Пятницкий

К БЕРЕГАМ АНГАРЫ

Возвращаясь после второй эмиграции в Россию, Пятницкий твердо решил по-настоящему глубоко изучить положение рабочего класса в стране. Он понимал, что приобрел солидный опыт конспиративной работы в партии, изучив и практически освоив все технические средства, которыми она располагала: явки, шифры, нелегальные типографии, распространение литературы, переброска, прием и устройство нужных людей и т. п., но потерял непосредственную связь с рабочей массой, без чего немыслимо вести полезную для партии жизнь профессионального революционера. И для того чтобы восполнить этот пробел, Пятницкий считал необходимым и самому стать рабочим, испытать на собственной шкуре все тяготы жестокой эксплуатации, долгий рабочий день, систему штрафов, одним словом, все. Вот почему с таким усердием учился он в школе электромонтеров в Париже, приобретая совершенно новую профессию. Старая — портновское мастерство — не дала бы ему возможности войти в гущу промышленного пролетариата, наиболее охотно и твердо идущего за большевиками. Именно поэтому портной переквалифицировался в электромонтера.

Но прежде чем заняться устройством своей судьбы, Пятницкий должен был выполнить несколько поручений Заграничного бюро Центрального Комитета. Переехав русскую границу и оказавшись в Варшаве, он дождался, когда ему прислали старый «липовый» паспорт на имя Пимена Михайловича Санадирадзе — дворянина Кутаисской губернии, — и поехал в Киев, чтобы встретиться там с членом IV Государственной думы рабочим-большевиком Григорием Ивановичем Петровским. Поручение Владимира Ильича заключалось в следующем: сообщить Петровскому, что на 13 сентября назначается заседание ЦК совместно с думской шестеркой (членами Думы от рабочей курии) в Поронине, на которое Петровский обязательно должен приехать. Попутно надо было подобрать товарищей для партийной школы, открывавшейся в Галиции, где-то поблизости от Поронина. Самого Петровского в Киеве Осип не застал — передал все, что нужно, верным товарищам и отправился в Харьков для встречи с другим членом Думы, большевиком Матвеем Константиновичем Мурановым.

Только выполнив все поручения, Осип поехал в Москву. И тут ему отчаянно не повезло. В поезде заболел дизентерией и полтора месяца провалялся у своих друзей в Пензе.

Появился в Москве худой, бледный, измученный. И надо сказать, что Леонид Борисович Красин, работавший техническим директором фирмы «Сименс-Шуккерт», когда Пятницкий обратился к нему с просьбой устроить на работу, сильно засомневался.

— Не переоцениваешь ли ты своих сил, Осип? — спрашивал он, тревожно всматриваясь в худущего, с нездоровым изжелта-бледным лицом «просителя». — Я могу направить тебя на монтаж цементного завода «Ассерни». Это недалеко от Вольска. Но работа, брат, нелегкая. Десять часов в сутки, да и сверхурочные… Тебе будет трудно. — На минуту задумался и предложил: — Давай лучше сделаем так. Оставайся в Москве. Я тебя устрою, будешь получать достаточно, чтобы прожить, ну, а дел здесь невпроворот. Людей-то не хватает.

Пятницкий угрюмо помотал головой.

— Дело не в заработке. Хочу освоить свою новую профессию. Посылай в Вольск. Как-нибудь справлюсь.

Итак, глушь и тяжелая непривычная работа. Одно дело провести электричество в городской квартире, и другое — оборудовать электрическим освещением целый завод. А так как Пятницкий был по натуре человек дотошный, в любом деле вникавший в каждую мелочь, то и в новой для него роли электромонтера он загрузил себя вовсю. Изучил весь строящийся завод и побочные производства. Работал день и ночь и в отличие от других монтеров не ограничивался руководящими указаниями своим подчиненным, но лез в самые опасные места и брал на себя все наиболее трудное. На его старательность обратил внимание главный техник по электромонтажу немец Гассер и стал поручать Осипу установку небольших моторов, динамо-машин и распределительных щитов. За полгода работы на «Ассерни» Пятницкий не только стал первоклассным электромонтером, но и близко познакомился с жизнью рабочих и крестьян России. Большевиков на заводе было трое: Пятницкий, Н. Мандельштам и М. Петров. И один меньшевик — Рябиков. Под руководством этой четверки была удачно проведена забастовка временных (сезонных) рабочих, которым заводоуправление вздумало снизить поденную плату за десятичасовой рабочий день с пятидесяти до сорока копеек. Штрейкбрехеров прогнали, а присланная полиция оказалась бессильной, потому что руководители забастовки предупредили начальство, что сроки монтажа полетят ко всем чертям, если требование сезонников не будет выполнено.

Сразу же по приезде в Вольск Пятницкий связался с Русским и Заграничным бюро Центрального Комитета. Вел постоянную переписку с Надеждой Константиновной — она с Лениным в ту пору жила в Поронине — через Пензу. Письма на его вымышленное имя поступали в адрес Соединенного банка. Стал получать «Правду» и журнал «Просвещение» и снабжал ими наиболее сознательных рабочих завода.

Но когда работы по монтажу закончились и Пятницкий в пасхальные праздники 1914 года вернулся в Москву, и контора «Сименс-Шуккерт» вознамерилась тут же послать его еще в один «медвежий угол», он заупрямился. Соскучился по партийной работе. Поставил условие: или какой-нибудь крупный город, или расчет. Но он уже считался высококвалифицированным специалистом, и контора не захотела с ним расстаться. Предложила ехать в Самару на оборудование линий городского трамвая. Пятницкий тут же согласился и 16 апреля 1914 года очутился в Самаре. К сожалению, явок в Москве ему не удалось получить, и он оказался в незнакомом и довольно большом городе как в лесу. Связь с находившимися в Самаре большевиками легче всего было установить через редакцию еженедельника «Заря Поволжья», находившегося под влиянием социал-демократической мысли. Но вот беда — Пятницкого никто там не знал, он же приехал в Самару без явок… Кто он на самом деле, этот никому не известный электромонтер, так часто заходивший в редакцию. Уж не провокатор ли? Пришлось Осипу обратиться через Надежду Константиновну к Ленину с просьбой написать в «Зарю Поволжья» рекомендующее его письмо.

И вот наконец-то такое письмо получено.

«Уважаемые коллеги! Хотел бы сообщить Вам, что в Самаре теперь живет один мой близкий друг, Генрих, Он, вероятно, уже познакомился с Вами или постарается познакомиться. Прошу его любить и жаловать — прекрасный человек. Рукопись, посланную мною еще из Кр., Вы, надеюсь, получили? Приложения Вашего о дне печати мы не получили. Пришлите, пожалуйста. Лучшие пожелания. 12/V — 1912 г. Адресуйте теперь газету Poronin (Галиция) An Herrn W. Ulianow».

«Генрих» сразу же становится своим человеком в редакции. Секретарь «Зари Поволжья» в ту пору большевик Степан (Белов) охотно ввел Пятницкого в курс самарских дел. Выяснилось, к величайшему изумлению и огорчению Осипа, что никакой партийной организации, ни большевистской, ни меньшевистской, не существует. Правда, на многих фабриках и заводах есть смешанные партийные группы, состоящие из большевиков и меньшевиков. Больше того, меньшевиками организовано легальное «Общество разумных развлечений» под председательством известного самарского адвоката. Лекции на общеобразовательные темы, любительские спектакли, приличная библиотека, но ничего неразрешенного. Ни-ни! За этим адвокат следил весьма бдительно. Поэтому споры между большевиками и меньшевиками в стенах этого общества велись по темным уголкам и буквально шепотом… Что касается редакции «Зари Поволжья», то она тоже не имела определенной политической физиономии. В состав редакции входили два меньшевика и два большевика, а пятого кооптировали то из меньшевиков, то из большевиков.

Все это чрезвычайно не понравилось Пятницкому. Ведь в Петрограде большевистская «Правда» и меньшевистский «Луч» вели между собой открытую, жестокую борьбу, а в Самаре обе группы социал-демократов трогательно делили страницы одной и той же газеты.

Чуть-чуть осмотревшись, Пятницкий поставил перед собой задачу — во что бы то ни стало и как можно скорее создать в Самаре крепкую нелегальную большевистскую организацию.

Горячо благодаря Ленина и Крупскую за рекомендательное письмо, он писал, что «оно дало мне возможность быстро познакомиться со всеми, и, таким образом, я могу, не теряя времени, осуществить свою мечту».

С чего же все-таки начинать? Мечта ведь хороша только тогда, когда превращается в стимул действия. А действовать Пятницкому нелегко. Прежде всего потому, что его рабочий день длится не менее десяти часов. Работа незнакомая и трудная. Ему приходится иметь дело с машинами, приборами весьма сложных конструкций. К вечеру уставал страшно. Хотелось как можно скорее поесть и завалиться на кровать. Но он, преодолевая усталость, отправлялся то в один, то в другой конец города, чтобы встретиться с единомышленниками и убедить их в необходимости создания Саратовской большевистской организации. Годы черной реакции, к сожалению, повлияли на психологию многих партийцев: им всюду чудились провокаторы и агенты охранки. Нужна ли организация в наше смутное время? Есть ли в ней смысл?

Пятницкий убеждал: начинается новый революционный подъем. Посмотрите, как мужественно и бескомпромиссно сражается за наши идеи «Правда». Вслушайтесь в голоса наших членов Думы Петровского, Муранова… Ленин призывает к действию. Пора по-настоящему приняться за партийные дела…

Наконец, в первое воскресенье мая 1914 года в овраге возле Трубочного завода Пятницкий проводит собрание большевиков Самары. Их немного — двенадцать человек. Но решения, которые они принимают, исключительно важны. Формируется Временный Самарский комитет. Ему поручено подготовить созыв Самарской конференции большевиков, связаться с ЦК и ЦО партии, вести всю текущую работу. В составе комитета Пятницкий, Бедняков, Белов и еще два человека.

И вот Осип сообщает в ЦК РСДРП: «Дорогие друзья! На днях у нас состоялось собрание из 12 человек (из них 11 большевиков и 1 меньшевик-партиец) для воссоздания местной социал-демократической организации. После дебатов были приняты следующие решения:

Собрать выборную городскую конференцию для выбора комитета местной организации. Признаны ЦК РСДРП, ЦО РСДРП. Вынесена резолюция по поводу ухода Малиновского (послана фракции), выбрана временная комиссия, на которую возложено — провести выборы на городскую конференцию, выработка плана организаций, и, наконец, собрание постановило вести кампанию за то, чтобы местный журнал подчинился местному коллективу. Обо всем этом решено сообщить вам».

Завоевать «Зарю Поволжья» удалось не сразу. Меньшевики тоже не теряли даром времени и неожиданно назначили расширенное собрание редакции якобы для того, чтобы обсудить вопросы, связанные с более частым выпуском газеты и ее распространением.

Активность и спешка, проявленные меньшевиками, показались Пятницкому подозрительными. Он встретился с Беловым.

— Скажи, товарищ Белов, не кажется ли тебе, что меньшевики потребуют переизбрать состав редакции, обеспечив себе большинство?

— Э-э-э, Генрих, ты меряешь здешних меньшевиков столичной меркой. Ни о каких перевыборах и речи нет. Обсудим некоторые практические вопросы да и разойдемся.

Белов заверил Осипа, что не даст разгуляться меньшевикам и защитит линию Временного комитета.

— Ну, каковы же результаты вашего расширенного собрания? — спросил Пятницкий Белова, когда они, как и было условлено, встретились на следующий после собрания в газете вечер.

Отчет, невозмутимо сделанный Беловым, довел Пятницкого до бешенства. Оказывается, на расширенный пленум не были приглашены представители крупных заводов и фабрик, меньшевики этим воспользовались и предложили переизбрать редакцию. В новом ее составе — три меньшевика и два большевика.

— Впрочем, — все так же невозмутимо сообщил Белов, — уже не два, а только один. В ответ на непонятное поведение меньшевиков я, как понимаешь, категорически отказался войти в новый состав и тут же ушел с поста секретаря редакции.

— Дурак ты, дурак, — не сдерживаясь больше, заорал Пятницкий. — Обиделся на нелояльность и преподнес им журнал.

Белов стал оправдываться, предложил даже издавать свой еженедельный журнал «правдистского» направления, но что было толку от махания кулаками после драки! Теперь борьбу за завоевание «Зари Поволжья» приходилось начинать сначала. А тем временем меньшевики не зевали, и столбцы еженедельника стали заполняться литературными творениями Дана, Аксельрода, Мартова. К счастью, на помощь Временному комитету пришли рабочие — подписчики и читатели «Зари Поволжья». Как только там перестали публиковаться статьи большевиков, поступление денег на издание сократилось более чем в четыре раза. Временный комитет тотчас же стал проводить на всех предприятиях города собрания членов РСДРП и сочувствующих, на которых выступали и большевики и меньшевики. Именно рабочие решали вопрос, каким же должен стать самарский’ еженедельник — «правдистским» или «лучистским». Избрали делегатов на конференцию, но провести ее оказалось трудно: кто-то донес в полицию, и на Барабашиной поляне, где должны были собраться делегаты, появились незваные гости: шпики и жандармы.

Однако Пятницкому и другим руководителям большевиков стало ясно, что огромное большинство делегатов проголосует за направление газеты «Правда». И, не дожидаясь окончательного решения, Пятницкий написал письмо Владимиру Ильичу, в котором подробно обрисовал положение дел и спрашивал, сможет ли Заграничное бюро ЦК снабжать «Зарю Поволжья» литературными статьями но общеполитическим вопросам. Ответ от Заграничного бюро пришел очень быстро. Обещана была всемерная помощь по завоеванию «Зари Поволжья». В этом же письме Владимир Ильич подчеркнул значение «Зари Поволжья» для всех приволжских городов.

В конце концов конференция состоялась, и три четверти ее делегатов голосовали за большевистское направление самарского еженедельника. В состав редакции избрали большевиков Белова, Беднякова, Андреева, Кукушкина и кандидатом — Седенкова (Вениамина) из Временного комитета.

Что касается меньшевиков, то им предоставили право выделить одного редактора, но они воспользоваться этим правом не пожелали.

Образование Самарского Временного комитета и завоевание «Зари Поволжья» стали первыми шагами по пути создания в Самаре сплоченной большевистской организации. Казалось, что мечта Пятницкого близка к осуществлению. Он уже получил поручение от Заграничного бюро ЦК созвать Поволжскую партийную конференцию и подготовить выборы делегатов от Поволжья на Венский международный социалистический конгресс — он должен был открыться 15 августа 1914 года — и на очередной съезд партии. Ленин настойчиво просил послать на конгресс и съезд побольше рабочих, участвующих в нелегальных организациях и в легальном революционном движении.

Сам Пятницкий не мог объехать города Поволжья, так как был занят на прокладке трамвая и в отпуске ему отказали. Но он направил в города Поволжья двух верных товарищей — Анну Никифорову и Кукушкина и теперь с волнением ждал их возвращения… Но так и не дождался. Его вновь арестовали.

— Господин, эй, господин, подождите!

Кому это он понадобился? Оглянулся. Околоточный надзиратель, придерживая бьющую по боку кобуру с тяжелым револьвером, бежал, гулко топая сапогами. Вот оно что… Пошел быстрее, еще быстрее, наконец побежал, рассчитывая добраться до калитки, через которую можно попасть на глухую улицу. Тогда убегу!

Но у калитки поджидали двое штатских с хорошо знакомыми физиономиями. Осип частенько встречал их последние дни среди рабочих, прокладывающих рельсы как раз возле его квартиры. Подбежал запыхавшийся околоточный.

— Ваша фамилия, господин?

— Вы должны ее знать, если задерживаете меня, — резко возразил Пятницкий. Начиналась привычная игра в кошки-мышки, и, хотя, казалось бы, роль кошки уже заранее предназначалась полиции, иногда удавалось поиграть в кошку и ему… Во всяком случае, попробуем!

— На каком основании вы меня берете? — спросил Пятницкий.

Околоточный, все еще прерывисто и шумно отдуваясь, рыскал глазами округ — искал извозчика.

— Вам там все разъяснят, — бросил он, повелительным жестом руки подзывая извозчика.

«Там» оказалось жандармским управлением, а роль кота взял на себя сам начальник управления Познанский.

При первом допросе Пятницкий держался резко. Разыгрывал, и очень удачно, благородное негодование. Ведь ни при личном обыске, ни на квартире никаких компрометирующих нелегальных документов не обнаружено.

— Господин штаб-ротмистр, сомневаюсь, что «Сименс-Шуккерт» поблагодарит вас за эту глупейшую историю. У меня очень спешная работа, а вы ее срываете. — Краем глаза Пятницкий следил за выражением лица жандарма. Тот был явно не в своей тарелке.

— Не беспокойтесь, господин Санадирадзе, мы сейчас все выясним, и, если нами допущена ошибка, виновные понесут заслуженное наказание… Это ваша фотография?

Пятницкий взглянул на фотографию. Она произвела на него ошеломляющее впечатление. Узнал работу Житомирского. Незадолго до отъезда Осипа из Парижа тот заявил, что хочет иметь на память карточку друзей и еще одну — Осипа. «Ты не беспокойся, Осип. Конспирация не будет нарушена: я сделаю так, что и сам дьявол не узнает тебя на фотографии». Нарядил его в смокинг. Крахмальная рубашка, галстук-бабочка. И пообещал: «Сделаю тебе другую прическу и подрисую бороду. А негативы отдам тебе». После долгих уговоров Пятницкий неохотно согласился. И вот сейчас перед ним «творчество» Житомирского. Оп сразу же переходит в стремительную атаку.

— Неужели вы не видите, что между мною и субъектом, изображенным на карточке, нет ни малейшего сходства?

Познанский отступает… Смущенно теребит свой каштановый ус, покашливает. А потом он просит принести все циркуляры по делу Таршиса.

И когда папка оказывается на его столе, Познанский перелистывает подшитые страницы, читает то про себя, то громко, бросая испытующие взгляды на Пятницкого.

Дело дрянь. У них все нити, и, пожалуй, они его не выпустят.

— Уведите господина Санадирадзе.

Все. Сорвалось. Котом все же оказался не он, а Познанский. Впрочем, посмотрим, как будут развиваться дальнейшие события.

А события развивались так. Через несколько дней в тюрьму приехал Познанский и сказал, что проверка закончена. Оп показал телеграмму, в которой сообщалось, что Санадирадзе живет в Кутаиси, а еще через несколько дней жандарм предъявил выписку из метрической книги, полученную из Кутаиси. Пимен Санадирадзе имеет братьев и сестер, тогда как Осип утверждал, что он единственный сын у родителей. И имя и отчество матери и отчество отца не совпали. Дело в том, что паспорт Осипу прислали с Кавказа, не сообщив никаких подробностей о семье.

Пятницкий понял, что на этот раз игра проиграна. Ничего нс оставалось, как назвать свое настоящее имя.

— Давно бы так, — искренне обрадовался жандарм. — А то и вам всякие неудобства, и нам хлопот полон рот. А теперь, господин Таршис, могу вас обрадовать: так как никаких данных у меня против вас нет, я намереваюсь вас освободить. Притом немедленно.

Пятницкий весь напрягся — ход Познанского был неожиданным и непонятным. У охранки с Таршисом старые счеты.

— Премного благодарен, господин штаб-ротмистр.

— А вы нервничали! Зря, зря, господин Таршис. Мы тут выясняли: фирма весьма вас ценит, так что… Короче, переходите на нашу сторону, и инцидент будет исчерпан.

Ах вот что! Старый трюк охранки. Предлагают стать провокатором. Свобода за предательство.

— Знаете, — хладнокровно сказал Пятницкий. — Я предпочитаю оставаться сам по себе. Ни с вами, ни с революционерами. Меня совершенно не интересует политика.

И тут жандарм наконец сорвался. Побелев от злости, он стал выкладывать все козыри, которыми располагал.

— Ах, значит, политика вас не интересует, господин Таршис! Вас, известного большевика… Вас, члена ЦК ленинского направления… Вас, кому поручено провести Поволжскую партийную конференцию… Вас, организовавшего целую кампанию, чтобы заграбастать в свои руки «Зарю Поволжья»… Его, видите ли, не интересует политика… Прожженного бунтаря, по ком давно тоскует каторга!

«Так, так, — думал Пятницкий. — Не обошлось без матерого провокатора. Кто же мог знать, что меня хотели кооптировать в ЦК, по, так как я тогда не мог сейчас же ехать в Россию, моя кандидатура сразу отпала». Он перебирал мысленно всех присутствовавших тогда на заседании ЦК. Кто же из них играл роль Житомирского? Кто оказался иудой?

Увы, в то время Пятницкий не мог еще знать, что все это дело рук Малиновского. Его терзало и мучило неведение, невозможность дать знать партии о человеке, который информировал о делах ЦК департамент полиции.

А Познанский мстил за им же самим проявленную неуверенность. Мстил жестоко. По его приказу Пятницкого посадили в темный и грязный подвал сыскного отделения, якобы «для установления личности», хотя протокол, в котором Пятницкий назвал свое настоящее имя, был подписан.

В узилище сыскного отделения в ужасающей грязи и тесноте содержались уголовные преступники всех мастей и рангов. Паханы устанавливали свои законы, творили суд и расправу и очень неодобрительно относились к единственному среди них «политику». Вспомнили обиды, которые нанесли им политики в 1905 году, и за это Пятницкому однажды чуть не попало.

Лишь после суда за проживание по чужому паспорту, за что мировой приговорил к трем месяцам тюрьмы, Пятницкого перевели в так называемый «дворянский» арестный дом. Осип отлично понимал, что вся эта комедия с мировым судьей — штучки жандарма Познанского. Может быть, он все еще надеялся сломить волю Пятницкого и вынудить его на работу в охранке. Во всяком случае, даже в общей тюрьме Осипа окружили «особым вниманием». За ним следили, подглядывали. Какие-то типы, выдавая себя за «р-революционеров», пытались вызвать на откровенные разговоры. Скоро последовали новые акции, изобретенные Познанским. Без всякой причины Пятницкого перевели в уголовный коридор, остригли и переодели в арестантское платье. Оборвались все нити, связывавшие его с политическими заключенными и, следовательно, с волей. Находясь в «дворянском» арестном доме, из газет, из рассказов товарищей Пятницкий кое-что узнал. Завоеванная им «Заря Поволжья» открыто заговорила «правдистским» языком. Временный самарский комитет большевиков превратился в постоянный. Ждали приезда Муранова — ему надлежало возглавить Самарскую партийную организацию. Значит, мечта, которую вынашивал Осип Пятницкий по приезде в Самару, стала реальной действительностью. Значит, он недаром проработал несколько месяцев в этом большом поволжском городе, долгое время не имевшем крепкой и оформленной партийной организации. И потому все неприятности, пакостные придирки и суровый тюремный режим, выпавшие на его долю, казались Осипу мелкой чепухой — он старался не обращать на них внимания. Узнал он и о бакинской стачке и об отклике на нее в стране. И в уголовном корпусе Осип очень много читал. Научно-популярные книги, сочинения русских и иностранных классиков. Ждал решения своей судьбы. Знал, что трехмесячным тюремным заключением не отделаться. Познанский, бесспорно, продолжал плести сети, подготовляя громкое дело саратовского масштаба.

Каторга или только ссылка? Во время продолжавшихся допросов не прекращал борьбы, стараясь запутать жандармов, доказать несостоятельность ряда выдвинутых против него обвинений. Один неопытный жандармский офицер, проводя допрос, сам попался на удочку и не только сказал Пятницкому о начавшейся первой мировой войне, но и прочел весь обвинительный материал, подготовленный жандармским управлением, и предложение — высылка на 5 лет в Восточную Сибирь.

Осип продолжал бороться, доказывая, что обвинения, состряпанные охранкой, противоречивы, путанны и бездоказательны. В результате приговор смягчили, и Пятницкий получил только три года ссылки в Енисейскую губернию.

Разъяренный Познанский продолжал мелко мстить. Несмотря на объявление приговора и перевод в пересыльный коридор, где содержались товарищи по политическим делам, его еще несколько месяцев продержали в Самарской тюрьме. Отправлялся этап за этапом, а Пятницкого не вызывали. Он протестовал, писал заявления… Наконец после вмешательства прокурора его вызвали на этап. И последний, да, на этот раз уже последний, «подарочек» от Познанского. В тюремном дворе на трескучем морозе раздели донага и произвели тщательный обыск, ощупывая каждый шов верхней одежды и белья в поисках специальных тоненьких пилок — ведь это же тот самый Таршис, который совершил побег из Лукьяновской тюрьмы! Мало ли что он может придумать.

Погрузили в арестантский вагон и повезли. Далеко-далеко. На самый край России. Челябинск — пересыльная тюрьма. Ожидание конвоя. Теснота, духота, обмороки. Распахнуты окна — ив камеру врывается ледяной воздух. Хрипота, кашель, бронхиты и воспаления легких.

Красноярск — и снова пересылка. Опять томительное ожидание конвоя. Подтвердилось многое из того, что рассказывал Пятницкому о войне молодой жандарм в Самаре. Беспримерное предательство лидеров германской социал-демократии. Все депутаты рейхстага — социал-демократы проголосовали за предоставление военных кредитов, за империалистическую войну, и только один Карл Либкнехт при повторном голосовании в декабре поднял руку «против».

В кафе «Крауссан» активистом «Аксьон франсэз» Раулем Вилленом застрелен великий социалистический трибун Жан Жорес.

Еще накануне, 30 июля 1914 года, выступая в Королевском цирке в Брюсселе, он произнес страстную речь, полную отчаяния, но и надежды на интернациональную солидарность пролетариев всех стран.

Ну, а остальные? Жюль Гед, Марсель Самба, Пьер Ренодель, Леон Жуо?.. Они вместе с президентом Франции Раймоном Пуанкаре выступали за священное единение, то есть за войну до победного конца.

За войну был и Георгий Плеханов, что совсем не удивило Пятницкого, привыкшего к стремительным и непоследовательным вольтам маститого теоретика марксизма. Он с неописуемой тревогой думал о Ленине. Неужели и он останется в полном одиночестве, как и Карл Либкнехт! Ни на секунду не усомнился Пятницкий в позиции, которую должен был занять Владимир Ильич. Но пошла ли за ним масса рядовых членов партии? Оглушали, ошеломляли вести о патриотических манифестациях, проходивших чуть ли не во всех городах государства Российского. Рассказывали, что Пуришкевич, приехав в Одессу, демонстративно целовался с евреями… Военный угар…

Но вот в красноярской тюрьме удалось узнать об аресте пяти депутатов-большевиков думской фракции. Значит, большевики пошли за Лениным, против империалистической войны! Вместе с большевиками Буяновым, Масленниковым и Тун гулом Осип принял участие в жарких спорах с оборонцами из лагеря меньшевиков и бунда. Он и здесь, за толстыми стенами красноярской тюрьмы, беззаветно сражался за взгляды и дело Ленина.

Только 30 января 1915 года Пятницкого с небольшой группой политических, вместе с уголовными и так называемыми «военными преступниками», главным образом 132 немцами, австрийцами и турками, проживавшими в России, отправили этапом из Красноярска в Енисейск.

Шли пешком. Мороз. Снежные вихри. Плохо одетые, полуголодные ссыльные вышагивали по 15–20 верст в день, ночевали в холодных грязных этапках и поутру отправлялись «в путь кандальный, дальний».

Так 400 верст до Енисейска. А из Енисейска к берегам Ангары, до села Богучаны, еще 700 верст и тоже пешим ходом. Все дальше от большого Енисейского тракта. Все меньше населенных пунктов. Все крепче морозы. Бескрайняя, черно-белая мохнатая тайга. Ритмичный сухой скрип снега под ногами. Только что без кандального перезвона. Деревни крошечные, в несколько дворов, с выразительными названиями: Покукуй, Потоскуй, Погорюй… Да, погоревать, видно, придется. Экая глушь! Настоящее медвежье царство. Знал, что придется прожить здесь три года, но в воображении они растягивались в тридцатилетие, в бесконечность. А вдруг до конца дней своих предстоит жить в Покукуе! Вот уж накукуешься всласть.

Раскрылась Ангара. Неподвижная, застывшая, белая. Богучаны — большое село. На престоле пристав. И бог и царь. Но черт с ним, с приставом, и пьяными наглыми стражниками! В Богучанах полным-полно политических ссыльных. Обогрели, накормили, поделились последними новостями. Как-нибудь проживем.

Но в Богучанах Пятницкому пришлось пожить недолго. Приехал исправник и приказал незамедлительно препроводить политического ссыльного Таршиса Иосифа, тридцати трех лет, на место, ему предназначенное, в деревню Федино, что расположена на самой границе Енисейского и Капского уездов и, чего не учли господа из охранки, совсем близко от железной дороги.

В Федино Пятницкого привезли 6 марта 1915 года.

Как жили политические заключенные в этой небольшой сибирской деревне, лучше расскажет Сергей Иванович Петриковский, товарищ Пятницкого по енисейской ссылке, ставший другом на всю жизнь.

Выступая на заседании Ученого совета Государственного Музея революции, посвященном 80-летию со дня рождения Пятницкого, он рассказывал:

«В 1915 году первым пароходным рейсом по Енисею, затем на лодках по Ангаре, а потом верхом по таежным тропам двое административно-ссыльных, эсер-интернационалист Григорий Кнышевский из Харькова и я, питерский студент-большевик, прибыли из красноярской пересыльной тюрьмы в деревню Федино Пингузской волости Енисейского уезда и губернии. В то время здесь была небольшая колония политических ссыльных, которую возглавлял товарищ Пятницкий».

Да, так получилось, что, приехав в Федино и едва осмотревшись, Пятницкий взвалил на себя нелегкое бремя организации жизни и быта колонии ссыльных, людей с разными политическими убеждениями и взглядами. И, несмотря на пестроту оттенков революционеров, волею случая или, вернее, охранки оказавшихся вместе… «Наша Фединская колония была замечательна своей организованностью и товариществом. Мы не знали склок. Много и разнообразно работали. Достигли некоторой материальной обеспеченности всех в организованной нами коммуне. Этим мы главным образом обязаны товарищу Пятницкому, его личному примеру и авторитету. Дружбу и товарищество фединской ссылки мы пронесли и в следующие годы».

И далее: «В тяжелых условиях глухой сибирской ссылки он оставался активным и горячим общественником. Он участвовал в организации политических ссыльных на Ангаре и ее притоках, вел с товарищами оживленную переписку, содействовал, и если было нужно, то организовывал побеги товарищей. Он же принимал участие в сходах местных сибирских крестьян. Они его очень уважали и часто приходили советоваться. То, что фединские крестьяне позднее приняли участие всей деревней в краснопартизанском отряде против Колчака, также большая заслуга товарища Пятницкого. Он был полон внимания и заботы к товарищам, особенно больным. Он добился помещения душевнобольного товарища Бера, эсера из Одессы, в больницу. Когда товарищ Пятницкий узнал, что товарищ Никифорова, находившаяся на Ангаре, не имеет теплой одежды, он послал ей свой полушубок. Он же вел переговоры от имени политических с нашим стражником и приставом, когда тот приезжал к нам, и заставил их считаться с нами, нашими нуждами и требованиями. Несмотря на различие политических взглядов в нашей колонии, у нас не было оборонцев, и позднее все товарищи выступили за Советскую власть».

И еще одна небольшая деталь к этому портрету революционера-большевика: «Я его помню в расцвете физических сил. Многие из присутствующих здесь знают и помнят его внешний вид, когда кабинетная работа и возраст наложили свои тяжелые руки на товарища Пятницкого, оставив лишь его замечательные и очень красивые глаза, в которых можно было наблюдать то гнев и бурю, то тепло и ласку. В ссылке он был очень красив. Миниатюрный, если можно так выразиться, по сравнению с нами, здоровыми парнями, он был в то же время очень пропорционален и изящен. Было в нем что-то от старых грузинских гравюр».

Очень точное сравнение! Я встречался с Пятницким в двадцатые и тридцатые годы. Он был тогда уже довольно грузным, с утомленным лицом и почти совершенно лысой головой, в венчике седеющих волос. Но в смуглости кожи, изящно прорезанных ноздрях тонкого, с маленькой горбинкой носа, чистом высоком лбе и орлином — не могу подобрать иного эпитета — взоре больших светлых глаз действительно было что-то от грузинской гравюры. Недаром удавалось ему так долго жить по паспорту Пимена Санадирадзе.

Но заглянем еще в Федино, где в крестьянской избе, оставаясь в одиночестве, мечется, не находит себе места ссыльный большевик Осип Пятницкий. На людях он неизменно приветлив, бодр, весел. Сохрани боже, чтобы кто-нибудь заметил утомление, уныние, тоску у главы коммуны… Но когда он оставался наедине с самим собой… Два года бесконечно долгих, медленно текущих, как мелководная илистая река без стремнин, без омутов, без притоков. В стороне от кипящей жизни, столкновений, побед и поражений… Это же не для него! И все чаще, все настойчивее мысли о побеге. И хандра, с которой приходится бороться в одиночку, так, чтобы никто не знал об этом проклятом недуге…

Таким ненужным, тоскливым и внутренне темным был и вечер 9 марта 1917 года. Никого не хотелось видеть. Лень было протянуть руки за спичками, чтобы зажечь керосиновую лампу.

И вдруг торопливые шаги и частый стук в дверь. Не дожидаясь приглашения, в комнату ворвался политический ссыльнопоселенец Фома Говорек.

— Революция, Осип! Скинули Николашку… Собирайся!

— Нашел время шутить.

— Какие там шутки. Мария Сергеевна из Канска приехала… Митинг там был. На всех домах красные флаги.

Так пришел в Федино февраль 1917 года.

Десятого марта, предварительно убедив некоторые горячие головы из ссыльных, что избивать и убивать стражников не имеет смысла, Пятницкий выехал в Почет, где уже были телеграммы на его имя из Пензы и Москвы с извещением об амнистии. Москва ждала его для продолжения революционной работы. Пришел и денежный перевод.

23 марта Пятницкий входил в Московский Совет рабочих депутатов, помещавшийся в здании Капцовского училища. Друзья и соратники встретили его: Смидович, Ногин, Землячка…

— Что хочешь делать?

— Я послал запрос в ЦК. Что скажут, то и буду делать. Хотелось бы, правда, поработать среди электромонтеров. Это же моя новая профессия… Впрочем, вам с горы виднее.

— Мы намереваемся направить тебя организатором в Железнодорожный район, — сказала Розалия Самойловна.

— Осваивать новую профессию, — усмехнулся Пятницкий. — По мне, хоть к золотарям, лишь бы дело делать.

— Значит, договорились. Сообщим в Питер, что используем тебя здесь, по линии Московского Комитета.

Итак, вернувшемуся из ссылки Пятницкому вместе с Н. Н. Зиминым, А. М. Амосовым, М. И. Черняк и Г. Н. Аронштамом было поручено чрезвычайно важное дело: организовать экстерриториальный Железнодорожный район.

Среди железнодорожников были весьма сильные про-эсеровские и променьшевистские настроения. Их предстояло преодолеть и подготовить почву для создания железнодорожных органов и организаций во всероссийском масштабе.

Шли последние месяцы собирания сил и подготовки к решающему бою за Октябрь.

В июле — августе в Петрограде состоялся VI съезд партии, решения его нацеливали партию на вооруженное восстание. Делегатом съезда был и Осип Пятницкий.