Пять в яблочко

Первомайский номер

Что говорить — быть редактором центральной газеты нелегко. Очень даже беспокойное дело, скажем «Правду» или «Красную звезду» редактировать. А только Николаю Ивановичу Бухарину или уважаемому товарищу Феликсу Кону я считаю не в пример легче, чем нашему Степану Калпаченке — ответственному редактору ротной газеты «Красная протирка».

А если кто не сочувствует, пусть послушает, как мы выпускали первомайский номер.

Нужно сказать, что товарищу Колпаченке недавно вырезали грыжу, и он вернулся в роту только 27 апреля. Пришел — и первым долгом спрашивает:

— Ну, как газета?

— А никак, — говорят ребята, — что ей делается — целехонька. Как с февраля висела, так и сейчас висит.

Расстроился редактор, собрал редколлегию и горько сказал:

— Это саботаж, а не работа. Номер нужно выпустить обязательно. Две кампании на носу: Первое мая и День печати, и всего три дня сроку осталось. Вы тут посоветуйтесь, а я схожу к отсекру за директивой…

Отсекру, как водится, некогда: на собрании актива и в баню торопится.

— Вот тебе, — говорит, — срочная директива: выпусти номер с упором на интернациональное воспитание, укрепление политико-морального состояния и культурного уровня. Остальные вопросы преломи и увяжи с текущим моментом в ротном масштабе. — Бодро взмахнул папкой, и только отсекра и видели.

Два дня Колпаченко бегал, беспокоился, уговаривал, согласовывал и увязывал. А тут горячка — все к празднику готовятся.

— Некогда нам статьи, заметки писать: парад! Спектакль! Шефы приезжают!..

Самые активные военкоры в клубной постановке заняты, целый день репетируют: один расстрелянного покойника изображает, а другой — буржуазную даму из насквозь прогнившей буржуазной Европы. К вечеру прибегает редактор в роту, ищет художника.

— Нету, — говорит дежурный, — спешной запиской вытребован в клуб лозунги писать.

Сел на койку товарищ Колпаченко и стал белый, как госпитальная наволочка. Спасибо, библиотекарь Экземпляров навстречу пошел:

— Я, говорит, вам историческую статью напишу и картинок из журналов дам…

30 апреля вечером собралась редколлегия в ленинском уголке газету выпускать. Заметок военкоры написали все-таки порядочно. Новая беда — переписчик Маничкин, который газету пишет, начал ломаться:

— Я, — говорит, — не обязан. Меня, — говорит, — может, три интеллигентных барышни в кино дожидаются. И вообще — нет у меня вдохновения газету переписывать.

Чуть уговорили. Товарищ Колпаченко сам за папиросами для заносчивого переписчика бегал. Стали редактировать. С заметками еще так-сяк, а со статьями — зарез. Сочувствующий библиотекарь 15 листов своего сочинения припер: «История книгопечатания до и после»… уже не помню чего, а другой руководящий товарищ статеечку насчет империалистических акул и хищников дал. Начинается эта веселенькая статеечка так: «Мы неоднократно предупреждали Англию», а кончается: «Да здравствует мировая революция и 5 рота!» И не поместить такой статейки нельзя — обидится.

Сидит редколлегия, старается. Товарищ Колпаченко прямо весь мокрый от спешки стал. Вы попробуйте историю книгопечатания увязать с Первым мая и преломить через красную присягу! А тут еще посторонние зрители мешают: наводят безответственную критику и пальцами тычут. Каптенармус Вавилкин посмотрел на карикатуры и вломился в амбицию:

— Вы что же это грязные намеки делаете будто у меня в цейхгаузе грязь. Я этой клеветы и подрыва авторитета так не оставлю!..

Переписчик Маничкин опять-таки ломается, лимонада требует. А тут как на зло, активисты вздумали спешно переменить в уголке плакаты. Один, самый активный, забрался на лестницу с ведерочком и давай карниз подновлять веселенькой зеленой краской. Как будто бы днем не могли этих сезонных работ выполнить.

Наконец газета готова. Осталось только число-месяц проставить. Красота — не газета: бумага александрийская, шрифт четкий, карикатуры, заставки юбилейные. Словом номерок!

Облегченно вздохнул ответственный редактор товарищ Колпаченко.

— Ну, слава, — говорит, — богу!..

И вдруг, точно в наказание за этот несознательный религиозный лозунг, с потолка на стол полилась зеленая краска. Итак, понимаете ли, удачно полилась: половина на газету, половина редактору на голову. Потом грохнулся котелок, за котелком — лестница, за лестницей — малярный активист.

Бросились к умывальнику краску смывать, да куда тут: свежая нарядная газета обратилась в безнадежно-грязную и помятую портянку. Ужас и уныние сковали редколлегию. Положение было безвыходное. Переписчик смотался в город вместе с художником, а время половина первого ночи. Не упал духом только один ответственный редактор Колпаченко. Геройски стер с головы краску и пошел будить завуголком.

— Давай ключи от шкафа!

Глядим волокет прошлогодний майский номер «Красной протирки». Отряхнул пыль, развернул, вооружился резинкой и химическим карандашом. Первым долгом переправил в заголовке 1927 год на 1928.

— По случаю, — говорит, — стихийного бедствия сойдет. Разве только немного подправить…

И что же вы думаете? — Сошло.

Передовая «К Красной присяге» пошла без изменений. Статейка о «Дне печати» — то же самое. Только над отделом быта пришлось потрудиться — фамилии менять. Скажем, написано, что Сидоренко матерится, — меняем на Иваненку — получается правильно. В старом номере написано, что Егоркин на политзанятиях спит. Переменяем Егоркина на Лыськова. Глядь, и вполне правдоподобная заметка вышла. Ну, а насчет грязи в столовой и раскурки свежих газет, — так прошлогодние заметки в самый раз пришлись.

Утром первомайский номер «Красной протирки» висел в ленинском уголке. Все были довольны. Один ответственный редактор товарищ Колпаченко ходил скучный, и башка вся в зеленой краске.

Вот вы теперь и посудите, кому легче: центральному редактору или ротному? Оно, конечно, Николаю Ивановичу Бухарину, может, тоже как Феликсу Яковлевичу Кону, нелегко было первомайский номер выпустить, но все-таки считаю, что ротному много тяжелее пришлось.

Предлагаю в связи с 5 мая почтить борца и героя красноармейской печати в ротном масштабе товарища Степана Колпаченко!

Как Кузька-военкор родителей уважил

Кузьма Иванович Корнеев ничем не выделялся среди остальных ребят, прибывших из деревни в зипунах, украшенных заплатами, в лаптях и мохнатых шапках. Только и отличали его по копне рыжих, густых, торчащих из-под шапки волос.

Однако в роте с Кузьмой большая перемена вышла. Ребята сильно удивлялись:

— Уж больно чивой-то задается Кузька: не плюй на пол! не ругайся матом! не будь неряхой!

И понесет, и понесет…

А вскорости бойцы еще больше диву дались. Глядят, в стенной газетке о непорядках в роте расписано, а внизу подпись полностью, «Кузьма Корнеев».

— Только эфто, братцы не дело. Свой парень, и вдруг про нас же брякнул. Нехорошо это, — обижались товарищи на Кузьму.

А Кузьма в ус не дует и вторую заметину черкнул про хороших красноармейцев во взводе.

Ребята уже похваливать стали: справедливый, дескать, военкор — и про хорошее и про плохое пишет. Деляга-парень!..

Так вот, по прошествии времени, приехали Кузьму проведать отец с матерью… Отпросился у командира Кузьма и вскоре расположился со стариками в соседней с казармой чайной и потребовал парочку…

Кузьма рассказывал про службу в Красной армии, про внутреннее и международное, а старик восторженно щупал кузькину гимнастерку и штаны:

— Важно, важно, брат, проживаешь! Штаны-то на тебе знатные.

Кузьма расспрашивал о деревне, потом намусолил огрызок карандаша и стал писать корреспонденцию…

— Ты это што, в газетину пишешь, сынок? — осведомился папаша. — А ну-ка прочкни, послухаем, какой ты умник стал.

— Здорово, Кузьма, хлещешь, ей, ей, важно, — похвалил отец и вдруг, засмеявшись чему-то, выпалил:

— А што, Кузька, а про нас описать в газетину могешь?

— Могу… только как же?

— Да, прямо, как есть, вот меня со старухой полностью опиши и обозначь: Иван Ягорыч и Матрена Федоровна супруги Корнеевы и прочее…

Кузьма снова пососал карандашик и, пыхтя, стал писать. Кончив, он прочел:

«Граждане деревни Пузатовки Иван и Матрена Корнеевы до сих пор невежественны и привезли сыну самогону-первачу, каковой не полагается употреблять сознательному бойцу Красной армии и беспощадно был вылит в помойную яму. Вышеозначенные граждане вдобавок находятся в лапах пауков-попов, исполняя их требы… Красноармеец, учись как можно лучше, чтобы, приехав домой, пробудить деревню к новому быту».

Иван Егорыч расплылся в улыбке.

— Ай-да, Кузя, ай, уважил стариков, как размалевал — не пожалел!

Потом, став серьезным, сказал:

— Вот что, сынок: пронял ты меня, даю тебе родительское слово, как приеду в деревню, в момент аппарат изничтожу…

Военкоровские частушки

Стенгазетный герой

— Вань, а Вань! Ты почему ничего в стенгазету не пишешь?

— Чего писать-то, коли я и так, почитай, чуть ли не в каждом номере участвую — ребята описывают… С меня и этого достаточно!

Незаменимый

— У нас этот номер стенгазеты прямо незаменимый!

— Это хорошо. Чем же?

— Полгода висит, а новым его не заменяют.

Размышления Кондрашкина

Иногда даже при наличии клея дело с очередным номером стенгазеты не клеится.

Вырывая заметку о себе из стенной газеты, не думай, что ты уже вырвал корень зла.

Чтобы заметка вышла острой, недостаточно военкору подписываться под ней «Бритва». И бритва бывает тупой!

Высокое качество

— У нас стенгазета на высоте…

— Стало быть, хороша?

— Нет… Высоко висит — ни черта не прочтешь!

Сообразительный паренек

— Петрухин! Ты чего у стенгазеты причесываешься?

— А как же: сам политрук говорит, что стенгазета — зеркало части.

Практический подход

— Эх, не люблю я этих живых газет!

— Что, интересу, видно, в них мало?

— Не-е! А просто ни раскурить, ни завернуть в них ничего нельзя.

Уважительная причина

— Что это Иванчук сегодня молчит у стенгазеты и не читает, как всегда, вслух?

— А потому, что читает про себя.

Насчет самокритики

— Очень я уж на командира зол за вчерашний наряд.

— А что, неправильно дал?

— Не то. В том-то и беда, что правильно. И никакой из-за этого в стенгазете самокритики нельзя проявить.

Выбирай любую

— Не знаешь, где мне резолюцию к собранию Мопра найти?

— А ты посмотри в стенгазету, там любая статья о Мопре в резолюцию годится.