Пятницкий

В ОДЕССЕ

Выдержка из письма. Из Женевы в Одессу. От Надежды Константиновны С. И. Гусеву.

«Вы просите прислать людей, а из легальных газет узнаем, что явка ваша не действует. Думаем послать к вам Пятницу и Спицу[2], очень хороший комитетчик, будет жить на свои деньги».

Выдержка из письма С. И. Гусева, лично для Ленина. Из Одессы в Женеву. «Какой великолепный организатор и агитатор Фрейтаг. Вот идеальный работник, вот партийный человек до мозга костей. Прямо не насмотрюсь на него. Нация».

И еще одна. Тоже из письма Гусева лично Владимиру Ильичу.

«Состав комитета подобрался прекрасный. Берга[3] и Фрейтага нечего Вам рекомендовать — великолепные работники…»

…Пятницкий приехал в Одессу уже после восстания на броненосце «Потемкин». Но большой веселый южный город, от центра с его несколько чопорной Дерибасовской и до лачуг Молдаванки, все еще жил событиями недавних дней. Ведь матросы «Потемкина» своим беспримерным революционным подвигом наглядно доказали, что армия и флот царской России уже не представляют собой надежной защиты самодержавия.

Конечно, и в армии и во флоте было немало революционеров, ведущих постоянную работу среди солдат и матросов. Но никогда еще доселе, подчиняясь воле восставших матросов, грозные жерла орудий не направлялись в грудь самодержавию, как это случилось с «Потемкиным». И Одесса ликовала, ненавидела, радовалась и содрогалась от страха.

Прямо с явки Пятницкий попал на заседание Одесского комитета партии. Предупрежденный письмом Надежды Константиновны секретарь комитета Гусев радостно встретил прибывшее подкрепление.

— Мы кооптировали тебя, Осип, в состав нашего комитета и назначили организатором Городского района, — сказал Гусев, прервав на минуту начавшееся заседание.

До октябрьских событий 1905 года Одесская большевистская организация разделялась на три района: Пересыпский — его организатором был Кирилл Правдин, Дальницкий — Даниил Шотман и Городской. В Дальницком районе существовали еще и подрайоны — Фонтанский и Вокзальный.

Организация в Одессе, как, впрочем, и по всей России, снизу доверху строилась не на основе выборов, а по принципу кооптации. А выглядело это примерно так. Социал-демократы большевики, работавшие на заводах, фабриках и в мастерских, приглядывались к рабочим и приглашали лучших, наиболее сознательных принять участие в революционной работе. Так создавалась ячейка. Самые активные члены ячейки кооптировались в бюро. Лучшие из членов бюро — в подрайонные комитеты, и т. д. и т. д. Не надо забывать, что партия продолжала находиться на нелегальном положении и система открытых выборов могла нанести ей ущерб. В Одессе было множество явок в кафе и на частных квартирах сочувствующей интеллигенции. На явках секретарь Одесского комитета Гусев встречался с приезжающими или вызванными им по делу товарищами. Каждый день в определенные часы. Комитет заседал не реже одного раза в неделю. На его заседаниях обсуждались директивы ЦК, разрабатывались планы проведения политических кампаний и вопросы профессионального движения. Уже на одном из ближайших заседаний комитета, посвященном вопросам работы профессиональных союзов, выступил Пятницкий.

— Я согласен с формулировкой товарища С.[4], — говорил он. — Нужно идти во все профессиональные союзы. Это лучшая из всех существующий трибун для нашей агитации, даже для агитации за вооруженное восстание. Никто не говорит о том, что, беря руководство профессиональными союзами, мы должны подчиняться «узкопрофессиональным» тенденциям, сузить себя до профессионализма. Наоборот, в своей агитации мы должны постоянно подчеркивать неотделимость профессионального движения от политической организации, от широкого политического движения.

Теперь его звали Яков. Он обладал «железным» паспортом на имя Покемунского, по которому и был прописан в Одессе. Для партийной организации на это время он перестал быть товарищем Фрейтагом.

Научившийся превосходно ориентироваться в таком громадном городе, как Берлин, он в несколько дней изучил весь свой Городской район и теперь с утра до ночи носился по мастерским, артелям, типографиям, конторам и магазинам. Неутомимым помощником организатора Городского района стала Софья Бричкина из берлинской молодежной подгруппы.

Главными объектами своего района Пятницкий считал табачную фабрику Попова и чаеразвесочную Высоцкого. Здесь он бывал почти каждый день, собирал рабочих, разговаривал с ними, делал короткие доклады на политические и экономические темы. Летние месяцы в Одессе показались Пятницкому легкими. Работа налаживалась, крепли организационные связи, отлично действовала крупная нелегальная типография ЦК, печатая в сотнях экземпляров большевистские листовки.

Затаилась полиция. Незаметно вели себя филеры. Об арестах ничего не было слышно.

Продолжалась, конечно, внутренняя борьба между различными социал-демократическими группировками за влияние на одесский пролетариат. Ведь, кроме большевистского комитета, в городе существовали еще комитеты меньшевиков, бунда, эсеров и дашнаков. Делались, правда, попытки выработать какую-то платформу общих действий — на этом особенно настаивало руководство бунда, но, хотя такой согласительный комитет и был создан (от большевиков в него вошли товарищи С., Я. и А, то есть Гусев, Пятницкий и Готлобер) и даже провел одно заседание, дело ни на йоту не сдвинулось. Разногласия с меньшевиками захватывали не только вопрос стратегии и тактики, но и теории, и через образовавшуюся пропасть не удалось, несмотря на все старания бундовцев, перекинуть даже утлого мостика. Бундовцы, хотя и считали себя частью РСДРП, продолжали создавать свои сепаратные организации в Киеве, Одессе, Екатеринославе и некоторых других городах России параллельно существовавшим там социал-демократическим организациям. И мотивировали это тем, что в этих городах есть рабочие-евреи, не знающие русского языка.

Пятницкий с присущей ему едкой иронией и резкостью высмеивал эту «из пальца высосанную» мотивировку. «Как будто бы местные комитеты РСДРП, в которых немало евреев, не смогут работать среди рабочих, говорящих на еврейском языке», — говорил он на заседании согласительного комитета и в качестве иллюстрации рассказывал, как на одном митинге оратор-бундовец потребовал права изъясняться на своем родном языке, а получив это право, произнес речь, процентов на шестьдесят состоящую из русских слов.

В конце сентября начались митинги в Одесском университете. И хотя организаторами их были студенты, в числе выступивших ораторов встречались представители всех партий и политических группировок.

Все чаще на крупных и мелких предприятиях Одессы возникали забастовки, причем не только экономического, но и политического характера. И так во многих городах России.

Наступало время решительных действий. Одесский большевистский комитет на своем заседании 12 октября единогласно принял решение призвать пролетариат к политической забастовке под лозунгом «Долой самодержавие! За созыв Учредительного собрания!» и провести в первое же воскресенье после начала забастовки массовую демонстрацию по центральным улицам Одессы. Руководителем будущей демонстрации комитет назначил Пятницкого. И опять меньшевики и бундовцы, якобы выразив согласие на совместные действия, выступили со множеством всякого рода оговорок о сроках начала всеобщей забастовки, а участвовать в демонстрации вообще отказались.

Наконец началась забастовка. Началась она довольно организованно и захватила основные отрасли производства. Поэтому, как и было условлено на заседании комитета, демонстрацию назначили на воскресенье, 16 октября.

Вероятно, впервые за всю историю города в это воскресенье центр его захватили жители окраин. Все больше рабочих собиралось на углу Дерибасовской и Преображенской улиц. Когда их набралось несколько сотен, Пятницкий крикнул: «Начинаем. Вперед, товарищи!» Демонстранты, сомкнув четверки, выкрикивая революционные лозунги, двинулись по направлению к Херсонской, где к ним собирались присоединиться митингующие студенты. Все шло довольно гладко, казалось, власти решили на этот раз закрыть глаза на все происходящее.

Как бы не так! Лишь только вся Херсонская улица заполнилась демонстрантами, навстречу вымахала сотня казаков и с гиканьем, хлеща по головам и плечам рабочих и студентов нагайками, погнала их в боковые улицы. Спасаясь от казаков, участники демонстрации стали валить трамвайные вагоны, разбирать чугунные решетки, устраивать нечто вроде примитивных баррикад. И все же демонстрация продолжалась. Группы рабочих рассыпались по всему городу и призывали всех присоединиться к демонстрантам. Так продолжалось несколько часов. И когда Пятницкий отправился на явку к Гусеву, чтобы доложить ему о ходе демонстрации, на улицах, в красноватом свете закатного солнца, все еще было шумно. Одесситы, взволнованные, обсуждали события дня. Куда-то испарились казаки. Не видно было полицейских. И вдруг в районе Молдаванки из переулка выскочило несколько конных городовых с огромными «смит-вессонами» в руках. Без всякого повода городовые стали палить из револьверов в прохожих. Несколько человек упали. Пятницкий прижался к стене дома. Опорожнив барабаны своих револьверов, городовые тут же ускакали обратно. Как выяснилось позже, такие налеты, бандитские, ничем не мотивированные, явно провокационные, совершены были в разных районах города.

На экстренном заседании Одесского комитета было принято короткое воззвание, написанное Гусевым. Оно призывало рабочих продолжать забастовку, вооружаться кто чем может, ибо наступают дни решающих боев с до зубов вооруженными защитниками самодержавия. Кроме того, комитет решил превратить похороны погибших от полицейских пуль в новую политическую демонстрацию одесского пролетариата.

Невесело было на душе у Пятницкого, когда утром 31 октября он возвращался из больницы на Молдаванке, где в морге лежали убитые (чтобы полиция не выкрала тела своих жертв, в больнице находился вооруженный патруль из представителей всех революционных организаций, и Пятницкий ходил проверить, как прошла ночь). Он думал о том, что вот, кажется, наступила пора, когда рабочим придется драться за власть. А где же боевые пролетарские дружины? Откуда достать оружие? Что понимают Гусев, Шотман или он в тактике уличных боев? Построить баррикады… Допустим. А чем отбиваться? И опять все упиралось в отсутствие единства в мыслях и действиях различных социал-демократических течений. Меньшевики, бунд… Попробуй-ка договориться с ними. Лебедь, щука и рак… Вот ведь что у нас получается! И намеченная демонстрация-похороны может превратиться в бойню.

Так, глубоко задумавшись, не обращая внимания на окружающее, неторопливо добирался он до центра. И сразу, точно горный обвал, обрушился на него многоголосый ликующий гам. Крики «ура», «Марсельеза»… Обнимаются, целуются, подбрасывают вверх шапки, размахивают лоскутами алого кумача… Вот оно что! Царский манифест — «Мы, милостью божию…». Ага! Мелькнула мысль: струсил Николашка. И сразу же сам себя одернул: тактическое отступление, и ничего больше. А рядом поздравляли друг друга со свободой, троекратно лобызались… Даже плакали от радости. Все-таки любопытно, какая свобода нужна этому пьяному, превосходно одетому господинчику в котелке и в очках в золотой оправе. И этот огромный рыжий мужчина в поддевке и скрипучих хромовых сапогах с блеском, раздирая толстогубый рот, тоже ревет словно бык, приветствуя и славя «слободу». А ему-то чем не угодило его императорское?.. Но появились уже красные стяги. Куда идти раньше — к тюрьме, чтобы распахнуть двери, или к думе, чтобы водрузить на ней алый флаг?

Разделились на две части: одни двинулись к тюрьме, другие, во главе с Осипом, к думе. Кто-то всунул ему в руку древко знамени. Тяжелое, оно вдавливалось в плечо, но сейчас Осип даже не почувствовал его тяжести. Знамя раздувалось, плескалось над ним, как крыло неведомой красноперой птицы, и несло, несло за собой.

Вся Дерибасовская словно бы разрумянилась от радости. На балконах домов висели тяжелые текинские ковры и бархатные занавеси всевозможных красных оттенков. Где-то при распахнутых окнах на рояле играли «Марсельезу», и идущие по улице нестройно подхватывали мотив.

Офицеров заставляли отдавать честь или снимать фуражки перед знаменами революции.

Подошли к зданию городской думы. Над ней взвился красный флаг. Открылся митинг. Председательствовал Пятницкий. Тысячи людей стояли, тесно прижавшись друг к другу, жадно ловя слова ораторов. Ораторы, успев уже нацепить на грудь пышные красные банты, велеречиво славили свободу. Вдруг появился небольшой отряд казаков, и участников митинга словно смыло набежавшей волной. Пятницкий остался один на один со своим колокольчиком.

После митинга он зашел в думу. В одной из комнат лежал располосованный крест-накрест портрет царя в тяжелой золоченой раме. В другой заседало несколько членов городской управы. Решался исключительно важный вопрос: какой формы и каких цветов должен быть значок для будущих милиционеров, которым надлежит заменить ненавистных фараонов.

Пятницкий спросил «отцов города»: откуда они намерены брать людей для милиции, есть ли у думы оружие, чтобы вооружить этих самых милиционеров.

Почтеннейшие отцы охотно разъяснили, что милиционеров выделяют из своей среды домовладельцы и что оружия им никакого не понадобится, так как был манифест. А вот значок милицейский нужен непременно.

— И над чем вы только голову ломаете, господа! — искренне удивился Пятницкий. — Значок для милиционеров!.. Никто еще не отменил ни полиции, ни казаков. И если мы теперь же не вооружим рабочих через их революционные организации, то можем оказаться в великом проигрыше.

Кто-то поддержал Пятницкого. Но «отцы города» и слышать ничего не желали.

Поняв, что здесь ничего не добьешься, Пятницкий пошел на явку к Гусеву, чтобы обсудить создавшееся положение. Там-то он и узнал, что начался еврейский погром. По поручению комитета Пятницкий помчался на Молдаванку. Быстро сориентировавшись, он организовал небольшой отряд самозащиты и повел его против громил.

Было ясно, что погромщики действуют с полного согласия военных властей.

Погром, еще невиданный по масштабам, продолжался трое суток. В эти страшные для Одессы дни на улицах города все время происходили схватки между отрядами самообороны, созданными Федеративным комитетом всех революционных организаций, и охранявшей погромщиков полицией, казаками, драгунами и пехотинцами. Силы оказались явно неравными. Несмотря на мужество и отвагу, отряды самообороны вынуждены были отступать, неся весьма ощутительные потери. Ночью, на второй день погрома, Федеративный комитет дал указание прекратить вооруженную борьбу — насчитывались уже сотни убитых и раненых, а силы следовало беречь.

В конце третьего дня погрома администрация университета получила ультиматум от военных властей — немедленно очистить его помещение от находящихся там революционных организаций.

Ультиматум пришлось принять. Ведь в противном случае в здание университета были бы введены войска и могла бы произойти кровавая расправа. Все оружие, которым располагали революционные организации, удалось благополучно вынести.

Погром окончился, но патрули солдат под руководством полиции продолжали бесчинства: задерживали, обыскивали и под сурдинку прямо грабили жителей Одессы.

Несколько раз Пятницкий просто чудом избежал крупных неприятностей. Как-то он зашел к своим друзьям, живущим в доме на углу Екатерининской и Успенской улиц. Сидели, разговаривали о происшедших событиях, как вдруг зазвенели стекла окон. С улицы стреляли по дому. Пули провертели дырки в противоположной стене, к счастью высоко, почти под самым потолком. Через несколько минут дом был оцеплен солдатами и городовыми, и напротив него даже установили легкое орудие. Ворвавшиеся в квартиру офицеры и полицейские утверждали, что именно из нее было сделано несколько выстрелов по патрулю солдат, проходившему по Успенской. И хотя в конце концов удалось доказать, что окна уже замазаны на зиму, а стреляя из форточки, можно попасть только в окна третьего этажа дома, находившегося напротив, обыск «на всякий случай», больше похожий на погром, а затем и допрос с пристрастием всех живущих в доме продолжался до позднего вечера. И Пятницкий, в этом доме не живший, да еще вооруженный револьвером, мог стать жертвой банды карателей. Ему удалось спрятаться за распахнутой дверью и неподвижно, сдерживая дыхание, долго простоять за ней. Он чувствовал себя словно в мышеловке. А между тем страшная тревога за судьбу товарищей, работавших в нелегальной типографии ЦК, которая находилась в задней комнате ящичной мастерской в первом этаже этого же дома, сжимала сердце. Предупредить товарищей… Ведь если каратели обнаружат типографию, всех, кого там застанут, они перестреляют на месте. Как же быть? Но выскочить из-за двери он не мог. Комната и коридор буквально битком набиты городовыми и солдатами. Чуть успокаивало, что после первого залпа по окнам выстрелов больше не слышалось. И все же что там происходит?

Только утром Пятницкий смог выйти на улицу и заглянуть в мастерскую. Оказывается, полный порядок. В ящичную мастерскую даже не заглянули, так как под подозрение попали только второй и третий этажи.

На первом после погрома расширенном собрании Одесского комитета партии обсуждались важнейшие организационные вопросы. Наступала пора, когда следовало перейти к построению всей организации на выборных началах.

Пятницкий подробно рассказал собравшимся о том, как построены местные организации германской социал-демократической партии. Начался оживленный обмен мнениями. Германский опыт вряд ли можно использовать. Большевики не верили в свободы, обещанные царским манифестом, и твердо решили официально не легализовать свою организацию. Встал на повестку дня и еще один вопрос первостепенной важности. Из Питера приехал уполномоченный ЦК Лева (Владимиров). Он при полной поддержке прибывшего в Одессу еще до погрома большевика Барона (Эдуарда Эссена) категорически поставил вопрос о необходимости немедленного объединения с меньшевиками. Оба эти товарища требовали от одесских большевиков осуществить такое объединение, не дожидаясь директивы ЦК. И надо признать, что предложение их получило самую горячую поддержку среди большинства членов партии, как большевиков, так и меньшевиков. И это понятно! Кипучие события 1905 года как бы преподали наглядный урок, раскрыв первопричину слабости революционного движения в России. Оно ведь представляло собой многочисленные ручейки, иногда сливавшиеся, но чаще бегущие в разных направлениях. А нужно было, чтобы ручейки эти соединились в единый полноводный поток… Руководители Одесского комитета большевиков Гусев, Шотман, Пятницкий оказались в очень сложном двойственном положении. С одной стороны, они были решительно против самостийного объединения, без ведома и согласия ЦК. С другой стороны, отлично зная настроения низов, они понимали, что при решении вопроса неотвратимо окажутся в меньшинстве и, следовательно, могут быть отброшены на обочину событий… Вот и пришлось им помимо собственного желания заняться выработкой условий объединения. Иначе инициатива могла бы оказаться в руках у руководства меньшевиков.

В конце концов условия были разработаны. Основными пунктами их стали следующие:

«1. Избирается паритетный комитет из 10 членов; из них 5 избираются общим собранием членов партии большевиков и 5 членов — общим собранием членов партии меньшевиков. Этот комитет проводит уже фактическое объединение всей организации, после чего общее собрание членов обеих организаций избирает уже постоянный комитет.

2. Одесский паритетный комитет поддерживает связь с ЦК большевиков и с ОК меньшевиков.

3. Одесская объединенная социал-демократическая организация посылает своих представителей от обоих течений на съезды и конференции большевиков и меньшевиков до их объединения».

Несмотря на явные недомолвки и зияющие трещины в этой объединительной платформе, временное слияние большевиков и меньшевиков в единую организацию помогло — успешнее провести в Одессе декабрьскую всеобщую политическую забастовку.

Слухи о баррикадах на Пресне, о бесстрашии бойцов рабочих дружин в Москве доходили и до Одессы. И декабрьская стачка, проведенная революционными организациями и Советом, действительно стала всеобщей и могла бы, как и в Москве, превратиться в вооруженное восстание, если бы руководство партийной организации и Одесский Совет рабочих депутатов бросили призыв: «К оружию!»

И все же всеобщая стачка прошла на диво организованно. Она остановила жизнь большого южного города. Пренебрегая тут же объявленным военным положением, не устрашась карами, которыми грозили власти всем участвующим в «беспорядках», забастовщики в течение нескольких дней были подлинными хозяевами Одессы и прекратили стачку лишь после поражения московского восстания.

Известно, что большевики придавали огромное значение обобщению исторического опыта октябрьских и декабрьских боев российского пролетариата. По определению Ленина, декабрьское вооруженное восстание явилось самым великим пролетарским движением после Коммуны, высшей точкой первой русской революции. Владимир Ильич призывал изучать и усваивать уроки великих дней первой российской революции…

Спустя две недели после окончания забастовки, 15 января 1906 года, Пятницкий был арестован.

Шло заседание партийного комитета Городского района. Собралось десять человек. Четыре большевика и шесть меньшевиков. Присутствовало еще два члена Одесского комитета, причем один из них — меньшевик Шавдия — был председателем Совета рабочих депутатов. Видимо, именно он и стал приманкой для полиции, решившей одним ударом расправиться с ненавистным Советом. Короче говоря, вся Госпитальная улица на Молдаванке была занята войсками. Ворвавшиеся в комнату жандармы и шпики, задержав собравшихся, ринулись осматривать остальные комнаты, полагая, что в них тоже происходят заседания Совета. Все задержанные, понимая, что выкрутиться им на этот раз, пожалуй, не удастся, занялись уничтожением наиболее опасных улик. Преспокойно в присутствии солдат вынимали из карманов компрометирующие документы и тут же рвали их на мельчайшие клочья. Весь пол комнаты побелел и шуршал под ногами. Жандармский офицер устроил солдатам страшнейший разнос за допущенное и приказал собрать бумажные клочья в корзину.

К утру арестованных доставили в одесскую тюрьму. Кого только в ней не было! Очевидно, стремясь расквитаться за освобождение заключенных по амнистии в недавние октябрьские дни, жандармы и полицейские хватали теперь кого попало. В битком набитых камерах находились и политические, представлявшие все группы и течения вплоть до явно сионистской Поалей-Цион, знаменитые налетчики — «черные вороны», выдававшие себя за анархистов, и анархисты, совершавшие под шум революционной волны «эксы» с мастерством настоящих грабителей, и студенты, и желторотые гимназистки, даже почтенные обыватели, нацепившие на себя красный бантик. Тюрьма едва не лопалась из-за невероятного перенаселения…

На первом же допросе Пятницкий назвал себя Покемунским, согласно «железному» паспорту, по которому был прописан. Конечно, он шел на известный риск. Ведь его квартира могла подвергнуться обыску, а там, увы, улик было больше чем достаточно. Но Осип верил в ловкость и расторопность своих товарищей. Узнав о провале партийного комитета Городского района, они, конечно же, примут все необходимые меры, чтобы замести следы… Поэтому-то он так смело назвался Покемунским и дал свой адрес. Охранник, допрашивавший его, сказал, что располагает всей документацией, изобличающей арестованных как членов исполкома Совета.

Пятницкий ответил, что ни о каком исполкоме не имеет ни малейшего представления.

— А собрались мы, господин капитан, потолковать о том, как помочь безработным, — нудно рассказывал он. — Ну, может, подписной лист пустить или там лотерею какую устроить. Но ведь так ничего и не решили…

Капитан не скрывал своего раздражения.

— Ты что же, Покемунский, или как тебя там, хочешь меня уверить, что и Шавдию не знаешь? Председателя Совета ваших собачьих депутатов, а?

Нет, Покемунский не знал человека с трудно произносимой фамилией. Покемунский вообще ничего не знал, кроме того, что ни на подписные листы, ни на лотереи запрета пока никто не накладывал. Видимо, товарищи позаботились о том, чтобы на квартире мещанина Покемунского не осталось ничего говорящего или просто намекающего на деятельность товарища Якова. После первого допроса жандармы не беспокоили Пятницкого больше пяти месяцев. Но отдых в тюремном «санатории», несмотря на сравнительно сносный режим, как-то не получился… Не давали покоя мысли о том, что делается за стенами тюрьмы. Газеты всех направлений продолжали вещать о предстоящей амнистии, а военные суды в Одессе выносили один за другим суровейшие каторжные приговоры по самому незначительному поводу. Воля и свобода, якобы полученные народом из рук батюшки-царя, превращались в опасную психологическую ловушку для многих прогрессивно настроенных интеллигентов и рабочих, не имевших еще опыта революционной борьбы.

Шла широкая подготовка к IV (Объединительному) съезду партии. Политические заключенные обсуждали статьи и тезисы как большевиков, так и меньшевиков, страстно спорили по вопросу бойкота I Государственной думы и проклинали свое вынужденное бездействие.

А тут еще целиком провалился Одесский комитет партии и собрание, созванное для выбора делегатов на предстоящий Всероссийский съезд.

Было от чего прийти в бешенство! Ведь совершенно ясно, что никакими материалами, уличающими арестованных, за исключением Шавдии и Мовшовича, охранка не располагает. Держат так, на всякий случай, без предъявления обвинений и без допросов. Решили принять самые эффективные меры. Каждый в отдельности написал прокурору заявление, требуя либо вручить обвинительный акт и назначить день суда, либо же освободить из тюрьмы. В противном случае угрожали объявить голодовку. Даже определили день, когда начнут голодать, и уже отказались от продуктовых передач во время свиданий. Теперь всем готовившимся к голодовке приносили только цветы.

Прокурор дрогнул и распорядился выпустить всех, захваченных на собрании Городского районного комитета (кроме тех же Шавдии и Мовшовича), под надзор до суда.

Еще раз к Пятницкому пришло ни с чем не сравнимое ощущение свободы. Выйдя из тюрьмы, он избегал всю Одессу. Просто так. Все казалось ему внове: и море, бесконечно меняющее краски, и теплый ветер, пахнущий йодом, смолой и рыбой, и помпезная величавость Одесского оперного театра, и даже памятник Ришелье.

Но бездумной радости хватило ровно на один день. А уже на следующий Осип попытался включиться в работу Одесской партийной организации. Действовать приходилось очень осторожно — ведь он был «под надзором», и любой опрометчивый шаг мог привести его обратно в тюрьму, которая порядком ему надоела. В Одесском комитете заправляли «заядлые» меньшевики А. А. Шнеерсон (Фридрих) и Л. Н. Радченко. Что касается членов комитета — большевиков, то они либо находились в тюрьме, либо вынуждены были скрываться. Тем не менее Осип через рабочих-табачников кое-кого разыскал и договорился о проведении собрания членов партии — большевиков. Нашли подходящую квартиру. Собрание состоялось и стало первым этапом объединения большевиков после массовых арестов и репрессий начала 1906 года.

Что касается самого Пятницкого, то он довольно долго раздумывал, как ему быть. Остаться в Одессе и явиться на суд? Он почти не сомневался, что рано или поздно следствие докопается до его настоящего имени, и тогда несколько лет каторги обеспечено. Уехать? Но ведь для группы большевиков, оставшихся в Одессе, дорог каждый человек. Он написал шифрованное письмо Надежде Константиновне Крупской в Петербург с просьбой определить его судьбу. Ответ пришел уже из Москвы, от Гусева. Он предлагал Пятницкому приехать и начать работу в Московском комитете. Правда, еще не было ни московских явок, ни денег, ни даже приличной одежды. Между тем его уже вызвали в военный суд. Оставаться в Одессе и переходить на нелегальное положение не имело смысла. Пятницкий занял несколько рублей, быстро собрался и поехал в свой родной Вилькомир.

Четыре года пролетело с того дня, когда Осип последний раз ночевал в домике на Банной, где умер отец и где все еще жили мать и старшие сестры. Каким же крошечным показался ему теперь Вилькомир после Берлина, Лондона, Лейпцига, Одессы…

Вот и холм с развалинами старинной крепости на плоской вершине. В декабрьские дни прошлого года над руинами взвился красный флаг. Тюрьма, костел, монастырь, базарная площадь, городской сквер — место прогулок и флиртов гимназистов и гимназисток. Все словно бы сместилось, сдвинулось друг к другу, стало ниже, уже, меньше.

Все в Вилькомире осталось по-старому… Все ли? Ведь тогда, в 1902 году, когда Осип прожил несколько дней в семье, ему казалось, что ничто не сможет поколебать устои размеренного и привычного, как родимое пятно, безрадостного, состоявшего из каждодневной борьбы с нуждой бытия уездного городишка. И вот поди ж ты, мощная волна революционного подъема обрушилась в прошлом году и на Вилькомир. Пятницкому рассказывали о дружине вооруженных крестьян человек в 50–60, которая, скрываясь в дремучих лесах Вилькомирского уезда, вела вооруженную борьбу с царскими властями в семи волостях уезда.

В самом Вилькомире, кроме вездесущего бунда, создалась довольно крепкая организация РСДРП, с которой Пятницкий тотчас же установил связь.

В этот свой приезд на родину он услышал имя Винцаса Мицкявичюса-Капсукаса, еще совсем молодого человека, основавшего в 1904 году прогрессивный журнал для молодежи «Драугас» («Товарищ»), издававшийся за границей. Винцас сразу же после вступления в Литовскую социал-демократическую партию начал борьбу против господствующего в ней оппортунизма. А весной 1905 года из социал-демократической группы «Драугас» была образована Литовская социал-демократическая рабочая партия (ЛСДРП), признанным лидером которой стал Винцас Капсукас.

Правда, по некоторым важным программным вопросам — национальному и крестьянскому, руководители этой молодой революционной партии не стояли еще на последовательных марксистских позициях… Они не разделяли ленинскую идею революционной диктатуры пролетариата и крестьянства, а в национальном вопросе были сторонниками федерации. Но сам Капсукас отстаивал и пропагандировал пролетарский интернационализм.

Будучи в Вилькомире, Пятницкий подробно узнал о первом съезде ЛСДРП, состоявшемся в августе 1905 года. Опять-таки благодаря тому, что Капсукас за совершенно правильную позицию по вопросу о вооруженном восстании, съезд единогласно принял резолюцию О вооруженной борьбе против царизма.

Незадолго до декабрьских событий Винцас Капсукас сам ездил за оружием в Германию и по контрабандистским тропам доставил через границу закупленные револьверы новейших систем и боеприпасы. Капсукаса схватили 15 декабря 1905 года на крестьянском митинге в деревне Нартас, недалеко от Мариамполя. Однако в марте 1906 года ему удалось совершить побег из сувалкской тюрьмы и энергично включиться в революционную деятельность, на этот раз уже в рядах СДПЛ.

Мог ли предполагать тогда Осип Пятницкий, что через пятнадцать лет он вместе с Винцасом Мицкявичюсом-Капсукасом окажется в штабе международного коммунистического движения и Капсукас станет его другом и ближайшим соратником по работе в Исполкоме Коминтерна!

Незадолго до приезда Пятницкого в Вилькомир в социал-демократическую партию Литвы вступил и студент Варшавского ветеринарного института Зигмас Алекса-Ангаретис, очень скоро проявивший себе активным борцом против оппортунизма и национализма в рядах СДПЛ.

И ему так же, как и Винцасу, предстояло через полтора десятка лет представлять Коммунистическую партию Литвы в Коминтерне.

Уже звучал молодой голос студента-медика Дерптского университета Каролиса Пожелы, в будущем одного из основателей Компартии Литвы, а во дворе дома, что на углу Ковенской улицы, бегал босоногий рыжеволосый и голубоглазый мальчуган, племянник Пятницкого, которому предстояло еще пройти недолгий, но славный путь от рядового комсомольца до секретаря Компартии Литвы и погибнуть от пуль фашистских оккупантов…

Я имею в виду Иосифа Мескупаса-Адамаса — блестящего конспиратора, как бы принявшего эстафету мужества и умения вести подпольную деятельность из рук своего дяди, секретаря Коминтерна — товарища Пятницкого. Но все это: и возмужание, и героическая гибель руководителя подполья Старика — К. Пожелы, запечатленная навеки в печальных и гневных строфах Саломеи Перис, и первые шаги в революции, сделанные Иосифом-младшим, — дело пока еще далекого и непредугадываемого будущего.

Пока же, вот сейчас, в этот сентябрьский вечер 1906 года, Осип Пятницкий, только что вернувшийся домой с явки, где получил московские адреса и деньги на дорогу, прощается с матерью. Нет, он не может сказать, когда они вновь увидятся. Ведь это зависит не только от его желания. Но, конечно, он еще приедет. И, может быть, тогда над развалинами крепости на холме будет снова развеваться красный флаг и уже никто не посмеет сорвать его оттуда. Ведь вот и наш маленький Вилъкомир широко шагнул в революцию.