Пятницкий

БЕЗ ЛЕНИНА — С ЛЕНИНЫМ

Сразу же после кончины Владимира Ильича Ленина перед Коминтерном и его руководящими и исполнительными органами возникло множество проблем и вопросов, требующих быстрого, четкого и прежде всего правильного решения.

Выражая чувства миллионов трудящихся всего мира, Исполком Коминтерна и Исполбюро Профинтерна опубликовали 23 января 1924 года «Воззвание» по поводу кончины гениального вождя революции. Оно заканчивалось словами: «Мы обращаемся к миллионам наших товарищей по борьбе во всем мире с призывом: «Следуйте заветам Ленина, которые продолжают жить в его партии и во всем, что создано трудом его жизни. Боритесь как Ленин и как Ленин вы победите».

Но, к сожалению, далеко не все, кто перед лицом невосполнимой потери голосовал за «Воззвание» и в красиво составленных пламенных речах клялся в своей верности ленинским заветам, проявляли эту верность в действии, в повседневной практической работе. И первым на этот нечестный извилистый путь вступил Лев Троцкий, еще осенью 1923 года навязавший РКП (б) и всему международному коммунистическому движению новую дискуссию по кардинальным вопросам партийного строительства, отравленное острие которой как раз и было обращено против дела Ленина, против его учения.

У Пятницкого были старые счеты с Троцким. И может быть, поэтому он особенно настороженно воспринимал наскоки Троцкого и небольшой группы его сторонников на Центральный Комитет партии и Исполком Коминтерна.

Став секретарем ИККИ, Пятницкий должен был научиться шире охватывать события, происходившие в международном рабочем движении и вообще в мире, глубже толковать их. Он отлично понимал сам, что богатого опыта работы в нелегальных условиях, великолепного знания «техники» и цепкой памяти на лица, имена и политические судьбы близких и далеких товарищей по борьбе было достаточно для того, чтобы возглавлять орготдел, но всего этого явно недоставало, чтобы быть одним из руководителей ИККИ. Кроме того, он полагал, что теперь, без Владимира Ильича, бесконечно увеличивается ответственность каждого большевика за дела всей партии, и он еще больше уплотнил и без того уплотненный рабочий день. Как правило, возвращаясь домой поздно вечером и наспех поужинав, Пятницкий садился за книги, которые не успел прочитать за свою беспокойную, сотканную из быстро бегущих дней жизнь. Спал совсем мало: три-четыре часа в сутки, а для семьи оставались уже не короткие часы, а только минуты.

— Так нельзя. Ты совсем не бережешь себя, Пятница, — тревожно говорила Юлия, наблюдая, как муж торопливо, несколькими большими глотками выпивал стакан крепкого, чуть теплого чая, тут же хватался за туго набитый, лоснящийся от времени портфель и, кивнув головой: «Ну, я отправился, Юлик», — выбегал из дому в ту самую секунду, когда к подъезду подкатывал его громоздкий, видавший виды автомобиль. И пока по-стариковски покашливающая и пофыркивающая машина, изредка подбадривающая себя не слишком мелодичным воплем клаксона, пробиралась через центр к Моховой, множество тревожных мыслей роились в голове секретаря Исполкома.

В ближайшие дни ему предстояла поездка в Германию, страну, в которой он прожил немало лет, проходя высшую школу профессионального революционера.

Положение в Коммунистической партии Германии — одной из опорных секций Коминтерна — продолжало оставаться тревожным.

Экономическая и политическая обстановка в стране, события, происходившие на международной арене, сама жизнь опровергли прогнозы некоторых лидеров компартии, их несостоятельное стремление представить положение в Германии как якобы вполне созревшее для захвата власти.

На совещании представителей компартий Германии, Франции, Чехословакии и РКП (б), открывшемся в Москве 21 октября 1923 года, доклад о положении в Германии сделал Г. Брандлео. Он явно выдавал желаемое за реальность и договорился до тою, что прямо заявил: «Захват власти мы, все ответственные работники, считаем нетрудной и вполне выполнимой задачей».

Несмотря на обоснованные возражения со стороны Э. Тельмана и Г. Эберлейна, считавших, что Брандлер в своем анализе исходит лишь из оценки политической ситуации в Саксонии и Тюрингии, а не во всей стране и что оптимизм докладчика чреват опасностями, ибо вытекает из явной переоценки подготовленности пролетариата к вооруженной борьбе за власть, председатель ИККИ Зиновьев и ряд других руководящих деятелей компартии фактически поддержали основные положения доклада.

Позже, вспоминая об этом докладе, Отто Вильгельмович Куусинен говорил, что Брандлер просто-напросто ударился в революционную фантастику.

Последующие события — разгон рабочих правительств в Саксонии и Тюрингии и прекращение героического восстания рабочих Гамбурга, в течение 60 часов ведших баррикадные бои с вооруженными до зубов полицейскими и солдатами рейхсвера, тяжкие потери и жертвы среди лучшей части германских коммунистов — словно вихрь разнесли величественную, но не имеющую фундамента, а потому и фантастическую постройку, мысленно воздвигаемую правыми руководителями КПГ.

23 ноября генерал Сект официально объявил о роспуске Коммунистической партии Германии и всех связанных с ней массовых организаций. Над каждым коммунистом и сочувствующим нависла угроза длительного тюремного заключения.

Правительство во главе с социал-демократом Штреземаном ушло в отставку. Новое коалиционное правительство, но уже без участия социал-демократов, сформировал В. Маркс.

Один за другим посыпались на головы трудящихся чрезвычайные законы и постановления, и в том числе самый реакционный — об отмене 8-часового рабочего дня.

Компартия Германии ушла в глубокое подполье. В этой чрезвычайно усложнившейся обстановке силу стало набирать «ультралевое» крыло партии, в общем-то немногочисленная кучка сектантов, группировавшаяся вокруг Рут Фишер и Аркадия Маслова. «Ультралевые», уже находясь у руководства партией, полагали, что они еще более укрепят свои позиции на предстоящем IX съезде КПГ. И в этом смысле они развернули очень широкую кампанию, готовясь протащить на съезде ряд своих «принципиальных» установок.

Тщательно готовились к этому съезду и в Исполкоме Коминтерна. Было решено послать на съезд чрезвычайно представительную делегацию в составе Мануильского, Пятницкого, Куусинена и Лозовского.

Все заботы об организации поездки взял на себя Пятницкий. Не могло быть и речи, что правительство В. Маркса выдаст визы на въезд в Германию делегатам ИККИ, отправлявшимся на нелегальный съезд.

Пришлось использовать те самые каналы нелегальной связи, по которым Пятницкий направлял в разные страны уполномоченных и инструкторов ИККИ. Делегаты ИККИ должны были «тряхнуть стариной». Именно «тряхнуть стариной»! Ведь славная четверка делегатов ИККИ имела за своими плечами опыт нелегальной работы, насчитывавший десятилетия. Каждый из них был непревзойденным мастером конспирации, умел водить за нос филеров и шпиков, неузнаваемо преображаться и с холодной головой идти во имя дела на самый неимоверный риск.

Пятницкий, посмеиваясь, говорил:

— Порастрясем чуть-чуть жиры, нажитые от сидения в руководящих креслах. Вспомним молодость и те стежки-дорожки, по которым приходилось пробираться тайком… А что, разве плохо? Мы же обучаем конспирации наших молодых товарищей. А теорию надо подкреплять практикой. Вот мы и попрактикуемся.

— А в самом деле, — вторил ему Дмитрий Захарович Мануильский, — четыре таких здоровенных парубка и к самому черту в зубы проберутся. А оплошаем — придется признать матриархат и склониться перед нашей Кларой.

Мануильский имел в виду неожиданное появление в зале, где проходил XVIII съезд социалистической партии Франции, известный как Турский, представителя Исполкома Коммунистического Интернационала Клары Цеткин. Было ей тогда без малого шестьдесят четыре года. Нелегально приехав во Францию, эта легендарная женщина, депутат рейхстага, соратница и друг Карла Либкнехта и Розы Люксембург, знаменитая «Красная Клара», обманула бдительность Сюрте женераль, обвела вокруг пальца целую свору полицейских и приехала в Тур, чтобы непосредственно обратиться к делегатам съезда.

Ее неожиданное появление в зале во время речи Л. О. Фроссара вызвало громкую овацию, а ее короткая страстная речь во многом способствовала принятию исторического решения, означавшего рождение Коммунистической партии Франции. Вспоминая это выступление Клары Цеткин, Пятницкий с неослабеваемой тревогой думал о предстоящем IX партийном съезде КПГ, ибо создавшееся в Германской компартии положение никак нельзя было отнести к благополучному.

Итак, в один из первых дней апреля во Франкфурте-на-Майне появились четыре респектабельных иностранца, отлично говоривших по-немецки и уж никак не похожих на страшных бородатых большевиков, изображаемых на плакатах. Впрочем, у одного из них все же была аккуратно подстриженная и чуть вьющаяся рыжеватая бородка. То был генеральный секретарь Профинтерна С. А. Лозовский.

Там, где было заранее условлено, их встретил молодой человек довольно высокого роста, с фигурой атлета. Правда, он слегка прихрамывал. Сказав пароль, он коротко представился: «Зорге» — и объяснил, что Центральный Комитет возложил на него ответственность за безопасность и удобства приехавших товарищей. Распахнул дверцы большого, изрядно потрепанного «бенца», уложил чемоданы приезжих в багажник, а сам сел рядом с шофером, еще более широкоплечим и мускулистым парнем, чем он сам. Когда машина набрала скорость, повернулся к пассажирам и негромко сказал:

— Руководство находит, что вам будет наиболее удобно жить в моем доме. Дом довольно просторный и стоит на отшибе. А безопасность я вам гарантирую.

— Мы и сами ерши, молодой человек, — усмехнулся Мануильский. — Любая щука подавится.

Сопровождающий тоже улыбнулся. Его серо-голубые глаза под приподнятыми вразлет темными бровями смотрели пристально и внимательно.

— Добрый хлопец, — сказал по-русски Мануильский.

А Пятницкий, обладавший отличной, да еще специально тренированной на имена, клички, адреса и пароли памятью, чуть прикрыв глаза тяжелыми белыми веками, мысленно «заполнял анкету» этого действительно доброго хлопца.

Рихард Зорге. Ему сейчас, должно быть, лет двадцать восемь — двадцать девять. Партийный функционер. Внучатый племянник того самого Фридриха Зорге, который вместе с Энгельсом участвовал в Баденском восстании, крепко дружил с Карлом Марксом. А Рихард родился в России. Да, мать его Нина Семеновна, урожденная Кобелева… Кажется, участник баррикадных боев в Гамбурге. И очень башковитый. Доктор Рихард Зорге. Экономика, социология… Что ж, теперь можно будет с ним ближе познакомиться. Ману (так товарищи называли Мануильского) прав, парень производит хорошее впечатление.

«Бенц» привез их куда-то на окраину города. Густой запущенный сад. В глубине его полуразрушенная конюшня и возле приземистый дом довольно непритязательной архитектуры.

Зорге объяснил, что здание это бывшая кучерская, которую он арендовал у какого-то обедневшего аристократа. Сделали самодеятельный ремонт, заново покрасили стены комнат в яркие цвета. Получилось неплохо. Впрочем, судите сами!

— С точки зрения конспирации — отличное место, — пробормотал Пятницкий, еще раз быстро оглядываясь по сторонам. — А как с выходами из дома? Два? Подходяще. А где владелец этих бывших конюшен?

— Его дом в саду. Пустует и заколочен. Кроме привидений, обитателей не имеет.

— Ну, с привидениями мы как-нибудь справимся, — заверил Мануильский.

Перебрасываясь шутками, они вошли в дом. Стены комнат горели яркими цветами масляной краски. Комната, доставшаяся Пятницкому и Куусинену, была голубой, а та, где разместились Мануильский и Лозовский, ослепительно желтая.

Когда поздние сумерки спустились на город и сад из окон дома гляделся как темная плотная стена, достающая своим узорчатым верхом до самого неба, полыхавшего последними красками заката, Зорге предупредил своих гостей, что к ним должен вот-вот прийти представитель руководства. Кто именно, он не сказал.

Но вот дверь распахнулась, и на пороге появилась фигура могучего широкоплечего человека в такой знакомой мягкой темно-синей фуражке. Именно с этим человеком больше всего хотели встретиться представители Исполкома Коминтерна.

Загудел низкий, глубокий, как гул большого колокола, голос. Сильная рука дружески, но довольно безжалостно сдавливала пальцы. Ясные светлые глаза внимательно вглядывались в лица приехавших друзей.

Тельман сбросил непромокаемую куртку из легкого брезента, снял фуражку, провел ладонью по высокому лбу, стирая мелкие капельки пота.

— Не спрашиваю, как добрались. Вижу, что благополучно. Вы, друзья, в хороших руках — Рихард гостеприимный и очень заботливый хозяин.

Всего два месяца назад Тельман был в Москве, участвуя в заседаниях Президиума Исполкома, посвященных вопросу о положении в Компартии Германии. В ночь с 23 на 24 января он стоял в почетном карауле у гроба Ленина.

И вот он пришел, чтобы еще раз обсудить нынешнее состояние компартии и выработать тактику поведения на IX партейтаге, который открывается завтра.

Сидя на стульях и на кроватях в голубой комнате, Пятницкий и его товарищи слушали подробный и печальный рассказ Тельмана.

— Трагический исход борьбы не лишил нас мужества, — говорил он, сжимая и разжимая тяжелые кулаки, лежавшие на коленях. — Но партия, естественно, обескровлена, потеряла огромное количество своих членов.

Да, в одном Гамбурге арестовали 983 рабочих, заподозренных в участии в восстании, и 892 были привлечены к судебной ответственности. А таких отличных боевых парней, как Эрнст Торель, Вильгельм Вилендорф и Вильгельм Дитрих, приговорили к смертной казни, как и военного руководителя шифбекских рабочих Фите Шульце. Ему, правда, смертный приговор вынесли заочно. А всего в тюрьмы было брошено более 7 тысяч активистов партии.

Обращаясь к Пятницкому, Тельман говорил:

— Я часто вспоминаю твои слова, Осип: легальность компартии — черта, далеко не характерная для буржуазного режима, даже кичащегося своей демократичностью. Внезапный переход на нелегальное положение застал нас врасплох. Нп опыта, ни вкуса к конспирации не было у нашего руководства. И мы сейчас оказались в роли приготовишек… — И ко всем: — Очень нелегко нам работать, товарищи!

Потом долго говорили о соотношении сил на предстоящем съезде. У Тельмана не было никаких иллюзий. Конечно, здоровое ядро делегатов, а таких немало, будет из всех сил поддерживать предложения, выработанные Исполкомом Коминтерна. Пик, Ульбрихт, Геккерт, Эберлейп… Но их все же, увы, меньшинство. Капитулянтские ошибки Брандлера и Тальгеймера выплеснули на поверхность «крайне левых» сектантов во главе с Рут, женщиной чудовищного самомнения и честолюбия. Песенка правых спета. Партейтаг прочтет им отходную. Но вот обуздать Рут Фишер и Маслова, убедить делегатов съезда, что их позиция ошибочна и не менее опасна для партии, нежели брандлерианство, пожалуй, не удастся. Большинство съезда пойдет за «ультралевыми». Реальность мало приятная, но тем не менее реальность. А главная задача остается прежней: и в труднейших условиях нелегальности, в процессе ожесточенной борьбы различных группировок за главенствующее положение в партии нужно во что бы то ни стало сохранить ее единство, не допустить, чтобы во имя политического тщеславия и групповых интересов некоторых «вождей» ее растащили бы по частям.

Когда обо всем было переговорено и Тельман натянул на свои крутые плечи непромокаемую куртку — было очень поздно, ущербная луна завершала ночной путь и уже путалась в вершинах деревьев сада, — Пятницкий спросил:

— Скажи, пожалуйста, Тедди, наш хозяин и охранитель — всем нам он пришелся по сердцу — твой человек?

— Еще бы! Рихард прошел огонь и воду Гамбургского восстания, — торжествующе загудел Тельман, — я причисляю его к самым лучшим, к Иону Шееру, Эдгару Андрэ, Манфреду Штерну, Фите Шульце, Антону Свиталее, Вилли Бределю… Ну, к тем, кто для меня был как бы частью меня самого. Зорге был моим связным. Поддерживал постоянную связь с Центральным Комитетом. И делал это, должен прямо сказать, здорово, умело… Вполне по твоим канонам, Осип. А потом его квартира в Гамбурге стала местом, куда приезжали курьеры ЦК. Я выбрал именно его потому, что мне очень дорога ваша жизнь, друзья.

Уже лежа в постели и перекинувшись короткими замечаниями с Отто Вильгельмовичем, человеком, уж никак не страдающим многословием, Пятницкий понял, что заснуть ему сегодня будет очень трудно. Он продумывал и анализировал все услышанное от Тельмана и мысленно готовил возражения против ультрареволюционной фразеологии некоторых руководителей КПГ. Он обратился за советом к Владимиру Ильичу. Ему казалось, что именно в работе Ленина «Детская болезнь «левизны» в коммунизме», там, где говорится о революционном опыте большевиков, о быстроте и разнообразии смены различных форм движения, «легального, кружкового и массового, парламентского и террористического», он найдет самую убедительную аргументацию, если, конечно, ему придется говорить о нынешнем положении в КПГ.

Неоднократно выступали представители ИККИ, их точку зрения полностью поддержали Тельман и его единомышленники, и все-таки большинство делегатов Франкфуртского съезда пошло на поводу у Рут Фишер, Маслова, Шолема, Каца, у тех, кто демагогически отвергал возможность совместных действий с людьми, состоявшими в социал-демократической партии или принадлежавшими к массовым организациям, далеким от коммунистов. То была устаревшая и осужденная самой действительностью тактика. Она таила угрозу превращения партии в малочисленную, оторванную от масс, замкнутую в себе сектантскую организацию.

Встречаясь с Зорге каждый день, Пятницкий все более убеждался, что Зорге человек недюжинного ума, превосходный организатор и талантливый конспиратор. Отряд рабочих боевиков — в недалеком будущем те самые красные фронтовики, союз которых создаст Эрнст Тельман, — руководимый Зорге, неусыпно, тщательно и почти незаметно оберегал представителей ИККИ.

«Чувствуется рука мастера», — довольно бурчал про себя Пятницкий, когда при всем желании не мог заметить крепких парней из отряда Зорге, сопровождавших каждый шаг гостей-нелегалов.

Возвратившись в Москву, Пятницкий с головой ушел в дела. Приближался день открытия V конгресса Коминтерна, первого конгресса без участия Ленина. На нем Пятницкому предстояло выступить с докладом по организационным вопросам.

Однако не предстоящий доклад и не бесконечные хлопоты, связанные с изысканием способов приезда в Москву для делегатов от партий, что находились на нелегальном и полулегальном положении, занимали воображение Пятницкого. Его все более тревожила позиция — прямо сказать, загадочная — председателя ИККИ. С одной стороны, не жалеет слов для осуждения троцкизма, а с другой… Не излишне ли либерален он по отношению к «ультралевым», ставшим у руководства КПГ? Ведь ему подробно рассказывали о том, как проходил нелегальный Франкфуртский съезд. Почему же во всех своих выступлениях, да и в доверительных беседах Зиновьев продолжает выпячивать правую опасность, а об «ультралевых» говорит неохотно, как-то между прочим, будто они вовсе не реальность, а так, некий миф. Хорошенький миф, если иметь в виду этого Бонапарта в юбке, милейшую нашу Рут Фишер, и ее единомышленников. Почему Зиновьев упрямо не желает понять их сектантскую сущность? А Рут Фишер между тем организует прямую травлю коммунистов, идущих за Тельманом… В самом деле, почему?

Были и другие проблемы, которые предстояло рассмотреть и решить. Поездка в Германию только подтвердила убеждение Пятницкого, что к опыту работы в нелегальных условиях, накопленному РКП (б), зарубежные партии относятся без должного внимания, даже с известной долей легкомыслия, и в результате получают тяжкие удары в незащищенную грудь. А ведь партий, действующих в условиях глубокого подполья, ныне огромное большинство. Только организационная их перестройка на основе производственных ячеек способна коренным образом изменить существующее положение вещей. Ну и, конечно, строгое соблюдение всех правил конспирации… Конгресс должен сказать свое веское слово!

17 июня 1924 года генеральный секретарь ИККИ Василь Коларов открыл V конгресс.

В своем коротком вступительном слове он сказал:

«От прошлого конгресса нас отделяет всего полтора года. Это очень короткий срок, но за этот короткий срок совершилась масса событий колоссальнейшего значения, произошли огромные перемены как в международных отношениях, так и в жизни и развитии отдельных наших партий… В этой борьбе бывали частичные поражения, бывали и значительные победы. Но и были огромные жертвы. И первое, о чем мы должны сказать, начиная конгресс, это о наших огромных потерях. И первое из первых слов должно быть об утрате величайшего вождя мировой революции — товарища] Ленина».

Пятьсот четыре делегата, представлявших сорок девять коммунистических и рабочих партий, одну народно-революционную партию и организации, направляемые Коминтерном, поднялись со своих мест, чтобы минутой глубокого горестного молчания почтить память того, кто был организатором этого всемирного братства революционеров-коммунистов и чей могучий светлый ум всегда находил выход из самых, казалось бы, неразрешимых трудностей, возникающих на пути международного коммунистического движения.

Борьба за сплочение рядов рабочего класса, задача большевизации, задача идейно-организационного укрепления коммунистических партий — вот, пожалуй, тот самый стержень, вокруг которого строился весь порядок дня конгресса. А задача эта могла быть решена лишь на основе дальнейшего развития теоретических, программных и тактических выводов марксизма-ленинизма.

По поводу оппозиции в РКП (б) конгресс продемонстрировал единодушие всех коммунистических партий и организаций, принимавших участие в его работе.

26 июня германская, французская, американская и английская делегации направили в президиум конгресса «Предложение по русскому вопросу». В нем говорилось: «Нижеподписавшиеся делегации говорят от имени тех партий, которые с самого начала следили с величайшим вниманием и серьезной тревогой за русской партдискуссией и единодушно высказались за ЦК РКП. Сделали они это потому, что в предложениях оппозиции они видели угрозу прочности пролетарской диктатуры и единству РКП… V конгресс Коминтерна должен подтвердить решение XIII съезда РКП и подчеркнуть, что взгляды оппозиции знаменуют мелкобуржуазный оппортунистический уклон. Мы здесь подчеркиваем, что русский вопрос не есть вопрос национальный, а имеет международное значение».

II конгресс в своем решении подтвердил резолюции XIII партийной конференции и XIII съезда РКП (б), безоговорочно осуждавшие платформу троцкистов.

Принятию такого решения предшествовало одно волнующее событие, оставившее глубокий след в сердцах делегатов конгресса.

18 июня все они собрались на Красной площади, возле Мавзолея Ленина, и возложили венок на гроб Владимира Ильича. Здесь же, на площади, Михаил Иванович Калинин выступил перед ними с докладом «Ленинизм и Коминтерн».

Михаил Иванович сказал: «Товарищи, я думаю, еще задолго до настоящего конгресса каждому из вас было ясно, что первое слово на конгрессе, без сомнения, будет сказано о товарище] Ленине. Это разумелось само собой. Вождь русской революции, вождь большевизма был в то же время и вождем Коммунистического Интернационала. И в этом не было никакой исторической случайности. То, что мы называем «ленинизмом», включает в себя самый последовательный, самый полный, самый действенный интернационализм».

И хотя V конгресс в своих решениях осудил и тенденции правых, и ошибки «ультралевых», так и не понявших исторического значения лозунга «к массам», Пятницкого, как и его товарищей по поездке на Франкфуртский съезд, тревожила позиция руководства КПГ, как бы игравшего двойную игру — на словах одно, а на деле другое.

Можно произносить самые высокие слова о преданности пролетарской революции, о верности ленинским идеям, об исторической роли первого в мире государства рабочих и крестьян и в то же время вести подрывную деятельность против ленинизма, против Коминтерна и даже… против Советского Союза.

Именно так и поступало сектантское руководство КПГ.

Репарационный план для Германии, принятый в 1924 году на Лондонской конференции представителей держав-победительниц, известный как «план Дауэса», временно смягчил наиболее острые противоречия Германии с державами-победительницами. В стране наметился некоторый экономический подъем, сокращение безработицы и повышение жизненного уровня отдельных слоев трудящихся. Это помогло правым социал-демократам увлечь массовые реформистские рабочие организации на путь сотрудничества с буржуазией.

В этой новой для Германии обстановке «ультралевое» руководство КПГ проявляло растерянность, шарахалось из стороны в сторону и пыталось валить все неудачи с больной головы на здоровую, то есть на Коминтерн и Российскую Коммунистическую партию. Оно стало усиленно распространять слухи, что поворот тактической линии КПГ, на котором настаивает Коминтерн, есть следствие затруднительного международного положения Советского Союза. По Кацу, Шолему и К⁰ выходило, что Советское правительство уступает буржуазному нажиму в вопросе Коминтерна и «новая тактика» не более чем жертва, принесенная немецкими коммунистами в интересах самосохранения СССР.

Критикуя позицию Каца, Д. З. Мануильский остроумно заметил: «Но уже появление в наших собственных рядах такого рода оценок роли Коминтерна как товара, который можно заложить в ломбарде на черный день, весьма симптоматично».

«Ультралевые» обвиняли РКП и в капитуляции перед «крестьянской стихией» (замена продразверстки продналогом) и утверждали, что наметившееся сближение между английским профессиональным движением и советскими профессиональными союзами продиктовано интересами Советского правительства, пытающегося упрочить свои позиции в Англии.

Все эти чудовищные обвинения несколько позже нашли, как мы знаем, питательную среду в троцкистско-зиновьевском блоке, чьи установки с пеной у рта защищали «ультралевые» из КПГ, тогда уже отстраненные от руководства и потерявшие влияние в массах.

Но на X съезде Компартии Германии, состоявшемся 12–17 июля 1925 года в Берлине, группка Рут Фишер была еще в руководстве и, естественно, встретила в штыки выступление представителя ИККИ Мануильского, заявившего в своей речи: «Этот год оставляет вашей партии, несмотря на достигнутые положительные успехи, не изжитое еще вполне тяжелое наследство капедистских настроений. Основная задача момента — очистить партию железом, если нужно, от этих настроений. А это значит, что борьба с «ультралевым» уклоном должна быть серьезной, глубокой, подобно той, которую русская партия когда-то вела против своих «левых» ребячеств после поражения революции 1905–1906 годов. Это — борьба, а не маленький эпизод, который через день-другой после партейтага закончится круговой амнистией напроказивших товарищей. Это не пустяковое расхождение, которое забудется быстро и легко. Этот уклон принес партии неисчислимый теоретический и практический вред».

Но только на I общепартийной конференции в Берлине — 30 октября 1925 года — удалось произвести радикальную операцию и удалить с тела партии опасную опухоль. «Ультралевые» были отстранены от руководства, и конференция избрала новый состав Центрального Комитета во главе с Тельманом, Пиком, Ульбрихтом, Геккером, Флориным и другими товарищами, верными идеям Ленина и подлинного пролетарского интернационализма.

Первый год без Владимира Ильича Ленина был трудным и для Исполкома Коминтерна, и для всего международного коммунистического движения.

К сожалению, руководящие работники Коминтерна, помогая зарубежным партиям находить свой путь на основе новой тактики и ведя бескомпромиссную борьбу против опаснейших правооппортунистического и левацкого уклонов в компартиях Германии, Италии, Швеции, Югославии, еще не могли предвидеть, что троцкизм, казалось бы, полностью разоблаченный и осужденный V Всемирным конгрессом, вновь и очень скоро возродится в новом качестве, как беспринципный троцкистско-зиновьевский блок, выступивший против Ленина, против единства в созданных им партии русских коммунистов и Коминтерне.