетически воскликнул Толик, — зачислить вас в наш рабкоровский актив и по мере надобности ваше гражданское отношение к важнейшим событиям общественной жизни отражать на страницах «Вечернего звона» без предварительного с вами согласования?

— Раз надо, я завсегда согласна. Только чтоб ни одного слова супротив народных интересов от моего имени пропечатано не было.

— Это уж будьте спокойны, — заверил Бескорыстных. — Вам придется откликаться лишь на события, которые будут продиктованы исключительно интересами трудящихся нашего города, а остальные прочие, сколько бы их ни случилось, мы откликами не подкрепляем…

По правде говоря, когда в «Вечернем звоне» стали появляться заметки за подписью Е. Дубравиной, кое-кто отнесся недоверчиво к ее авторству. Но так как поддерживала она всегда именно то, что надо было поддерживать, и ругала именно то, что надо было ругать, да и говорить вскоре стала теми же газетными словами, то даже записной скептик слесарь-наладчик сосисочного цеха Леонтий Михеевич, он же, если не забыли, Папа Римский, вынужден был почесать в затылке:

— Шут его знает, может, и сама Фроська сочиняет. Опять же, чего ей не сочинять? Сидит себе в тепле да посапывает в обе ноздри.

А по прошествии некоторого времени на комбинате даже стали гордиться своей рабкоршей:

— Читали, как наша Фроська разделала Барри Голдуотера? Небось до самых печенок проняла реакционного сенатора!..

— Правильно Фроська пишет, что линия горисполкома на реконструкцию бани отвечает чаяниям народа…

— Ну, Ефросинья, ведь в самую точку попала! И впрямь от лузганья семечек мужские достоинства ослабевают. А мы-то еще сомневались, чего это управление торговли приняло решение продавать их не больше двух стаканов в одни руки…

Правда, после вышепроцитированного Фросиного отклика прежнее сомнение ненадолго вернулось к Пане Римскому.

— Прочитал твою статейку, Ефросинья Романовна, — издалека начал он. — Крепко написала. По делу. Только какая же ты, скажи на милость, кормящая мать, если твоему Пашке уже третий десяток пошел?

— Так все равно же обалдуй до сих пор на моей шее сидит, — просто объяснила скромная выразительница общественного мнения…

Боюсь, как и Папу Римского, иного скептически настроенного читателя давно уже гложет сомнение: а во всем ли можно доверять автору? Вот откуда ему, к примеру, известны некоторые тонкости газетной кухни?

Самокритично признаю: вопрос поставлен совершенно справедливо, и уже в следующей главе постараюсь исправить свое упущение. Хотя должен предупредить: удовлетворение законного читательского любопытства о скромной персоне автора неминуемо уведет наш рассказ в сторону и когда-то еще удастся вернуться к серому хищнику, о котором, признайтесь, вы уже начали подзабывать?!

ГЛАВА IV

Работница прилавка повышает голос. Еще одна ячейка государства. Пример интеллектуального самопожертвования. Нобелевский комитет на прежних позициях. Понурое молчание. Что известно о заботах губернатора Фиджи. Ваш покорный слуга

Вообще-то представляться надо сразу. Иначе не исключены недоразумения, последствия которых порой даже трудно предугадать. Тут невольно приходит на память эпизод, связанный опять же с Василием Даниловичем Гамовым, с его первой попыткой хождения в народ, каковую он предпринял, вступив в должность мэра.

Бог его знает, то ли начитался наш избранник сказок «Тысячи и одной ночи», где переодетые дервишами визири шастают по базарам, чтобы из первых уст услышать одобрительное мнение народа по поводу упорядочения цен на урюк, то ли установку какую конфиденциальную получил сверху, то ли уже упомянутый демократизм толкнул его на этот опрометчивый шаг, только буквально на второй день после вступления на высокий пост, никого не предупредив, двинул он с утра пешочком в ближайший овощной магазин.

Ну там, известно, кроме редиски, скукожившейся на солнышке от долгого ожидания тары, и шилоподобной морковки, самый крупный экземпляр которой был вдвое меньше мизинчика продавщицы Марии Бабочкиной, за глаза называемой покупателями Мадам Баттерфляй, хоть шаром покати. Народ, однако, численностью до трех десятков человек образовал очередь, так как работница прилавка неопределенно пообещала, что должны завезти картошку, но когда — кто его знает.

— Ты уж, Маша, сказала бы поточнее, — просительно гундели самые нетерпеливые, — до обеда или опосля? А то, может, отлучиться успеем для ведения домашнего хозяйства?

— Ну, ей-богу, зла на вас не хватает, — лениво огрызалась Мадам Баттерфляй, — И что за бестолочь народ! Русским же языком говорю: когда привезут, тогда и привезут. Ждите! — И, сладко зевнув, пошутила: — В соображение бы взяли: доставляют-то ее аж с Антильского архипелага, это ж тысячи морских миль, мало ли какие задержки могут случиться в дороге — цунами там или айсберг обогнуть надо, а вам ишь обязательно до обеда подавай. Перебьетесь!

Во время этого диалога и произошло первое явление народу Василия Даниловича Гамова. Аккуратно придержав за собой дверь, он твердым шагом прошествовал вдоль очереди и, подойдя к прилавку, внушительным голосом произнес:

— Товарищ продавец, почему у вас в разгар летнего сезона так беден ассортимент овощей?

— Чего-чего? — удивленно протянула Мадам Баттерфляй, покручивая на пухлом пальчике колечко стоимостью раза в полтора больше суммы, выделяемой Обрадовским горисполкомом на развитие торговой сети.

— Я спрашиваю, почему, судя по выкладке товаров, — Василий Данилович ткнул пальцем в сторону вяленой редиски, — у вас столь ограничен выбор зеленой продукции?

— Чего это он тут выступает? — обратилась продавщица непосредственно к очереди, не удостаивая Василия Даниловича даже взглядом.

— Мужчина, наверное, интересуется, почему луку зеленого нету, — с готовностью откликнулась бойкая старушенция из хвоста очереди.

— А ничего умнее он больше спросить не мог? — Мадам Баттерфляй адресовала свой вопрос бабке, упорно игнорируя настырного незнакомца, который, надо признать, несколько поутратил свой боевой пыл.

— Так он, видать, с Луны свалился, — подхалимски хихикнула бабка, польщенная вниманием, какое оказала ей продавщица. — В энтом магазине ить отродясь зеленого луку не было. Подтверди, Мария Семеновна, я ить, почитай, два десятка лет сюда хожу.

Мадам Баттерфляй уловила некоторый оттенок фамильярности в голосе словоохотливой покупательницы и недовольно зыркнула на нее. Лишь после этого она наконец-то перевела свой взор на Василия Даниловича:

— Откуда, говорю, ты такой умный взялся? А еще каску напялил!

Василий Данилович искренне полагал, что рядовой трудящийся, а именно таким хотел он выглядеть при посещении магазина, всем другим головным уборам предпочитает защитную пластмассовую каску. По крайней мере в них всегда красовались на первой странице «Вечернего звона» и на плакатах известного мастера этого публицистического вида графики Ульяна Баландина жизнерадостные рядовые трудящиеся.

— Прошу не отклоняться от темы, — тщетно пытаясь придать своему голосу металлическое звучание, проговорил Василий Данилович, — и ответить по существу на поставленный мною вопрос.

— Ну уморил! — расхохоталась Мадам Баттерфляй, — Чтоб я перед всяким-каждым отчитывалась?! Не дождешься!

— И правда, мужчина, не мешайте продавщице работать! — раздался недовольный голос из середины очереди.

Эта, прямо скажем, подобострастная реплика лишний раз подтвердила актуальность концепции, выдвинутой В. И. Суслопаровым в его монографии «Очередь. Ее гносеология и перспективы использования в просветительской работе». На основе многолетних личных социологических наблюдений наш мыслитель установил, что очередь является, пожалуй, одним из самых массовых коллективов трудящихся, однако в силу ряда изначально присущих ей неблагоприятных факторов, как-то: нестабильность и разнородность состава, повышенная эмоциональная возбудимость, заторможенность в восприятии информации, получаемой извне, и т. п. — она трудноуправляема, и ориентация ее на достижение благородных целей может быть достигнута лишь при условии предварительно проведенной большой просветительской работы.

В полемическом задоре Василий Иванович позволял себе даже подняться против авторитетов — в его труд, безусловно, эти положения не вошли, но бесстрашно провозглашались им в ходе хлебания дармовой ушицы на бережку быстроструйной Обрадовки.

— Полагаю, с развитием цивилизации именно очередь становится первичной ячейкой государства, — убежденно говорил он, обсасывая лавровый листик, — Во-первых, несмотря на меняющийся состав, она — и это ли не живое свидетельство диалектичности? — в своем роде всегда постоянна. Сколько, как говорится, бурь прогремело над нашим райцентром, а она все выдержала, все превозмогла. Во-вторых, каждая очередь представляет собою как бы срез по горизонтали всего общества, ту, образно говоря, каплю, которая является его зеркалом — ведь в очередях стоят и старики, и молодежь, и люди среднего возраста, и мужчины, и женщины, и представители самых мирных профессий, и военнослужащие, и активные общественники, и лица, склонные к известным злоупотреблениям…

— Истинно так! — не удерживался тут от одобрительного восклицания кто-нибудь из высоких потчуемых гостей.

— А посему, — вдохновенно восклицал районный мыслитель, — именно в очередь должен быть перенесен центр просветительской работы. Ибо она, как лакмусова бумажка, выявляет все наши достижения, служит надежным барометром духовной жизни, объективным показателем социальной активности граждан. Убежден, приспела пора создавать в очередях первичные ячейки общества «Знание», а если пойти дальше, то и временные профсоюзные группы…

Мда, порой Василия Суслопарова здорово заносило, так что будет лучше нам вернуться в овощной магазин.

Так вот поддержка очереди придала еще больше нахальства продавщице, и она, смерив докучливого покупателя взглядом боярыни Морозовой с известной картины художника Сурикова, гневно рявкнула:

— А ты, собственно, кто такой?

— Василий Данилович Гамов, — с достоинством представился мэр и, будучи человеком воспитанным, снял каску.

Увы, из ложной скромности Василий Данилович не назвал своей должности, а так его фамилия, которая очень скоро будет у всех на устах благодаря неординарным деяниям ее носителя, пока еще оставалась безвестной и ничего не сказала Мадам Баттерфляй.

— Ишь Васька да Гама, оказывается, к нам приплыл! — ехидно пропела продавщица, выпускница, между прочим, географического факультета. — Ну и плыви, голубок, дальше.

Коллектив очереди дружным хохотом отозвался на эту незамысловатую импровизацию Мадам Баттерфляй.

Василий Данилович растерянно моргал глазами, недоумевая, почему же покупатели, в массе своей безусловно трудолюбивые и сознательные люди, не только не оказали ему моральной поддержки, хотя он отстаивал их же коренные насущные интересы, но даже и осмеяли его. И действительно: почему иной герой, который, кроме устрашающих размеров негодяйства по отношению к своим согражданам, ничего более не совершил, удостаивается сказаний и песен народных, а другой такого же ранга общественный деятель, возжелавший исключительно мирными средствами приохотить население к потреблению, скажем, весьма полезной для здоровья растительной ливерной колбасы, на большее, чем скабрезный анекдот, не может рассчитывать?!

Так в полном недоумении бочком-бочком и пошел Василий Данилович Гамов к выходу, не ведая, что отныне к нему накрепко приклеится прозвище, данное нахальной продавщицей. Но вот ведь что знаменательно, прозвище это оказалось для нашего мэра как раз впору, и не столько в силу явной схожести звучания ФИО его и любознательного португальца, открывшего морской путь в Индию, сколько потому, что сам он, как вскоре выяснилось, питал страсть к путешествиям и регулярно стал совершать вояжи в сопредельные районы, а также за рубежи Отечества.

Из своих дальних поездок возвращался он всегда обогащенный новыми идеями. Так появились у нас после его турне по Скандинавии майки, украшенные обрадов-ской символикой, и носовые платки в виде схемы автомобильных дорог района. Правда, выпуск последних пришлось очень скоро прекратить. Из-за нестойкости красителей, усугубленной случившейся эпидемией гонконгского гриппа, автотрассы на платках расплывались, и водители сплошь и рядом сбивались с пути. Как установили органы народного контроля, это послужило единственной причиной участившихся задержек доставки потребителям нужных грузов и значительного пережога дефицитного бензина.

К сожалению, не дала ожидаемого эффекта и предпринятая мэром попытка перенести на обрадовскую почву принцип платного пользования общественными туалетами, подсмотренный им у венгерских друзей. В порядке эксперимента на самофинансирование было переведено единственное в Обрадовске такого рода коммунальное санитарно-гигиеническое учреждение на два раздельных очка, размещенное при вокзале. Расценки горисполком установил, кажется, вполне божеские: «Удовлетворение малой нужды — 10 коп., большой — 15 коп., пользование прессой — 5 коп.». Дня три новое хозрасчетное заведение, если позволительно так назвать дощатый сортир и специально построенную в трех метрах от него будку тех же архитектурных форм, где разместился кассир-контролер, пользовалось большой популярностью у горожан. Василий Данилович светился счастьем от сознания, что его идея встретила такой живой отклик у широкой общественности.

— А ты, Ванюша, сомневался, что не пойдет народ, — добродушно выговаривал он своему референту. — Нет, народ — он прогрессивное нутром чует и всегда окажет поддержку начинанию, если оно несет культуру в быт. А мы все робеем, сомневаемся, оглядываемся на ветхозаветные традиции и обычаи. Смелее надо рушить косное, отжившее и не бояться перенимать у соседей пусть и непривычные для нас, но удобные и весьма рациональные формы человеческого общежития. Я тебе даже так скажу: запроси мы с клиента двугривенный, он бы и с двугривенным расстался с превеликой радостью, лишь бы к настоящей культуре приобщиться, почувствовать, что и он с обочины мировой цивилизации вступил на ее торную дорогу…

Ванюша Онучин на эти проникновенные слова криво улыбался. Тут следует внести ясность. Ванюша всегда улыбался криво по причине повреждения лицевого нерва. В начале своей службы при Василии Даниловиче он, стремясь выразить одновременно и восхищение и умиление глубиной сформулированного мэром с его же подсказки тезиса «без труда не поднимешь производительность труда», малость перестарался и на всю жизнь остался косоротым. Впрочем, этот дефект здорово помогал ему скрывать истинные чувства, что при его беспокойной и самоотверженной работе было совсем не лишним.

Возможно, кому-то из читателей определение «самоотверженная» покажется не очень подходящим к характеристике деятельности референта, но вдумайтесь: не в том ли как раз его предназначение, чтобы самому отвергнуть себя как личность и без сожаления отдать весь свой умственный потенциал в распоряжение непосредственного начальника? Да, референты и помощники — вот истинные рулевые прогресса. Именно из их светлых голов исходят мысли, которые вкладываются затем в уста деятелей, вытолкнутых сумасбродной судьбой-индейкой на авансцену истории, и озвученные этими последними становятся постулатами, доктринами, концепциями. Именно они пишут речи-бестселлеры, которые произносят с трибун другие. И не авторы, а лишь чтецы-декламаторы, к тому же, как правило, с плохо поставленной дикцией, срывают «долго не смолкающие аплодисменты» и вставание зала. Что же движет этими безвестными героями, выбравшими путь интеллектуального самопожертвования? Злые языки утверждают: хороший харч. Я же убежден: истинное величие духа и бескорыстие ума. И как не порадоваться, что при наметившейся в нашем городе тенденции к снижению числа вещающих наблюдается заметное увеличение контингента мыслящих, то бишь референтов и помощников! Впрочем, увы, в семье не без урода. Я лично слышал сетования одного столичного гостя все на том же бережку Обрадовки по поводу низкого качества подбираемых ему помощников.

— Вам повезло, Василий Данилович, — с завистью говорил он, кивая на скривившегося в загадочной ухмылке Ванюшу Онучина. — А вот у меня с помощниками ну прямо беда. За три года, как доверили мне ответственный пост, пятого меняю, и все пишут такую галиматью, что произносить ее тошно. Поверите, читаю с трибуны доклад, а сам чувствую, что глупость высказываю, несу, знаете ли, несусветную чушь…

Да, Василию Даниловичу с референтом действительно повезло, и можно только сожалеть, что пренебрег он при реализации «туалетного проекта» Ванюшиными сомнениями.

Удовлетворив любопытство, оказавшееся, увы, праздным, жители Обрадовска просто-напросто перестали посещать «общедоступный очаг элементарной гигиены бытовых отправлений» — такой сложный эвфемизм применил в своем репортаже для обозначения привокзального нужника уже знакомый читателю Анатолий Бескорыстных. Прижимистое мужское население экономило гривенники у железобетонного забора, уступами огораживающего станционный пакгауз. Ну, а нежные и деликатные создания, если путь их лежал мимо «общедоступного очага», ускоряли шаг и на исходившие от сопровождающих кавалеров заботливые предложения «Не желаете ли культурно воспользоваться новой коммунальной услугой?» отвечали мужественно: «Ужо до дома потерплю».

Еще с полгода, наверное, начальник вновь созданного городского управления хозрасчетных санитарно-гигиенических объектов Аркадий Григорьевич Сосонкин, оберегая душевный покой мэра, уж очень близко к сердцу принимавшего сообщения о малейших перебоях в функционировании любимого детища, грубо говоря, втирал ему очки. В отчетах главка количество человеко-посещений общедоступного туалета № 1 из месяца в месяц шло по нарастающей, так что к концу второго квартала удалось довести ежедневный объем новой услуги на душу населения, включая временно отсутствующих отпускников и командированных, а также разбитых параличом обрадовцев, до 95 копеек. Коллектив управления уже готовился получать премии за досрочное доведение основного показателя до первой круглой цифры, уже подбиралась кандидатура миллионного посетителя, как случившийся в штате Невада подземный толчок силою в три балла докатился до Обрадовска и, как установила специально созданная горисполкомом комиссия во главе с А. Г. Сосонкиным, «вызвал деформацию несущих конструкций популярного привокзального сооружения». Проще говоря, нужник завалился набок. «Его дальнейшая эксплуатация, — пришли к выводу специалисты, — не отвечает условиям техники безопасности. Необходимо провести значительные реставрационные работы, которые потребуют определенного времени. Других жертв и разрушений нет». Как известно, госплан весьма неохотно выделяет средства на реставрацию непромышленных объектов, так что и по сей день единственный у нас общедоступный санитарно-гигиенический очаг являет собой печальное зрелище. Однако это обстоятельство нисколько не умерило кипучей организационно-статистической деятельности нового ведомства, руководимого Аркадием Григорьевичем, и это ли не свидетельство преимуществ планового начала в системе управления над рыночной стихией?!..

Но исключаю, что уже знакомый нам возможный читатель этих записок намерен здесь сделать автору справедливый упрек: горазд, мол, он, автор, критиковать своих героев за то, что их иногда заносит, а самого-то эка куда в сторону отклонило! И вообще, узнает ли в конце концов он, читатель, что за история вышла в Обрадовске с санитаром леса, ведь из-за него, кажется, и начал автор городить свой огород?

Наберитесь чуточку терпения. Всему свой черед, или, как любил повторять Никодим Иванович Капустьянц, каждому овощу — свой срок реализации. Сейчас же, я думаю, прежде всего надо завершить рассказ о первом посещении В. Д. Гамовым овощного магазина № 1/13. В то время, правда, он носил фирменное название «Сельдерей». Но впоследствии в одном авторитетном издании появилась публикация, в которой со ссылкой на каких-то нобелевских лауреатов утверждалось, что сей овощ в больших дозах вреден для здоровья. А так как обрадовцы ни в чем меры не знают, то горисполком вынес мудрое решение прекратить выращивание столь ненадежного огородного растения впредь до изменения своей позиции Нобелевским комитетом. Естественно, и название магазина пришлось упразднить.

Теперь по истечении срока давности все чаще и чаще стали раздаваться голоса, требующие вернуть нашему, опять же единственному в городе, овощному магазину славное имя. Мотивируются эти ходатайства тем, что сельдерей разводить начали еще при Чуриле Пленковиче, что не одно поколение достойных граждан на нем взращено, что лучше всяких новомодных биостимуляторов способствует он укреплению дисциплины желудка, повышает работоспособность, которую, чего греха таить, за последние засушливые годы обрадовцы малость подрастеряли, да и вообще пора восстановить справедливость и ликвидировать еще один провал в исторической памяти.

Впрочем, не о сегодняшних заботах договорились мы вести речь. Однако, повествуя о делах давно минувших, я не намерен предаваться ностальгии по «старому доброму времени», хотя в нем и остались все самые лучшие годы, нет, мною движет лишь желание познакомить идущее нам на смену поколение с уроками истории, а там пусть оно само решает, что перенять у отцов и дедов, а где соломку подстелить. В этом плане итоги первого выхода в народ Василия Даниловича Гамова и сегодня могут представить определенный интерес.

Придя в горисполком, созвал он экстренное заседание руководителей всех подразделений и коротко проинформировал их о своей встрече с нахальной продавщицей и явно подрастерявшим гражданские начала коллективом очереди.

— В свете вышеизложенного, как будем жить дальше, товарищи сподвижники? — таким горестным вопросом заключил мэр свою речь.

Сподвижники, не привыкшие еще к демократическим выкрутасам Василия Даниловича, понуро молчали.

И тут слово взял шустрый молодой человек с обаятельной улыбкой, начальник пожарной команды города старшина сверхсрочной службы Иван Онучин. Скромная должность, безусловно, не давала ему оснований считать себя сподвижником, и вообще на заседание он попал случайно. Проводил Ванюша в здании горисполкома плановую ревизию огнетушителей, увидел, как сломя голову бежит в конференц-зал солидный руководящий состав, созванный на экстренное заседание, профессионально подумал: «Не пожар ли?» — и примкнул к бегущим. Ну а потом, когда председатель начал держать речь, преждевременный уход из зала мог быть воспринят как неуместная демонстрация.

— От имени личного состава вверенной мне части, — уставным голосом отчеканил бравый старшина, — разрешите заверить вас, Василий Данилович, что мы горячо приветствуем вашу инициативу и берем обязательство снизить возгораемость на три процента.

Хотя Ванюшино выступление на первый взгляд никакого отношения к предмету разговора не имело, но мэру понравились и быстрота реакции, и уверенность тона, и, что там закрывать глаза, продемонстрированная с такой готовностью личная преданность, ныне кое-кем исключаемая из положительных качеств, в то время почиталась за одно из главнейших достоинств казенного человека. Надо ли говорить, что именно после этого мэр и приблизил к себе Ванюшу.

Ну а само заседание пошло дальше по проторенной дорожке. У нас ведь как? Главное, чтобы кто-нибудь первым в прениях выступил, а за вторым, третьим, пятым, десятым дело не встанет. Словом, в тот раз далеко не всем желающим удалось засвидетельствовать публично свое умиление новаторским поступком дорогого Василия Даниловича. Единогласно приняли постановление, где первым пунктом присвоили В. Д. Гамову звание почетного горожанина Обрадовска, а вторым признали нетерпимыми все еще наблюдающиеся случаи нарушения правил торговли и потребовали от директора плодоовощного объединения Н. И. Капустьянца принятия решительных мер по их пресечению и недопущению в дальнейшем.

Василия Даниловича такая коллегиальная отзывчивость руководящего ядра, признаться, порадовала.

— Высказанные в мой адрес принципиальные товарищеские славословия, — подчеркнул он в заключительном слове, — я расцениваю как аванс без вычетов. Его еще предстоит отработать. Заверяю вас, уважаемые соратники, что приложу все силы, чтобы оправдать ваше доверие, доверие всех граждан славного райцентра. Однако позволю себе кое в чем не согласиться с некоторыми выступавшими, хотя и разделяю их чувства. Тут раздавались голоса, чтобы я поберег свою нервную систему и не ходил больше в народ. При всем желании, товарищи, это не в моих силах. Ведь я — плоть от плоти. Так что и не уговаривайте! Другое дело, может, есть резон подумать об организационных формах моих хождений. Тут, пожалуйста, обещаю с пониманием рассмотреть любые конструктивные предложения. И еще. Почему, товарищи, мы стесняемся широко информировать население о своей работе, чаще всего плодотворной. Почитайте наш «Вечерний звон». Что заботит губернатора Фиджи — там со всеми подробностями расписано, а какие творятся в родном горисполкоме знаменательные дела — об этом ни гугу…

Дельные замечания принято в нашем журналистском корпусе принимать близко к сердцу, и потому реакция на них следует незамедлительная. Уже следующий номер «Вечернего звона» вышел с новой рубрикой «У нас в Обрадовске. Хроника городской жизни». Открывался раздел следующей информацией:

«Грубость наказуема.

Обрадовский горисполком на своем экстренном заседании, созванном по инициативе В. Д. Гамова, рассмотрел вопрос о некоторых нарушениях правил торговли в фирменном овощном магазине «Сельдерей». Из компетентных источников стало известно, что вчера в этой торговой точке работник прилавка М. С. Бабочкина облаяла неизвестного посетителя, хотя тот не давал для этого оснований. Директору плодоовощного объединения Н. И. Капустьянцу, в чьем ведении находится «Сельдерей», предложено усилить просветительскую работу в коллективе. Как сообщил редакции Н. И. Капустьянц, нарушительница правил торговли сурово осуждена коллегами, принято обязательство план третьего квартала выполнить на 88 процентов, что на 3 процента больше, чем за тот же период прошлого года. На заседании горисполкома присутствовал и выступил с речью В. Д. Гамов. Он единогласно избран почетным обрадовцем.

Соб. инф.».

Эту в некотором роде историческую заметку я запомнил дословно, потому что сам ее редактировал. Позвонили нам в редакцию из горисполкома, таинственным шепотом сообщили, что посыльный через полчаса привезет важный документ протокольного характера, который надо поставить в номер. Редактором у нас тогда был Василий Иванович Суслопаров, выдвинутый затем в начальники управления внутренней культуры. Как и большинство философически настроенных людей, был он несколько оторван от земных реалий, а потому решил, что раз документ протокольный, то, значит, это что-то но линии правоохранительных органов, и поручил подготовить его к печати вашему покорному слуге, который вел в «Вечернем звоне» рубрику «Из зала суда».

ГЛАВА V

Обстоятельства вынуждают. Последствия метеоритного дождя. Кому положена льгота на бронзу. Конкретная личность и типический образ. Тещу надо ублажать. Эффект монументальности. «Топорики» или «Семен Семеныч»? Вопрос к читателю

Желает того читатель или нет, но автор намерен сделать эту главу последней. И совсем не потому, что оказались исчерпанными события, достойные быть занесенными на скрижали истории нашего славного райцентра. Нет, мое решение продиктовано как раз обстоятельствами противоположного толка.

Время пребывания на высоком посту Василия Даниловича Гамова, а именно он, но никак не серый хищник, о чем, надеюсь, вы уже догадались, является настоящим героем моего повествования, было настолько насыщено разнообразными знаменательными деяниями, что даже простое их протокольное изложение потребовало бы многих томов. Вот хроника только одного дня, воспроизведенная по страницам газеты «Вечерний звон» за 17 июня 1972 года. (Поверьте, выбор на этот газетный номер пал совершенно случайно, ибо вырвал я его из старой подшивки не в качестве аргумента, а чтобы завернуть мочалку. Прежде чем в пятницу вечером сесть за написание данной главы, я предусмотрительно решил загодя приготовить все банные причиндалы — хуже нет искать их утром, когда, взглянув на часы, вдруг понимаешь: еще минута, и ты уже не успеешь вкусить блаженство первого пара!) Итак, что же происходило в Обрадовске в тот рядовой будничный день?

Обрадовский горисполком принял постановление «О неотложных мерах по дальнейшему искоренению лузганья семечек в общественных местах». В целях оздоровления микроклимата время продажи шелушащегося продукта ограничено с 11 до 14 часов. В одни руки отпускается не более двух стаканов.

Выпущен десятитысячный с начала пятилетки пельмень. Право скушать юбилейный деликатес коллектив передового пищекомбината единодушно предоставил почетному горожанину В. Д. Гамову.

Председатель горисполкома В. Д. Гамов осмотрел выбоины на проспекте Акселератов между домами № 4 и № 16/31. Как пояснил начальник коммунальной службы Б. Спиносов, выбоины образовались в результате выпадения метеоритного дождя из созвездия Близнецов. После осмотра выбоин В. Д. Гамов выступил с краткой речью.

Речь В. Д. Гамова

— Ну надо же! (Продолжительные аплодисменты.)

Непременный лауреат фестиваля «Обрадовская лира» Гермоген Новодевичий сплел венок сонетов. Тема нового произведения маститого поэта — любовь и верность в условиях перехода на трехсменный режим работы.

В городском парке культуры и отдыха им. С. Разина состоялось торжественное открытие скульптурной композиции «Аллегория интеллектуального целомудрия». Покрывало с композиции сбросил начальник управления внутренней культуры населения В. Суслопаров…

Извините, но об этом событии, право же, стоит рассказать чуть подробнее.

В свое время, если помните, были установлены льготы на изготовление изделий из бронзы. Непонятно почему, но на районные центры они, увы, не распространялись. Естественно, Василий Данилович почувствовал себя ущемленным.

— Не хочу роптать, — не раз говаривал он с горькой усмешкой Ванюше Онучину, — но наша многотрудная мэрская работа совершенно не обеспечена стимулами увековечивания. А ведь рассудить, именно нам в первую очередь надо выделять дефицитный сплав. Тем же, кто повыше, куда сподручнее воздвигать себе памятники нерукотворные.

Ванюша все кривился и помалкивал. Понимал он, что не сочувствия от него ждут, а конструктивных решений, только что тут придумаешь, если номенклатура любимого руководителя, увы, не предусмотрена для воплощения в бронзе. И все-таки ушлый референт даже из этой, казалось бы, безысходной ситуации нашел достойный выход, в который уже раз продемонстрировав незаурядную шустрость своего ума.

— Прежде всего, Василий Данилович, — спросил он с загадочной улыбкой, — не пробовали ли вы смирить свою гордыню?

— Пробовал неоднократно, но она не смиряется, — чистосердечно признался мэр.

— Теперь разрешите полюбопытствовать, — все так же по-джокондовски ухмыляясь, продолжил Ванюша, — что для вас более приоритетно: бронза как материал воплощения или само воплощение?

— Пожалуй, воплощение, — после длительного раздумья ответил Василий Данилович.

— Тогда чего ж печалиться! — радостно потирая руки, воскликнул Ванюша. — Воплотим вас в мраморе, и проблема снята.

— Эх, Иван! — вздохнул Василий Данилович, — Неужели ты думаешь, что не рассматривал я этот вариант? Из мрамора, может, и получше бы даже было, да только действующие директивные рекомендации для прижизненного изваяния конкретных лиц, каковым и я являюсь, предписывают употреблять исключительно одну лишь бронзу. Даже чугун возбраняется. А ты говоришь, мрамор…

— Обижаете, Василий Данилович, — нарочито громко вздохнул референт. — Об этом ограничении я помню. Оно-то и мешало мне сразу смикитить. А тут вот намедни рассматривал я антиалкогольный плакат Ульяна Баландина, который, как вы знаете, является почти точным воспроизведением его же автопортрета, и будто озарение какое нашло. Бронзы мы, Василий Данилович, так и так не достанем. И из мрамора не положено. Тупик вроде. А что, если использовать баландинский опыт? Воплотить вас в мраморе не как конкретную историческую личность, а как типический образ нашего современника. Обяжем скульптора придать изваянию полное портретное сходство с вами, а чтоб никто не придрался, пусть задрапирует он вашу фигуру в римскую тогу, скажем, или тунику. И чтоб уж всякие подозрения в личной, так сказать, нескромности окончательно отвести, попросим Суслопарова дать какое-нибудь заковыристое название монументу.

— Золото ты мое! — только и смог вымолвить расчувствовавшийся мэр.

В скором времени в разных концах Обрадовска стали воздвигаться мраморные изображения мужчины средних лет, с гордо вздернутым носом, чуть заплывшими глазами, двойным волевым подбородком — ну ни дать ни взять наш любимый мэр, и только чугунные таблички на постаментах рассеивали этот оптический обман. Двойник Василия Даниловича Гамова, усевшийся на привокзальной площади в позе роденовского «Мыслителя», которого облачили, правда, в косоворотку и галифе, был поименован как «Деятель, размышляющий о необходимости упорядочения». Другой якобы Василий Данилович, повторивший пластику микеланджеловского «Давида», но только в тенниске и трусах, возвысился у входа на городской стадион и олицетворял «Деятеля, озабоченного гармоничным развитием личности».

Появился у нас и целый ряд других «Деятелей», в частности, у Дворца культуры работников управления — «всматривающийся в перспективы дальнейшего развития», у 5-го отделения милиции — «требующий решительного устранения отмеченных недостатков», у крытого рынка — «вдохновляющий горожан на творческий поиск». Названия, призванные обескуражить возможных заезжих критиков, давал скульптурам, как вы поняли, Василий Иванович Суслопаров. Неистощимый на идеологические придумки, он же предложил оформить случившийся в нашем городе мраморный бум как стихийное народное движение под лозунгом «Даешь монумент в каждый микрорайон!».

Что же касается скульптурной композиции, установленной в парке культуры и отдыха имени С. Разина, из-за которой, собственно, я и был вынужден сделать это отступление, то изображала она отнюдь не Василия Даниловича Гамова, как, наверное, предположил мой чересчур сообразительный читатель, а родную тещу нашего мэра Лилию Гавриловну.

В отличие от своей дочери Альбины Глебовны, женщины добродушной, покладистой, искренне считающей, что лучший способ самовыражения — это освоить новый рецепт маринования корнишонов или приготовления варенья из арбузных корок, Лилия Гавриловна была натурой общественно активной и позволяла себе, как утверждали не без основания злые языки, совать нос во все дела, которые вершил Василий Данилович. Поговаривали даже, что она поколачивает своего зятя. Лично я в это не верю, хотя, глядя на ее сухопарую жилистую фигуру, можно было предположить, что Лилия Гавриловна не чурается семейных баталий и способна одерживать в них славные победы. По крайней мере большинство горожан считало, что именно желание ублажить сварливую тещу и продиктовало мэру решение установить скульптурную композицию в ее честь.

Здесь мне придется сообщить об одной незначительной детали. Откровенно говоря, и упоминать-то о ней неловко, но, избрав жанр исторической хроники, я просто обязан это сделать. Дело в том, что сочиненное Василием Ивановичем Суслопаровым название скульптурной композиции, моделью для которой послужила мэро-ва теща, хотя и было возвышенно-трогательным, но среди широких масс населения нашего города решительно не прижилось. Задуманную «Аллегорию» в обиходе все стали именовать «Сисястой Лилькой» или просто «Сисястой».

Если учесть, что Лилия Гавриловна была, как уже отмечалось выше, особой весьма тощей, с более чем скромными телесными возвышенностями, а высекал ее в мраморе специально приглашенный из столицы лауреат, исповедующий в своем творчестве сугубый реализм, то легко приписать обрадовцам склонность к язвительности и насмешкам. Между тем эти черты им совершенно не свойственны, скорее их отличают простосердечие и открытый взгляд на все происходящее. Словом, они привыкли называть вещи своими именами. Вот и водруженную в городском парке новую скульптуру нарекли, ничуть не отступая от истины, потому как приклоненная и простирающая вперед руки беломраморная дамочка с лицом мэровой тещи действительно была довольно полногрудой.

Кстати, на это несоответствие образа с прототипом обратил внимание и сам Василий Данилович Гамов при осмотре скульптуры перед ее транспортировкой на место воздвижения.

— Видите ли, — обиженно засопел выдающийся ваятель в ответ на робкое недоумение мэра, — в данном случае вы наблюдаете так называемый эффект монументальности, который достигнут исключительно лишь за счет простого троекратного увеличения всех пропорций модели. Для наглядности приведу такое сравнение: если я в три раза увеличу теннисный мячик, то неподготовленный зритель может принять его за пушечное ядро или кокосовый орех. Кстати, сама модель осталась весьма довольна моей трактовкой ее образа…

— Ах, довольна?! — радостно воскликнул Василий Данилович, — Тогда, естественно, все вопросы снимаются…

Вот у «Сисястой Лильки», или, если вам больше нравится, «Аллегории интеллектуального целомудрия», и обнаружил я разгадку леденящего душу воя, с упоминания о котором началось наше повествование. Надо сказать, что данная статуя, между прочим, довольно скоро ставшая настоящей достопримечательностью славного райцентра, была установлена поблизости от Павильона настольных развлечений, где уже в наше время обосновалась компания заслуженно отдыхающих Василия Даниловича Гамова и его сподвижников. Порой до глубокой ночи самозабвенно предаются они игре в лото, игре на первый взгляд немудрящей, но требующей отменной реакции, зоркости глаза и некоторой финансовой интуиции.

Признаться, я люблю наблюдать, как играют наши бывшие отцы города и его светлые умы. Любо-дорого видеть, как загораются их очи, когда прихлопывают они счастливой пуговкой последнюю незакрытую цифирку в нижнем ряду карты, как бледнеют их щеки, когда та же удача выпадает соседу. Чувство умиления особенно охватывает меня, когда холщовый мешочек переходит в руки Василия Даниловича, и он, зачерпнув из него пригоршню деревянных бочоночков, лишь мельком бросает взгляд на них и кричит скороговоркой:

— Тридцать два, семьдесят восемь, барабанные палочки (это значит — одиннадцать), сорок девять, дедушка (такой псевдоним дан цифре девяносто), пятьдесят четыре, топорики, девятнадцать…

— Постойте, постойте, — спохватывается вдруг Василий Иванович Суслопаров, — какие «топорики»?

— Заиграно! Продолжайте, Василий Данилович, — торопит бывший начальник коммунальной службы Спи-носов.

— Нет, не продолжайте, — начинает кипятиться наш бывший мыслитель. — Объясните, пожалуйста, товарищ Гамов, что это такое — «топорики»?

— «Топорики», — снисходительно улыбается бывший мэр, — это, и младенцу известно, семьдесят семь.

— Это, может, в какой-нибудь Португалии, — язвительно протягивает Суслопаров, намекая на прозвище, данное горожанами Василию Даниловичу, — семьдесят семь называют «топориками», а у нас в Обрадовске это число искони зовется «Семен Семенычем»…

Тут возникает горячая перепалка, в ходе которой кто-нибудь обязательно произносит обидные слова:

— Правильно вас с поста поперли, если вы до такой простой истины никак не дотумкаете!

На что оппонент с ходу отвечает:

— Ну а вас, очевидно, поперли за то, что у вас ума палата, да только ключик от нее потерян?

И всякий раз ссору гасит Ванюша Онучи и, который снова служит в нашем городе брандмейстером.

— Помяните мое слово, — проникновенно говорит он. — Нас еще призовут.

Последнее слово, очевидно, как раз его и надо помянуть, Ванюша произносит врастяжку, с некоторым завыванием.

Когда в Обрадовске поползли слухи о волке, смутное подозрение шевельнулось во мне, но и только. Но вот однажды, чуть раньше, чем обычно, покинув компанию лотошников, я проходил мимо «Сисястой Лильки». Жутковатая картина открылась тогда передо мной.

Освещенный полной луной, стоял, обнимая постамент и прильнув щекой к могучей Лилькиной коленке, Ванюша Онучин. Лицо его было белее мрамора, пошедшего на скульптуру, глаза закрыты, и из них мелкими алмазами струились слезы. А разверстые уста бывшего референта сначала чуть слышно, а потом все громче, все протяжнее исторгали тоскливые звуки:

— Нас еще призовут… Нас и-о и-о-у-у… И-о-у-у… О-у-у-у!

…И вдруг мне почудилось, что откуда-то издалека раздался ответный вой.

Не твой ли это был голос, читатель?