Путь к вершине

ANAS PENELOPE

Посадили сразу полдюжины судей. Обыкновенных шестерых жуликов упрятать за решетку и то событие, а тут сами отправители правосудия загремели. Такого ЧП не случалось за всю историю далекой республики. Вот и командировали младшего советника юстиции Сергея Петровича Зубкова на бывшую окраину посмотреть, что да как. «Взятки-то они наверняка хапали, — напутствовало его начальство, — но ты деликатно прощупай, не перегнул ли там кое-кто палку».

«Попал, как кур во щи», — невесело подумал Сергей Петрович, выслушав наставление руководства. (Автору немного совестно перед эрудированным читателем за своего героя, который исказил популярную пословицу, долженствующую звучать несколько иначе, а именно: «попал, как кур в ощип», но младший советник юстиции, будем к нему снисходительны, за дискуссиями о чистоте русского языка не следил, предпочитая болеть за «Спартак», хотя после Старшинова и братьев Майоровых это, увы, уже не та команда, а потому и представлялись ему вместо отвлеченного ощипа вполне понятные щи, что, справедливости ради, ничуть не искажало смысла народной мудрости.) Действительно, миссия на долю С. П. Зубкова выпала довольно щекотливая, да к тому же совсем неожиданно: ехать в командировку должен был начальник его отдела Саркисов, но тот в самый последний момент заболел — давление подскочило, оно у гипертоников всегда подскакивает, когда надо увильнуть от неприятного поручения, а может, и правда, подскочило, — как бы то ни было, теперь уже Сергею Петровичу предстояло выяснить, почему это вдруг обмишурилось полдюжины служителей закона.

Сначала он попытался загодя выстроить кое-какие предположения, полистал даже служебные справки последних лет, относящиеся к республике, но, не обнаружив в них ни малейшего намека на могущий быть конфуз с тамошними судьями, бросил ломать голову, справедливо рассудив: «Не боги горшки обжигают, авось не оплошаем». Приняв такое решение, опробованное до него в затруднительных ситуациях не одним поколением русских людей, Сергей Петрович пришел в спокойное, пожалуй, даже несколько приподнятое расположение духа, которое совершенно утвердилось в нем после рассказов коллег, объяснивших, что апрель — лучшая пора для командировок в те края. Во-первых, происходит цветение природы, а во-вторых, бараны, коими его непременно будут угощать, не столь жирны, как осенью. Но, впрочем, это уж дело вкуса.

В аэропорту встречал Зубкова ответственный работник аппарата (так он отрекомендовался) Расул Агаевич, приземистый, крепкий, чуть склонный к полноте мужчина лет сорока пяти — пятидесяти. Весь он, казалось, излучал неподдельное радушие, какое в Москве Сергею Петровичу довелось наблюдать лишь в Сандунах, куда однажды затащил его школьный товарищ Нёма Зонденвейер, да и то лишь после того, как банщик получил от Нёмы пятерку «за все про все». После утомительного перелета командированному единственно, чего хотелось, — так это выпить бутылочку боржоми и поспать часика три. Поэтому, взглянув на безоблачное небо и увидев, что солнце находится в зените, Сергей Петрович приуныл: рабочий день в разгаре, и как бы любезные хозяева не стали с ходу вводить его в курс дела.

Расул Агаевич будто прочитал эти мысли и, распахивая дверцы черной «Волги», сказал, обращаясь одновременно и к Зубкову, и к шоферу:

— На дачу! Нашему уважаемому московскому гостю с дороги непременно надо отдохнуть.

Слово «дача» немножко смутило московского гостя, и он, привыкший останавливаться во время командировок в скромных гостиничных номерах (из расчета 2 руб. 60 коп. — суточные плюс 1 руб. 56 коп.[4] — квартирные), с весьма заметным испугом спросил:

— А почему на дачу, а но в гостиницу?

— Понимаете, — засветился белоснежной улыбкой Расул Агаевич, — дача — это, так сказать, условное название, а вообще-то она обыкновенная гостиница, только для уважаемых товарищей.

И чтобы окончательно успокоить москвича, радушный хозяин поспешил добавить, что номер будет стоить всего полтора рубля, и завтракать далеко ходить не надо — тут же буфет имеется. Готовят по-домашнему, так что, пожалуйста, биточки, котлеты, а цены почти как в передовых совхозах — по себестоимости.

— Раньше, — с легким вздохом продолжил Расул Агаевич, — за проживание гостя соответствующие ведомства расплачивались. Традиции, понимаете, гостеприимства. Но теперь, говорят, не каждый обычай соблюдать надо. А чем плохо уважаемому гостю весь почет оказать, я лично не совсем понимаю.

— Да уж порядок есть порядок, — только и мог что сказать Сергей Петрович.

С одной стороны, гостеприимство в трактовке Расула Агаевича казалось ему делом весьма достойным. Но, с другой, он смутно ощущал, что дармовой харч может нежелательным образом влиять на исполнение служебного долга.

Пока ехали но городу, Расул Агаевич, предварительно выяснив, что гость впервые в здешних краях, взял на себя роль гида, и за пятнадцать минут путешествия Зубков узнал, в каких домах жил бывший «первый уважаемый человек нашей республики» до того, как он стал бывшим, показаны были также бывшие места жительства бывших «второго» и «третьего» человеков. О других памятниках зодчества Расул Агаевич не упомянул ни разу, очевидно по причине их незначительности.

«Гостиница» размещалась почти в центре города. Скорее это был санаторно-курортный комплекс. В большом ухоженном саду с клумбами и фонтанчиками располагались на почтительном расстоянии друг от друга несколько одноэтажных и двухэтажных коттеджей. У одного из них, имевшего вид более стандартный, чем остальные, «Волга» остановилась.

Скромный полуторарублевый номер выглядел как люкс в областном центре Нечерноземной зоны — комната метров восемнадцати с двумя кроватями и телевизором в углу, ванная и туалет раздельные. Временное пристанище для уважаемых гостей было обставлено современной мебелью, очевидно финского производства, и украшено картиной неизвестного художника, который запечатлел на фоне бескрайнего хлопкового поля орденоносца, вкушающего арбуз. К комнате примыкала крытая веранда, куда Расул Агаевич и пригласил Сергея Петровича после того, Как тот смыл со своих рук дорожную пыль. Через широкую стеклянную дверь просматривались два дачных плетеных кресла и такой же столик, на котором, как посчитал Зубков, был водружен макет высокогорного хребта. Когда профессионально ловким движением Расул Агаевич сдернул накрахмаленную до синевы скатерть, то глазам гостя предстала гряда разнокалиберных бутылок, салатница с зеленью и два румяных цыпленка табака.

Осознав, что столь шикарно сервированный стол предназначен для него, Сергей Петрович самым решительным образом начал протестовать, но Расул Агаевич, послушав его до первой паузы, сам взял слово и произнес не очень длинную, но весьма убедительную речь о том, что хотя нет ни бога, ни аллаха, однако вот бывают же такие счастливые совпадения — приезд уважаемого гостя пришелся как раз на день рождения старшего сына. Но первенец сейчас в Москве, пошел по стопам отца — учится на юридическом факультете МГУ, жена лечится в Ессентуках — очень ее печень беспокоит, а младший сын еще пионер. Так что не с кем было бы поднять бокал по такому радостному для каждого отца поводу, но вот на счастье уважаемый гость — с вниманием выслушаем его советы.

— Ну, раз младший у вас еще пионер, — смутился Сергей Петрович, — тогда конечно. Но соглашаюсь, как говорится, скрипя сердцем.

После второй Сергей Петрович перестал корить себя за то, что смалодушничал, и, будучи по природе своей человеком добрым и компанейским, почувствовал к Расулу Агаевичу необычайную симпатию. Конечно же все это угощение от чистого сердца, потому что какой смысл Расулу Агаевичу брать его на крючок, если он не уполномочен принимать какие-либо решения, а должен, говоря словами высокого начальства, просто провести рекогносцировку на местности и потом объективно доложить, что увидел. Только и всего.

Расул Агаевич зорко следил, чтобы рюмки больше двух-трех минут не оставались пустыми, но сам каждый раз лишь половинил свою, шутливо пояснив гостю: мол, коран запрещает пить по полной. Неудивительно поэтому, что за какой-нибудь час усидели они бутылку армянского и распочали затем «Столичную», а так как доля Сергея Петровича составила две трети, то после четвертой рюмки водки его развезло, и, почувствовав это, он запросил пардону. Расул Агаевич не стал настаивать, но на посошок все-таки выпили и трижды расцеловались.

Договорились, что сегодня уж уважаемый гость пусть отдыхает, а завтра — суббота, делами заниматься нельзя, поэтому есть предложение совершить экскурсию в заповедник — гордость республики. Водятся там редкие звери и пудовые сазаны. Ехать каких-нибудь сто двадцать километров. Директор соседнего с заповедником совхоза — двоюродный брат Расула Агаевича, так что отказываться никак нельзя — там уже ждут.

— Замечательные вы люди! — растроганно воскликнул Сергей Петрович. — А вас, Расул Агаевич, почитаю за старшего брата.

Тут Расул Агаевич замахал руками и решительно возразил, что хотя, мол, за его плечами и будет годков на десять — пятнадцать больше, чем у Сергея Петровича, но в определенном смысле старшим братом все-таки надо считать уважаемого московского гостя.

После этого ничего не оставалось, как выпить еще по одной, на этот раз действительно по последней. На прощание снова расцеловались, и Расул Агаевич выпорхнул из комнаты. (Довольно плотный обед никак не отразился на легкости его движений.)

Сергей Петрович накрыл скатертью останки цыплят табака, аккуратно поставил пустые бутылки под стол и, посчитав, что номер приведен в порядок, завалился спать.

Поначалу долго снился ему беспокойный сон про то, что передовой хлопкороб на картине вовсе и не ест арбуз, а читает книжку английского писателя Майн Рида «Всадник без головы», и эта явная несуразица страшно раздражала Сергея Петровича. Он проснулся, долго анализировал, с какой стати замешался тут Майн Рид, вспомнил наконец, что книжку про безголового всадника просила достать дочка, и, когда все таким образом стало на свои места, сходил в туалет и затем уже спал без всяких сновидений.

Пробудившись в семь часов утра, Сергей Петрович с помощью болгарской зубной пасты «Поморин» снял неприятный налет во рту, выпил стакан боржоми и почувствовал себя заново родившимся человеком. Стояло теплое солнечное утро, цвели яблони и еще какие-то деревья, — может, абрикосы, а может, миндаль, радостно щебетали птицы, словом, место, куда он попал, было ну просто райским.

Когда приехал Расул Агаевич, Зубков уже успел побриться и принять душ. Завтракали в буфете, где действительно придерживались российской кухни, — подали им капусту провансаль, бифштекс и какао. Насчет рюмочки Сергей Петрович категорически отказался, и Расул Агаевич не стал настаивать, потому как дорога предстояла хоть и не очень дальняя, но и не шибко хорошая — в «Камышовой долине» и песок и болота, для страховки придется ехать на газике, что, конечно, помедленней и трясет больше.

— Ну, а главное, силы надо поберечь, — подмигнул Расул Агаевич, — руководство заповедника с нетерпением ждет уважаемого товарища из Москвы.

Дорога не показалась Зубкову ни плохой, ни дальней. Алик держал скорость порядка шестидесяти километров, а Расул Агаевич рассказывал о местных нравах, которые, будучи в основе своей глубоко моральны, более того — патриотичны, тем не менее легко могут быть неправильно истолкованы людьми несведущими и даже подведены под соответствующие статьи Уголовного кодекса. Изредка, когда рассказчик делал паузу, Сергей Петрович выглядывал из машины — и тогда его взору открывались чрезвычайно красивые места.

Шоссе сперва попетляло по дну ущелья довольно мрачного вида, потом легким ажурным мостом перекинулось через бурную речку, но тут же сделало поворот на девяносто градусов и долго бежало рядом с ней, пока, очевидно, его не вывело из себя ее ни на секунду не прекращающееся ворчанье. Словно муж от сварливой жены, полезло оно тогда, не разбирая дороги, прямо в гору — лишь бы не видеть постылую, — и, откуда только силы взялись, взобралось на такую крутизну, что дух захватывало; отсюда, отдохнув самую малость на перевале, еще покрытом снегом, покатилось вниз, в широкую зеленую долину, усыпанную веснушками маков и тюльпанов, и здесь снова встретилось с той самой речкой; да, видать, разлука положительно сказалась на ее характере, и теперь она уже была доброй и спокойной и журчала что-то очень ласковое.

Это уже пошли заповедные места. С шоссе свернули на проселок, где действительно немножко потрясло, пока объезжали бесчисленные озерца и болота, заросшие необыкновенно высокими камышами («отсюда и название заповедника», — совершенно справедливо заключил Сергей Петрович). Но вот после какого уж по счету зигзага дорога неожиданно уткнулась в укрытое густыми зарослями цветущей сирени приземистое двухэтажное строение.

— Приехали! — облегченно выдохнул Расул Агаевич.

Чьи-то заботливые руки открыли дворцу газика и помогли выбраться наружу сначала ему, а потом и Сергею Петровичу.

У крыльца строения, являвшего собой, без сомнения, административный центр заповедника, стояла группа мужчин, одетых, несмотря на двадцатипятиградусную жару, довольно строго. Двое, выдвинувшиеся чуть вперед, были в темных костюмах, при зеленых велюровых шляпах, блестящих галстуках и лакированных ботинках. Трое остальных обмундировались гораздо проще, но опять же не первой молодости пиджаки их были застегнуты на все пуговицы.

Увидев столь торжественную депутацию, Зубков со смятением подумал, а не превратится ли пикник на лоне природы — на что можно было рассчитывать по намекам Расула Агаевича, когда он приглашал совершить эту экскурсию, — в заурядную официальную тягомотину с длинными речами и обязательной демонстрацией достижений передового коллектива.

Между тем началась процедура представления. Расул Агаевич охарактеризовал Сергея Петровича как «нашего уважаемого товарища из центра, выполняющего ответственное поручение», что вызвало у всех пятерых встречающих улыбки самой высокой степени сердечности. Из двух мужчин в зеленых шляпах, стоявших чуть впереди, один оказался директором заповедника Михаилом Ибрагимовичем. («По-нашему-то я не Михаил, — счел нужным объяснить он, — но для русских товарищей, с которыми постоянно приходится работать, так понятнее».) Владелец же второй зеленой шляпы по имени Рашид имел совершенно неудобопроизносимое отчество. («Да и произносить его необязательно, ведь у нас, как и у англичан, скажем, отчества нет», — заметил Расул Агаевич.) Рашид здесь тоже был гостем. Он занимал пост заместителя директора текстильного комбината в столице республики и приехал на выходной к старому другу, тому самому директору совхоза, который доводился двоюродным братом Расулу Агаевичу. Но директора, как на грех, вызвали на целый день в райком, где анализировались итоги весенне-полевых работ, и вот он вместо себя откомандировал в заповедник приятеля, поручив ему извиниться перед уважаемым московским гостем и все такое прочее. Бритоголовый старик с орденом Славы на потертом пиджаке был представлен как старший егерь Исмаил, а остальные двое граждан вообще никак не были названы, хотя и им Сергей Петрович пожал руки.

Когда наконец установили «ху из ху» («кто есть кто», как говорят те же англичане), Михаил Ибрагимович сказал на родном языке что-то двоим анонимам, и они моментально исчезли вместе с шофером Аликом.

Сергей Петрович переминался с ноги на ногу, не зная, как вести себя в данной ситуации. На помощь пришел Расул Агаевич.

— Дорогой директор, — обратился он к Михаилу Ибрагимовичу, — расскажи, пожалуйста, уважаемому гостю о жемчужине нашей республики, а мы с товарищем Рашидом об этом уже хорошо знаем и поэтому лучше проверим, как выполнил свои социалистические обязательства товарищ Исмаил.

— Рыба очень замечательный поймался, товарищ начальник, не сомневайтесь, — заулыбался егерь…

— Наш заповедник, — торжественно начал Михаил Ибрагимович, когда они остались вдвоем, — образован ровно пятьдесят лет назад. Его территория составляет…

И директор начал цитировать какую-то научно-популярную брошюру. Рассказ его изобиловал цветистыми оборотами вроде — «в живописной излучине полноводной реки произрастают гигантские злаки, ошибочно называемые камышами», «неустанная забота о сохранении родной природы принесла замечательные плоды…» — и еще много чего в том же духе. Сергей Петрович узнал, что в заповеднике водятся камышовые коты и обыкновенные шакалы, лебеди и орлы, змеи и ящерицы, — в общем, сотни самых разнообразных млекопитающих, пресмыкающихся и птиц, среди которых несколько видов весьма редких. Еще он узнал, что коллектив заповедника уже завершил квартальный план по заготовке сена и сейчас прилагает все усилия, чтобы встретить приближающийся юбилей выполнением повышенных обязательств по сдаче государству шкурок нутрий.

О нутриях Михаил Ибрагимович распространялся довольно долго, скромно подчеркнув, что разводить их здесь начали по его инициативе. Тут Сергей Петрович поинтересовался, а не Тимирязевку ли закончил Михаил Ибрагимович, и немного смутился, услышав, что директор- кадровый профсоюзный работник. Заповедник он возглавляет всего третий год, а до этого был и председателем постройкома, и председателем райпрофсожа — это, значит, по железнодорожной линии, а еще раньше — начальником отдела в республиканском совете профсоюзов. Должности эти менял Михаил Ибрагимович, во-первых, следуя почину Валентины Гагановой, а во-вторых, что скрывать, дает еще знать о себе в здешних краях такая отрыжка прошлого, как национальное кумовство…

Нынешней своей должностью, доверительно объяснил гостю Михаил Ибрагимович, он вполне доволен. Наука, конечно, не профсоюз, но при старании и ее оживить можно. Вот до него совсем разленился коллектив, егери других забот не знали, как объезжать территорию да считать, не убавилось ли этих шакалов или гусей. Ну, гусей еще куда ни шло — их пострелять одно удовольствие, а шакалы-то кому нужны? А он быстренько всем нашел работу: заготовки сена организовал, нутрий развел и имеет теперь намерение запустить в озеро толстолобика и белого амура, читал в газетах, что питаются эти рыбы любой растительностью, а здесь тех же камышей — ешь не хочу. Рыбу согласен брать коопторг для дальнейшей реализации населению — вот и еще одна статья дохода. Словом, надо только проявить инициативу — и даже такое заведомо убыточное хозяйство, как заповедник, даст в конце концов прибыль.

Тут Михаил Ибрагимович как будто спохватился, что завело его куда-то в сторону, и снова взялся за пересказ брошюры. В заключение пошли осматривать музей, под который отведен был весь второй этаж дома. Первую комнату целиком занимал красавец олень с шикарными рогами, на которые, прикинул Сергей Петрович, можно повесить не меньше десяти головных уборов. В следующей комнате стояли вдоль стен слегка облезший камышовый кот, захудалая дворняжка, оказавшаяся шакалом, и обыкновенный заяц. Третья заполнена была снопами камышей и других каких-то растений, а на двух столах разместились коллекции стрекоз, бабочек и жуков. И, наконец, в последней, самой просторной, экспонировались птицы. В стеклянных ящиках, похожих на аквариумы, находились: какой-то орел (надписи на подставках были только на латыни), цапля и три или четыре утки, которые вроде бы ничем не отличались друг от друга, но названия имели разные. Несколько «аквариумов» вообще пустовали.

— Наиболее ценные реликты, — показывая на пустые ящики, сказал Михаил Ибрагимович, — вручаем уважаемым гостям. Такая, понимаете, традиция.

Показывать больше было нечего, и Сергей Петрович забеспокоился, не вернется ли снова директор заповедника к популярной брошюре, но тут очень кстати появился один из безымянных граждан в застегнутом на все пуговицы пиджаке и торжественно объявил, что все готово.

Когда спустились на первый этаж, Сергей Петрович, шедший впереди, по ошибке вместо входной открыл дверь в туалет и был буквально ослеплен белизной новенького чехословацкого унитаза — о таком мечтала жена, когда затевали ремонт, но полагалось кому-то дать «на лапу», а он, естественно, отказался — и пришлось довольствоваться отечественным.

Михаил Ибрагимович решил, очевидно, что гость открыл эту дверь с определенной целью, и, смущаясь, объяснил:

— Вот оборудовали, понимаете, по последнему слову техники, а пользоваться не решаемся. Напугал один член-корреспондент из Ленинграда. Видите ли, в наших местах водятся скорпионы, очень, понимаете, ядовитые насекомые. А этот академик открытие сделал, что размножаются скорпионы только там, где вода журчит, — такой у них, понимаете, инстинкт.

Михаил Ибрагимович, судя по его заблестевшим глазам, хотел еще кое-что рассказать о странных повадках ядовитых тварей, но тут входная дверь распахнулась, и они увидели Расула Агаевича, который с деланной укоризной произнес:

— Заставляете себя ждать, дорогие товарищи. Уха стынет!

На берегу озера под раскидистым деревом, — может, ива, а может, вяз (в определении пород деревьев, исключая березу, ель, сосну, дуб и рябину, Сергей Петрович был полный профан, да и автор, признаться, тоже), — возвышался деревянный помост, застланный коврами, правда довольно потертыми, и обложенный по бокам атласными подушками, весьма засаленными. В пиалах уже золотилась жирная уха из сазана, а сама полупудовая рыбина еле-еле уместилась в большом эмалированном блюде, напоминавшем таз, каковым оно и было на самом деле. Возле каждой пиалы стоял полный стакан водки.

Первым взял слово Расул Агаевич. Говорил он недолго, но весьма четко охарактеризовал политический момент и провозгласил такую здравицу, что выпить пришлось до дна. Отдышавшись, принялись за уху. Была она чрезвычайно вкусна, о чем, чтобы сделать приятное хозяевам, восторженно заявил Сергей Петрович.

Уже захмелевший егерь Исмаил обрадованно улыбнулся:

— Очень замечательный рыба — сазан. Только мало-мало ее остался. Нутрий всю сожрала. Очень плохой зверь.

Михаил Ибрагимович, на которого первый стакан, казалось, не произвел никакого воздействия, бросил на егеря гневный взгляд и, повернувшись к Сергею Петровичу, сокрушенно развел руками:

— Товарищ Исмаил — бесстрашный воин и передовой производственник. Согласно рекомендациям центральной прессы, как ветерана всегда приглашаем его в президиум. Но, понимаете, детство товарища Исмаила проходило еще до революции, и поэтому он имеет пробелы в образовании и не понимает, что нутрия — очень перспективное животное.

На этом инцидент был исчерпан. Расул Агаевич произнес второй тост, тоже весьма обязывающий, но, слава богу, стаканы на этот раз были налиты лишь до половины. По третьей выпили за служебные успехи московского гостя, потом Сергей Петрович поднял стакан за радушных хозяев, последовали тосты за здоровье «всеми нами уважаемого Расула Агаевича», «чуткого руководителя Михаила Ибрагимовича», «новатора текстильной промышленности товарища Рашида», «героя войны, который и сейчас твердо держит винтовку в руках, товарища Исмаила»… Пили ли за здоровье двоих неизвестных, между прочим так и не расстегнувших пиджаки во время всей трапезы, Сергей Петрович впоследствии не мог вспомнить.

Отложилось только у него в памяти, что, когда шофер Алик усаживал их с Расулом Агаевичем в газик, появился вдруг директор заповедника Михаил Ибрагимович, который еще задолго до окончания застолья уже храпел на атласных подушках, и сунул в руки Сергею Петровичу какую-то птицу, повторив несколько раз:

— Согласно традиции. Наш самый ценный реликт.

Утром на тумбочке у кровати Зубков обнаружил

деревянную подставку с надписью по-латыни, но самой птицы не оказалось. Наверное, во время тряски, когда выезжали из «Камышовой долины», она отклеилась от подставки и вывалилась где-то по дороге. Сквозь хмельную дрему Сергей Петрович отметил, что Алик несколько раз останавливал машину и захлопывал заднюю дверцу, которая на чересчур уж крутых ухабах открывалась сама собой.

…Примерно через год после описываемых событий теперь уже советник юстиции Сергей Петрович Зубков пришел на традиционную встречу выпускников школы. Одноклассников набралось всего человек семь. Стали судачить, почему не пришел тот, другой, вот даже всегда аккуратная староста Рита Шишкина не явилась. Тут Нёма Зонденвейер, который чуть запоздал, и поэтому решили, что он, наверное, уехал к тетке, пропел басом:

— «Где же ты, моя Пенелопа?»

Сергея Петровича будто в бок что-то толкнуло.

— Послушай, Нёма, — сказал он. — Ты же орнитолог. Тут мне одну птицу подарили. Чучело. Названия не запомнил. Два латинских слова и одно вот, кажется, «пенелопа».

— А, наверное, «anas penelope», — протянул Нёма.

— Точно! — обрадовался Сергей Петрович. — И что, очень редкая птица?

— Да что ты, обыкновенная дикая утка. Водится практически на всей территории Союза.

После этих небрежно брошенных слов стало почему-то Зубкову нестерпимо грустно.

* * *

Собственно, на этом рассказ кончается. Все, что хотел сказать автор, он сказал. Но, не исключено, найдутся читатели, которым позарез надобно знать, а как все-таки с судьями, из-за которых поехал в командировку Сергей Петрович Зубков. Так вот, факты, как говорится, подтвердились. Взятки они действительно хапали. Но и палку по отношению к ним тоже перегнули. Сергей Петрович составил на этот счет обстоятельный доклад, положительно оцененный руководством. Судьям сроки скостили, и все они постепенно вышли на свободу. А один, очевидно по недоразумению, даже выбран в местный комитет.