Пятницкий

СЕКРЕТАРЬ КОМИНТЕРНА

Страницы биографии О. Пятницкого, относящиеся к его деятельности в Коминтерне, трудно заполнить.

Дело в том, что он проработал в Исполкоме Коминтерна с начала 1921 по 1935 год включительно. А за эти четырнадцать лет в мире произошло столько событий, к которым Коммунистический Интернационал имел прямое — как их организатор — или хотя бы косвенное, касательное отношение, так усложнились, обострились, развиваясь и вширь и вглубь, процессы классовой борьбы на всепланетной арене, что история жизни и деятельности одного из руководителей Коминтерна, Осипа Пятницкого, в эти годы неизбежно переросла бы в историю всего международного коммунистического движения и его прославленного штаба — III Коммунистического Интернационала. И написать историю эту, конечно, не по силам одному человеку, да и выпадает она из жанра художественной биографии.

Тут я не могу не привести слова из письма «К 50-летию тов. Пятницкого», подписанного виднейшими деятелями Коминтерна: Пиком, Мануильским, Ван-Мином, Куусиненом, Торезом, Кнориным, Лозовским, Бела Куном, Сен-Катаямой, Коларовым, Мицкевичем, Варгой.

«Охарактеризовать деятельность тов. Пятницкого в Коммунистическом Интернационале нелегко, — писали они. — Даже сотая доля того, что он сделал и делает по линии руководящей работы в мировой партии коммунизма, не получает огласки. Учеба профессионального революционера под руководством Ленина сказывается в каждой детали его работы — работы профессионального революционера, который, подавляя даже видимость всего личного, всегда с крайней скромностью обслуживает товарищей и организации, которыми он с величайшей осмотрительностью, с учетом всех обстоятельств твердой и уверенной рукой руководит и сплачивает»[17].

Строки эти с признанием того, что даже сотая доля сделанного Осипом Пятницким для мировой партии коммунизма не получает огласки, написаны 40 лет назад, как говорится, по самым горячим следам всей многогранной деятельности секретаря Исполкома Коминтерна, достигшего своего пятидесятилетия. Но даже и тогда — не только в силу специфики его работы, но и по причинам особенностей характера Пятницкого — природной скромности, усугубленной привычкой человека, долгие годы работавшего в глубочайшем подполье, как можно меньше говорить о себе, — громадная часть его политической работы была скрыта, как корпус корабля до ватерлинии.

Близкий его друг и сотоварищ по работе Бела Кун так охарактеризовал Пятницкого.

«…О. Пятницкий — один из выдающихся знатоков международного рабочего движения и, без сомнения, самый основательный знаток коммунистических партий.

Основные свойства истинного организатора — великолепно знать боевые силы, которые ему нужно организовать и направить, изучить боевую обстановку, к которой нужно приспособить организацию сил. Из всех руководителей Коммунистического Интернационала свойства эти ни в чьей деятельности не выражаются в такой высокой степени, как у Пятницкого.

Пятницкий передает коммунистическим партиям капиталистических стран огромный организационный опыт всей истории большевизма, всей его борьбы именно потому, что его советы по применению большевистского опыта они получают с учетом их собственных конкретных условий.

Большевистский принцип соединения твердости и чувства действительности, основанного на конкретных знаниях, — в этом сила руководящей и организаторской работы О. Пятницкого».

Характеристика лестная и, по существу, очень точная. Но она только стальной каркас, нуждающийся в «одежде». Эта одежда — воспоминания самого Пятницкого, его друзей и просто людей, встречавшихся с ним.

Начну с собственных, сохраненных памятью.

Так вот, оказавшись по воле ЦК ВЛКСМ весною 1928 года на четвертом этаже дома на Моховой, где в многочисленных тесных комнатушках размещался Исполком КИМа — Коммунистического Интернационала Молодежи, я впервые услышал имя Пятницкого. Нет, это не совсем точно! Я уже читал его книгу «Записки большевика», вышедшую в 1925 году в ленинградском издательстве «Прибой», восхищался ее героем-автором, конечно, мечтал стать чем-то на него похожим, но имя Пятницкого — автора «Записок большевика» — почему-то не ассоциировалось в моем сознании с Пятницким, чье факсимиле оттиснуто было на моем удостоверении. Ведь «тот» Пятницкий казался мне человеком из прекрасной легенды и по праву стоял в одном ряду с моими любимыми литературными героями: Спартаком, Оводом, Рахметовым; этот же находился в одном доме со мной, где-то на третьем этаже был его кабинет, и я мог запросто встретить его в нашем буфете или в одном из длинных полутемных коридоров. Но, работая референтом агитпроп-отдела ПК КИМа и присутствуя на заседаниях русской делегации, я постоянно слышал его имя. «Об этом надо поговорить с товарищем Пятницким». — «А как к нашему предложению отнесется Пятницкий?» — «Будем просить помощи у Пятницкого». — «Я сегодня был у товарища Пятницкого, и он сказал…» Вот я и рискнул спросить Рафаэля Хитарова — нашего генерального секретаря, — имеет ли какое-нибудь отношение этот, обретающийся теперь в реальном моем мире человек с фамилией Пятницкий к тому, неустанно призывавшему меня к осуществлению мечты Пятницкому из «Записок большевика».

— Вот чудак человек! Пятницкий и есть Пятницкий. Другого я не знаю.

Через несколько дней я его увидел. На собрании партийной ячейки Коминтерна. Увидел… и почувствовал разочарование. Не было во внешности Пятницкого ничего такого, что я считал обязательным для героя-революционера. Невысокого роста, довольно грузный, сидел он за столом президиума, подперев свою сильно облысевшую, бронзовую от загара голову руками, широко расставленными в локтях. И когда он, попросив слова, встал из-за стола и резким до пронзительности голосом говорил несколько минут, почти избегая жестикуляции, я еще больше огорчился. Где же они, пламенные, страстные слова? Где убивающие противника наповал, как меткая пуля, остроты? Где льющаяся, то звенящая металлом, то переходящая на волнующий шепот, то взрывающаяся близкими ударами грома речь профессионального оратора? Не понял, недооценил я тогда умения Пятницкого коротко и просто сказать 6 самом главном, сразу же раздавить скорлупу и вытянуть из нее ядрышко ореха. И был несколько удивлен той абсолютной тишиной — признаком напряженнейшего внимания и полного согласия с говорившим, — которая воцарилась в зале при первых словах Пятницкого.

Я видел довольно потертый, облегавший его полные покатые плечи серенький пиджак, но не заметил еще светлого, словно плавящееся серебро, и быстрого, как мысль, взгляда его больших, почти не мигающих глаз, зорких как у орла.

Да, я многое тогда не понял и не заметил. Конечно, по молодости — впечатлительной, но непроницательной, — ибо шел мне тогда двадцатый год… Позже меня позвали к нему для беседы, и от ее исхода зависела моя судьба. Я вошел в его небольшой, скупо обставленный кабинет, сказал «здравствуйте» и застыл у порога. Пятницкий читал какую-то бумагу, низко опустив голову, и она показалась мне огромной и совсем круглой. Предполагалось, что меня пошлют в Бельгию, чтобы получше познакомиться с работой тамошнего Коммунистического союза молодежи. И последнее слово должен был сказать именно он, товарищ Пятницкий — секретарь Исполкома Коминтерна.

Не поднимая головы, он назвал мою фамилию.

— Так это ты должен ехать за рубеж? Ну, давай познакомимся. — Он приподнялся и посмотрел на меня в упор. — Почему ты прилип к двери? Иди сюда и садись.

Расстояние от двери до его стола — несколько метров, но мне представилось, что это долгая дорога из Москвы до Брюсселя.

— Болит нога? Ушибся? — заботливо спросил Пятницкий.

— Совсем не болит. Это у меня от рождения, товарищ Пятницкий. Укорочение на четырнадцать сантиметров.

— Садись, товарищ Дмитревский, — повторил Пятницкий и все смотрел на меня немигающими светлыми глазами. Молчание затягивалось. Помню, что я почему-то покраснел и торопливо вытер о колени ладони рук, повлажневшие от пота.

— Тебе известно, что полиция тебя не приглашала? — спросил он наконец, совершенно притушив резкость своего голоса.

— Да.

— Так не кажется ли тебе странным, если поедет человек с особой, бросающейся в глаза приметой… скажем, с таким красным наростом на лице, кажется, он называется ангиомой?

Я уже все понял, но все же пробормотал:

— Нога не мешает мне быстро бегать. Я много лет занимаюсь спортом.

Он улыбнулся.

— Я вижу, что ты здоровый и сильный парень. Дело не в этом. Ты же при всем желании не сможешь не хромать. Ведь так?

Я опустил голову. Вот он, приговор, которого я так боялся.

— О чем они думали, когда решили послать тебя? — Тон был не рассерженный, не раздраженный, но только очень огорченный. — А ты не расстраивайся, молодой товарищ. Поедешь в любую страну, когда там не будет шпиков и полицейских. И работы у тебя будет вот столько! — И Пятницкий коротко резанул по горлу ребром своей небольшой руки. — А пока не теряй времени даром и готовься. КИМ — хорошая школа.

Я ушел от него безмерно огорченным и окрыленным в одно и то же время.

Позже, работая уже в Исполбюро Профинтерна, я несколько раз встречался с Пятницким на квартире С, А. Лозовского, помощником которого я тогда был.

С. А. Лозовский справедливо считался крупнейшим знатоком международного профсоюзного движения.

Помню первую встречу. Лозовский прихворнул, и обсуждение одного важного вопроса, связанного с деятельностью Профинтерна, проходило у него на квартире. Первым пришел Аболин — секретарь ВЦСПС, а через несколько минут и Пятницкий, живший в этом же доме.

Я, приготовив бумагу и карандаши, чтобы записать принятые решения, находился в кабинете Лозовского и, когда Пятницкий и Аболин, сопровождаемые хозяином, вошли в кабинет, поднялся со стула, чтобы поздороваться с ними. И вот что меня поразило: протягивая мне свою маленькую, но все еще крепкую руку, Пятницкий усмехнулся и негромко сказал:

— Ну, так когда же ты собираешься в Бельгию, Дмитревский? Или, может, тебя теперь больше интересует Никарагуа? — И коротко, в шутливой форме, но очень точно рассказал Лозовскому и Аболину о том, как приглашал меня «на исповедь».

С той памятной для меня встречи прошло что-то около четырех лет. А удивительно цепкая память Пятницкого и на лица и на имена, память, о которой в Коминтерне складывались притчи и легенды, сработала и на этот раз как безупречно действующий часовой механизм.

Во время совещания Пятницкий сидел в кресле с высокой спинкой — я видел только макушку его голой, как колено, головы — и до поры до времени помалкивал. Лозовский, вороша пальцами свою вьющуюся красновато-сероватую бороду и поглядывая на Аболина и Пятницкого поверх очков, съехавших на самый кончик носа, подробно излагал суть вопроса. Здание, которое он воздвигал, казалось стройным и прочным — генеральный секретарь Профинтерна отлично владел диалектической логикой, да и был незаурядным оратором. Аболин согласно кивал головой. И вдруг из кресла с высокой спинкой под аккомпанемент стона пружин вылетела, как оса, короткая ироническая реплика. Лозовский отмахнулся от осы, возразил и как ни в чем не бывало продолжал возводить следующий этаж своей логической постройки. Но последовала вторая, затем третья реплика, и кирпичи вдруг начали вываливаться из-под рук мастера и рассыпаться.

И так случалось не один раз. Пятницкий, как оказалось, знал проблемы международного профсоюзного движения ничуть не хуже, чем признанный знаток их, секретарь Профинтерна Лозовский.

Вот, собственно, и все, что я могу рассказать о своих личных впечатлениях о человеке, по поводу которого Елена Дмитриевна Стасова писала:

«Осип Пятницкий — мой ровесник по партии и как в течение 20 лет жизни и борьбы в подполье, так и в годы Советской власти он всегда был близок мне по духу и практическим делам. Крупнейший организатор и пропагандист, постоянно рисковавший своей жизнью ради интересов партии, когда он ведал транспортировкой партийной литературы и партийных товарищей, невероятно много сделавший для организации и укрепления рядов нашей партии, товарищ Фрейтаг снискал беспредельное доверие и уважение со стороны всех знавших его по подполью товарищей. Его любил и высоко ценил Ильич».

Чем же можно было завоевать не только высокую оценку, но и любовь Владимира Ильича?

Прежде всего, конечно, преданностью тому великому делу, которому отдал всю свою жизнь и сам Ленин, и его единомышленники по большевистской партии. Но это, так сказать, качество непременное и обязательное для каждого коммуниста. Обладая им в полной мере, Пятницкий нес в себе нечто, свойственное именно ему и позволившее Вильгельму Пику столь высоко оценить его роль как одного из руководителей Коминтерна.

«Нужно прочесть только одну из его речей на заседаниях исполнительных органов Коминтерна, — писал Пик, — чтобы увидеть, какую массу практических предложений вносит он для улучшения работы. Но еще настойчивее действует он в тесном кругу руководства Коминтерна. При этом он действует не только как организатор; он хорошо изучил теорию ленинизма и прекрасно умеет применять ее во всех областях практической работы наглядным большевистским путем. Решения больших международных политических вопросов в Коминтерне и поставленные перед отдельными секциями проблемы отражают то огромное влияние, которое оказывал тов. Пятницкий на решение всех этих вопросов».

Был ли при этом Осип Пятницкий важен, малодоступен и заражен опасным вирусом убежденности в своей исключительности как руководителя? Ни в коем случае! У Пятницкого был нелегкий характер. Прямота и резкость в суждениях — никаких компромиссов, никакой оглядки на личные отношения: если мне кажется, что ты не прав, я скажу тебе это в лицо, и мне наплевать, если тебе это не понравится, — полное пренебрежение личными удобствами и собственным душевным покоем создавали сложные, а порой и просто очень трудные отношения и в его семье, и с его ближайшими друзьями.

Мне представляется, что академик А. Варга очень верно назвал тот главный признак, который определял симпатии и антипатии Пятницкого. «Надо сказать, что он оценивал каждого товарища только с точки зрения, что тот дает коммунистическому движению. У него не было ни личных симпатий, ни антипатий. Это был исключительно объективный человек, он жил только своим делом и с такой точки зрения оценивал всех. Я был очень доволен, что Пятницкий стал относиться ко мне как к настоящему товарищу-коммунисту».

Но значит ли это, что Пятницкий был, что называется, «сухарем», не допускавшим перепадов своих чувств, всегда суровым, ровным и бесстрастным к окружающим его людям?

Жак Дюкло в письме к младшему сыну Пятницкого — Владимиру следующим образом характеризует свои впечатления об Осипе: «О вашем отце я сохранил воспоминания как о человеке, который при первом знакомстве казался очень суровым, но по мере общения показывал себя чутким и понимающим. Он всегда с открытым сердцем воспринимал аргументы, которые ему представлялись». Вспоминая далее о своих встречах и беседах с Пятницким и по поводу положения во Франции и в Испании (Дюкло посещал ее в годы гражданской войны), и в связи с борьбой, развернувшейся во Французской компартии против оппортунизма и ренегатства Жака Дорио, он заканчивает письмо такими прекрасными словами: «Я очень хочу сказать вам в заключение, что вы можете гордиться своим отцом, который был преданным борцом революции, верным сыном Советского Союза и братом всем угнетенным и сражающимся во многих странах мира. Воспоминания о нем продолжают жить в сердцах тех, с кем он встречался».

Почти аналогична оценка, данная Рихардом Гюптнером, бывшим секретарем Исполкома КИМа по организационным вопросам, то есть человеком, часто и близко встречавшимся с Пятницким по работе.

«Он был большим специалистом в области организации, и я многому научился у него, особенно по части конспирации. В Коммунистическом Интернационале Пятницкий пользовался большим уважением. Прежде всего хвалили его за объективность и справедливость. Его рассматривали как настоящего «шефа» аппарата Коминтерна и с уважением называли его — «Старик».

…О. Пятницкий всегда был очень немногословен, говорил мало. Он был немного ворчлив и поэтому казался поначалу несколько грубоватым и неприступным. Но нужно было познакомиться с ним поближе. Это был, как говорят немцы, «золотой парень под грубой кожурой».

Хочу добавить, что Рихард Гюптнер был тесно связан с Пятницким не только в 1924–1928 годах, когда работал в качестве секретаря ИК КИМа. В 1929–1933 годах Гюптнер, перейдя на партийную работу, находился в Берлине и выполнял обязанности секретаря Западноевропейского бюро Коминтерна (под непосредственным руководством Георгия Димитрова). Работа эта в связи с ростом влияния нацистов в Германии, а затем и прихода к власти Гитлера сопряжена была с громаднейшими опасностями и требовала тончайшего соблюдения конспирации. Естественно поэтому, что, приезжая несколько раз в Москву, Гюптнер обязательно обращался к Пятницкому — признанному знатоку конспирации, получая от него советы и указания.

Итак, суровый, несколько даже грубоватый человек… Но это лишь самое первое впечатление, неглубокое, чисто внешнее восприятие облика Пятницкого. А у него — большое нежное сердце, открытое навстречу горю и радости всех своих товарищей по духу и по действию.

С. И. Гопнер приводит такие примеры:

«В 1932 году происходила чистка партии. Проверяли одного товарища, который уже не работал: он был контужен, это повлияло на него, и мучительные боли головы мешали ему работать. Но он продолжал быть членом организации. И вот Пятницкий председательствовал на этом собрании. Тот товарищ не выдержал и говорит: «К сожалению, я из-за моей головы ничего не могу делать!» И тогда Пятницкий вдруг превратился в самую нежную мать. Да, самая любящая мать не могла бы с большей лаской говорить и так согреть этого человека, как сумел сделать Пятницкий».

Гопнер вспоминала и такой трагический случай.

В дни XIII пленума ИККИ один из польских коммунистов, долгое время находившийся на сугубо конспиративной работе, приехал в Москву. Нервы у него были истрепаны до предела, вплоть до галлюцинаций, и ему вдруг показалось, что в аппарате ИККИ к нему стали относиться с предвзятостью, без достаточного доверия. А надо сказать, что это вообще было тяжелое время: фашисты громили Компартию Германии, и жертв среди коммунистов было множество. И вот еще одна непредвиденная потеря: приехавший товарищ, попавший в обстановку страшнейшей суеты, царившей во всех отделах Исполкома — ведь назавтра открывался пленум, — заподозрил что-то неладное по отношению к себе и уже в разгар пленума вошел в кабину лифта и застрелился, оставив письмо, тягостное потому, что смерть его не давала возможности что-либо изменить и исправить. Спустя некоторое время Гопнер разговаривала с Пятницким на эту тему, и он не выдержал — разрыдался, хотя лично знал погибшего товарища весьма мало.

Характерной чертой Пятницкого была его нетерпимость к любым попыткам заменить точные убедительные факты общими уклончивыми фразами.

«Много раз мне приходилось слушать, — вспоминает ветеран Английской компартии Эндрю Ротштейн, — как он «выжимал», подобно лимону, какого-либо товарища, пытавшегося отделаться общими фразами, которые могут значить или все, или ничего. О. Пятницкий заставлял такого товарища признать бессмысленность того, что он говорил, убеждал его вникнуть в точные факты, ибо только факты, вначале выглядевшие гораздо менее привлекательно, нежели хотелось, на самом деле были значительно полезнее в оценке того, что делала или могла сделать данная партия».

И сам Пятницкий в своих докладах, выступлениях и статьях строго придерживался правила: фактографичность, точность, ясность и лаконичность.

«Впоследствии за время работы в Балканском секретариате Коминтерна, — вспоминает старый югославский коммунист Димитрие Станисавлевич, — я не имел с ним непосредственного контакта, но часто видел его на заседаниях, конференциях и собраниях по многим вопросам различных партий. Он выступал не часто, но речи его всегда были конкретны и определенны. Говорил он четко, без высокопарных фраз, открыто критикуя все то, что считал неправильным в деятельности той или иной партии. Вследствие этого все слушали его с огромным вниманием, так как уже заранее были уверены в том, что его выступление будет очень полезным и поучительным для дальнейшей работы партии».

За годы работы в Коминтерне О, Пятницкий из несколько узкого знатока вопросов строительства зарубежных партий вырос в одного из политических руководителей. Если на VI конгрессе он выступал с докладами мандатной комиссии и об Уставе Коммунистического Интернационала, то есть с вопросами чисто организационного характера, то позже речи его на расширенных пленумах ИККИ становятся политически направляющими, вбирают в себя основные проблемы международного коммунистического движения.

Все чаще выходят и появляются в партийной печати большие статьи Пятницкого, а на полках книжных магазинов — изданные Партиздатом его брошюры. Одна из них — «Мировой экономический кризис, революционный подъем и задачи секций Коммунистического Интернационала» — свидетельствует о глубоком интересе Пятницкого к проблемам капиталистической экономики, чреватой периодическими кризисами и внезапными бумами. «Я не собираюсь подставлять ногу Варге, — смеясь, говорил Пятницкий, — но без фундаментального изучения современной экономики политик неизбежно теряет остроту зрения».

Годы, легшие между VI и VII конгрессами, были самыми плодотворными в деятельности Пятницкого в Коминтерне. К огромному опыту многолетней партийной работы как в условиях глубокого подполья, так и в годы, когда партия не только легализовалась, но и стала первой коммунистической партией, взявшей в свои руки государственную власть, присоединился опыт по руководству международным рабочим движением. К присущим ему качествам талантливого организатора пришло наконец и то, чего не хватало ему в ранние годы, — широта политических обобщений и теоретическая зрелость.

В Москве я встретился с несколькими бывшими сотрудниками аппарата ИККИ, причем один из них, Юлиус Петрович Бредис, работал под прямым руководством Пятницкого, а Анна Лазаревна Разумова и Александр Петрович Гринберг, хотя и не соприкасались с Пятницким так тесно, как Бредис, все же часто бывали у него и, следовательно, имели возможность наблюдать его в работе.

И каждый из них сохранил в своей памяти какие-то отдельные черточки характера секретаря Исполкома, делающие образ его более многогранным и законченным.

Я уже несколько раз должен был подчеркнуть удивительную непритязательность Осипа Пятницкого во всем, что имело касательство к его личным запросам и потребностям. Начиная от простейшей — только абсолютно необходимой — обстановки в его рабочем кабинете, довольно просторной угловой комнаты на третьем этаже дома на Моховой и кончая одеждой, питанием.

Когда в Кунцеве для работников Исполкома Коминтерна оборудовали несколько маленьких домиков, Пятницкий категорически отказался от отдельной дачи и только раз, летом 1933 года, попросил у Бредиса для себя и всей своей семьи две комнаты на большой даче, представлявшей что-то вроде дома отдыха для всех сотрудников ИККИ. И конечно, сразу же потребовал счет, чтобы оплатить пребывание на даче жены и сыновей.

Когда для него в мастерских ИККИ был сшит новый костюм, Бредису стоило огромного труда уговорить Пятницкою заехать в «Люкс» и взять этот костюм. «Что вы чепухой занимаетесь? — раздраженно выговаривал он Бредису. — Эти мастерские созданы для того, чтобы одевать иностранных товарищей, а никак не для «начальства». Я, слава богу, имею костюм, и он меня вполне устраивает…»

А брюки-то, как вспоминает Бредис, были уже изрядно латанные.

Но когда в Москву приехала Долорес Ибаррури, Пятницкий вызвал Бредиса и поручил ему одеть Долорес с ног до головы и как можно лучше.

«И учтите, Брандт (так звали Бредиса в Коминтерне), я сам в прошлом дамский портной и кое-что понимаю в женских тряпках. Так что не вздумайте хитрить!»

Так бывало всякий раз, когда в Москву приезжали иностранные товарищи, в особенности из таких мест, где коммунисты находились в тяжелых условиях. Его «скупость» (о «прижимистости» Пятницкого в ИККИ складывались легенды) мгновенно куда-то испарялась, и он требовал от управления делами «хорошо, по всем правилам обмундировать иностранного товарища и создать ему возможно лучшие бытовые условия».

Вспоминая свою первую встречу с Пятницким в день, когда по решению бюро Московского комитета Бредиса направили для работы в ИККИ, Юлиус Петрович рассказывал:

«Первым человеком, с кем мне пришлось разговаривать, был товарищ Пятницкий. Это и понятно, ведь меня направляли на должность управляющего делами, а управление делами находилось в его подчинении. Пронзительно взглянув на меня, он сказал: «Нам нужны честные, деловые люди. Надеюсь, что вы, товарищ Бредис, из таких. Кстати, какую фамилию вы хотите принять для работы в Коминтерне? — Так как я не ожидал такого вопроса и задумался, Пятницкий мгновенно предложил: — Будете Брандтом. Вам эта кличка к лицу. Не возражаете? — И, не дожидаясь моего согласия: — Так вот, товарищ Брандт, прежде всего усвойте такой принцип: Коминтерн — это не мы с вами, а братские коммунистические партии. Им и руководствуйтесь во всей своей работе. Тогда и ругаться мне с вами не придется».

Утром 27 февраля 1934 года Пятницкий вызвал к себе Брандта:

— Подготовлена ли квартира для товарища Димитрова?

— Да, товарищ Пятницкий. Номер пять в «Люксе». Как раз напротив турецкой гостиной, где наш красный уголок.

— Значит, — улыбаясь, сказал Пятницкий, — дело за малым — доставить дорогого гостя на квартиру. Вот вы и сделаете это сегодня. Возьмите в гараже машину и отправляйтесь на аэродром.

Уже вечереет… Тяжелыми хлопьями падает мокрый снег. Машины встречающих останавливаются на обочине аэродрома как раз тогда, когда «юнкере» с прерывистым ревом, сделав круг, устремляется к посадочной полосе.

На аэродроме только небольшая группа московских рабочих. Дело в том, что до самой последней минуты было неясно, не выкинут ли какой-нибудь подлый трюк фашистские правители Германии. Наконец долгожданный самолет приземлился. На трапе появились Димитров, Попов и Танев. Они тотчас попали в жаркие объятия встречающих.

Лишь когда машины остановились возле «Люкса», Бредис облегченно вздохнул — теперь-то Димитров находился в полнейшей безопасности.

В красном уголке его уже ждали руководители Коминтерна: Мануильский, Пятницкий, Куусинен и другие. У всех было приподнятое, радостное настроение: ведь благодаря энергичным усилиям Советского правительства и Исполкома КИ в ряды Коминтерна вернулся мужественный, стойкий боец, которому предстояло сыграть выдающуюся роль в дни крутого поворота, когда международное коммунистическое движение выковывало новое действенное оружие — народный антифашистский фронт.

А. П. Гринберг (Ал. Грин, Ал. Грюн), работая в редакции журнала «Коммунистический Интернационал» и будучи еще неискушенным в ряде вопросов, постоянно пользовался поддержкой Пятницкого, который охотно принимал Гринберга, обсуждал с ним планы журнала и сам часто выступал в качестве автора.

Когда в Германии к власти пришли нацисты и встал вопрос о нелегальном немецком издании «КИ», Гринберг первым делом отправился к Пятницкому, чтобы выслушать его рекомендации.

Прежде всего Пятницкий посоветовал издавать журнал в виде маленькой тетрадочки из тонкой сероватой бумаги. Такая тетрадка не привлекала внимания, и ее легко было куда угодно припрятать. Тут же был тщательно продуман путь и способы транспортировки нелегального журнала в Германию. Его должен был издавать в Швейцарии Альпари Дьюла, отвечавший за редакционно-издательскую работу ИККИ в Западной Европе, и через швейцарско-германскую границу отправлять куда следует.

Гринберга поразила тогда мгновенная реакция Пятницкого — старый агент «Искры» точно представлял себе всю конструкцию издания и распространения теперь уже нелегального журнала.

Вообще надо сказать, что во всей деятельности Коминтерна, направленной на то, чтобы подготовить зарубежные партии к возможному переходу на нелегальное положение, личный опыт и кипучая энергия Пятницкого сыграли большую роль.

Ведь уже при фашистской диктатуре, несмотря на чудовищный террор и демагогические социальные маневры нацистов, в Коммунистической партии Германии, ушедшей в глубочайшее подполье, насчитывалось еще более 100 тысяч членов, а центральный орган партии газета «Роте фане» выходила регулярно три раза в месяц тиражом в 60 тысяч экземпляров. «Организационная структура нашей партии в легальный период облегчила ее переключение на нелегальную обстановку. Но эта структура не вполне соответствовала условиям подполья. В новых условиях понадобилось поэтому в значительной мере перестроить партию. Прежде всего выявилась необходимость ликвидировать созданный партией аппарат инструкторов, оказавший ей ценнейшие услуги при переходе в подполье. Кроме того, пришлось так разукрупнить ячейки, чтобы они как единое целое без разделения на пятерки были работоспособны и не ставили под угрозу существование организации. На предприятиях пришлось в большей степени, чем в легальные времена, перенести центр тяжести на создание цехячеек»[18].

Неустанная многолетняя работа Пятницкого, главным образом направленная на то, чтобы заменить территориальный принцип построения компартии производственным, то есть создавать партийные организации непосредственно там, где работают коммунисты и где они могут сразу же и непосредственно влиять на характер борьбы рабочих за их экономические и политические требования, приносила свои плоды: новая организационная структура облегчала работу партий как в легальных условиях, так и в глубоком подполье.

Не пристрастие «Старика» к романтике, как полагали некоторые товарищи, а железная необходимость, вытекающая из самой природы классовой борьбы, заставляла Осипа Пятницкого ориентировать все легальные зарубежные партии на постижение законов и правил конспирации.

Последний раз я видел Пятницкого в начале августа 1935 года. Он сидел в президиуме VII Всемирного конгресса Коммунистического Интернационала рядом с Георгием Димитровым. Мне казалось, что с того времени, когда я встречался с ним на квартире Лозовского, он порядком постарел. Сидел он, опустив плечи, чуть сгорбившись, и черные наушники, седлавшие его большую, совершенно лысую голову, придавали его резкому профилю какую-то особую законченность.

Но вот Пятницкому было предоставлено слово по докладу Димитрова. Он неторопливо поднялся со стула и пошел к трибуне.

«Бурными овациями встречает его конгресс. Делегаты горячо приветствуют стойкого, мужественного большевика. Товарищ Пятницкий останавливается в своем исключительно содержательном выступлении на одном вопросе — работе коммунистов среди безработных… т. Пятницкий кончает свою речь под бурные овации всего конгресса. Делегаты приветствуют т. Пятницкого трехкратным «Рот Фронт!», возгласами «Ура!!!»[19].

Речь Пятницкого «Принудительный труд, фашизм и организация безработных на основе единого фронта» была глубокой, блестящей и, как всегда, опиралась на гору фактического материала.

Пятницкий последний раз говорил с высокой трибуны Коминтерна.

К 1934–1935 годам международная обстановка определялась двумя противоборствующими линиями развития. С одной стороны, всемирно-историческими успехами страны социализма и с другой — яростным наступлением фашизма и империалистической реакции во многих капиталистических странах. Соответственно этой сложившейся обстановке Коммунистический Интернационал искал более совершенные средства воздействия на широчайшие массы трудящихся всего земного шара, разрабатывал стратегию и тактику деятельности коммунистических партий в новых условиях. В руководящих органах Коминтерна проходил постепенный пересмотр некоторых устаревших или неправильных установок, мешавших объединению всего рабочего класса против фашизма.

Исключительно большую и плодотворную работу проделала комиссия по подготовке основных пунктов порядка дня VII Всемирного конгресса. В комиссию вошли: Г. Димитров, О. Куусинен, Д. Мануильский, В. Пик, П. Тольятти, Б. Кун, Б. Шмераль, Ф. Геккерт, О. Пятницкий, В. Кнорин, Е. Варга, С. Лозовский, Б. Бронков-ский (Б. Бортновский), М. Маддалева, Ван Мин и другие.

Комиссия тщательнейшим образом проанализировала состояние и деятельность каждой из зарубежных коммунистических партий, идущих к своему VII Всемирному конгрессу.

Было ясно, что длительный процесс большевизации компартий принес несомненные результаты. Протекал он в сложнейших условиях непримиримой борьбы на два фронта: против правой опасности и одновременно против «лево»-сектантских уклонов и примиренчества по отношению к тем и другим.

Борьба эта была начата с первых дней возникновения III Интернационала, начата его создателем Владимиром Ильичем Лениным и оставалась во все годы существования Коминтерна основной предпосылкой для выковывания революционных партий нового типа. Борьба за большевистскую, подлинно ленинскую линию осложнялась неповторимыми особенностями условий, в которых проходила деятельность каждой из коммунистических партий Европы, Азии, Африки, Северной и Латинской Америки.

ИККИ неустанно руководил борьбой за большевистскую линию во всех компартиях. Руководство осуществлялось и путем подготовки вопроса на очередном пленуме, сопровождавшемся широкой дискуссией, и с помощью открытых писем компартиям, которые рано или поздно доводились до каждого рядового члена партии и давали возможность ему правильно разобраться в обстановке, и благодаря институту уполномоченных и инструкторов Исполкома, приезжавших в страны, чтобы прямо на месте в общении с руководством и рядовыми коммунистами отстаивать позицию Коминтерна.

Перед лицом постоянной опасности новых империалистических войн, особо обострившейся в связи с фашизацией буржуазного государственного аппарата в ряде стран, и непосредственной задачи борьбы с фашизмом полностью оправдала себя тактика пролетарского единого фронта как основного средства классовой мобилизации и боевого сплочения, определенная программой Коммунистического Интернационала, принятой на VI конгрессе.

Самыми значительными и по массовости и по результатам были выступления в защиту жизни Георгия Димитрова и его товарищей, представших перед фашистским судилищем в Лейпциге; февральские вооруженные бои австрийских рабочих в Линце, Граце, Вене и других городах против полиции и солдат Дольфуса и фашистских организаций; мощнейшие демонстрации и всеобщая стачка во Франции, отбившие наступление фашистских и профашистских организаций в феврале 1934 года; стачки и демонстрации в Мадриде, Астурии, Сарагосе в знак солидарности с австрийскими рабочими, против фашистского слета.

Намечался решительный поворот во всей деятельности зарубежных секций Коммунистического Интернационала. И партии, работавшие как в легальных, так и в нелегальных условиях, партии, уже имевшие за своими плечами многолетний опыт революционной борьбы, были готовы к этому повороту.

Наступали новые времена, настоятельно требующие от Исполкома Коммунистического Интернационала изменения форм и методов руководства своими секциями. Они, эти секции, вполне уже созрели для принятия верных самостоятельных решений и не нуждались более в постоянной опеке со стороны ИККИ.

Предполагалось, что сразу же после VII конгресса начнется реорганизация аппарата Исполкома. Оперативное руководство партиями переходило непосредственно в руки самих партий. В силу этого так называемые лендер-секретариаты распускались. Упразднялся и институт уполномоченных представителей ИККИ при партиях, а количество отделов Исполкома резко сокращалось (оставалось лишь два: отдел кадров и отдел пропаганды и массовых организаций).

Значительную роль в подготовке поворота, осуществленного на VII конгрессе, сыграл О. Пятницкий за четырнадцать лет работы в Исполкоме Коминтерна. Но новый этап в развитии взаимоотношений в международном коммунистическом движении требовал выработки и нового стиля руководства. Пятницкий отлично понимал закономерность такого процесса.

По окончании VII конгресса его, члена ЦК ВКП(б), избираемого на XV, XVI и XVII съездах, ждала руководящая работа в Центральном Комитете.

Жизненным принципом Пятницкого было: «Если так нужно партии, значит так нужно и мне». И за все сорок лет пребывания в рядах партии Осип Пятницкий не изменил этому принципу. Жизнь его трагически оборвалась в 1939 году из-за необоснованных обвинений, выдвинутых против него, но до последнего дыхания он оставался коммунистом-ленинцем.