Пятницкий

САМЫЕ ТЯЖКИЕ ГОДЫ

Итак, Пятницкий вновь возглавил германский транспортный пункт, перенесенный из Берлина в Лейпциг. Таково было решение Заграничного бюро Центрального Комитета. На этом особенно настаивал Ленин.

Медленно плелись дни, недели и месяцы самой трудной поры в жизни революционных организаций России. Величайший подъем, вызванный событиями 1905 года, уступил место самой черной, самой бешеной реакции. Царское правительство жестоко расправлялось с революционерами и не жалело денег на провокаторов.

Пришлось и Пятницкому за долгие годы эмиграции столкнуться с провокаторами крупного калибра, такими, как Житомирский (Отцов), Бряндинский (Матвей), и в конце концов с самим Малиновским.

Находясь в Женеве, Пятницкий принимал транспортный пункт от Житомирского. Тот жаловался: «Без тебя, Осип, дело подвигалось туго. Никак мне не удавалось восстановить все твои связи. Да и господа контрабандисты что-то меня чураются…»

— А почему ты уехал из Берлина? — спросил Пятницкий. — И до границы ближе, и наладить работу там легче.

— Как же я мог остаться в Берлине после всей этой истории с товарищем Камо! Ведь тогда берлинская полиция накрыла собрание русских социал-демократов, кто-то догадался… Бросил на пол компрометирующие документы. Адрес склада литературы и гостиницы, где жил Камо. Ты же знаешь, у него нашли чемодан с динамитом и револьвер. Ну и мою визитную карточку. Узнав об этом, я немедленно уехал из Берлина. И вовремя!

Все было верно в рассказе Житомирского. И то, что полиция накрыла собрание социал-демократов, и то, что у Камо нашли динамит и что сейчас он все еще содержался в тюрьме, с поразительным артистизмом симулируя сумасшествие. Но только на кой же черт понадобилось Житомирскому вручить свою визитную карточку нелегалу?!

Пятницкий прямо спросил об этом Житомирского.

Да, все было верно в рассказе Житомирского! Единственно, чего он не досказал, это то, что и налет на собрание социал-демократов, и арест Камо, и арест Папаши — дело его собственных рук.

Только три года спустя, приехав в Париж и почти ежедневно встречаясь с Житомирским — Пятницкий обучался в электромонтерной школе «Рашель» и в качестве практики самостоятельно провел электричество в квартире Житомирского, — он стал ощущать какое-то подсознательное недоверие к своему «старому другу». Правда, партийное следствие, заочно рассмотревшее материал, данный на Житомирского знаменитым Бурцевым, разоблачившим самого Азефа, не нашло достаточных доказательств, что Житомирский связан с охранкой, и оставило его в партии. Но на всякий случай его очень осторожно отстранили от выполнения ответственных партийных поручений.

По совету Владимира Ильича Пятницкий стал посещать Житомирского в его хорошей парижской квартире, присматриваться к нему.

Житомирский предложил:

— Перебирайся ко мне, Осип. Квартира видишь сам какая, а живу бобылем. Вдвоем веселее.

За любезное предложение Пятницкий поблагодарил, однако принять его отказался.

Но у Житомирского стал бывать ежедневно. Внимательно вслушивался в каждое его слово, анализировал, сопоставлял. Однако ничем не выдавал себя матерый провокатор. Ни одного нескромного вопроса, касающегося работы самого Пятницкого или бывавших у Житомирского Зефира и Котова. Хорошо знал, мерзавец, правила большевистской конспирации…

Только один раз, незадолго до отъезда Пятницкого в Россию, когда они отправились на прогулку в Версаль и проезжали какую-то деревушку, Житомирский сказал, что здесь жил товарищ Лейтейзен (Линдов). И минуту спустя так, между прочим, спросил:

— А где он сейчас? Ты, часом, не знаешь?

— Понятия не имею, — ответил Пятницкий.

Странный вопрос! Задавать такие друг другу не положено. Но, с другой стороны, может, ему и впрямь нужен Лейтейзен.

А когда пришло время покинуть Париж и ехать в Россию, Пятницкий по какому-то наитию сказал Житомирскому, что решил перебраться в Германию и поступить там на завод «Сименс-Шуккерт».

Днем своего отъезда Осип выбрал 14 июля, когда парижане праздновали годовщину падения Бастилии. Надежнее: улицы, бульвары и площади полным-полны гуляющими, ни один шпик не уследит в такой толчее. На вокзале Осипа провожали Зефир и Котов. Пришел и Житомирский.

— Буду скучать без тебя… Вздумаешь вернуться в Париж, помни, всегда тебя жду.

Ехать пришлось через Германию. Первую остановку сделал в Баден-Бадене. Показалось, что какой-то тип вышел «на след». Решил, что это местная самодеятельность — интересуются приезжим. Потом приехал в Лейпциг, получил чужой легальный паспорт и собрался уже ехать в Россию вместе с товарищем, у которого останавливался в Баден-Бадене. И тут пришло письмо от немки, квартирохозяйки этого товарища. Писала, что на другой же день после их отъезда из Баден-Бадена к ней явился шпик и подробно расспрашивал о Пятницком, который, по его словам, опаснейший преступник, экспроприировавший один из парижских банков. Немка считала все это ужаснейшим недоразумением и советовала обязательно повстречаться с сыщиком, поехавшим вслед за Пятницким в Лейпциг, и все выяснить. И неплохо описала внешний вид сыщика.

И только вышел Пятницкий из своей квартиры, как заметил субъекта, сидящего в нише окна соседнего кабачка. Он самый! Пришлось опять заметать следы. Осип пошел к Загорскому. Там его ждала телеграмма Ленина с предложением приехать к нему в Поронино.

Сделали так: послали посыльного с вещами товарища из Баден-Бадена на Эйленбургский вокзал, откуда отправлялись поезда в Россию на Калиш, а в некотором отдалении пошла за посыльным Пилацкая — одна из верных товарищей по партии. И она сразу же обнаружила шпика, ринувшегося вслед за посыльным с вещами.

В это же время Загорский взял вещи Пятницкого и отвез их на новый Лейпцигский вокзал. Вечером же пошел провожать товарища из Баден-Бадена и установил, что шпик сел на тот же поезд. У уехавшего был настоящий паспорт, и ему ничего не угрожало. На границе, как удалось потом узнать, русские жандармы его задержали, произвели тщательный обыск и расспрашивали о Пятницком.

А Пятницкий благополучно добрался до Поронина и рассказал о всем происшедшем Владимиру Ильичу.

Он уже ни капли не сомневался, что шпика по его следу пустил Житомирский, единственный человек, уверенный, что Пятницкий едет в Германию.

Таким образом, капкан, поставленный на матерого волка, должен был захлопнуться.

В Поронино пришло письмо от Загорского: был обыск у хозяина квартиры, которую в Лейпциге снимал Пятницкий. Тяжелая дверца капкана поползла вниз.

Пятницкий сообщил Житомирскому, что Заграничное бюро ЦК якобы направило его на работу в Краков. И написал свой фиктивный, выдуманный адрес в Кракове. Скоро польские товарищи — им было поручено вести наблюдение за этой квартирой — сообщили, что за ней начата прочная полицейская слежка. Капкан захлопнулся. Крупный провокатор, причинивший много вреда большевикам, наконец был раскрыт.

С Бряндинским все получилось гораздо проще.

В связи с арестом Зефира (Моисеев), руководившего приемом большевистской литературы в Россия — его штаб-квартира располагалась в Минске, — Пятницкий поставил вопрос о подыскании человека, который мог бы заменить Зефира. И вот летом 1910 года в Лейпциг пришло письмо от некоего Матвея Бряндинского. Он писал, что по указанию члена Русского бюро ЦК Ногина выезжает за границу для встречи с Пятницким по делу транспортировки литературы. По сведениям, которыми Осип располагал, Бряндинский вполне подходил на роль руководителя приемно-распространительного пункта. После своего побега из тобольской ссылки в 1909 году он стал профессиональным революционером и работал сперва как организатор районов в Петербурге и Москве, а затем как уполномоченный и заведующий паспортным бюро Центрального Комитета. О нем хорошо отзывался Ногин и многие другие известные члены партии. Но вот письмо… Оно сразу же насторожило Пятницкого. Почему же это опытный конспиратор написал его примитивным химическим способом, пренебрегая шифром?

Встревоженный Пятницкий тотчас же сообщил о своих сомнениях в Париж Марку (Любимову), ведавшему всеми техническими делами Заграничного бюро. Тот успокоил: по всей видимости, по неопытности, а вообще Бряндинский проверенный товарищ. Хорошо! Пятницкий встретил его на границе и привез с собой в Лейпциг. Внешность, манера держаться, некоторая суетливость Бряндинского не понравились Пятницкому. «Но, может, он хороший работник и наладит дело», — думал Осип, передавая Бряндинскому связи с товарищами в России, ранее сосредоточенные в руках Зефира. Местом для своей штаб-квартиры Бряндинский избрал Двинск, а его помощник Валерьян (Залежский) обосновался в Гомеле и Ново-зыбкове.

Первое время все шло прекрасно: литература поступала, и ее быстро развозили по всей России. Пятницкий ругал себя за излишнюю подозрительность. Матвей оказался хорошим организатором транспорта литературы. Но прошло всего несколько месяцев, и недоверие к Бряндинскому вспыхнуло с новой силой. Несмотря на то, что транспорты с литературой благополучно переправлялись через границу и доставлялись в Двинск, местные организации в России получали литературу редко, а то и вовсе она не поступала. Несколько раз Осип вызывал Бряндинского к себе. Тот неизменно приезжал и очень охотно и пространно обсуждал вопрос, как получше организовать распространение литературы.

И всякий раз после его приезда в Лейпциг дело налаживалось, но только очень ненадолго. И всякий раз, общаясь с ним, Осип внимательно прислушивался к манере этого человека отвечать и спрашивать, тщательно к нему приглядывался. И вот что было странно: приезжая по вызову Пятнипкого в Германию, Бряндинский всегда имел отличный заграничный паспорт. Между тем кому, как не Пятницкому, было хорошо известно, сколь трудно достать такой документ.

А транспортный пункт, руководимый им, работал все хуже и хуже.

И тогда Пятницкий провел еще одну проверку. Он предупредил Бряндинского, что если листок с первомайским призывом, изданный ЦО, не будет доставлен вовремя ряду социал-демократических организаций в России, то двинский транспортный пункт придется ликвидировать за бездеятельность.

Провокатор растерялся: листок был получен вовремя и всеми, кому он адресовался. Теперь никаких сомнений у Пятницкого не оставалось. Бряндинский представлял собой несомненную и реальную опасность для партии, и Осип потребовал удаления его с работы и недопущения на Пражскую партийную конференцию.

— Бряндинский — агент охранки, — уверенно заявил Осип. И привел еще несколько примеров. Письмо Пятницкого с изложением всех фактов вслед за телеграммой поступило в Париж к Надежде Константиновне, и провокатор, уже крутившийся в Париже, так и не попал на Пражскую конференцию. А дело о нем передали все тому же Бурцеву — и песенка еще одного агента охранки была спета.

Конечно, Пятницкому пришлось связаться с помощником Бряндинского Валерьяном и вместе с ним переменить все явки и отказаться от услуг некоторых, связанных с Бряндинским, товарищей. И вновь, как и прежде, потекла марксистская литература в Россию, и ни старательность пограничных таможенных чиновников, ни хлопотливое усердие жандармов не могли прервать этого потока революционной мысли, зовущей к действию.

Теперь, минуя провокаторов чуть меньшего калибра: Шурканова, Черномазова или Романова (Аль Алексинский — бывший ученик каприйской школы), расскажем о встречах Пятницкого с «провокатором провокаторов» — Романом Малиновским.

По прямому указанию Владимира Ильича на Пятницкого была возложена задача организационной подготовки партийной конференции в Праге. Он ездил в Прагу, из Праги в Париж и вновь в Прагу. Предстояло договориться с чешскими социал-демократами, найти подходящее помещение, обеспечить явки, переход делегатов через границу и т. д.

Решено было, что заседания конференции пройдут в Народном доме, принадлежавшем чешским социал-демократам.

Сделав все необходимое, Пятницкий вернулся в Лейпциг, информировал оттуда Ленина, что пражская почва подготовлена. Самому же Осипу пришлось взяться за привычное дело: встречать приезжающих из России делегатов, устраивать их на квартиры и потом отправлять в Прагу.

В середине декабря 1911 года, получив сообщение о выезде за границу четырех делегатов, Пятницкий пошел на вокзал к утреннему берлинскому поезду.

Из поезда действительно вышли четыре человека, в которых Пятницкий тотчас же узнал россиян. Одеты они были в высокие сапоги и меховые шапки, каких немцы не носили. Держались плотной кучкой и растерянно осматривались по сторонам. Но когда Осип прямо подошел к ним и спросил по-русски, какая улица им нужна, самый высокий и плотный — П. Залуцкий — попросту послал его к чертовой бабушке. И даже после того, как Пятницкий назвал адрес явки — Цейцерштрассе, — приехавшие продолжали проявлять «бдительность» и старались как-нибудь отвязаться от навязчивого незнакомца. Позже, конечно, все разъяснилось, и приехавшие (Онуфриев и Залуцкий — питерские ра'бочие, Догадов из Казани и Серебряков из Николаева) весело подшучивали над собственной подозрительностью.

Все больше и больше приезжало делегатов. Поступила телеграмма от Романа Малиновского. Он просил не открывать конференции до его приезда.

Итак, несмотря на все принятые меры — на Пражскую конференцию не были допущены ни Житомирский, ни Матвей Бряндинский, — среди ее делегатов все-таки оказались провокаторы. Аль (Романов) и сам Роман Малиновский.

Встречаясь с ним до конференции, на конференции и после, в Лейпциге, когда туда приехали члены III Государственной думы Полетаев и Шурканов (также оказавшийся провокатором), Пятницкий испытывал к нему явную антипатию. Ему не нравилась разухабистость, громкий голос Малиновского, его несколько аффектированные позы.

Но ведь он уже был избран в Центральный Комитет большевистской партии, то есть получил самое высокое доверие делегатов конференции. Свои личные чувства следовало спрятать в карман…

Между прочим, и на Надежду Константиновну Малиновский произвел какое-то смутное, двойственное впечатление.

Пятницкий, Крупская, да и многие другие старые большевики, встречавшиеся с Малиновским, честно признаются, что не имели тогда никаких оснований не доверять ему.

Но не провокатура, искусно организованная охранкой, была самым страшным бичом русского революционного движения в черные годы реакции.

Во много крат опаснее для партии были разногласия, разъедавшие ее изнутри. Дело не ограничивалось противоречиями между большевиками и меньшевиками. Тут все было более или менее ясно и постоянно. Меньшевики, напуганные переходом реакции в решительное контрнаступление после революционных событий 1905 года, считали, что столыпинский режим прочен и долголетен. Обвиняя большевиков, что именно их решительность и нетерпимость в отношении к буржуазно-демократическим партиям оказались причиной поражения революции 1905 года, они настаивали на полной легализации партии, которая должна была, следовательно, совсем отказаться от своей программы и тактики и приспособиться к деятельности в рамках царских законов. Иными словами, речь шла о ликвидации партии как революционной социал-демократической партии, отражавшей коренные интересы российского пролетариата. Кроме того, разумеется, оставались и основные принципиальные разногласия между меньшевиками и большевиками, идущими за Лениным, по вопросам характера русской революции, роли пролетариата, отношения к крестьянству и либеральной буржуазии. Эти разногласия не были разрешены ни на Четвертом съезде, хотя он и назывался Объединительным, ни на Пятом…

Но, помимо борьбы с меньшевиками по коренным вопросам революции, большевики-ленинцы вынуждены были вести беспрерывную идеологическую борьбу и с различными группировками, то и дело возникавшими в их собственной среде. И для единства большевиков серьезную опасность представлял уже не Плеханов, чьи разногласия с Лениным теперь не являлись чем-то неожиданным и новым, а скользкая «самостоятельная» позиция, занятая Троцким, будто пытавшимся примирить большевиков с меньшевиками, но… на ликвидаторской, то есть меньшевистской, платформе. Троцкий сидел в Вене и издавал там свою газету «Правду», противопоставляя ее как якобы нефракционный орган большевистской газете «Пролетарий» и меньшевистской «Голос социал-демократа».

Двурушническая и авантюристическая в 1909 году роль Троцкого и его газеты метко охарактеризована Лениным в одном из его писем: «Насчет «Правды» читали ли Вы письмо Троцкого к Иноку (Дубровинскому. — В. Д.)? Надеюсь, убедились, если читали, что Троцкий повел себя, как подлейший карьерист и фракционер типа Рязанова и К°? Либо равенство в редакции, подчинение ЦК… либо разрыв с этим проходимцем и разоблачение его в ЦО. Болтает о партии, а ведет себя хуже всех прочих фракционеров»[5].

Именно в эти годы у Пятницкого сложилось вполне определенное отношение к Троцкому как к политикану, не имеющему ничего общего с большевизмом, как к человеку, которому никогда нельзя полностью довериться. Бойся данайцев, дары приносящих! Такое отношение к Троцкому сохранилось у Пятницкого и после Октябрьской революции, в годы, когда ему приходилось работать с Троцким (Цекпрофсож, а затем и Исполком Коминтерна).

Сформировывалась пытавшаяся воссоединить несоединимое — материализм с богоискательством — группа «Вперед», в которую вошли талантливые и образованные литераторы: Богданов, Алексинский, Луначарский.

Несмотря на то, что «впередовцы» считали себя левее большевиков-ленинцев, они все же пошли на участие в блоке с ликвидаторами — Августовский блок, возглавленный Троцким. Пользуясь гостеприимством и дружелюбием Горького, Богданов, Луначарский и их единомышленники организовали известную каприйскую школу по подготовке партийных работников.

Были еще большевики-примиренцы, почему-то называвшие себя партийцами, — к ним принадлежали Марк (Любимов), Лозовский, — хотя решительно никаким влиянием на существующие тогда в России социал-демократические организации не пользовались, мельтешили изо всех сил, тратя время и силы на издание собственных органов, таких, как нерегулярно выходивший в Париже листок «За партию» и легальная газета «Единство», издававшаяся в России совместно с меньшевиками-партийцами во главе с Плехановым.

Каждая из этих групп тянула в свою сторону, каждая декларировала, что только она способна спасти партию от распада, а следовательно, и принимает на себя ответственность за судьбу революции в России. И все группы набрасывались на Ленина и его единомышленников, обвиняя в нетерпимости, фанатизме и прочих смертных грехах.

В эти самые тяжелые для партии годы Осип Пятницкий неизменно оставался с Лениным, и уже тогда люди «широких взглядов» стали насмешливо называть его твердокаменным большевиком.

В январе 1910 года в Париже был созван Пленум Центрального Комитета РСДРП. На нем, как известно, большинству удалось провести, правда только на словах, объединение всех течений РСДРП с единым Центральным Комитетом и Центральным Ор1аном, с редакцией из представителей большевиков, меньшевиков и «националов» (имеются в виду СДПиЛ, бунд и социал-демократия Латышского края). Пленум ЦК постановил ликвидировать как фракционные орган большевиков «Пролетарий», равно как и «Голос социал-демократа», централизовать все средства и издавать новый ЦО «Социал-демократ» с редакцией, состоящей из двух большевиков, двух меньшевиков и одного представителя от СДПиЛ. Кроме того, Пленум решил оказывать постоянную помощь газете Троцкого — венской «Правде», как «популярной» рабочей газете, и послал в ее редакцию своего представителя.

Ногин в полном упоении от достигнутого рассказывал Пятницкому о решениях Пленума, на котором, как следовало из его слов, «наконец-то удалось объединить Да практической работе в России большевиков и меньшевиков и втянуть в работу «националов».

Рассказывая о Пленуме, Ногин не мог не сказать, что Владимир Ильич, подчинившись решению большинства членов ЦК большевиков, в ходе работ Пленума яростно возражал против уступок меньшевикам и против мероприятий, затрудняющих работу большевиков. Ногину казалось, что в этом вопросе Ленин проявляет близорукость.

Кто оказался близоруким, показало самое близкое будущее. Только большевики честно выполнили постановление Пленума: закрыли «Пролетарий», передали крупную сумму денег «держателям»: Каутскому, Мерингу и К. Цеткин, ликвидировали весь технический аппарат своего Заграничного бюро. Меньшевики же не только не закрыли газету «Голос социал-демократа», но вопреки постановлению Пленума, решительно осудившего ликвидаторство, начали бешеную кампанию против сторонников нелегальной партии в России.

Когда спустя примерно год после этого Пленума Пятницкий вновь очутился в Париже, он встретился в кафе с группой русских социал-демократов и внес предложение. Суть его сводилась вот к чему: в немногочисленные партийные организации, существующие в России, надо заблаговременно направлять прокламации, посвященные разным крупным событиям: 1 Мая или годовщине расстрела рабочих 9 января и т. п. Он, Пятницкий, брался организовать доставку таких листовок и прокламаций аккуратно и по всем существующим адресам. Это техника — его кровное дело. Но нужно еще подобрать коллектив авторов — литераторов-партийцев, умеющих находить верные слова ми образы. И это уже не его дело.

Собравшиеся одобрительно отнеслись к предложению Пятницкого. Составили список авторов будущих прокламаций. В их число вошли и Любимов, и Лозовский, и многие другие, представлявшие различные группки и подгруппки партии. Нашлось место даже и для Мартова! Но не нашлось для… Ленина и его приверженцев. Осин, не скрывая своего возмущения, тут же заявил, что для пересылки таких прокламаций у него нет и не будет «технических возможностей». И рассказал обо всем Владимиру Ильичу и Надежде Константиновне.

Во время одной из своих встреч с Лениным в Париже Пятницкий с тревогой и горечью говорил о страшной неразберихе во всех партийных делах в России и за границей. Нужен новый авторитетнейший центр, вокруг которого стали бы сплачиваться все большевики и в России и в эмиграции.

Инициативу по организации такого центра должны взять на себя большевики — члены редакции нынешнего ЦО. Оказалось, Ленин и его друзья уже составили тогда план созыва Всероссийской партийной конференции (Пражской), значительную роль в организационной подготовке которой, как мы уже знаем, пришлось играть Осипу Пятницкому.

Кстати, охранка со своей стороны тоже оценила деятельность Пятницкого по подготовке Пражской конференции. В агентурной записке от 9 февраля 1912 года сказано следующее: «Техническое оборудование порядка и способа переправы делегатов через имперскую границу и последующей отправки таковых в Прагу всецело были переданы на усмотрение главного транспортера ЦО «Альберта» (известный Департ. полиции мещ. гор. Вилькомира Ковенской губ. — Иосель Ориолов Таршис, исполнявший в 1907 г. обязанности секретаря Моск, комитета РСДРП под парт, псевдонимом «Пятницы», проживает в настоящее время в Лейпциге под фамилией Рашковского), последний связывался с отъезжавшими, не имевшими заграничных паспортов, еще в пределах пограничной полосы, преимущественно в районе Привисленских губерний, и организовывал данный переход границы при посредстве хорошо известных ему по транспортировке литературы контрабандистов».

Неизменная верность Пятницкого большевизму, ленинским взглядам и установкам во всех принципиальных вопросах строительства партии, ее Программы, стратегии и тактики не означает, что Пятницкий вообще не вступал никогда в споры с Лениным по частным вопросам. Безоговорочное преклонение перед авторитетом Владимира Ильича вообще не имело места среди ближайших единомышленников Ленина. Оно было бы чуждо, противно самой натуре Владимира Ильича, охотно и уважительно выслушивавшего каждого своего оппонента и бросавшегося в страстный бескомпромиссный спор с ним, если приводимые доводы противной стороны казались ему ошибочными.

В этом отношении Владимир Ильич был антиподом Плеханова, тщательно оберегавшего свой авторитет признанного лидера и не снисходившего до спора с человеком, коего он, Георгий Валентинович, считал во всех отношениях ниже себя.

Так вот, о некоторых спорах Пятницкого с Лениным.

В годы своей второй эмиграции Осип мало чем напоминал того юношу, который появился в кругах революционной эмиграции, имея в своем багаже лишь опыт ловкого, удачливого агента «Искры» да отважный побег из Лукьяновской тюрьмы. В то время Осип жадно впитывал в себя все, что слышал от старших товарищей, и, отлично сознавая свою малограмотность в области теории, не рисковал вступать в споры, если только они не затрагивали самого главного, составляющего смысл жизни самого Осипа — беспощадной борьбы с ненавистным царским режимом. Он осматривался, внимательно слушал, запоминал, а в те короткие часы, которые приходились на сон и отдых, читал, читал, читал…

Теперь совсем другое дело. Кроме огромного опыта транспортировки людей и литературы, были Одесса 1905 года, работа в Московском комитете, выкристаллизовавшиеся в бесконечных спорах с меньшевиками, эсерами, бундовцами твердые политические убеждения, появился, наконец, широкий взгляд и на международное революционное движение как результат близкого знакомства с деятельностью социал-демократических организаций Германии, Франции, Англии, Швейцарии и Австро-Венгрии. Лучше всего, конечно, знал Пятницкий социал-демократическую партию Германии, ведомую такими прославленными вождями, как Август Бебель, Карл Каутский, Франц Меринг.

Мощь, богатство, колоссальные возможности этой партии, действующей совершенно легально, произвели на молодого революционера с литовской окраины России неизгладимое впечатление. В то время как в России социал-демократическая партия только создавалась — в великих муках, в крови и под звон кандалов, в то время как в России первые социал-демократические кружки и группы, малочисленные и организационно плохо оформленные, вынуждены были действовать в глубочайшем подполье, а каждый состоявший в них рисковал своей свободой и жизнью, в Германии… Да, чего только не имела социал-демократическая партия! И собственные, прекрасно оборудованные типографии, и народные дома, и кафе, и кооперативы, и помещения, где за хорошими письменными столами сидели платные функционеры партии, которым не угрожали ни безработица, ни нищета.

И Осипу в первые годы жизни его в Германии казалось, что он из ада, минуя чистилище, попал прямо в социал-демократический рай. Сотни тысяч членов партии, трехмиллионная профсоюзная организация, находившаяся под прямым влиянием социал-демократов, многочисленная сильная фракция в рейхстаге, партийные собрания, веселые собеседования в пивных за кружкой великолепного пива, пособия по безработице… Да мало ли что еще…

Много позже, когда пришло знание языка, когда Германия стала почти столь же изъезженной, что и Ковенская губерния, когда нашлись близкие друзья и приятели среди немецких социал-демократов, восторженное отношение Осипа к немецкой действительности несколько потускнело. Он увидел, что между позициями руководителей партии и рядовых ее членов существует глубокая пропасть.

Имея дело с редакцией «Форвертс» (в подвале здания этой газеты, как мы помним, одно время находился склад искровской литературы), Пятницкий столкнулся с бюрократизмом, возведенным в превосходную степень, с бюрократизмом, пронизывающим всю деятельность партейфорштанда и всех местных комитетов, этот бюрократизм, в общем-то, был сколком с той колоссальной бюрократической машины, все колеса, рычаги и шкворни которой двигались во имя укрепления государственности — кайзеровского режима империи.

И все же… Пятницкий никак не мог согласиться с Владимиром Ильичем, когда он во время своего приезда в Лейпциг (летом 1912 года) обвинял немецкую социал-демократию в оппортунизме и считал, что она врастает в буржуазную Германию. Конечно, это не имело отношения к таким деятелям партии, как Карл Либкнехт и Роза Люксембург, и к честным немецким рабочим, поддерживающим революционное направление в среде социал-демократов.

Пятницкому казалось тогда, что Владимир Ильич слишком непримирим в своей оценке природы и деятельности немецких социал-демократов. И только в 1914 году, уже находясь в Самарской тюрьме и узнав от жандарма, что германская социал-демократическая фракция рейхстага целиком голосовала за военные кредиты, Пятницкий понял свои заблуждения. Прав был Ленин, а не он!

Много позже, после Октября 1917 года, когда Пятницкий уже работал в Исполкоме Коминтерна и, следовательно, ежедневно сталкивался с оппортунизмом и предательством руководства II Интернационала и германской социал-демократии, Ленин неоднократно шутливо напоминал ему об особом пристрастии к «друзьям» — немецким социал-демократам.

У Владимира Ильича было правило дать товарищу, которого он вызывал к себе, как следует осмотреться, послушать, поразмыслить. Потом уже выяснял для себя точку зрения вызванного и, если она не расходилась с его — ленинской, давал какое-нибудь поручение.

К этой манере Ленина Пятницкий тоже привык. Когда в моменты самых острых разногласий в партии он приезжал к Ленину в Женеву или Париж и осведомлялся: «По какому поводу вы меня, Владимир Ильич, вызвали?» — Ленин неизменно отвечал: «Побудьте здесь несколько дней, повидайтесь с товарищами, а йотом поговорим». А через несколько дней Ленин уже требовательно спрашивал. «Ну как, определились?» И давал возможность Пятницкому подробно изложить свою точку зрения. Потом высказывался по этому же вопросу сам, как бы примеривая, накладывая уже принятую им четко вырезанную форму на только что сказанное собеседником, и уже после этого, легонько посмеиваясь:

— Так вот, товарищ Пятница, мы намереваемся поручить вам…

Был еще один случай, когда точки зрения Ленина и Пятницкого не сошлись. Дело происходило в Поронине, куда Осип приехал из Германии в самом конце июля 1913 года по приглашению Владимира Ильича.

В небольшом двухэтажном доме жили Владимир Ильич, Надежда Константиновна и ее мать. Верх — две комнаты — предназначался для гостей. В этом доме, в одной из комнаток второго этажа Осип прожил целую неделю и каждый день по нескольку часов гулял с Лениным в живописных окрестностях Поронина или в близко расположенном горном местечке Закопане.

Ленин был бодр, весел и необыкновенно энергичен. Радовался, что живет теперь совсем близко от России, в которой он не был уже более пяти лет.

Приближалась осень, но в общественной атмосфере России вновь пахло революционной весной. Владимир Ильич был доволен итогами Пражской конференции. Она ведь воссоздала центральные учреждения партии (они просуществовали до Апрельской партийной конференции 1917 года), установившие прочную связь со всеми организациями России, она изгнала меньшевиков-ликвидаторов из партии.

Стала выходить ежедневная газета «Правда» — центральный орган партии, неплохо работала и «думская шестерка» — депутаты IV Думы от рабочей курии. Добрым словом вспоминал Ленин и большую, успешно проведенную Пятницким работу по решению ряда организационных вопросов и проведению конференции в Праге.

И вот Владимир Ильич изложил Пятницкому свой план проведения очередного партийного съезда и собрался поручить ему активное участие в подготовке (предполагалось осенью этого года собрать совещание и обсудить на нем план подготовки съезда, а Пятницкий должен был обеспечить прибытие на совещание товарищей с юга).

Когда речь зашла о приглашении на съезд социал-демократов Латышского края и оппозиции в СДПиЛ, Пятницкий стал настаивать на приглашении главного правления СДПиЛ, полагая, что если представители этого правления не приедут, то тем самым поставят себя вне рядов РСДРП. Ленин высмеивал тяготение Пятницкого к излишне тонкому дипломатничеству, утверждал, что приглашение правления СДПиЛ на съезд только затормозит его работу, убеждал… Но постольку, поскольку Пятницкий продолжал упрямо настаивать на своем, Владимир Ильич, пожав плечами, сказал, что, коли их точки зрения не сошлись, вряд ли имеет смысл Пятницкому заниматься подготовкой съезда. Сказал, как всегда, прямо, не обидно, однако достаточно резко. И тут же они вместе решили, что самым лучшим выходом из создавшегося положения будет, если Пятницкий теперь же поедет в Питер или Москву, чтобы поработать в местных организациях РСДРП.

Следующая встреча с Лениным произошла у Пятницкого только в Октябрьские дни 1917 года.