Путь к вершине

БУТЫЛКА ФРАНЦУЗСКОГО КОНЬЯКУ

Заместитель начальника отдела одной из никому не нужных, но тем не менее благополучно существующих организаций, более справедливо называемых «конторами», некто Воронцов садился в купейный вагон скорого поезда Москва — Рига, будучи в прекраснейшем расположении духа. Его радовало, что стоял теплый летний вечер, что командировали его не в Кирово-Чепецк, как намечалось, а в столицу союзной республики, что, расщедрившись, Леонид Леонидович дал неделю на утряску дела, которое он надеялся провернуть за два дня, а значит, целых пять останется для Рижского взморья — какая-никакая компенсация за отпуск, выпавший ему на ноябрь. Эти уважительные поводы привели к тому, что командированный поставил коллективу отдела бутылку «Сибирской» и три бутылки фетяски — не так уж и много для пятерых мужчин в возрасте от двадцати семи до сорока одного года, к тому же не слишком утомившихся от исполнения своих служебных обязанностей.

Автор предвидит упреки со стороны широкой общественности за то, что не искажает ли он действительность, заставляя весь коллектив, пусть и небольшой, пить на рабочем месте. Что ответить на эту справедливую критику? Во-первых, пишется не документальный очерк, а рассказ, законы жанра которого дозволяют, в пределах допустимого, конечно, кое-что придумать, вообразить и даже гиперболизировать. Во-вторых, — может, это будет служить смягчающим вину обстоятельством? — распитие происходило уже после окончания рабочего дня. А в-третьих, и это главное, для развития сюжета позарез необходимо, чтобы герой садился в поезд несколько навеселе. Но дома он пьет только по праздникам да когда гости приходят. И вообще выглядело бы крайне неправдоподобно, если бы Воронцов пришел домой и при жене, которая, между прочим, заканчивает работу на целый час раньше, следовательно, обязательно будет при сем присутствовать, стал бы употреблять спиртное до тех пор, пока не захорошеет, как того требует сюжет. Можно было бы, посоветуют некоторые, проводить автору своего героя в какое-нибудь уютное кафе. Но, честное слово, ни одного сколь-нибудь приличного предприятия общественного питания поблизости от места работы Воронцова не было. Имелась, правда, в конце переулка пивная-автомат, называемая завсегдатаями «В мире животных», но там объявили санитарный день, а посылать компанию, скажем, в «Баку» или «Арагви» автор просто не решился — наверняка придется стоять в очереди. Но если б герой опоздал из-за этого на поезд, не случилось бы с ним того маленького происшествия, которое и послужило сюжетом для этого рассказа.

А так Воронцов прибыл на вокзал минут за пятнадцать до отправления. Уже объявили посадку, и пассажиры не спеша рассаживались по вагонам. Между прочим, на Рижском вокзале не увидишь той давки, которую на Казанском обязательно создают обвешанные мешками и авоськами, набитыми до предела батонами колбасы и банками сгущенного молока, энергичные женщины в черных плюшевых жакетах. Нет, на Рижском вокзале пассажиры несут исключительно кожаные чемоданы, перехваченные ремнями с блестящими пряжками, или элегантные дорожные сумки на молниях, и уж они, естественно не отпихивают соседей локтями, как это принято на Казанском, а, наоборот, вежливо уступают друг другу дорогу и подают дамам руку, когда те садятся в вагон. Чем объяснить такую разницу в поведении пассажиров двух направлений, автор не знает. Может, здесь сказывается каким-то образом влияние магнитного поля…

В купе уже находились двое. Дама, из тех, которые вот-вот перейдут пенсионный рубеж, но выглядят на десять лет моложе, доставала из чемодана халат явно импортной расцветки. А за столиком сидел пожилой мужчина, можно сказать старик, в костюме серого цвета в широкую черную полоску, какие были в моде лет… а, впрочем, они никогда и не были в моде. Глубокий шрам на лысой голове и орденская колодка говорили о том, что человеку пришлось повоевать. Ветеран деловито лущил варенное вкрутую яйцо, судя по горе скорлупы на аккуратно расстеленной газете, уже третье или четвертое но счету.

— К такой закуске, папаша, никак не помешает, — вместо приветствия сказал Воронцов, доставая из портфеля бутылку фетяски, которая уже «не пошла» и потому была передана командированному.

— Нельзя мне, — серьезно ответил бывший воин. — Язва у меня. С сорок пятого года.

— Ну, спирта, к сожалению, нет, — развел руками Воронцов. — Язву-то, говорят, спиртом хорошо лечить.

— Слыхал и про такой способ, — все так же серьезно, не принимая шутливого тона нашего героя, сказал ветеран. — Только он не по мне, я бережусь. Вот уж, считай, тридцать два года диеты ни разу не нарушил.

— Извините, а что за диета у вас? — поинтересовалась дама. — Что вы исключаете из рациона?

— Порцион-то у меня обыкновенный, — охотно пояснил язвенник. — Ем все, что старуха сготовит. Это я только на вино диету блюду. И на белое, и на красное.

— Так, может, у вас и язвы никакой нет, — усмехнулась дама.

— Как нет! — не на шутку обиделся старик, — Меня же из-за нее и демобилизовали. Майор медицинской службы Фрумкин лично освидетельствовал и дал такое заключение, а нынче он до профессора дослужился, здесь, в Москве, работает. Слыхали про такого?

— Да мало ли в Москве Фрумкиных, — протянула дама и стала выгружать из чемодана косметику, давая тем самым понять, что разговор потерял для нее всякий интерес.

Ветеран-язвенник, видно, хотел что-то сказать в защиту уважаемого профессора, но только крутанул головой, крякнул и принялся за следующее яйцо.

— Далеко ли едете, товарищи? — переменил тему разговора Воронцов, — Я лично до Риги.

— Я тоже, — буркнула дама и брезгливо поджала губы, из чего нетрудно было заключить, что ей претит та развязность, с которой ведет себя попутчик.

— А мне в Юрмалу, — не в пример даме охотно отозвался старик. — Слыхали про такое место?

— Первый раз еду в те края, — признался Воронцов.

— Курортное место эта Юрмала, — пояснил ветеран, — Как Ялта, только на Рижском взморье. Завком уж второй раз путевку выделяет. И ни копейки за нее не плачу. Чего ж не съездить, если такое отношение?

— Это конечно! — чтобы что-то сказать, сказал Воронцов.

Ветеран принял эту реплику за поощрение к дальнейшему рассказу и пустился в воспоминания:

— Очень уж мне в этой Юрмале три года назад понравилось. Чистенько. Аккуратненько. А когда домой возвращался, колбасу хорошую купил. Названия не запомнил, а вкусом как московская «докторская», только гораздо вкуснее. А стоит на гривенник дешевле…

Ветеран бы еще и еще говорил про свою памятную поездку, но так как он лицо эпизодическое, то можно и прервать его. Автору, откровенно признаться, более любопытно было бы послушать даму, потому как, наверное, много интересного и поучительного могла рассказать особа, выглядевшая на целых десять лет моложе своего возраста, но дама продолжала сидеть с насупленным видом, который недвусмысленно показывал, что навязанные автором попутчики ее никак не устраивают, однако приходится терпеть, такова уж судьба пассажира, который пока Уставом железных дорог СССР лишен права выбора соседей по купе.

Когда поезд тронулся и трое обитателей купе уже подумали, что четвертый попутчик опоздал, он появился в дверях. Вернее, это была она. Лет двадцати трех (так определил Воронцов, а на самом деле ей уже двадцать семь), с распущенными по плечам согласно моде волосами. Лицо у нее было ничем не примечательное, разве что нос чуть великоват, но зато близорукие глаза за стеклами очков были большими и необыкновенно синими. Словом, она являла собой типичный пример молодых особ женского пола, которых принято называть не девушками, а девицами (с переносом ударения на второй слог, что придает пренебрежительный оттенок этому нежнейшему русскому слову).

— Привет! — жизнерадостно воскликнула девица, протискиваясь в купе (девушка, конечно бы, сказала «здравствуйте» или «добрый вечер»). — Уф, чуть не опоздала.

Даже Воронцова, который, как помните, был под градусом и сам вел себя немного развязно, покоробила такая фамильярность. Дама, та вообще после первого же взгляда на попутчицу впала в уныние. А ветеран так крутанул головой, что стало страшно за сохранность его шейных позвонков.

— Джентльмены, помогите вещи поставить, — сказала затем девица.

Воронцов, сообразив, что это обращение относилось, наверное, все-таки не к ветерану, а к нему, поднялся, молча взял из ее рук довольно легкий чемодан и закинул наверх. Еще из багажа была у девицы яркая синтетическая сумка-мешок с надписью «Химия-77», которую Воронцов пристроил под нижнее сиденье у столика. То ли координация движений у него по известным причинам несколько нарушилась, то ли вагон в этот момент тряхнуло, только стукнул он слегка сумку об пол — и в ней что-то звякнуло.

— Ой! — взвизгнула девица. — Осторожнее, у меня там «Наполеон».

— Ого! — с наигранным удивлением произнес Воронцов, снова входя в роль разбитного парня. — Французский коньяк? Так что его прятать, давайте на стол.

— Что вы! — кокетливо защебетала девица. — Это я сувенир везу. А тем более на столе уже, кажется, есть бутылочка.

— Ну что ж, если вам жалко французского коньяка, то нам не жалко молдавской фетяски, — все в том же дурашливом тоне продолжил Воронцов.

— И, представьте, не откажусь, — приняла игру девица.

Тут ветеран снова крутанул головой и крякнул, что, как вы уже поняли, выражало у него крайнюю степень неодобрения. А дама, прихватив халат и несколько тюбиков с кремами, гордо покинула купе и удалилась в сторону туалета.

Воронцов принес от проводницы два стакана, разлил в них вино.

— Будем знакомы! — чокнулся с девицей.

Та отпила пару глотков и вскрикнула:

— Ой, что ж мы за знакомство выпили, а не познакомились. Как вас зовут?

— Воронцов, — сказал Воронцов и, увидев недоумение в глазах попутчицы, поспешно добавил: — Алексей.

…А вот действительно, почему одного всю жизнь, хоть доживи он до седых волос и стань председателем передового хозяйства, все Никиткой кличут? Другого же, у того еще молоко на губах не обсохло, а его уважительно Александром Сергеевичем величают, хотя и никаких постов он не занимает. Ну, а третьих, как и нашего героя, знают исключительно по фамилии. Скажут, к примеру, «лучше всего это дело поручить Жукову», и пусть Жуковых будет пять, десять, тысяча, всем ясно, о ком именно идет речь. Так что хоть и назвал наш герой свое имя, а автор даже знает, что отчество у него Степанович, но и в дальнейшем будем его по-прежнему именовать Воронцовым.

— А меня зовут Людмила, — сказала девица.

— А как все-таки, Люда или Мила? — спросил Воронцов.

— А как хотите, — хохотнула она. — Меня один знакомый вообще зовет Люми — и Люда, и Мила одновременно.

…Вот так примерно, пустыми, ничего не значащими разговорами начинаются, продолжаются и заканчиваются дорожные знакомства. Воронцов подпустил туману, сообщив, что сам он занимается конструированием разных хитрых машин и едет в ответственную командировку, однако это не произвело на Людмилу того впечатления, на которое он рассчитывал. Она же, оказалось, работает тоже в какой-то конторе и возвращается из отпуска в свой городок, что в пяти часах езды от Риги.

Конечно, не только об этом сообщили друг другу наши герои, но, честное слово, и в купе, пока сидели за фетяской, и потом в тамбуре, куда вышли покурить, не было сказано ничего такого поучительного, что бы могло представить интерес для читателей. Главное, что важно для автора, во время этого пустого разговора Воронцову вдруг стало нестерпимо жалко самого себя.

«Черт возьми, — размышлял он, — ведь мне уже тридцать семь. Жизнь проходит, а я даже ни одного романа по-настоящему не закрутил. Днем — служба. Вечером — телевизор. Раз в месяц — кино. Ну, еще с сослуживцами раздавишь бутылку, если премия, или в отпуск кто идет, или, как я сейчас, в командировку. Вот и все радости. А тут, оказывается, ездят по железным дорогам девицы с синими глазами. И почему бы не приударить за ними, тем более что они, кажется, со значением посматривают на нас?!»

И Воронцов начал уж всерьез подумывать, а не попросить ли у Людмилы адресок и вместо Рижского взморья заглянуть к ней. А что? Утереть нос тому жлобу, для которого предназначен «Наполеон».

Но тут Людмила посмотрела на часы, вскрикнула: «Ой, как мы заболтались!» И они вернулись в купе. Ветеран лежа читал газету. Дама уже изготовилась спать и попросила молодых людей последовать ее примеру, тем более что девушке вставать раньше всех.

Улеглись, выключили свет, но еще долго ворочались все четверо.

Воронцов думал, а не завернуть ли действительно на обратном пути в этот городишко.

Людмила думала, что ей уже стукнуло двадцать семь, но этот конструктор со значением посматривал на нее, правда, он, конечно, навеселе, но все равно, значит, она еще может нравиться.

Ветеран думал, что он, дурак, у этой девчонки — она же тамошняя — не узнал названия колбасы, которая вкуснее «докторской». Записал бы ее — и тогда проще в магазине спрашивать. Только брать надо на обратный путь уже не три килограмма, как давеча, а четыре… А то, вернее, и пять.

Дама тоже ворочалась, но, представьте, весьма грациозно, и думала о… Но о чем думают дамы, которые выглядят гораздо моложе своих лет, автор ума не может приложить.

…Проснулся Воронцов от крепкого запаха коньяка.

У столика стояла Людмила, держала в руках «Химию-77» и всхлипывала:

— Как же так? Я ее только за горлышко взяла, чтоб переложить поудобней, а дно отвалилось. Кофточку вот всю залила. Да бог с ней, с кофточкой. Бутылку эту я ж ко дню рождения одному хорошему знакомому везла.

Обращалась Людмила к даме, которая, полулежа на своей полке, с интересом слушала причитания девицы.

— Это, наверное, молодой человек, когда ставил ваши вещи, разбил бутылку, — высказала предположение дама. — Разбудите его и потребуйте деньги, ведь вы не миллионерша, думаю, а французский коньяк стоит недешево.

— Да что вы! — сквозь слезы сказала Людмила. — Какие деньги? Может, я сама где стукнула эту бутылку. Да и дело совсем в другом. Знакомый, у которого день рождения, говорил, что он с удовольствием распил бы бутылочку французского коньяку. А у нас ведь его не бывает, и в Риге трудно достать. А тут такая удача: смотрю, на новом Арбате спокойно продается…

Воронцов лежал на своей верхней полке, повернувшись к стене, и делал вид, что спит. «А ведь это я кокнул бутылку, — припоминал он. — Точно, звякнуло, когда ставил сумку. Может, действительно, встать и дать ей четвертную. Да нет, неудобно. Лучше попытаюсь в Риге достать этого самого «Наполеона» и завезу ей, когда буду возвращаться. Вот обалдеет девица…»

Тут дверь купе со скрипом отъехала, и проводница профессионально злым голосом сказала:

— Давайте, девушка, поживее. Поезд всего минуту стоит, ждать вас не будем, — И, унюхав спиртной запах, возмутилась: — О! Да у вас тут вино, что ли, разлили? Сами подтирать будете, прислуг нет.

— Да нет, это у меня бутылка коньяка в сумке разбилась, — объяснила Людмила. — Сумка прочная, так что ничего не вытекло. Я сейчас в туалет вылью.

— Так я и дам тебе вылить, — зашлась проводница. — Что, я туалет для твоего коньяка чищу?!

— Ну если нельзя, я не буду, — всхлипнула Людмила. — Я на вокзале в урну вылью. — И, повернувшись к даме, попрощалась: — Всего хорошего!

— Вот молодежь! — довольно громко сказала дама, когда Людмила ушла. — Французского коньяка им хочется! — И грациозно повернулась на другой бок.

Ветеран спал, и коньячный дух, который еще некоторое время стоял в купе, ничуть не мешал его сновидениям.

Воронцов смотрел в стену, вспоминал попутчицу с синими глазами и постепенно приходил к выводу, что будет но меньшей мере нелепо и глупо, если он действительно заедет на обратном пути в этот городишко. Но и когда окончательно утвердился в этом своем решении, все равно оставалось как-то муторно на душе.

«Очевидно, от фетяски, — успокоил он себя. — Не надо было мешать».